Читать книгу Мишель Платини. Голый футбол - Мишель Франсуа Платини - Страница 6

– Если следовать намеченному маршруту, путешествие в страну футбола – это путешествие в страну Платини.

– В Платиниленд, в каком-то роде.

– В Платиниленд – страну, в которой вы оставили не один след, напомню: игрок, «рекламщик», медийный человек, бизнесмен, тренер сборной, президент Кубка мира, вице-президент федерации, советник президента ФИФА, международный руководитель, президент конфедерации – надеюсь, я никого не забыл.

– Протестую, Ваша честь! «Рекламщик» и медийный человек – все это верно, но является второстепенным. Что касается «бизнесмена», это чересчур громко сказано для такого любителя в этой области, как я. Я ничего не сделал, чтобы заслужить этот титул. Действительно ничего.

– Мы еще найдем правильное слово, подходящее для этого любителя, который, впрочем, является не самым популярным в списке.

– На таких условиях – добро пожаловать в Платиниленд.

– Пользуясь вашим гостеприимством, мне бы хотелось для начала вспомнить об одном звании, которое, на мой взгляд, не переставало вас преследовать, а именно – Мишель Платини, лучший французский футболист всех времен, с каким бы восхищением ни относились к Зинедину Зидану, особенно в возрасте двадцати лет, когда воспоминаний еще не так много.

– Я не знаю, являюсь ли лучшим французским футболистом всех времен. Я даже не знаю, был ли таковым, когда играл. Но зато я точно знаю, что больше ничего не могу сделать для того игрока, которым был, и уже говорил вам об этом, когда акции Зизу все росли и росли во время чемпионата мира 2006 г. Вот это мне точно известно.

– Если предположить, что уважение, которое вы еще внушали до финала Франция – Италия в 2006 г., превосходило уважение к Зидану, что бы вы почувствовали, когда он в какой-то степени обошел бы вас, если бы не потерял голову, а Франция – Кубок мира?

– Предположить, вообразить, сравнить. Вы знаете, как я это люблю… Ну что ж, я поддамся на вашу игру: я счел бы справедливым, что Зидан занял мое место. Я не считаю, что все сводится к наградам, но два Кубка мира и три года в финале – это было бы сильно. И это не все. Ведь есть еще его карьера. Поскольку фортуна улыбается тем, кто этого заслуживает, его заслуги так и бросались в глаза.

– Но на 108-й минуте матча Франция – Италия фортуна в некотором роде перестала ему улыбаться и отвернулась от него.

– Я не знаю, ни о чем думала фортуна, ни о чем думал Зинедин, поэтому не могу вам ответить.

– А что тогда вы подразумеваете под словом «фортуна», которое так свободно используете?

– Для католика, которым я являюсь, это своего рода компромисс между роком и божественным правосудием. Но я не собираюсь никому навязывать свое видение, это сугубо личное дело. Однако я хочу подчеркнуть, что некоторые поступки плохо вяжутся со спортом, и Зинедину об этом прекрасно известно.

– В эссе, посвященном «похвале неправильному поступку» в футболе, философ Оливье Пурьоль тоже размышляет над поступком Зидана и в то же время дает ответ на свой собственный вопрос: «Во-первых, существует природа поступка. Неслыханный (…), парадоксальный поступок, почти противоречивый: жестокость и одновременно контроль, безумство и в то же время расчет, страсть и хладнокровие профессионала. Сверхконтролируемая потеря контроля, неожиданный удар, который Матерацци не мог предугадать, но сохранив лицо, как если бы можно было нанести удар шаром, следуя при этом некоему моральному императиву».

– Я однозначно не являюсь философом, настолько сосредоточившимся на вопросах насилия или мошенничества, чтобы вести такого рода рассуждения. Я думаю, что темперамент Зинедина одержал победу над его самоконтролем. Не стал бы примешивать сюда мораль, даже если для профессионального философа это, как я понял, делается в рамках великого поступка или великой «парадоксальной игры».

– Философ вовлек вас в эту «великую игру», поскольку в заключении книги написано и про вас: речь идет о вашем поведении на стадионе «Эйзель» в Брюсселе в мае 1985 г.: «Платини – герой моего детства, игрок безграничных возможностей. Чтобы существовать, ему не нужно продавать рекламу или быть активистом где-то во внешнем мире. Он – это игра. Он единственный в этой книге, кто не совершал неправильных поступков в смысле спорта. Он никогда не получал красной карточки, ему известны футбольные уловки, но он предпочитает честную игру. Но на стадионе в «Эйзеле» в 1985 г., когда он бежит, подняв руки вверх, без ума от радости после своего победного пенальти, трудно забыть о тех, кто погиб на трибунах. В тот день его упрекали в выражении радости. Как он мог забыть о погибших. «Нужно будет спросить у психиатра», – отвечает Платини. Достаточно перечитать, что пишет Паскаль о развлечении: «играть – это по определению забывать». Мы не можем избежать своей участи, но можем сделать так, как будто это возможно. Игра всегда происходит на фоне смерти. Для меня поведение Платини на «Эйзеле» – это в чистом виде утверждение игры перед лицом смерти». Если бы речь шла не о «Эйзеле», я бы сказал, что это красиво, как у Дюрас. А вы?

– В моем поведении на стадионе в «Эйзеле» можно усмотреть все, что угодно, но никак не чистоту. Тут я снова предпочитаю предоставить философа его философии. Однажды, правда, я говорил вам, что там погибли люди и когда я как бы выкинул их из головы или отрицал произошедшее, мое поведение скорее можно было отнести к компетенции психиатрии. Впрочем, я сказал то же самое и Маргерит Дюрас несколько месяцев спустя. Если мое поведение можно анализировать с точки зрения особенной «науки», то это скорее психиатрия, нежели философия. Однако важное уточнение: я знал, мы знали, что там погибли люди. Но тридцать восемь! Этого, конечно, нет. Один, два, может быть, три человека, и говоря это, я прекрасно осознаю, что возмущаю людей чувствительных, более того, только отягчаю свою участь. Даже если я тут же добавлю, что и одной, двух, трех смертей было слишком много. Мы не представляли себе масштабы трагедии. Мы узнали об этом только на следующий день, как, впрочем, и многие из тех, кто тогда был на стадионе (29 мая 1985 г. в Эйзеле во время финального матча Кубка европейских чемпионов «Ювентус» – «Ливерпуль» произошло обрушение трибуны, в результате погибло 39 человек. – Прим. ред.).

– Психиатрия заводит нас еще дальше в дебри человеческой противоречивости и слабости, нежели философия, которая в свою очередь посвящает себя возвеличиванию мысли и духовных игр.

– Обратиться за помощью к психиатрии, это прежде всего означает признать, что люди, за очень редким исключением, отнюдь не герои. И спортсмены – герои не больше, чем другие. А возможно даже и меньше, чем все остальные, когда их застает врасплох стечение обстоятельств. Когда спорт отходит на второй план. Когда они сами не находят привычной опоры. Закончив матч, ради которого они приехали, к которому были устремлены все их мысли, направлены все усилия, подготовлен организм, ориентирована спортивная жизнь. Не существует такого великого спортсмена, отправленного на важнейшее соревнование, который бы не забыл обо всем, что его окружает, а иногда даже не оказался бы в противофазе со всем, что происходит вокруг.

– И это забвение толкает вас в объятия сначала эйфории, охватившей вас в тот момент, а затем – чувства вины, груз которой вы несете, едва «придя в себя».

– Самое глубокое и длительное чувство вины я испытываю не за свою неуместную реакцию, а за причастность моего спорта к столь трагическому несчастному случаю. Затем уже следует мое собственное участие в этом событии в качестве «идола» того самого спорта.

– Много лет спустя после этих событий Кристель, ваша супруга, рассказала мне, что вас особенно мучила смерть одного болельщика, который, как вы были уверены, приехал ради вас.

– Этот несчастный олицетворял всех остальных, все жертвы. До «Эйзеля» он был одним из многих, которыми меня одарила судьба и от которых я получал письма и фотографии. И вдруг в его образ облачилась трагедия. И мое чувство вины.

– Помимо этого лица вас преследуют два воспоминания, связанные с событиями, которые предшествовали матчу.

– Да, два основных воспоминания. Во-первых, крайне обрывочное восприятие событий. Все, что находится за пределами поля, как будто в тумане. И эта внешняя жизнь сталкивается с нашей внутренней жизнью, раздевалкой, матчем, задачами, инструкциями, концентрацией, молчанием. Что это за матч и что происходит? Затем, приказ играть, порой идущий вразрез с нашим собственным нежеланием играть, когда нам сообщают, что один, два, возможно, три человека погибли. Некоторые из нас окончательно решили играть, не потому что речь шла о нашей профессии, а потому что она шла о нашем долге, если мы хотим избежать вспышки недовольства на стадионе, а может, и во всем городе. Именно в таком свете Жак Жорж, президент УЕФА, представил нам события. Мы начали играть этот матч «первостепенной важности» как будто во сне. Не осмотревшись толком. Сразу же в полную силу, жестко. Тактическое и ментальное противостояние, которого можно было ожидать от двух команд, давно готовых столкнуться в рукопашной. Начатый как во сне матч постепенно заставил нас вернуться в «нормальное состояние».

– Начатая по приказу игра в какой-то степени обрела первоначальную свободу. И свои ритуалы.

– Если вы намекаете на эпизод пенальти, то да, подготовка, исполнение и торжество после забитого гола для нас, для меня, – все это элементы более или менее механизированного ритуала. Как и забвение некоторых внешних обстоятельств.

– И природа подобного забвения является предметом изучения психиатра.

– Начиная с вопроса: было ли это осознанное или бессознательное забвение?

– То есть?

– Хотел ли я «отомстить» болельщикам «Юве»? Несмотря ни на что, на одно мгновение, всего одно мгновение, воспользоваться просветом на темном небе Брюсселя? Преодолеть трагедию, похитив у нее один миг, лишенный драматизма? Доказать, что игра сильнее смерти, возвращаясь к словам философа? Было ли у меня время хотеть? И чего именно я хотел?

– Вы немного поплакали об этом в жилетку Маргерит Дюрас несколько месяцев спустя.

– И что же я сказал Маргерит?

– «Когда я забиваю пенальти, я испытываю счастье, футбол в какой-то степени спасает меня от человеческих несчастий».

– Если бы я по ее просьбе не превратил это в личное дело и если бы я сказал Маргерит: «Футбол спасает НАС», это не было бы хуже. Но это тоже ничего бы не изменило. Скоро уже исполнится тридцать лет с тех событий, но для меня не все еще ясно. И, возможно, никогда не станет ясным. Зато тридцать лет спустя, если бы мне пришлось снова поступить так же, я бы этого не сделал. Я даже не стал бы ждать тридцать лет, тридцати секунд вполне бы хватило.

– Вспоминая события на стадионе «Эйзель» в качестве действующего президента УЕФА, вы бы приняли то же решение, которое Жак Жорж в конце концов заставил принять команды?

– Я скажу «да» без колебаний, даже если в тот момент его решение потрясло меня. Оно было правильным. Единственное, позволившее избежать трагедии совсем иного масштаба.

– Из этого можно заключить, что спортсмен не должен останавливаться ни при каких обстоятельствах, в частности, совершенно бедственных, вызванных его собственными недостатками, потому что последствия остановки могут быть еще более тяжелыми, нежели последствия дальнейшей игры.

– Все не так просто. Совершенно очевидно, кто виновен в произошедшем. Осталось вынести из этого урок, перепланировать стадионы и усилить меры безопасности. Но надо признать, что власти тоже несут ответственность. Как они могли оставаться слепы перед ростом насилия в европейском футболе в 1970—80-х гг.! На них тоже лежит часть вины. Футбольная Европа слишком сильно отмежевалась от просто Европы. С тех пор как я стал президентом УЕФА, я постоянно стараюсь укрепить контакты с Европейской комиссией. А через нее с европейскими правительственными органами. Я не видел другого способа сделать футбол более «безопасным». И до сих пор не вижу, впрочем. Возвращаясь к вашему вопросу, в 1985 г. в Брюсселе бельгийские власти, полиция и УЕФА решили продолжить матч по очевидным причинам: их охватила паника. Им не нужно было придумывать какой-то там план Б. Не было иного выбора, другого возможного плана. Основной вопрос скорее звучит следующим образом: перед лицом не зависящих от них обстоятельств, трагедий, войн, каких-либо бедствий – нужно ли продолжать состязания? И в данном случае мне бы хотелось услышать ответ не от генерала полиции Бельгии, а от философа.

– Тот, который инициировал разговор об «Эйзеле», очевидно, полагает, что – да.

– И я бы с ним согласился. Заставить молчать спорт, заставить молчать музыку – это заставить замолчать культуру. Принудить к молчанию все, что имеет шансы объединить людей. Спорт не должен прогибаться. Или же только на время, чтобы соблюсти приличия. Или если невозможно обеспечить его регулярное протекание. Но спорт, и особенно футбол, не должен позволить, чтобы собственные издержки подчинили его себе. Это было бы самоубийством и как следствие привело бы к вынужденной остановке. Так что лучше давайте стараться, чтобы спорт был сильнее всего остального. Я предпочитаю это определение формулировке «сильнее смерти».

– Хотя вы принимали участие в днях памяти в Турине, вы так больше и не вернулись на стадион «Эйзель».

– Со временем идея возвращения обретает все более четкие очертания и становится все более необходимой. Но я бы предпочел, чтобы эта поездка не освещалась средствами массовой информации. Я отправлюсь побыть наедине со своими мыслями на стадион, который стал кладбищем для слишком многих детей, женщин, мужчин. И думаю, что в тишине я найду, что сказать всем этим несчастным. И себе тоже.

– Если даже философы, подобно простым журналистам, ныне обращаются к фактам биографии и поступкам современных чемпионов, то необязательно приходят к тем же выводам. Послушать их, так на Кубке мира 2006 г. Зидан воспарил примерно на один уровень с Пеле, Манделой, Ганди и Мартином Лютером Кингом, ни больше ни меньше. Один-единственный удар головой сразу спустил его на землю и даже, возможно, этажом ниже, уж во всяком случае куда ниже Пеле. Подобная перемена во взглядах – язва, которой ваше поколение не знало.

– Вы считаете, что у меня хорошая память, но я бы не сказал этого о вашей. Я сталкивался с непостоянством прессы, к которой вы принадлежали. А также с переменчивостью общественного мнения. Меня превозносили до небес. Меня подвергали критике. Я познал взлеты и падения популярности. И однажды во время игры сборной Франции я покинул поле под свист «Парк де Пренс». Но, разумеется, мы были бесконечно далеки от определенного преувеличения и вспышек бреда, свойственных сегодня СМИ. Мне кажется, что успех поступка или целого эпизода (как совокупности поступков) в спорте расценивается не как испытание, преодолеваемое вопреки себе и противнику, а как нечто должное и не представляющее собой ничего особенного. «Сделайте их!», «Доставьте нам удовольствие!» – сейчас я вижу на первой полосе газет заголовки, которые были не слишком распространены в мое время. Знание, уважительное отношение к спортивному механизму, по природе своей склонному к принуждению и зависящему от случая – об этом, кажется, все забыли. Но прежде чем стать источником удовлетворения, спорт остается чередой непредвиденных происшествий и усилий. Встречей с противником. Спорт не всегда похож на сговорчивого приятеля.

– В тот же день, когда мы вспоминали о потере способности лучшего французского футболиста всех времен совершить что-либо на пользу самому себе, вы произнесли удивительную фразу: «Я даже спрашиваю себя, неужто я тот самый игрок, которого когда-то звали Мишель Платини». И тут уж возникает вопрос: неужели такое слышишь наяву?

– Я сам не перестаю размышлять или, скорее, недоумевать по поводу собственного случая. Действительно, после того как я перестал играть, 25 лет сменяющих друг друга увлечений часто заставляли меня забывать о том игроке, которым я был когда-то. Несомненно, это судьба даровала мне счастье переживать все новые и новые пристрастия. И повторять себе, что для каждого из них есть свое время: в двадцать лет ты сам играешь, в тридцать – тренируешь, в сорок – управляешь, в пятьдесят – возглавляешь, а в шестьдесят… копаешься в книгах.

– Значит, некоторые из ваших сегодняшних увлечений могли бы превзойти голы, забитые в прошлом.

– Некоторые голы – да. Но, подобно матрешкам, эти увлечения выходят одно из другого и в конечном счете все оказываются спрятаны внутри одного-единственного, имеющего значение: увлечения игрой в футбол. И сегодня я рассчитываю сделать для футбола столько же, сколько и тридцать лет назад, когда еще сам играл.

– Если постараться вспомнить, каким же он был, этот игрок? Иными словами, в чем заключались его сильные и слабые стороны?

– Его сила и слабость заключались в том, что он попал в весьма и весьма солидный клуб и познал там успех в далеко не юном возрасте, в двадцать семь лет.

– Далеко не юный возраст – двадцать семь лет.

– Это гораздо больше, чем было Месси, когда он начал играть в «Барсе», – семнадцать. Достаточно времени, чтобы совершенно иначе построить свою карьеру.

– Кажется, мы сейчас слышим первые такты вальса сожалений…

– Какое заблуждение! Ничего вы не слышите. Я прошел свой путь «спокойно». Я насладился жизнью. Началом юности. Футбол не всегда был на первом месте. Меня научил играть отец, а еще такой тренер, как Мишель Идальго: «Игра ради игры!», и я всегда ИГРАЛ РАДИ ИГРЫ. В этом была моя сила.

– А значит, и слабость, потому что только представьте себе, что события развивались бы быстрее и вы вступили в «Юве» в более юном возрасте, не говоря уж о том, что тогда вы бы, как я понимаю, меньше «играли ради игры», и больше – ради победы, в частности, в Севилье… если, если, если и еще раз если…

– Франция выигрывала в Севилье и выходила в финал мундиаля-82 очевидно не для того, чтобы упустить ее.

– Давайте от сильных и слабых моментов в Севилье и во время соревнований перейдем к сильным и слабым сторонам игрока.

– Первые явились следствием вторых. Отстав по возрастной категории, я, чтобы противостоять более крупным соперникам, развил умение предвосхищать действия противника, ловкость, хитрость. И смертоносное оружие: дриблинг.

– Однако вы прибегали к нему лишь в крайних случаях.

– С возрастом я несомненно стал склоняться к большей простоте. Можно решить проблему, не пускаясь в изобретение сложной и индивидуализированной стратегии. На самом деле я прибегал к дриблингу, чтобы забить гол, если «под рукой» не оказывалось иного варианта. И я проходил в дриблинге большое расстояние из соображений эффективности. Резкая смена направления не гарантирует окончательного устранения противника. Выставить локоть, схватить за майку или шорты, или еще что-то подобное всегда можно сделать. А дриблинг на большую дистанцию – это привет и пока. Трава, по которой ты пробежал, не вырастет для другого.

– Вы пришли к простоте, вы говорите. У меня скорее такое впечатление, что она была в вас, дремала и просто дожидалась своего часа. Спящая красавица.

– Я обрел ее, достигнув определенного физического уровня, а вместе с тем получив средство проводить свою политику. Когда ноги стали слушаться голову, в сущности.

– Значит, простота пришла к вам, чего, увы, не скажешь о способности увеличивать скорость: ее, отважусь произнести это, не так легко обрести.

– Пожалуй, я был способен действовать достаточно быстро. С точки зрения физической формы я был не так уж плох, даже если не был ни Кройфом, ни Марадоной, ни Пеле. С точки зрения технической подготовки – если вы скажете, что я владел всеми техническими навыками, я не буду этого оспаривать. Мое тело было вполне неплохо координировано, несмотря на то, что левая нога лучше била, чем играла. Способность видеть, чувствовать или, скорее, отмечать детали, которые складываются в окружающий пейзаж, благодаря чему возникает точность в контроле, которая, на мой взгляд, и определяет первое преимущество в игре, часто решающее. Физически и технически я достиг своего предела в «Сент-Этьене». Но именно в «Юве» я достиг наивысшего уровня в планировании игры и забивании голов.

– Что касается контроля, вы всегда говорили об этом, твердо и категорично отстаивая свое превосходство, и отсылали любителей к незабываемому удару великого Ладислава Кубалы в великом клубе «Барселона» во время дружеской игры на стадионе «Сен-Симфорьен» в Меце в 1960-х гг.

– Мне было 8 лет, когда я пережил это потрясение.

– Может, «цунами»?

– Во всяком случае, нечто похожее на бурю в 7–8 баллов в воображении маленького мальчика. В тот момент это изменило всю мою жизнь. Хотя я уже перенес заражение в тяжелой форме. Не электрический поезд, не Лего, не металлический конструктор. Мое основное увлечение: передвигать по полю шашки. А за этими шашками и дамками скрывалось то, что я еще не мог определить как «взаимозависимость позиций», которая, будучи на втором месте после контроля, составляет основу игры. Мой отец говорил: «Если хочешь быть, как Кубала, нужно уметь заглянуть вперед». Упражнение: я представлял себе все имеющиеся на поле позиции; потом закрывал глаза и распределял по местам всех участников. И я научился делать это, когда мне еще не исполнилось пятнадцать.

– Как вы видели это у Ладислава Кубалы, когда вам было 8 лет.

– В тот день Кубала попросил мяч на левый край и еще до того, как тот коснулся земли, даже не проконтролировав взглядом левую половину поля, передал его на правый край метров на сорок, прямо в ноги партнеру. С высоты своих восьми лет я рассудил, что футбол гораздо легче, чем можно подумать, раз там возможно обойти все препятствия при помощи одного жеста, одного движения, одного сигнала. И этот жест, это движение, этот сигнал я буду без устали совершать или восхвалять. Я вышел со стадиона, держа отца за руку, но и это движение задержалось в моем сердце.

– Позднее будущий игрок «Барселоны» устроит вам второй цунами. Он до сих пор носит красно-белую форму амстердамского «Аякса», и, возносясь над футбольными полями Европы и всего мира, знамя одной из самых великих революций в истории футбола. Его имя – Йохан Кройф, а название революции – «тотальный футбол».

– Это великое событие моих шестнадцати или семнадцати лет. И если в случае Кубалы речь шла об откровении индивидуального жеста, то Кройф и «Аякс» повергают меня в восхищение коллективным движением. По каналу «Теле Люксембург», который я смотрел в Нанси, я наслаждался не только «Аяксом» в последних турах Кубка Европы. Я следовал обычной программе. Они были великими. Они были стройными. Они были волосатыми. Они умели все, причем одновременно все. Если подумать, они бесконечно повторяют то, что я видел у одного Кубалы. Они были как десять Кубал, которые все разом закрыли глаза. Они играют вслепую друг для друга, как будто воспроизводя наизусть необычную, наполненную движением схему, проникнутую одновременно порядком и импровизацией. И кое-что еще поражает меня в Кройфе, помимо его неистовства и необыкновенной скорости, с которой он бежит и совершает передачи. То, что меня поражает не меньше, – это одинаковая расположенность к креативности и дисциплине, то, что он совершает непрерывный переход от одного аспекта игры к другому, не теряя ни общую нить, ни малейшую частицу своей авторитетности и ясности сознания. Даже чувство превосходства, некоторого высокомерия, которое в конце концов захватывает игроков и едва ощутимо отвлекает. Я не уверен, что они составляют банду приятелей. Но они составляют банду игроков. У них совершенно разбойный вид.

– Просто дрожь пробирает… Я бы не стал больше требовать с вас рассказы о грабителях церквей и храмов или о самом Кройфе, человеке с сильным характером и очень далеким от глупостей и излишеств его возраста, исключая сигарету во рту.

– Более того, глотающим дым, как покажут дальнейшие события, в ущерб себе. И он не одинок…

– Итак, никто не совершенен.

– Тем не менее наряду с Пеле это самый совершенный игрок из виденных мною в действии, даже если я всегда утверждал, и буду повторять, сколько нужно, до последнего вздоха, что не бывает великого игрока без великой команды и великой команды без великого игрока. «Он что, десять лет изучал футбол в университете, чтобы научиться такому?» – разумеется, банальные до тошноты слова. Но я не знаю других, чтобы подтвердить, что именно взаимодействие, возможно, и является главным словом в футболе. В таком случае я не буду выглядеть как человек, ломящийся в открытую дверь.

– Дальше можно будет ломиться в любые открытые двери и любые теории, какие захотите. А сейчас давайте продолжим обзор ваших источников вдохновения, где бы вы его ни черпали, может и в семейном саду, почему бы нет, если только речь идет не о воротах гаража, где ждала зеленая машина номер 404, за руль которой садился по воскресеньям Альдо, ваш отец, тренер и игрок футбольной ассоциации Жёфа.

– Ворота гаража долгое время оставались моим верным партнером, лучше, чем кто-либо, возвращавшим мне мяч. А если нужно упомянуть сад, то это несомненно сад моего отца, в котором он предавался размышлениям и футболу с утра и до вечера.

– Кубала, Кройф, Альдо Платини, а еще? Игрок, тренер или садовник?

– Это Антуан Реден, Мишель Идальго, Нестор Комбен, Альбер Баттё. Татан был моим первым профессиональным тренером: в каком-то роде он научил меня тому, что такое командные ценности и необходимость борьбы. Мишель научил меня прекрасному уравнению: «хорошая игра + сообразительность = победа». Нестор – расстановке, умению принимать решение и забивать гол. Что касается господина Баттё, его послужной список, слава богу, не ограничивается тем, что он сделал для такого лентяя, каким я был. В качестве вице-президента, делегированного от футбольного клуба «Нанси», он вмешался, когда меня собирались выставить за дверь клубной школы за неуспеваемость…

– Он сам покинул школу в двенадцать лет, чтобы пасти коров, и тем не менее стал мыслителем, ведущим, писателем, не имеющим себе равных футбольным тренером; он полагал, что по сути жизненная школа иногда не что иное, как форма республиканской школы. Он сам себя создал, если говорить проще, и это должно вам нравиться.

– Я не утверждаю, что хотел бы пасти коров в компании Альбера Баттё, даже если полагаю, что ему было что рассказать о французском языке и об игре в футбол. И я надеюсь, что он был бы счастлив услышать мое мнение на эту тему немного позднее. У таких самоучек, как мы, были прекрасные стада и много прекрасных дней впереди. Но обстоятельства и время воспрепятствовали этому.

– Чуть раньше вы говорили о Пеле, разговора о котором, вероятно, невозможно избежать, даже если он не совершал бросок в сорок метров, перевернувший всю игру на стадионе «Сен-Симфорьен» в Меце, на глазах у восьмилетнего мальчика.

– Я уже рассказывал вам о мундиале 1970 г. и о Пеле моих пятнадцати лет. И о его ударе головой, «взятом» Гордоном Бэнксом на величественном стадионе «Халиско» в Гвадалахаре. Тогда мне совершенно не нужно было рисовать проекцию, чтобы почувствовать подлинную гениальность Пеле. Но его самое незабываемое достижение другое, без сомнения, вообще самое великое, какое я вообще когда-либо видел. Этот потрясающий удар по высокой траектории в сторону ворот Мазуркевича, уругвайского вратаря, в полуфинале Бразилия – Уругвай. Подобно Кубале и Кройфу, он даже не взглянул и не проконтролировал мяч. В этом уже таилась бездна футбольной магии. Но что сказать об обманном движении даже без касания мяча? Что сказать о футболе, где нет ни мяча, ни ноги? Это была игра в невесомости. Пеле перемещался будто в космическом пространстве.

– Составляя список ваших вдохновителей и кумиров, нужно также учитывать, в какой степени они относятся ко временам детства и юности, и в этом нет ничего удивительного. Более удивительным является ощущение, что даже если этот путь принесет вам тысячу наград, разочарований, поводов для восторга и трансформации, в сущности он вас никогда не изменит.

– Я не нахожу какого-то особенного момента в своей карьере, из тех, что называют ключевыми, только те дни, когда этой самой карьеры как раз даже не было в проекте. То есть дни, когда я разбивал окно соседке или возвращался домой с порванными штанами, или приносил дневник с плохими оценками. То есть единственным ключевым моментом является мое детство. В крайнем случае, приговор, вынесенный спирометром клуба «Мец», который показал «большое сердце». После этого траектория моего полета являет собой нечто вроде медленного и красивого развития, очень плавного, проходящего под знаком привыкания, а не разрыва. Я буду приспосабливаться к ситуациям, а они будут податливыми ко мне.

– Можно ли, следуя этой логике, предположить, что ваша эволюция, лишенная перелома или ключевого момента, также не знала ни эйфории, ни особенных сожалений? Я в свою очередь задаюсь вопросом: хорошо ли вы помните, что были игроком по имени Мишель Платини?

– Так говорить можно и одновременно нельзя. Давайте условимся. Я был, что называется, охотником за победой. Я жаждал победы, и как пламенно! Я не каменный истукан. И не изображаю пресыщение. Напротив того. Но я, например, говорю, что хотел выиграть кубок Франции в 1978 г. с «Нанси» не меньше, чем Евро-84 с французской сборной. И подтверждаю, что ни о чем не жалею в своей карьере. Принимать спорт, принимать футбол – это изначально уметь проигрывать. Не превращая это в трагедию. С достоинством.

– Даже в Севилье.

– Особенно в Севилье. Севилья – самое главное воспоминание за время моей игровой карьеры. В этом матче была прожита целая жизнь, я уже говорил.

– И никакого вынужденного перехода, чтобы опровергнуть своего рода наивность, свойственную французам, и отправиться навстречу прекрасному будущему, например, в футболе, как и в других видах спорта.

– Вы сказали это. Севилья – это ступенька к победе. В Севилье я плакал. И по всем причинам, которые только можно выдумать, я говорю: «Спасибо, Севилья!»

– Потому что все моменты в равной степени дороги, я же вас не спрашиваю, не хотели ли вы сотрудничать с той или другой командой или сблизиться с тем или иным игроком. Думаю, что все команды и всех игроков вы любили равным образом.

– Действительно, я любил все мои команды, когда работал с ними. Эта работа соответствовала этапам моего жизненного пути и карьерного роста. Я испытывал к ним не просто телячью нежность, даже если иногда именно это чувство возникает по отношению к кому-то, с кем вместе занимаешься таким замечательным делом. И с кем вместе забиваешь голы и ставишь цели. Не во всех командах все игроки обожают друг друга. Они могут ловить друг друга на ошибках, ревновать, иногда даже ненавидеть. Нужно было научиться терпеть. Мириться с характером других. Команда – это коллектив, который не выбирает своих членов и тем не менее должен действовать сообща. Нет такой команды, которая бы не заключила внутри себя своего рода социальный контракт. И часто именно его соблюдение определяет ценность команды. Нет команды, в которой было бы легко наладить жизнь.

– Но, возможно, есть команды, где легко установить согласие.

– Это слово нельзя применить ко всей команде, только к отдельным ее членам. Я действовал в согласии со многими игроками, и все они были очень разными. Эти отличия меня вдохновляли. А поиск взаимного дополнения чрезвычайно увлекал. В целом для успеха любого предприятия взаимодополняемость нужнее согласия.

– Давайте продолжим говорить об игроках, а точнее, о великих игроках, чтобы посмотреть, как вписывается в историю тот, кто сегодня иногда сравнивает себя с собой вчерашним.

– Я не думаю, чтобы игрок испытывал потребность проверять свой уровень, сопоставляя себя с другим игроком. Или составлять список критериев, которые позволят ему одолеть или уступить конкуренту. Этим занимаются другие: наблюдатели, тренеры, болельщики. Ему есть чем заняться, да и в сущности, он предпочитает не знать этого. В конечном счете, что ощущает игрок, так это харизму, которую излучает он сам или его игра. Вот это он чувствует, осознает очень точно. И я склонен утверждать, что хороший игрок, прежде всего, харизматичен.

– Это уже кое-что.

– Не нужно сравнивать ни жанры, ни эпохи. Не нужно сравнивать Эдит Пиаф и Битлз. В лучшем случае я могу вам сказать, что Раймон Копа был лучшим французским игроком 1950 – 1960-х гг., Анри Мишель, возможно, – 1970-х гг, я – 1980-х, Зинедин Зидан – 2000-х. У каждого поколения свой «лучший игрок всех времен».

– Спорт, однако, является чуть ли не единственным видом деятельности или всеобъемлющей формой выражения, основанной на объективных принципах, которые в силу этого могут быть объектом сравнения. В этом отношении спорт – это самый «настоящий» из всех видов деятельности.

– Футбол меньше, чем другие виды спорта, сводится к своей объективности. И нам несомненно представится возможность увидеть, что он не такой уж «настоящий», как мы себе воображаем. Единственное, что можно сказать в ответ на ваш вопрос, это то, что спорт более настоящий, чем пение, поскольку матч невозможно начать сначала.

– Я согласен с вашими словами о времени, в котором длится бесконечно возобновляемая песня, и времени, в котором разворачивается бесконечно мимолетный спорт, но в меньшей степени соглашусь с рассуждениями о невозможных спортивных сравнениях. Это не просто мания журналиста, это призыв, исходящий от самого спорта, его сущности, главным образом объективной. Спорт не просто вызывает на сравнение, он сам каждый миг является сравнением.

– С ограничением, установленным дистанцией между эпохами или ресурсами в индивидуальных видах спорта. И внешних факторов – в коллективных. Так можно кратко описать бесконечно сложный вопрос.

– Как бы ни был сложен вопрос и осторожен ответ, на который он напрашивается, вы никогда не отказывались покориться этому. Я подумал, в частности, об опросе, проведенном в 2000 г. «Франс футбол» среди основных французских игроков первой величины последних пятидесяти лет, по результатам которого вас определенно выдвинули как лучшего французского игрока в истории, отодвинув на вторые места Зинедина Зидана и Раймона Копа, вплоть до состава сборной Франции-1998.

– Помню гол Зинедина за «Реал Мадрид», забитый в финале Лиги чемпионов-2002, и его игру на чемпионате в 2006 г., которые, возможно, заставили бы жюри пересмотреть свое решение шесть лет спустя.

– Для многих, к сожалению, удар Зидана в грудь Матерацци окрасил весь его великолепный чемпионат в черные тона и без особенных проблем утвердил вас на этой позиции, особенно в том, что касается контроля происходящего.

– Предоставлю вас вашим рейтингам и предположениям, чтобы с еще большим основанием заметить, что мы с Зизу в сущности совершенно разные игроки. Моя карьера во Франции и особенно во французской сборной развивалась под знаком вопроса о моем настоящем месте с точки зрения общей выгоды: на позиции 9-го номера? 9-го с половиной? 10-го? Должен ли я забивать, отдавать другому, организовывать игру? Волей-неволей я согласился перемещаться на разные позиции. Я играл везде понемногу, свободный, как может быть свободным такой игрок, как Уэйн Руни, например. Не думаю, что Зизу располагал всем футбольным полем. Он в большей степени был игроком с ограниченной свободой действий, очень часто играл на фланге. Учитывая его авторитет, я не нахожу возможным осуждать его, как это иногда делали, потому что я никогда не был членом его команды. Но важно не то, что он отдавал команды в раздевалке, а то, что он контролировал игру на поле. И, что первостепенно, продемонстрировал истинную силу воодушевления. Это был не «боец», каким по-своему мог быть и я, а скорее эстет. В конце концов, если вам нужно сравнение, игра Зидана была в большей степени «жирессистской», чем «платинианской».

– Во всяком случае, в одном он был «платинианцем» в той же мере, что и «жирессистом»: никто из вас не был атлетом-качком.

– Мы не были атлетами, нам пришлось ими стать. Это, впрочем, отличает нас от преобладающего большинства великих игроков, выделившихся в последние пятьдесят лет: все они способны сорваться с места с необычайной скоростью – Пеле, Кройф, Марадона, Месси или Рональду.

– Роналдо или Рональду?

– Оба. Первый, в порядке появления на футбольной арене, был исключителен. Он иногда напоминал Пеле. А второй восхищает меня умением контролировать свой рост. После Марко ван Бастена это первый выдающийся игрок очень высокого роста, который очень много перемещается по полю, несмотря на удаленную от центра позицию. Разумеется, я не забыл и о Златане Ибрагимовиче, добившемся во Франции признания, которого он не имел в других местах.

– Марадона несомненно был самым низкорослым среди великих…

– Или самым великим из низкорослых.

– А просто самым великим?

– Великолепнейшим, виртуозным, не чуждым гениальных озарений – он столько раз оказывался на моем пути, что уж мне об этом кое-что известно. Но в его игре были и «провалы», как и у всех. Пробуксовка. И темные полосы!

– Все начинается с Кройфа и Кубалы и заканчивается, как обычно, Пеле.

– Пеле – это же не имя, это бренд. Это Футбол. Это Бог. Пеле не играет, он парит между небом и землей.

– Мы вернемся к великим позднее, а сейчас оставим их на пике карьеры и посмотрим, что ждало их после ухода, вашего в первую очередь. После того, как вы перестали играть, но до того, как стали тренером сборной, был странный период, в течение которого вы занимались бизнесом, работали в СМИ и общественных организациях. У вас два самолета, «Феррари», который вы особенно стараетесь не выводить из гаража, помимо всего прочего по настоятельной просьбе ваших детей. Вы создаете потрясающий дуэт с Орнеллой Мути, с которой в декабре 1987 г. в Цюрихе вы разыгрываете распределение команд по группам чемпионата мира 1990 г. (жеребьевка игр на вылет в чемпионате мира). Кроме того, вам тридцать два года, и у вас целы все зубы. Какие у вас воспоминания об этом периоде, в течение которого прочесть вашу игру кажется гораздо сложнее?

– Что касается титула «бизнесмен», я вас тут же остановлю. Для меня особенно важно не дать поводов для его присвоения. Мне сказали: «Ты будешь Лакостом современности». И я, как идиот, в это поверил, охваченный предвкушением новой авантюры. Но я в большей степени дал событиям увлечь себя, нежели принимал в них активное участие. Однако я был для этого мелковат, это очевидно. Я просто переоценил себя.

– От тех времен у меня до сих пор сохранилось воспоминание о нашей встрече в Париже в 1987 г., в компании Жана-Пьера Куркола и Робера Парьенте, мы получаем ваше согласие на ведение еженедельной колонки с эксклюзивной хроникой. Во время той встречи вы рассказываете мне, что ваше журналистское призвание, родившееся на канале «Антенн 2», на сей раз проявит себя за счет «ТФ 1», в рамках серии встреч с великими мира сего.

– Обнаружить, что скрывают за кулисами те, кого вы именуете сильными мира сего, – вот какова была моя цель. Рональд Рейган, папа Иоанн Павел II, король Марокко, король Саудовской Аравии уже согласились. А потом канал дал задний ход.

– Честно говоря, в тот день я выразил вам свое удивление – одновременно и самому проекту, и вашему кастингу. И спросил сам себя: вы так владели своей игрой и карьерой, так не намечается ли своего рода распыление или даже нехватка второго пилота на борту?

– В кабине был только один пилот. Я не ощутил абсолютно никакого недостатка. Вот уже год, как я решил завязать. И завершение игровой карьеры не вызвало во мне ни хандры, ни тревоги. Вы не представляете, какая вера меня наполняет. И даже, возвращаясь к уже сказанному, ощущение судьбы. У меня были деньги, молодость, желание наполнить ее и особенно варианты места, где отныне мы будем жить с моей семьей.

– Но не в Турине, вы ведь отвергли предложение Джанни Аньелли остаться.

– Я также отказался от приглашения Бернара Тапи относительно «Олимпика Марселя» и от приглашения «Барселоны». Предложение «Адвоката» было иным. Оно относилось не к продолжению моей карьеры, потому что он знал, как следует относиться к моему желанию выйти из игры. Оно заключалось в том, чтобы примкнуть к Фиату, бессрочный контракт. Однако мне хотелось самостоятельно расправить крылья, понять наконец, кто я. Вернуться к самому себе, как возвращаются домой. А что дальше? Я вам уже говорил об этом. Тратить время с умом, а там будет видно. Провал? Успех? Не важно. Как говорит моя мама: «Прахом ты был, в прах и обратишься».

– Отрезок жизни по ровной местности и без направляющей идеи – вопреки всем готовым идеям, в этом угадывается важнейший период, в некотором роде школа жизни, которой у вас не было.

– Это очень и очень важный период. Необыкновенно плодотворный. Я уже не получаю регулярные выплаты. Я пользуюсь карманными деньгами. Я могу пойти пообедать в ресторан. Я познаю настоящую жизнь. Да, это возвращение к жизни.

– Но при малейшей возможности известность выдает вас. Во время путешествия в Кувейт для защиты цветов вашей марки одежды «10 Платини», эмир просит вас защитить и другие цвета, цвета его национальной сборной в дружеском матче против Советского Союза.

– Мне было тридцать три или тридцать четыре года. Я еще был способен на многое. Не спрашивайте, как арбитр смог это устроить или не пришлось ли нарушить какое-нибудь международное правило. В раздевалке мои новые партнеры называли меня «Капитан Мишель». Я надел форму Кувейта. И вышел на командное построение. Вытянувшись по стойке смирно, я прослушал гимны. Я сыграл первый период, а потом покинул поле. У меня уже был более или менее похожий опыт. Отправившись по делам в Иорданию, я сыграл один тайм в команде А, а другой – в команде В в рамках отборочного матча.

– Это вы называете возвращением к жизни.

– Это то, что я называю повсеместным распространением футбола.

– В тот момент вы прощались с ним?

– О каком прощании может идти речь! Я не переставал жить футболом! И прожил еще семнадцать лет, не выпуская мяч, под эгидой «Варьете Клуб де Франс». Это было как нельзя более серьезным делом, и самым что ни на есть приятным, вызывающим все эмоции, испытанные мною до тех пор. Прекрасные воскресенья, проведенные за передачей пасов и забиванием голов. И бесконечное ожидание следующего воскресенья. Так я вновь вступил в игру на жизненном поприще, не покидая футбольного.

* * *

– Итак, следующая профессия: тренер сборной, осень 1988 г. На тот момент не очень понятно, что это – сердечная склонность, потребность в деньгах, чувство долга.

– Прежде всего изначально – игра случая. И вина лифта.

– Вина лифта…

– Лифта в одном отеле в Будапеште. В этом лифте ехал мужчина. Очень крупный. С густыми усами. Крупной головой. Который обратился ко мне с легким заиканием: «Ты должен стать тренером сборной». И добавил, уже без заикания: «У тебя десять секунд на ответ».

– Вы случайно оказались в одном лифте с заикающимся, усатым и весьма деликатным Клодом Безом.

– Клод Без собственной персоной, президент «Жиронден де Бордо».

– А также на тот момент менеджер и «заботливая мамаша» сборной Франции.

– А главное, человек, имеющий большой вес в футбольном мире Франции. И я имею в виду не только 110 кг его собственного веса, несомненно, памятных для лифта в Будапеште.

– О том, что было дальше, нетрудно догадаться: лифт доставил вас на должность тренера сборной.

– Мишель Анри вел дела, но его пора прошла. Возникли разногласия с Эриком Кантона. Затем Франция сыграла вничью с Кипром, провалив отборочные на чемпионат 1990 г. Я выслушал и тех и других и через месяц заступил на место Анри. Отвечая на ваш вопрос: сначала это была игра случая, затем – чувство долга.

– Сначала вам удалось ускользнуть от школы, затем – избежать учебного центра для игроков, а теперь еще и центра по подготовке тренеров, каковым является DTN. В сущности, мне кажется, вы весьма предрасположены к «свободному» стилю преподавания. Для чего тогда нужна школа, на ваш взгляд?

– Разве не для того, чтобы играть в футбол на перемене между двумя уроками или парами?

– Это вопрос или ответ?

– Отчасти и то и другое. Я вспоминаю школу времен своего детства как место, где учатся писать, читать, считать, но одновременно и как место социальной и жизненной адаптации, приучение к своего рода дисциплине во всем. Я бы не учился так плохо, если бы приходилось делать уроки в школе, а не дома. Так получилось, в школе я был хорошим учеником, а дома – плохим.

– Вы сказали, школа времен вашего детства, а школа, в которую ходили ваши дети и внуки?

– Судя по тому, с чем я столкнулся и продолжаю сталкиваться, школа превратилась в место, созданное для преподавателей в не меньшей степени, чем для учеников. Вроде того, что газеты пишутся как для читателей, так же и для самих журналистов. Или некоторые команды приносят выгоду игрокам в той же мере – если не в большей, – что и клубам.

– А отбор совершается ради кого? Только не говорите, что ради тренера.

– Хотя некоторые вполне способны усмотреть в этом свою выгоду или причину для существования. Но такие примеры редки, работа со сборной – неблагодарное дело, даже если у меня было не так.

– Случайная и подневольная по определению, позиция тренера сборной, должно быть, не совсем в вашем вкусе. Но все же, быть тренером сборной – это лучше или хуже, чем быть просто тренером?

– Это роли одного плана, и проблемы те же. И я слишком хорошо познал власть, которой обладает игрок, чтобы мне понравилось оказаться в зависимом положении.

– Составление списка игроков, вызываемых в сборную, профессиональная подготовка, управление игрой (coaching), медийное сопровождение: нет ни одного этапа, способного компенсировать предыдущий?

– С точки зрения интереса все эти этапы для меня равнозначны или почти равнозначны. В конечном счете все это было мало интересным, настолько ситуация выходила из-под контроля и не давала двигаться дальше, даже в той искренности, с которой я должен был описывать широкой публике свои чувства. Из всех моих ипостасей роль тренера сборной была наименее увлекательной. А что, моя манера исполнения этой роли производила иное впечатление? Парадоксальным образом за время моей игровой карьеры меня иногда превозносили за действия, совершенно незначительные в моих собственных глазах, тогда как из моего послужного списка в качестве тренера сборной не удалось извлечь ничего значимого. Хотя, принимая в расчет статистику и общий контекст, это был далеко не провал. Если не учитывать, что всегда существует возможность стать чемпионом мира или Европы.

– Ну а кроме того, что отбор не представлял для вас большого интереса, что еще вы можете сказать о себе как о тренере сборной?

– Во-первых, я не был равнодушным тренером. Я был мотивированным, но разочаровавшимся. Кроме того, я был скорее «реалистичным», нежели «идеалистичным» тренером. Более близким к Трапаттони, нежели к Идальго, учитывая, что под конец я питал глубочайшее уважение к обоим.

– Как в кино, только конец очень грустный: тягостное для «Синих» окончание чемпионата Европы в Швеции, а через несколько дней драматичный уход тренера, затерявшийся в шумихе, поднявшейся 2 июля 1992 г. из-за назначения местом проведения кубка мира 1998 г. Франции. И даже весьма умело затерявшийся…

– Это не должно было стать ни «драматичным», ни «умело затерявшимся». В феврале 1992 г. я предупредил Жана Фурне-Файяра о своем уходе. И до последнего момента он воображал, что может заставить меня передумать. Он все медлил и медлил. Если бы он только захотел, он мог в любой момент сделать эту информацию достоянием гласности.

– Чего же такого вы добивались, чего не добивался Фурне-Файяр?

– Не столько Фурне-Файяр, сколько ПФЛ. В интересах сборной Франции я выступал за сокращение 1-го дивизиона с 20 до 18 клубов. В сокращении было отказано. Очень хорошо. Я сделал из этого выводы. И тут же отказался от идеи дальше возглавлять «Синих».

– Могущество игрока по имени Платини помимо всего прочего заключалось в панорамном и как бы «перспективном» видении разворачивающейся игры. Не этот ли дар судьбы в феврале 1992 г. заставляет вас взяться за иную задачу, в большей степени подходящую вам и соответствующую духу времени, нежели отбор игроков: проводить чемпионат мира 1998 г., на организацию которого Франция претендует с 1988 г.?

– Если несколько утрировать, я случайно возглавил отборочный комитет и покинул его тоже благодаря случайности. Никогда, вот уж никогда в жизни, я не думал в феврале 1992 г. о бильярдной партии «с тремя полосами», на которую вы намекаете. Хотя Франция и была фаворитом, она была далека от того, чтобы действительно получить разрешение на проведение мундиаля 1998 г. У меня не было организаторской страсти. Необыкновенно удачно проведенная 200-летняя годовщина Революции в 1989 г. оставила меня совершенно равнодушным. У меня просто оставались очень хорошие впечатления от зимних Олимпийских игр в Альбервиле, на которых я нес Олимпийский огонь по просьбе Жана-Клода Килли. Не нужно думать, будто это я изобретатель тандема «руководитель/спортсмен» на мундиаль-98, таков был тандем Барнье/Килли на Играх в Альбервиле в 1992 г. Но об этом тандеме подумали наверху. Даже на самом верху.

– Итак, пришло время сопредседателя на мундиале-98.

– А могло бы прийти время тренера «Реал Мадрида», поскольку я только что получил предложение. Но все склоняли меня к выбору в пользу сопредседателя: семейная республика, дружеская республика, французская республика (90 %, согласно опросу газеты «Гол») и, наконец, просто республика, так как путевкой на мундиаль я обязан лично президенту, тогда это был Франсуа Миттеран.

– Поскольку благодаря вам самому и Фернану Састру мне выпала честь и возможность стать директором по коммуникациям, прессе и связям с общественностью Французского организационного комитета на чемпионате мира 1998 г., и поскольку я имел слабость согласиться, я хорошо помню 2 января 1993 г., когда мы втроем собрались в офисе на Елисейских Полях, 90. Совершенно пустом офисе, в котором не было даже документации, за исключением сохранившейся от отборочной комиссии, которую Фернан также возглавлял и привел к успешному завершению.

– Мне было не очень хорошо известно, что такое переполненный офис, и я не слишком страдал при виде пустующих помещений.

– Это еще не был тот день, когда решалось, кто из вас двоих что будет делать. Да впрочем, и впоследствии был ли момент распределения ролей между сопредседателями?

– У меня были высокопоставленные наставники: Джованни Аньелли, Жан-Люк Лагардер, Жак Жорж и сам Фернан. Я наблюдал, как он возглавляет различные организации: ФФФ, Комиссия Састра, занимающаяся модернизацией профессионального футбола, наконец, Отборочный комитет. Я обладал некими поверхностными знаниями. Но никогда ни я, ни кто либо иной не имел возможности заглянуть под этот защитный слой. Изначально четкого распределения задач между нами не было: Фернан делал все, а я остальное. Фернан работал не переставая. Во всяком случае, он мог бы обойтись без меня, а я без него нет. А потом все определилось и распределилось самым спокойным и естественным образом. Необходимости составлять Конституцию не было.

– Тем не менее коренной вопрос маркетинга вызвал у вас разногласия, поскольку он желал внешнего пособия, получению которого мог способствовать Жан-Клод Дармон, а вы стояли за комплексный маркетинг, что позволило бы избежать вмешательства Дармона, который отнюдь не являлся вашим другом, но был другом Фернана.

– Это было поводом скорее для обсуждения, нежели противостояния, и проблема заключалась в организации, а не в персоналиях. Вы ведь сами организовали процесс сбора предложений, на который намекаете, среди различных маркетинговых компаний, и согласитесь, что компания Дармона не удовлетворяла нашим требованиям. И что тогда стали решать этот вопрос внутренними силами. В остальном я учился, наблюдал. Смотрел, как действует Фернан Састр. Что касается взаимодополняемости, с течением времени мы нашли способ взаимодействия. Он занимался организационной, официальной стороной, «политикой». Я – связями с общественностью, рекламой, маркетингом, идеями.

– Помнится, сначала вы хотели превратить Кубок мира во Франции в событие, совершенно не похожее на предыдущие: провести торжественное открытие накануне, первую жеребьевку устроить на стадионе, а вторую – в каком-нибудь музее; создать специальный футбольный логотип этого мероприятия, сделать Маленького принца Сент-Экзюпери его эмблемой. Вдобавок мы на два года создали специальную высококвалифицированную группу, чтобы определить «характер» того, что могло бы стать событием Франция-98. Ее костяк составили Ален Кейзак, Бернар Брошан, Жан-Клод Килли, Франсис Юстер, Филипп Лабро, Бернар Пиво, Ален Делон и еще многие, кто-то на протяжении всего времени, кто-то поочередно. Мы ждали от них нового видения. Всегда возникает ощущение, что мир начинается именно с тобой и что те, кто полон идей, заменят, хотя бы на какое-то время, пустые офисы.

– Возможно, это достаточно наивно, но в то же время важнейшее место занимает поиск отличия. Настоящее открытие такого масштабного события, как Кубок мира, за 24 часа до его начала; жеребьевка, выходящая за пределы привычных огромных залов или телестудий в музей или на стадион; «культурный» логотип; престижная эмблема, одновременно французская и мировая. Мы наслаждались изменениями не ради самих изменений. Это имело свой смысл. Возвысить футбол, вернуть его к истокам, к его истории и культуре. И по тем пунктам, которые вы только что перечислили и которые являются своего рода техническими требованиями, мы в конце концов удовлетворили ожидания. Только мою мечту сделать Маленького принца эмблемой мундиаля-98 не удалось претворить в жизнь. Во-первых, слишком дорогие права на эксплуатацию; во-вторых, ФИФА, принимавшая решение по этому поводу, в отличие от логотипа, даже слышать об этом не хотела. Мы начали с Маленького принца, а закончили Футиксом. Не уверен, что таким образом мы совершили маленький шажок навстречу человеку, и еще менее вероятно – большой шаг навстречу человечеству.

– Для защиты и прославления «культурного» футбола это, разумеется, не было идеалом.

– Но для поддержания хороших отношений с ФИФА и сохранения бюджета это было наилучшим вариантом.

– Еще я помню комитет, мечущийся между ФИФА, ИСЛ, ФФФ и правительством. День бесконечного унижения, когда мы в «Экип» узнали об одностороннем решении Жоао Авеланжа увеличить количество команд – участниц мундиаля-98 с 24 до 32. В другой раз междуведомственный представитель сообщил нам, что премьер-министр Эдуар Балладюр сам будет заниматься распределением матчей по городам и сообщит о принятых решениях из Матиньонского дворца. И я еще избавляю вас от подробностей «войнушки» между комитетом и федерацией. Не знаю, как вы, а Фернан Састр вынес немало.

– Фернан организовал Евро-84 практически в одиночку. Он жил под гнетом воспоминаний о «верховной власти». Но мундиаль имеет иной масштаб. Он собирает крупнейших участников, сталкивая их в чрезвычайно хитроумной комбинации. Эпоха также совсем другая. Много ли вынес Фернан Састр? Во всяком случае, он неоднократно выходил из себя, это точно.

– В последний год своего участия в комитете он по пятницам иногда говорил мне, что не уверен в том, что в понедельник мы снова увидимся.

– Но в понедельник он возвращался на свой пост.

– Как и вы возвращались к своей беспечности, мне кажется.

– Все было «таким новым и таким прекрасным». Я был ненасытен и жаждал узнать, открыть, совершить. И не скрывал, что у меня есть мотивация и я получаю удовольствие, даже если меня раздражало, что правительство не старается поскорее завершить реконструкцию стадионов или Страсбург упорно отказывается войти в список кандидатов на проведение матчей.

– Диапазон велик: от нехватки кислорода до нескрываемого удовольствия. А какое самое лучшее ваше воспоминание в этой должности?

– Их много, и в конечном счете они образуют единое целое. Прекрасная история дуэта или даже трио, если считать генерального директора Жака Ламбера. История коллектива, который разросся с двух до семисот человек. История о чистом листе: как будет выглядеть мундиаль? История создания архитектурного памятника: строительство «Стад де Франс». И новой профессии: организатор мероприятия. Но если бы нужно было назвать мое главное воспоминание, это был бы… исключительный гол Лорана Блана в ворота Парагвая, забитый в одной восьмой финала в Лансе, 28 июня 1998 г.

– Исключительный гол Лорана Блана…

– Если Блан не забивает, чемпионат вот-вот станет катастрофой. Блан забивает, Франция выходит в четвертьфинал, и мы балансируем на грани между успехом и провалом. Блан забивает, и Франция поочередно обходит Италию в четвертьфинале, Хорватию в полуфинале, Бразилию в финале, и Кубок мира превращается в великую Французскую победу. Финансовый менеджмент, ФИФА, ИСЛ, ФФФ, правительство, спонсоры, СМИ, общественность и т. д.: с лучшими инженерами, лучшими архитекторами, лучшими администраторами, лучшими болельщиками вы можете организовать самое прекрасное мероприятие на свете, но на бумаге. Нужно еще заручиться благословением игровой фортуны. Поэтому в конечном счете у этого события может быть только один организатор: игра.

– Если организатором была игра, то каким сопредседателем были вы?

– Во-первых, сопредседателем, проходящим обучение среди исключительно умных и дальновидных людей, можно сказать даже, бывалых. Совершенствующимся, внимательно прислушивающимся к окружающим, берущим дело в свои руки в уже обозначенных пунктах. Затем, если можно так выразиться, президентом со всей полнотой функций и сжимающимся сердцем, когда Фернана Састра настигла болезнь.

– Финансовый менеджмент открыл для вас много нового о себе самом, положении дел в футболе и его резонансе.

– Находясь в первых рядах партера, я смог оценить, какой вес футбол приобрел в обществе, политике, геополитике, экономике, культуре, зрелищной индустрии. Скромное предположение блестящим образом подтвердилось. Вот таким образом я, несомненно впервые, получил подтверждение того, что футбол – вполне невинная игра, отданная во власть амбиций, гораздо менее невинных. И равным образом в первый раз оказавшись на новом уровне игры и рефлексий на эту тему, я задумался, не является ли руководитель столь же важной персоной, что и игрок.

– Вот уж поистине, у вашего порога стояла революция!

– Скорее осознание того, что общепринятый взгляд не должен ею быть. Моя личная революция произошла в иной момент. В то время мне нужно было пройти этим путем, чтобы преодолеть некоторую робость, определенные комплексы, пролегавшим в мире сильных и зачастую красноречивых личностей, в то время как мои словарные и грамматические возможности ограниченны. И я не утверждаю, что на следующий день получу главный приз за свой французский. 14 июля 1994 г. в мэрии Беверли-Хиллз в Лос-Анджелесе мне было не по себе во время речи, которую я произнес в присутствии доброй тысячи представителей международной прессы. Франция передавала эстафету США. И в первый раз мне предстояло явить футбольному миру того нового Платини, которым я стал. Мундиаль-98 превратился в повседневное приключение, приключение, в котором я одновременно пускался в путь и искал самого себя.

– Я бы скорее описал подобным образом следующий период, настолько вы со стороны производили впечатление человека, борющегося с самим собой, чтобы не сказать, борющегося в одиночестве, по сравнению с тем, что было раньше. Прямодушный человек, «ведомый» по тонкому льду, и двуличные стратеги, ведущие обманчивые речи в лице ФИФА и УЕФА.

– В январе 1998 г. Йозеф Блаттер предлагает мне выставить свою кандидатуру в качестве преемника Жоао Авеланжа. Эту мысль подсказал ему сам Авеланж: «Платини президент, ты генеральный секретарь, это было бы очень изящно». Возможно, это и было бы изящно, но не слишком реалистично. Потому что в январе 1998 г. я занят чемпионатом мира, а главное, совершенно не чувствую себя готовым принять такую ответственность. «Что ж, в таком случае я выставлю свою кандидатуру, но мне понадобится твоя помощь». В конце концов я попросил его дать мне два-три месяца на размышление…

– Два-три месяца, чтобы согласиться на «советника президента»?

– «Чем я могу тебе помочь?» – спросил я его. «Ты будешь моей спортивной совестью», – ответил он.

– И ваш ответ звучал «Да будет так», а взамен вы получили значок «бравого солдата».

– Что ж, пусть будет так.

– По крайней мере выглядело.

– Во всяком случае, мне не пришлось жалеть о своем решении. Меня изберут членом Исполнительного комитета ФИФА, затем, позднее, членом Исполнительного комитета УЕФА. И это в каком-то смысле будет единственный раз в моей жизни, когда я посещал образовательный центр.

– И вы обнаружите там то, ради чего в значительной степени и пришли: законность.

– Именно.

– А еще две банановые кожуры, когда вы в первый раз попытались взойти на УЕФА с северного склона.

– В 2002 г. я чувствовал себя готовым баллотироваться в УЕФА, и тогда Леннарт Юханссон, действующий президент, отозвал меня в сторону и сказал: «Милый Мишель, давай не будем воевать. Дай мне два года, а потом я протяну тебе руку, более того, я тебя поддержу».

– Авеланж в 1998 г., Юханссон в 2002 г. – президентам как-то особенно нравилось отзывать вас в сторонку. Они, несомненно, были заинтересованы в вашей молодости…

– Авеланж казался искренним… Во всяком случае, больше, чем Юханссон. Что касается Юханссона, то тут просто нужно было дождаться своей очереди. Молодость, да. Но нужно подождать, пока она пройдет.

– И наивность.

– Юханссон проведет на посту не два года. Он останется на пять лет и найдет способ не только нарушить данное слово, но и продлить срок своего мандата еще на один год, то есть до 2007 г.

– Говорили, это для того, чтобы зарезервировать место для Франца Беккенбауэра, слишком занятого немецким мундиалем до 2006 г., а затем вполне свободного в перемещении.

– Не думаю, что это сильно привлекало Франца. Зато некоторые члены УЕФА, кажется, были мало заинтересованы в моем появлении на сцене.

– В течение этого периода мы часто виделись один на один, и от вас иногда так и веяло одиночеством, даже некоторым фатализмом.

– Фаталистом, причем фаталистом международного уровня, я, вне всякого сомнения, и являюсь. Но фаталистом, которому не свойственно отчаяние. По воле обстоятельств у меня появлялось время? Я этим пользовался. Я занимался «Канал Плюс», и это меня чрезвычайно развлекало. Я проникал в международные структуры и узнавал много нового. Я раскручивал свое маленькое предприятие. Дорабатывал свою программу. И не испытывал ни чрезмерного нетерпения, ни чрезмерного беспокойства. По зрелом размышлении, это именно то, чего я больше всего хотел за всю свою карьеру: пост президента УЕФА.

– И какую прекрасную кампанию вы развернули, побольше бы таких. Кампания на востоке, где можно набрать столько голосов.

– Она отражала мои убеждения и мои идеи, ничего больше.

– Кампания, адресованная «малым странам», ориентированная на восток, соответственно; она полностью удовлетворяла правилу «одна страна = один голос».

– Я не так уж обнадеживал «малые страны», и ошибочно было бы полагать, что я победил на выборах благодаря именно им или Восточной Европе. Я набирал голоса повсюду, во всех уголках земного шара, как в малых, так и в крупных державах.

– Значит, на востоке тоже опасались грядущих изменений?

– На востоке, как и на западе, на севере и на юге. Известно, что потеряешь, но не известно, что найдешь. Когда наступает момент выбора, идея перемен вызывает отторжение или заставляет каждого все хорошенько обдумать.

– Теперь, когда у вас есть опыт, можно ли сказать, что вселенная УЕФА позволяет влиять на ход вещей больше, нежели вселенная ФИФА?

– Игра в ФИФА и в УЕФА ведется в разных регистрах. На сегодняшний день ФИФА гораздо больше ориентирована на консервацию, в то время как УЕФА, по причинам ее масштаба и гомогенности, ближе идея модификации. Особенно в том, что касается собственно спортивного сектора, на который как раз направлены – или должны быть направлены – большинство действий руководства. Это совершенно не подразумевает, что с этой точки зрения в ФИФА нечего делать.

– Если Платини с самого начала XXI века далек от перехода через пустыню или других наивных поступков, которые ему приписывают, как вы его оцениваете?

– Как человека, научившегося давать времени время. И как человека, который не желает терять время, приняв какое-то решение. Я привык к некоторым реакциям, необходимым в политике или дипломатии. Я научился больше слушать. Несомненно, я никогда до такой степени не замечал, как нужны все остальные. Готовясь к предвыборной кампании, я старался снова и снова убеждать избирателей указать мое имя.

– Итак, вы выбраны. Январь 2007 г. Вы президент УЕФА. Господин президент, я не стану писать вам письмо, чтобы спросить: почему вы отправились на войну без генерального директора?

– Потому что, если вы не являетесь президентом, работающим на «полную ставку» и осуществляющим исполнительную власть, не стоит труда становиться президентом. Президент, обладающий исполнительной властью, не нуждается в генеральном директоре, он сам им является. Я хотел стать президентом не для того, чтобы просто занять этот пост, а с целью создать программу. Впрочем, будут ли спортивные структуры так же управляться и в будущем – сильными депутатами, обладающими исполнительной властью, а не администраторами, обошедшими слабых кандидатов?

– Федеральный совет ФФФ и исполнительные комитеты ФИФА и УЕФА, в свою очередь, сыграли роль наблюдательных пунктов, откуда следили, какой тип президентской власти вы собирались установить.

– Я думаю, что внес вклад в инстанции, в которые вступил, в двух отношениях: склонность к предметному обсуждению и дух демократии в той степени, в которой одно не бывает без другого. Перевести курсор на какой-либо вопрос, выслушать то, что каждый имеет сказать по поводу этого перемещения. Именно так сегодня функционирует УЕФА. А в случае необходимости президент прерывает прения.

– Если до сих пор не прервал.

– Я не авторитарный президент, который бросается на все, что движется, президент в квадрате. Нельзя сказать, чтобы юридический аспект (в том числе вопросы судейства) или финансы пострадали от моей политики вмешательства. Но в остальном я действительно ничего не пускаю на самотек. Ценности, лицо футбола, связи с общественностью, маркетинг и соревнования, разумеется.

– Рискну охарактеризовать вас в качестве президента как игрока-лидера, забивающего голы, которым вы были в другой жизни.

– Я буду еще банальнее: слово, описывающее мою деятельность на этом посту, – присутствие.

– Возможно, потому что оно противостоит частому отсутствию вашего предшественника.

– Когда я говорю о том, что остаюсь президентом двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, то не только для того, чтобы подчеркнуть отличия от прошлого или чтобы напомнить, что я сижу в офисе и физически присутствую на месте. Это манера, искусство наполнить пространство даже не собой, а, по возможности, своими идеями. Способ всегда быть «в игре». И в связи с этим очень кстати ваша теория об игроке-лидере.

– Во время предвыборной кампании вы анонсировали, что будете делать. Все ли обещания выполнили?

– Передать организацию в руки депутатов; сплотить европейский футбол; привести футбол в маленькие города, а маленькие города – в самое сердце игры, я имею в виду Лигу чемпионов; усмирить крупные клубы; бороться с любого рода отклонениями от намеченного пути: в течение четырех месяцев я запустил практически все реформы, прописанные в моей программе в 2007 г. Скажу без похвальбы: думаю, я сделал все, о чем говорил. Плюс к этому я даже добавил в конце первого срока финансовый «фэйр-плей» и расширил футбольную еврозону с 16 до 24 стран. Разумеется, попутно я не забывал и о том, о чем не говорил, но что входит в компетенцию президента УЕФА в первую очередь: 1) организация соревнований; 2) развитие европейских ассоциаций. Однако в целом, что касается моей деятельности, возможно, нет необходимости считать ее особенно выдающейся.

– Сейчас футбол существует уже более полутора веков. Принимая во внимание то, что лично вы узнали о нем за последние пятьдесят лет, исходя из вашего многообразного опыта от ученика до президента, как бы вы предварительно оценили его состояние (хотя, думаю, в процессе обсуждения мы к этому еще вернемся)? Можно ли сказать, что этот вид спорта обречен на вымирание, если у него не будет преемника, или же достаточно некоторого обновления, и перед ним откроется богатое будущее?

– Я бы сказал, что это спорт, требующий больше внимания, бдительности, защиты, чем раньше, но что его будущее не вызывает опасений. Мне кажется, в футбол всегда играли и всегда будут играть.

– Если после такого широкого обзора, начиная от ворот гаража и заканчивая коридорами власти, мне нужно было бы определить ваши достижения и найти некоторую путеводную нить, я бы привязал ее к следующим пунктам:

– молодость (игрок международного уровня в двадцать лет; «бизнесмен» в двадцать семь; селекционер в тридцать три; организатор мундиаля в тридцать семь; президент конфедерации в пятьдесят один);

– самообучение (без посещения какого бы то ни было образовательного центра, хотя бы какой-нибудь федерации, где можно «набить руку» или школы);

– независимое мышление, иногда даже ценой одиночества;

– увлеченность во всем;

– упоение властью в любой области, но власти исключительно как рычага воздействия, а не самоцели.

На протяжении всего пути словно расставлены эти краеугольные камни, столь отличающиеся на вид, но сохраняющие глубокую внутреннюю связь.

– Значит, речь не о Маленьком принце, а о Мальчике-с-пальчике.

– У меня свое мнение на этот счет, но вам виднее.

– Фактически только в том, что касается увлеченности, ваша классификация меня не привлекает. Прежде страсти к совершению поступков я бы поставил страсть к словам. Это давало наибольшее могущество. Не стоит забывать, разумеется, и о первейшем из всех увлечений – игре в футбол.

– Именно к этому я подводил, чтобы обозначить вторую платинианскую связь между вами и игрой в футбол: футбол был футболом, а вы – вами.

– Простите, что украл у вас аргумент: «Потому что это самый простой, самый невероятный, самый беспристрастный, самый терпимый и «экзистенциальный» или солнечный из всех видов спорта, что превращает его в притчу о человеческой жизни». Потому что он – это он, а я – это я? Несомненно, вы на правильном пути.

– В вашей страсти к футболу есть нечто от «наставления в вере» (особенно в рассказах об отце, воскресеньях с зеленым автомобилем номер 404 времен вашего детства и т. д.) и «религиозного откровения» (наслаждение индивидуальным действием – успешный дриблинг; удовольствие от командных действий; товарищество, сплоченность; опьянение властью; эйфория от всеобщей причастности). Но несмотря ни на что, не является ли источником подобного влечения и подобной страсти моральное кредо футбола?

– Меня не посетило откровение в виде наслаждения в двенадцать лет, а даже если бы это было так, я бы не смог сформулировать это подобным образом. Как и все остальное, впрочем. Это пришло со временем, и в первую очередь с рефлексией, свойственной руководителю и сменившей возбуждение игрока, незаметно подводящей вас к осознанию морального кредо. И даже «необычного» кредо.

– Столько уступок в пользу коварства, порока, хитрости, двусмысленности, окружающих некоторые основные правила, равно как и в пользу их судейской интерпретации во время игры, что это отнюдь не только добродетельное кредо. В этом и заключается его «причудливость», вернее, его противоречивость и даже абсурдность. В нем нет единства, ему не свойственны безусловность и догматизм, оно гибко и человечно, со своей долей требовательности и понимания.

– Разве не такова нравственность у Камю?

– Давайте будем с осторожностью следовать по дорогам литературы и философии. А также нравственности! Но в той степени, в какой Альбер Камю часто ставил чувство превыше причины, а человека превыше системы, и неизменно в той степени, в какой условия человеческого существования питали его размышления и его произведения, да.

– «Тем, что мне доподлинно известно о нравственности и обязательствах людей, я обязан футболу». Сказав так, он напомнил как о величии, так и о слабости человека, а значит, человеческого существования.

– Несомненно именно поэтому он присудил футболу степень «доктора» нравственных наук, или же места «образования» нравственности. Однако в 1953 г. в записках бывших игроков Racing Club Universitaire в Алжире, где он был вратарем в 30-х гг., Камю написал буквально следующее: «Тем, что мне доподлинно известно о нравственности и обязательствах людей, я обязан спорту».

– Так он не написал слово «футбол»?

– Вся его статья была посвящена игре в футбол и вратарю, которым он сам был в 30-е гг., так что все приходят к выводу, что слово «спорт» не может указывать ни на что иное.

– Футбол настолько очевиден, что его находят в некоторых неупотребленных словах, равно как в некоторых жестах или незавершенных исканиях. Я подумал о великом ударе Пеле или просто-напросто о Севилье 1982 г.

– Кажется, вам по вкусу идея, что вот уже больше века футбол увлекает на свою орбиту многие человеческие убеждения и опасения.

– Более того, эта идея мне нравится больше всех иных.