Читать книгу Перемены - Мо Янь - Страница 2

Вообще-то, я должен был описывать то, что происходило после 1979 года, но мои мысли постоянно прорывались через этот рубеж, перенося меня в солнечный осенний день 1969-го, когда цвели золотистые хризантемы, а дикие гуси летели на юг.

В этот момент я уже неотделим от собственных воспоминаний. В моей памяти – тогдашний «я», одинокий, выгнанный из школы мальчик, которого привлекли громкие крики и который боязливо пробрался через неохраняемый главный вход, преодолел длинный темный коридор и прошел в самое сердце школы – во двор, окруженный со всех сторон зданиями. Слева во дворе высился дубовый шест, на его верхушке проволокой закрепили поперечную балку, с которой свисал железный колокол, пятнистый от ржавчины. Справа стоял простой стол для настольного тенниса из бетона и кирпичей, вокруг которого собралась целая толпа поглазеть на матч между двумя игроками, отсюда и крики. Это самый разгар осенних каникул, так что большая часть собравшихся вокруг стола – преподаватели, помимо них присутствовали еще несколько симпатичных школьниц – гордость школы, члены школьной команды по настольному теннису. Они собирались участвовать в уездных соревнованиях в честь годовщины образования КНР[1], а потому не отдыхали на каникулах, а тренировались в школе. Все они были дочерьми кадровых работников местного колхоза, и с первого взгляда было видно, как разительно они отличаются от нас, деревенской бедноты, поскольку они нормально питались и росли, у них была белая кожа, они ни в чем не нуждались и одевались в яркие платья. Мы смотрели на них снизу вверх, но эти девочки нас не замечали, глядя прямо перед собой. Одним из игроков оказался учитель Лю Тяньгуан, который раньше преподавал у меня математику: низенький человек с удивительно большим ртом. Поговаривали, что он может засунуть себе в рот кулак, но при нас он ни разу подобное не проделывал. В моей памяти часто всплывает картинка – учитель Лю зевает, стоя на кафедре, его разинутая пасть выглядит внушительно. Лю прозвали «бегемотом», но среди нас никто не видал бегемотов, зато по-китайски «жаба» и «бегемот» звучат очень похоже, и у жабы тоже огромный рот, так что «бегемот Лю» естественным образом превратилось в прозвище «жаба Лю». Это не я придумал, хотя после проверок и расспросов почему-то решили, что я. Жаба Лю был сыном героя, павшего в революционной борьбе, да и сам занимал пост заместителя председателя школьного революционного комитета, а потому давать ему обидные прозвища, разумеется, ужасное преступление, за которое меня неизбежно исключили из школы и выставили за дверь.

Я с детства ни на что не гожусь, вечно мне не везет, я мастер испортить все хорошие начинания. Зачастую, когда я пытался подлизаться к кому-то из учителей, они ошибочно полагали, что я хочу навлечь на них неприятности. Мать неоднократно со вздохом говорила: «Сынок, ты как та сова, что пытается принести добрые вести, да репутация уже испорчена!» И правда, обо мне никто не мог подумать ничего хорошего, но если речь шла о дурных поступках, то их непременно приписывали именно мне. Многие считали, что я малолетний бандит, идеология у меня хромает, и вообще, я ненавижу школу и учителей. Но это неправда на сто процентов. На самом деле я искренне любил школу, а к большеротому учителю Лю и вовсе питал особые чувства, а все потому, что был таким же большеротым, как и он. Я написал повесть, которая называется «Большой рот», так вот главный герой списан с меня самого. На самом деле мы с большеротым учителем Лю – товарищи по несчастью. Нам бы стоило сочувствовать друг другу, иначе говоря, поддерживать себе подобного. Если бы я и стал придумывать кому-то прозвища, так уж точно не ему. Это ясно как день, но не для учителя Лю. Он схватил меня за волосы и, притащив в свой кабинет, пнул так, что я упал на пол, и сказал:

– Знаешь, как это называется? Ворона смеется над черной свиньей! Напруди-ка лужу мочи да посмотри на отражение своего «миленького» ротика!

Я пытался объяснить учителю Лю, но он меня не слушал. Вот так хорошего паренька, Большеротого Мо, который всегда относился к Большеротому Лю с симпатией, исключили из школы. Мое ничтожество проявилось вот в чем: несмотря на то что учитель Лю объявил о моем исключении перед всеми преподавателями и учениками, я по-прежнему любил школу и каждый день, неся за спиной прохудившийся ранец, искал возможность проникнуть тайком на ее территорию…

Сначала учитель Лю лично требовал, чтобы я убрался, но я не уходил, и тогда он выволакивал меня за ухо или за волосы, но не успевал даже вернуться к себе в кабинет, как я уже тайком пробирался внутрь. Потом он стал отправлять нескольких высоких крепких ребят прогнать меня, но я все равно не уходил, и тогда они хватали меня за руки и за ноги, выносили за ворота и выкидывали на улицу. Но еще раньше, чем они возвращались в класс и усаживались за парты, я опять оказывался на школьном дворе. Я забивался в угол, изо всех сил съеживался, чтобы не привлекать к себе внимания окружающих, но вызвать у них сочувствие, и торчал во дворе, слушая, как школьники весело болтают и хохочут, глядя, как они бегают вприпрыжку. Но больше всего мне нравилось наблюдать за игрой в настольный теннис, причем увлекался я настолько, что на глаза часто наворачивались слезы, и я кусал кулак… А потом всем уже просто надоело меня прогонять.

В тот осенний день сорок лет назад я тоже жался к стене, глядя, как Жаба Лю, размахивая самодельной ракеткой, размером больше обычной, а по форме напоминающей саперную лопатку, сражается с моей бывшей одноклассницей и соседкой по парте Лу Вэньли. На самом деле Лу Вэньли тоже большеротая, но ей большой рот идет и не кажется таким огромным, как у нас с учителем Лю. Даже тогда, во времена, когда крупный рот не являлся признаком красоты, она считалась почти что самой красивой девочкой в школе. Тем более ее отец работал в совхозе водителем, ездил на советском «ГАЗ-51», скоростном и внушительном. В те годы профессия водителя считалась очень почетной. Как-то раз классный руководитель задал нам написать сочинение на тему «Моя мечта», так половина мальчишек из класса написали, что хотят стать водителями. А Хэ Чжиу, самый рослый и крепкий парень в нашем классе, с прыщами по всему лицу и усиками над верхней губой, который вполне сошел бы за двадцатипятилетнего, написал просто: «У меня нет никаких других желаний. Мечтаю лишь об одном. Хочу быть папой Лу Вэньли».

Учитель Чжан любил на уроке зачитывать лучшие и худшие, на его взгляд, сочинения. Он не называл имен авторов, а просил нас угадать. В те времена в селе поднимали на смех всех, кто говорил на путунхуа, даже школа не была исключением. Учитель Чжан – единственный в школе преподаватель, кто осмелился вести занятия на путунхуа. Он окончил педагогическое училище и едва перешагнул двадцатилетний рубеж. У него было худое вытянутое бледное лицо и волосы на косой пробор, а носил он застиранную синюю габардиновую гимнастерку, на воротнике которой красовались две скрепки, а на рукавах – темно-синие нарукавники. Наверняка он носил и какие-то другие цвета и фасоны, не мог же он ходить круглый год в одной и той же одежде, но в моей памяти его образ неразрывно связан с этим нарядом. Я всегда сначала вспоминаю нарукавники и скрепки на воротнике, затем саму гимнастерку и только потом его черты, голос и выражение лица. Если нарушить порядок, то наружность учителя Чжана мне не вспомнить ни за что на свете. Тогдашнего учителя Чжана, говоря на языке 80-х, можно было назвать «симпатягой», на сленге 90-х – «улетным», а сейчас про таких ведь говорят просто «красавчик»?

Возможно, нынче есть и более модные и популярные словечки, какими можно описать привлекательного молодого человека, я проконсультируюсь с соседской дочкой и тогда узнаю. Хэ Чжиу на вид казался куда старше преподавателя Чжана, ну, в отцы не годился – слишком громко сказано, но если назвать его дядей учителя Чжана, никто бы не усомнился. Помню, как преподаватель Чжан зачитывал сочинение Хэ Чжиу язвительным тоном, с нарочитым пафосом: «У меня нет никаких других желаний. Мечтаю лишь об одном. Хочу быть папой Лу Вэньли».

На мгновение воцарилась тишина, а потом класс разразился дружным хохотом. В сочинении Хэ Чжиу всего три предложения. Учитель Чжан, взяв тетрадку за угол, трясет ею, словно хочет вытряхнуть изнутри шпаргалки…

– Гениально, просто гениально! – приговаривает учитель Чжан. – Догадайтесь, чье это талантливое сочинение?

Никто не знал, мы вертели головами и оборачивались во все стороны, выискивая глазами, кто же этот «гениальный» автор. Вскоре все взгляды были устремлены на Хэ Чжиу, он был самым рослым и самым сильным и любил обижать соседей по парте, потому учитель Чжан посадил его за последнюю парту в одиночестве. Под взглядами одноклассников он вроде бы покраснел, но едва заметно. Лицо приобрело чуть смущенное выражение, но опять же не то чтобы сильно. Он даже слегка возгордился, поскольку на лице появилась глуповатая, противная и хитрая улыбочка. У него довольно короткая верхняя губа, а потому при улыбке обнажается верхняя челюсть – фиолетовая десна, желтые зубы и щель между передними зубами. У Хэ Чжиу есть особый талант – пускать через эту щель пузыри, которые потом летают перед его лицом, притягивая всеобщее внимание. Вот и сейчас он начал пускать пузыри. Учитель Чжан метнул в него тетрадку, как летающий диск, но по дороге тетрадка упала перед Ду Баохуа, а она вообще-то хорошо учится… Она взяла тетрадку двумя пальцами и с отвращением швырнула за спину. Учитель Чжан спросил:

– Хэ Чжиу, расскажи-ка нам, почему ты хочешь быть папой Лу Вэньли?

Но Хэ Чжиу продолжал пускать пузыри.

– Ну-ка, встань! – громко крикнул учитель Чжан.

Хэ Чжиу поднялся, при этом он выглядел надменным и безразличным одновременно.

– Говори, почему ты хочешь быть папой Лу Вэньли?

Класс снова разразился громким хохотом, а под этот хохот Лу Вэньли, сидевшая рядом со мной, вдруг уткнулась лицом в парту и горько разрыдалась.

До сих пор не понимаю, почему она заплакала.

Хэ Чжиу так и не ответил на вопрос учителя Чжана, а лицо его приобрело еще более надменное выражение. Из-за слез Лу Вэньли ситуация, изначально пустяковая, усложнилась, а поведение Хэ Чжиу бросало вызов непререкаемому авторитету учителя Чжана. Догадываюсь, что если бы учитель Чжан предполагал, что дойдет до такого, то не стал бы зачитывать сочинение перед всем классом, но пути назад не было, так что пришлось ему, стиснув зубы, процедить:

– Катись отсюда!

И тут наш «гениальный» одноклассник Хэ Чжиу, который вымахал выше учителя Чжана, прижал к груди ранец, лег на пол, свернулся калачиком и покатился по проходу между рядами парт по направлению к двери. Смех застрял у нас в горле, поскольку ситуация приобретала серьезный оборот и обстановка в классе не располагала к смеху, серьезность ситуации придавали мертвенно-бледное лицо учителя Чжана и судорожные рыдания Лу Вэньли.

У Хэ Чжиу выходило не совсем гладко, поскольку, пока он катился, не мог правильно определить направление и то и дело натыкался на ножки столов и скамеек, а стоило удариться, как приходилось корректировать направление. Пол в классе был сложен из высокопрочного кирпича, но из-за грязи, которую мы приносили на подошвах, кирпич размокал, и пол стал бугристым. Могу себе представить, как неудобно было ему катиться. Но еще неудобнее чувствовал себя преподаватель Чжан. Неудобства, которые испытывал Хэ Чжиу, были чисто физическими, а учитель Чжан испытывал психологический дискомфорт. Истязать себя физически, чтобы кого-то наказать, – это не героизм, а хулиганство. Но тот, кто способен на такой поступок, не просто мелкий хулиган. Во всяком серьезном хулиганстве есть что-то от героизма, как и в подвиге – что-то от хулиганства. Так был ли Хэ Чжиу Хулиганом или Героем? Ладно, ладно, ладно, я и сам не знаю, но в любом случае он главный герой этой книги, а что он за человек – судить читателям.

Так Хэ Чжиу выкатился из класса. Он поднялся, весь в грязи, и пошел прочь, не оглядываясь. Учитель Чжан закричал:

– Ну-ка, стой!

Но Хэ Чжиу ушел, не обернувшись. Во дворе ярко светило солнце, на тополе, росшем перед окном класса, галдели две сороки. Мне показалось, что от тела Хэ Чжиу исходит золотистое сияние, не знаю, что думали другие, но в тот момент Хэ Чжиу уже стал героем в моих глазах. Он шел вперед широкими шагами, честь обязывала идти до конца, не оглядываясь. Потом из его рук полетели разномастные клочки бумаги, которые кружились в воздухе и падали на землю. Не скажу за одноклассников, но мое сердце в тот миг бешено заколотилось. Он разорвал учебник в клочья! И тетрадку разорвал! Он окончательно и бесповоротно порвал со школой, оставив ее далеко позади и растоптав учителей. Хэ Чжиу, словно птица, вырвавшаяся из клетки, обрел свободу. Бесконечные школьные правила его больше не касаются, а нам и дальше терпеть постоянный контроль учителей. Сложность заключается в том, что, когда Хэ Чжиу выкатился из класса, порвал учебник и распрощался со школой, я в глубине души восхищался им и мечтал, что в один прекрасный день совершу такой же героический поступок. Но когда вскоре после случившегося Большеротый Лю исключил меня из школы, сердце мое переполнила печаль, я так горячо любил школу, был связан с ней тысячами нитей и не находил себе места. Кто тут герой, а кто тряпка? По этой мелочи сразу понятно.

Когда Хэ Чжиу ушел прочь, Лу Вэньли все еще плакала. Учитель Чжан, явно потеряв терпение, сказал:

– Хватит уже! Хэ Чжиу хотел сказать, что хочет, как твой папа, быть водителем, а не по-настоящему твоим папой, кроме того, даже если бы он и впрямь хотел стать твоим папой, разве такое возможно?

Когда учитель Чжан произнес эти слова, Лу Вэньли подняла голову, достала цветастый носовой платок, вытерла глаза и перестала плакать. Глаза у нее были большие и довольно широко расставленные, из-за чего, когда Лу Вэньли на кого-то смотрела не мигая, лицо приобретало глуповатое выражение.

Почему отец Лу Вэньли стал нашим идеалом? Все дело в скорости. Все мальчишки обожают скорость. Если дома за едой мы слышали звук ревущего мотора, то бросали все и бежали к началу проулка, чтобы посмотреть, как отец Лу Вэньли на «ГАЗ-51» цвета хаки несется на всех парах через деревню с запада или с востока.

Куры, которые копались в грязи в поисках пищи, в страхе разлетались, а псы, беззаботно прогуливавшиеся по улицам, поспешно ныряли в канавы. Короче говоря, при приближении грузовика начиналась настоящая суматоха, прямо-таки иллюстрация выражения, каким описывают переполох: «куры разлетаются, собаки разбегаются». Несмотря на то что частенько эти самые куры и собаки попадали под колеса и погибали, грузовик отца Лу Вэньли не снижал скорости. Хозяева кур и собак молча уносили или отволакивали трупы, но никто никогда не протестовал и не причинял беспокойства отцу Лу Вэньли. Автомобиль и должен быть быстрым, а иначе какой это автомобиль? Куры и собаки должны уворачиваться, а не наоборот. Поговаривали, что этот «ГАЗ-51» – советский грузовик, оставшийся со времен движения за сопротивление американской агрессии[2], на кузове еще остались следы от пуль после американского авианалета. Другими словами, это заслуженный грузовик со славной историей, пока бушевала война, он, несмотря на ураганный огонь, доблестно прокладывал себе путь под градом пуль, а в мирное время продолжал носиться по дорогам, поднимая облака пыли. Когда грузовик проезжал мимо нас, через стекло мы видели самодовольное лицо папы Лу Вэньли. Иногда он надевал темные очки, иногда – нет, иногда носил белые перчатки, иногда был без них. Мне больше всего нравилось, когда на нем и темные очки, и белые перчатки, поскольку мы смотрели один фильм, в котором наш героический разведчик в белоснежных перчатках и солнцезащитных очках, выдавая себя за неприятельского командира, отправился в тыл врага на огневые позиции. Он сунул руку в белоснежной перчатке в орудийный ствол, перчатка стала черной, и тогда он командным тоном спросил, мол, это так вы следите за пушками?

Форма вражеской армии в американском стиле выглядела действительно красиво, и наш неустрашимый разведчик в этой форме, белоснежных перчатках и темных очках казался воплощением героического духа и был бесконечно элегантным. После просмотра фильма мы долго еще любили изображать героя, копируя его жесты и слова: это так вы следите за пушками? Но без белых перчаток выходило не похоже. Мы мечтали раздобыть где-нибудь пару белых перчаток, а уж о военной форме, темных очках и револьвере, который болтался у разведчика на ремне, и мечтать не смели, это уже высший пилотаж. Многие мальчики из нашего класса и даже некоторые девочки восхищались Хэ Чжиу, и не только потому, что он покинул школу столь необычным образом, но и потому, что вскоре после ухода Хэ Чжиу устроил перед всеми учениками и учителями экстравагантное представление.

Произошло это первого июня, в День защиты детей, когда все ученики и учителя собрались на стадионе за воротами школы на торжественную церемонию поднятия флага. Хотя наша школа и находилась в захолустье, но поблизости располагался колхоз, а среди одаренных молодых людей, которых объявили «правыми» и направили туда трудиться, некоторые особенно хорошо разбирались в культуре и спорте и стали работать у нас в школе подменяющими учителями. Они так натренировали Лу Вэньли, что она выиграла в уезде Гаоми[3] чемпионат по настольному теннису среди юниоров, а Хоу Дэцзюнь победил в первенстве по прыжкам с шестом в Чанвэй. А еще они организовали в школе образцовый военный оркестр. Оркестр укомплектовали одним большим и десятью маленькими барабанами, двумя парами тарелок, десятью корнетами, десятью тромбонами и двумя блестящими тубами, которые висели на поясе и смотрели в небо. Деревенские жители и раньше видели ударные инструменты, они привыкли к грохоту барабанов, ударам гонга и звону тарелок: бом-бом-дзинь, бом-бом-дзинь, бом-дзинь-бом-дзинь. Скучный и монотонный шум. Когда наш военный оркестр впервые показал на спортплощадке, на что он способен – стиль, манеры, интерес, а еще бравурные ритмы и мелодии, мы буквально раскрыли односельчанам глаза и уши. Кто из них видел раньше почетный караул? Кто слышал подобную музыку? В школе каждому участнику оркестра выдали униформу: мальчикам – синие шорты и белые рубашки, девочкам – белые рубашки и синие юбочки, на ногах у всех белые гольфы и белые кеды, на лицах – румяна, брови подведены угольным карандашом, у девочек в волосах красные ленты, а у мальчиков на шее повязаны красные галстуки, действительно очень красиво. Более того, на руки им надели тонкие белые перчатки! Все эти инструменты и одежда потребовали огромных затрат, если бы мы продали все школьные парты и стулья и вдобавок этот ржавый железный колокол, все равно не хватило бы. Но для колхоза «Цзяохэ» такие расходы все равно что перышко с курицы, я не говорю «капля в море», поскольку это было бы преувеличением. Колхоз «Цзяохэ» описан во многих моих повестях, как и «правые элементы», которые, по моему мнению, вели разгульную жизнь и веселились на полную катушку. В моей повести «Забег на длинную дистанцию тридцатилетней давности» речь в основном именно о «правых элементах», заинтересовавшиеся читатели могут найти и ознакомиться. Но события той повести я по большей части выдумал, эта же главным образом соткана из воспоминаний, если что-то не соответствует действительным фактам, так это потому, что дело было давным-давно, память меня подвела.

«Цзяохэ» – коллективное хозяйство, изначально бывшее частью Синьцзянского производственно-строительного корпуса[4], который существует и поныне. В основном членами колхоза были отставные военные, но впоследствии в его ряды влилась и группа образованной молодежи из Циндао[5]. В начале 60-х, когда мы в деревне все еще находились на стадии примитивных сельхозорудий – запрягали волов в телеги и пахали деревянными плугами, – колхоз «Цзяохэ» приобрел красный комбайн советского производства. Когда эта махина с грохотом двигалась по колхозной ниве площадью в десять тысяч му[6], мы испытали потрясение, сравнимое с тем, что испытали наши дедушки и бабушки, когда в 1904 году по железной дороге Цзяоцзи, связавшей Циндао и Цзинань, мимо нашей деревни проехал первый поезд – немецкий локомотив, извергавший клубы черного дыма. Для такой организации, как эта, оснастить военный оркестр ближайшей начальной школы – это все равно что Чжан Фэю[7] съесть тарелочку бобовых ростков. Да простят меня читатели за многословность, просто у меня в голове целый рой воспоминаний, я не собирался записывать их, это они сами вырываются наружу.

Почему колхоз «Цзяохэ» захотел оснастить военный оркестр нашей школы? Потому что у многих дети здесь учатся. Почему колхозники прислали «правых» преподавать в школе? Опять же – потому что у многих дети здесь учатся. Просто среди местных учителей самым образованным был учитель Чжан, окончивший педучилище, а у Большеротого Лю и вовсе за плечами лишь начальная школа средней ступени[8]. А «правые элементы», которых прислал колхоз, – все с высшим образованием. Уверен, все уже поняли, что наша начальная школа в тот момент была лучшей на всем Шаньдунском полуострове. Меня исключили в пятом классе, но впоследствии, вступив в ряды вооруженных сил, я обнаружил, что вполне могу давать уроки сослуживцам, окончившим среднюю школу. Если бы мне позволили тогда доучиться в младшей школе, возможно, в 1977 году, когда вернули единый государственный экзамен для поступления в вузы, я со своим начальным образованием поступил бы в Пекинский университет или в университет Цинхуа.

Оркестр исполнял «Восток заалел»[9], а мы, задрав головы, смотрели, как красный флаг с пятью звездами медленно поднимается по шесту, и в этот момент на самом видном месте спортплощадки появился Хэ Чжиу, одетый в вылинявшую от бесконечных стирок старую военную форму. На голове его красовалась почти новая фуражка с большим козырьком, он был в белых перчатках и в темных очках, а в руках держал самодельный хлыст. Почему во время поднятия флага мы исполняли не государственный гимн, а «Восток заалел»? Да потому, что авторы слов и музыки государственного гимна стали жертвами Культурной революции. Где Хэ Чжиу раздобыл этот наряд? Мы в тот момент не знали. Спустя много лет, когда мы с ним встретились в Циндао, я спросил Хэ Чжиу про тот случай, и он с улыбкой – то ли в шутку, то ли всерьез – ответил:

– Взял взаймы у папы Лу Вэньли!

Хотя наряд Хэ Чжиу не выдерживал сравнения с экипировкой героя-разведчика в фильме, но этого хватило, чтобы все мы просто остолбенели. А Хэ Чжиу без тени страха прошел широкими уверенными шагами, высоко подняв голову и гордо выпятив грудь, в промежуток между рядами учеников и администрации школы. Он шел, тыкая в нашу сторону хлыстом, и приговаривал, подражая интонации героя:

– Это так вы следите за пушками?

Школьное начальство словно бы обалдело, они беспомощно наблюдали, как Хэ Чжиу с гордым видом прошелся перед ними сначала в одну сторону, потом в другую, а потом, насвистывая, скрылся в переулке. Мы провожали его глазами, глядя, как он поднимается по берегу реки, а потом спускается и исчезает из виду. Мы понимали, что там вода, и воображали, что Хэ Чжиу подошел к самой кромке, может, решил скинуть одежду и искупаться? Или просто любуется своим отражением. Все дальнейшие мероприятия, организованные школой, на самом деле утратили всякий смысл: ни чтение стихов с выражением, ни комические сценки на злобу дня не смогли вернуть нас с берега реки, где мы мысленно были. Большеротый Лю свирепо заявил:

– Надо с ним разобраться!

Но мы так и не услышали, чтобы учитель Лю разобрался с Хэ Чжиу. Отец Хэ Чжиу много десятилетий отработал батраком на местных помещиков, а мать Хэ Чжиу дольше всех в деревне состояла в коммунистической партии: рябая женщина с огромными ступнями[10] и взрывным характером, которая частенько без видимых причин вставала на камень перед их домом и ругалась на всю улицу. При этом левой рукой она упиралась в бок, а правую задирала, становясь похожей на старомодный чайник. Хэ Чжиу – самый старший в семье, у него было три младших брата и две сестренки. Жила семья в полуразвалившемся доме с тремя комнатами, у них на кане[11] даже соломенной циновки не было. С Хэ Чжиу, родившимся в такой семье, и председатель Мао не смог бы разобраться, появись он здесь, не говоря уж о Большеротом Лю, что с ним поделаешь?

Осенью 1973 года я нашел временную работу на хлопковом заводе благодаря протекции дяди, который трудился там бухгалтером. Временную-то временную, но после того, как каждый месяц я выплачивал производственной бригаде двадцать четыре юаня, еще оставалось пятнадцать. Тогда на семь цзяо[12] можно было купить полкило свинины, яйца стоили по шесть фыней[13] за штуку, – короче, на пятнадцать юаней можно много чего себе позволить. Я стал модно одеваться, отпустил волосы, приобрел несколько пар белых перчаток и слегка зазнался. Однажды, когда я закончил работу, ко мне пришел Хэ Чжиу. На нем были рваные туфли, через прорехи в которых виднелись пальцы, а на плечи накинуто старое клетчатое одеяло. Всклокоченные волосы Хэ Чжиу торчали во все стороны, на лице виднелась густая щетина, а на лбу – три глубокие морщины. Он попросил:

– Одолжи мне десять юаней! Я собираюсь поехать на северо-восток.

Я говорю:

– Вот ты уедешь, а что будет с твоими родителями, братьями и сестрами?

– Коммунистическая партия не даст им умереть с голоду.

– А что ты будешь делать на северо-востоке?

– Не знаю, но всяко лучше, чем загибаться здесь, так ведь? Ты глянь на меня, скоро уже тридцать, а даже женой обзавестись не могу. Надо уезжать. Как говорится, дерево на новом месте умирает, а человек оживает.

Честно сказать, я не хотел давать ему деньги, в те времена десять юаней были немалой суммой. Он говорит:

– Давай так условимся. Если я выбьюсь в люди, то денег тебе возвращать не стану, а если не смогу, то кровь за деньги сдам, но долг тебе верну.

Я, честно говоря, не смог уловить логики Хэ Чжиу, долго сопротивлялся, но в итоге одолжил-таки ему десять юаней.

Вернемся к событиям того дня, когда я, прислонившись к стене, наблюдал, как Большеротый Лю и Лу Вэньли играют в настольный теннис. Учитель Лю игроком был средненьким, но страстно любил настольный теннис, особенно ему нравилось соревноваться с девочками. Все девочки, которых отобрали в школьную команду, были далеко не уродинами, а Лу Вэньли среди них и вовсе самая красивая, а потому учитель Лю предпочитал играть с ней. Подавая, учитель Лю невольно разевал свой огромный рот, но не просто разевал – из его глотки раздавались странные квакающие звуки, словно внутри поселилось несколько жаб. Когда учитель Лю играл в настольный теннис, на него было неприятно смотреть, да и слушать тоже. Я знал, что Лу Вэньли очень не хотелось играть с учителем Лю, но он член администрации школы, так что она не смела отказаться. Поэтому, когда она играла с учителем Лю, на ее лице появлялись отвращение и брезгливость, а движения становились размашистыми и небрежными. Я столько всего наболтал, чтобы обрисовать вот такую драматическую сцену: учитель Лю, разинув свой большой рот, с кваканьем подал мяч, Лу Вэньли кое-как отбила, и тут блестящий белый шарик, словно бы обретя зрение, залетел прямиком в рот учителя Лю. Зрители на мгновение остолбенели, а потом расхохотались, у одной учительницы по фамилии Ма лицо, и так красное, от смеха стало алым, как петушиный гребень. Даже Лу Вэньли, которая сначала стояла с кислым видом, тоже хихикнула. Только я не смеялся, я был ошеломлен, как могло так получиться, и вспомнил историю, которую поведал дедушка Ван Гуй, известный в деревне рассказчик. Когда Цзян Цзыя[14] волей судьбы опустился на самое дно, то, взявшись торговать мукой, попал в страшный ураган; когда решил продавать уголь, то зима выдалась теплой, тогда бедняга лег навзничь и издал протяжный вздох, и тут ему в рот попал птичий помет. Ровно через двадцать лет, осенью 1999 года, когда я садился в метро, чтобы ехать на работу в газету «Цзяньча жибао», то в вагоне продавец газет громко зазывал покупателей:

– Посмотрите только, во время Второй мировой войны советский снаряд попал прямиком в орудийный ствол немцев!

Его слова тут же навеяли воспоминания о том случае, когда Лу Вэньли попала шариком в рот учителя Лю. Тогда случилось вот что: все засмеялись, но почувствовали, что смех неуместен, и тут же прекратили. В соответствии со здравым смыслом учитель Лю должен был тут же выплюнуть шарик и отшутиться – он славился своим чувством юмора, – Лу Вэньли, краснея, извинилась бы, а потом они продолжили играть. Но ситуация приняла неожиданный оборот. Мы увидели, что учитель Лю не выплевывает шарик, а, напротив, вытянув шею и выпучив глаза, старательно пытается его проглотить. Плечи учителя подергивались вверх-вниз, а из горла доносились странные булькающие звуки. Он чем-то напоминал курицу, проглотившую ядовитого жука. Мы остолбенели и не знали, что делать, а через мгновение к бедолаге подскочил учитель Чжан и начал колотить по спине, затем подбежал учитель Юй и попробовал схватить учителя Лю за шею, но тот вырвался. Учитель Ван из числа «правых элементов», выпускник медицинского университета, имел опыт в таких делах. Он крикнул, чтобы Чжан и Юй отошли, а сам вытянул длинные, как у обезьяны, руки, сзади крепко ухватил Лю за талию и резко дернул – мячик вылетел изо рта учителя Лю, сначала ударился о стол для пинг-понга, отскочил, несколько раз подпрыгнул, а потом приземлился и почти сразу остановился, не покатившись дальше. Ван отпустил руки, учитель Лю странно крякнул и осел на землю, словно ком глины. Лу Вэньли бросила ракетку на стол и убежала, спрятав лицо в ладонях и рыдая. Учитель Ван несколько минут растирал учителя Лю, лежавшего на земле, и только тогда он с помощью окружающих поднялся на ноги и, оглядываясь по сторонам, хриплым голосом заорал: