Читать книгу Провокатор… Герой… Кто он? - Моисей Бельферман - Страница 2

Дмитрий Богров родился 29 января 1887 года в семье киевского присяжного поверенного Григория Григорьевича. Его дед – русско-еврейский писатель-публицист Григорий Богров.

Дети из состоятельных семейств в момент созревания мышления и самостоятельности инстинктивно ощущают недостатки буржуазного воспитания.

Стремятся устранить погрешности семейного и гимназического образования. Кружковцы готовят рефераты, читают бурно обсуждаемые доклады на естественно-исторические темы. Дополняют свои знания, обретаемые по одуряюще безжизненной гимназической программе. Кружковцы приглашают в гости знакомых студентов для проведения собеседований, руководства занятиями и чтения докладов по политической экономии и другим темам.

Часто эти любознательные и увлеченные политикой приглашает студента выпускного курса Книжника для того, чтобы тот изложил новый марксистский взгляд на общественные вопросы. Их интерес подстегнут резкими осуждениями и страшными гонениями марксистских экономических теорий со стороны профессора университета святого Владимира Димитрия Ивановича Пихно. Скучными общественными вопросами интересуются лишь отдельные юноши. На встречах со студентами при посещении дома Тышнова кружковцы переводят разговор на эту тему. Самым любознательным является Дмитрий Богров.

Дмитрий Богров – самый внимательный, заинтересованный слушатель. Он высок, худощав, немногословен, с печальными, как у матери, глазами. Почитывает нелегальную литературу. Особенно его интересуют общественные темы.

Обыденное ему скучно. Мечтает стать незаурядной личностью. Не соглашается поступать и жить невыразительно, подобно другим людям. Он убежден: каждый человек должен иметь свое, индивидуальное, свойственное только ему. Иначе его поглотит серая масса. Отличие в одежде – только внешнее – малосущественно. Самое важное для характеристики человека – образ его мышления и деятельности. В антиправительственной общественной сфере легче и лучше себя проявить: стать в ряды активного и мыслящего меньшинства.

Действовать! Многие люди разбрасываются пустыми словами. За свои слова и действия отвечают только отдельные личности. Дмитрий страстно желает находиться в числе самостоятельно мыслящих.

Широкое хождение по рукам имеет подпольная литература. У Гольденвейзера в библиотеке имеется бесцензурная литература. Он ее получает вместе с заграничными изданиями по адресу Фельзера.

Государственная власть жестоко и открыто расправляется со своими противниками. Пытается запугать! Убить способность сопротивляться! Искоренить непокорность, тень инакомыслия. Государство – безжалостный Голиаф! От его имени выступает правительство.

Они прежде развратили народ водкой. Живой политикой. Лицемерием веры и поступков. А сейчас стараются искоренить привнесенный своими неразумными действиями яд непокорности. Для этой цели используют тюрьмы, каторги, всевозможные бытовые и административные наказания. Казни – новое изобретение! Учуяли свое бессилие, не могут в нем признаться. Жестокость – следствие бессилия, страха, обреченности деспотического режима. Правители не уверены в завтрашнем дне. Этим объясняется их усердие. Творят зло под чудовищной маскировкой: уверяют, что все делается для блага самого общества и человека.

Творимое ими зло в сотни, тысячи раз превосходит совершаемое по случайности, недоразумению и ошибкам. Жестока вся государственность, направленная не против преступников. Она преследует людей здравых и мыслящих: недовольных существующим порядком и стремящихся к социальной справедливости.

* * *

Несчастная Россия! Масса трудового народа погребена на рудниках. За небольшую плату трудятся на фабриках и заводах. Многие тысячи людей рыщут по стране в поисках работы, пищи. От тифа, холеры, туберкулеза, цинги и прочих болезней умирает огромное количество людей. Тюрьмы и каторги пожирают народ.

Молодых людей насильно забирают в войска. Обучают владению оружием. Царям нечего возмущаться: их ужасное правление вызывает противодействие – о нем могли предположить заранее. Жизнь так непродолжительна – один растянутый миг! Правители забывают, что они тоже смертны.

Смертного поджидает темная могила, вечность! Самый эффектный метод борьбы с правительством – неповиновение: отказаться выплачивать подати, не служить в армии, не исполнять законы и распоряжения властей, чиновничества. Любая власть – торжествующее насилие.

Избавиться от него можно одним способом: отказаться в нем участвовать. Навсегда избавиться от гипноза государственной незаменимости, вечности сего неизбежного зла. Многие живут нравственной жизнью: побуждают к этому традиции, обычаи, семейное воспитание, религиозные верования: но вовсе не страх перед властью и ее ставленниками.

* * *

Будучи учеником пятого класса первой киевской гимназии, Дмитрий сблизился с наиболее передовыми и развитыми товарищами из старших классов. Через их посредство он познакомился с подпольными изданиями и революционной литературой. Он вступил политически подкованным в организацию революционной молодежи средних учебных заведений. Любознательный и восприимчивый юноша очень много читает, регулярно посещает кружки самообразования, достает книги и брошюры, освещающие разные этапы революционного движения в Европе и России.

В юношеские годы идеи социалистов-революционеров больше всего привлекают Дмитрия. Их организации он оказывает услуги разного характера: агитирует, составляет и распространяет листовки – рукописные и печатные. Выполняет первые революционные задания. Определяются политические антиправительственные воззрения Богрова. Главное для него – моральные идеалы. Верность принципам – утверждение правды, справедливости. Им он остается верен всю свою непродолжительную жизнь.

Он быстро постигает искусство конспирации: это непременное требование подполья. Свою деятельность приходится скрывать: прежде всего, от жандармов, филеров, ищеек. Но также от близких друзей и любимых родителей. Особенно жаль родителей, но долг и убежденность оказываются дороже семейных привязанностей. Даже важнее самой жизни. Он идет на сделки с совестью, не во вред для дела.

* * *

Осенью 1905 года по России прокатывается волна еврейских погромов. Дмитрий чувствует себя обделенным: он способен оказать противодействие насильникам. Он телеграфно умоляет родителей предоставить ему возможность получить паспорт для возвращения домой. Он не может «сидеть сложа руки за границей, когда в России избивают людей!». Дмитрию позволяют вернуться после успокоения. Октябрьскую вакханалию загоняют в привычное русло антисемитизма.

* * *

В литературно-артистическом обществе публика собралась на доклад Водовозова. В зал ворвались городовые: они под видом пресечения антиправительственной пропаганды приступили к избиению присутствующих.

Произошло невообразимое: раздались крики избиваемых а истерические вопли сердобольных барышень перемешались с глухими ударами. Неистовствующие посапывания развязных самосудцев. Давя друг друга, вся взъерошенная толпа бросилась к выходу.

Из всех присутствовавших в зале не растерялся один гимназист Богров: он подхватил длинную палку и принялся защищаться от обнаживших шашки озверевших городовых. Палку перерубили пополам, Дмитрия сомкнули, повалили наземь. Поступок показал его огромное самообладание перед лицом опасности: стал его первым опытом открытого выступления-протеста против произвола властей.

* * *

В жизни Дмитрия случаются непредвиденные беды и несчастья. В таких случаях он умеет быстро взять себя в руки: не теряет самообладания и спокойствия духа. Не пасует он и перед лицом опасности. Поразительно, этот чувствительный, иногда нервный человек умеет быстро сосредоточиться… Проявляет поразительную выдержку, выручавшую его много раз в революционных предприни-мательствах.

Он сын родителей интеллигентных, интеллигент до мозга костей, юноша со многими развитыми способностями. И он связывает свою жизнь с мрачным подпольем. Революционной деятельностью добивается подрыва доверия к существующей власти, ее свержения. Такие случаи нередки в общественной жизни. Хочется понять, почему такое возможно.

Низшие слои общества вынуждают протестовать нестерпимые условия жизни, однако при этом они остаются бездеятельными и спокойными. Их права защищают выходцы из чуждых классов. В этом мире играют решающую роль парадоксы. Не существует никаких объективных законов общественного развития. За них выдают вымышленные тезисы и мило звучащие афоризмы. Общественная жизнь протекает слишком стихийно и не поддается последовательной системе.

Предстоит длительный процесс обновления общества и морального воспитания людей. В общественной жизни это условие прогресса.

* * *

Дмитрий общителен. Скрытен в интимных и партийных вопросах. Дружен с товарищами по гимназии и университету. Откровенно высказывается, естественно поступает. Уступчив и терпим. Не проявляет активной злобы. Не замышляет, не приносит никому вреда. Корректен с явными врагами. Не отягощает мозг мерзким злопамятством. В нем много добрых качеств. Личное Дмитрий тщательно скрывает от посторонних. Нередки случаи, когда товарищи поступают вразрез с принципами, нарушают понятия о человеческом достоинстве, чести. Дмитрий их поступки встречает шуткой, незлым юмором. Оставляет моралистам возможность читать нотации о порядочном, совестном.

Дмитрий за свои действия отвечает. Его не задевают несдержанность и злонамеренность других, в серьезных случаях он предпочитает уйти. Не принимает близко к сердцу неистребимую чужую преступность. Борьба со злом требует много времени, необходимого для собственного дела. Смешно терять ценное время на мелочи жизни. Следует выбирать основное направление и не растрачиваться по мелочам!

* * *

Лишенные чувства юмора не понимают иронию Дмитрия: видят в них проявление высокомерия, неуважение, даже презрение к остальным людям и своим товарищам. Чувствительное самолюбие способны задеть не колкие остроты. Сомнительные люди на свой счет принимают чужое, непричастное. На головах воров загораются шапки. Дмитрий часто ловит на себе завистливо-непонимающие взгляды.

Он физически чувствует одиночество: это его огорчает. Это участь всех умных людей – безвинно страдать от непонимания, обывательской завистливости, недоброжелательства. Дополнительную цену человеческого непостоянства Дмитрий вскоре узнает сполна. Коварство вываливает массу бед на головы невинных людей. Он все видит, знает, ощущает.

Позже прозвучит его болезненное и яркое признание:

«У меня никогда не бывало личных врагов, чувствовавших ко мне неприязнь, среди тех людей, которых я уважаю, которым симпатизирую. Я не говорю, конечно, о жулье, которому я так или иначе становился поперек дороги. И вот мои хорошие отношения с товарищами прерывались и часто заменялись враждой, всякими обвинениями: тогда обстоятельства вынуждали нас расставаться и поддерживать деловые отношения путем переписки. Других у меня не было. Почему – не знаю. Во всяком случае, не потому что я менял свои убеждения и т. п., а скорее потому, что у многих убеждения не так сливаются с жизнью».

(Из письма от 18 июля 1909 года)

* * *

В измененной общественной структуре личность получит должное уважение. Займет достойное место в жизни. В жестоком обществе нет доброты и великодушия. Зло рождает зло, увеличивает несправедливость. Основная цель анархизма – искоренить общественное зло. Счастливая жизнь возможна в условиях свободы, без рабства и принуждения. Обман, самообман и несправедливости стоят на зыбкой почве. Привлекателен коммунизм. В государственной форме вариант вероятен без общественной свободы и условий для развития каждой личности.

Коммунизм проповедуют не революционно-политический, а христианский, монастырский. Спаситель, апостолы, первые христиане, многие монастыри вели – коммунистический образ бытовой жизни. Принципы коммунизма – добровольный труд и справедливое, равное распределение произведенного. При начальническом коммунизме существует подчинение строгой центральной власти. Многочисленные общины устраивались по семейному принципу. Разновидность коммунизма с неосуществленным желанием переродить человека в некое ангелоподобное существо.

* * *

Коммунистические воззрения – начальничество и анархизм. Начальнический коммунизм: государственный коллективизм, городской социализм, кооперация…

Идеи коммунизма в сильной степени помогли образованию, расширению, углублению рабочего движения. Чисто стихийное движение становится организованным, дисциплинированным, авторитетным. Рабочие активисты поняли, что выплачиваемая пролетарию за труд заработная плата ничтожна.

В «свободной продаже труда» много общего с рабством, угнетением и крепостническим. Для уничтожения современного наемного рабства необходимо устранить частную собственность на орудия и средства производства; эксплуатация человека человеком и государством с ними связана. Материальная форма порабощения – часть угнетения. Государство осуществляет политический нажим, полицейское принуждение. За показным блеском государственного равноденствия скрывается глубокая испорченность, вульгарная сущность, насильственная структура. Защитники государственной власти даже признают: на этапах коммунистического строительства последних будут ликвидированы различия в оплате физического и умственного труда. Уничтожат классы. Само государство отомрет.

* * *

Идеология опасна, вредна: это предвзятость, злонамеренная ложь. Свободе не нужна идеология. Это правители нуждаются в идеологии для упрочения всевластия. Идеологию отвергнуть без отговорок как пособницу насилия!

Анархистов привлекает отсутствие лжи, преднамеренностей, безидеологичность. Они отвергают множественность идеологий. Свободу идеологической пропаганды считают лживой. Партии увековечивают существование несвободы. Анархизм – идеология свободы. А идеология – несвобода. Свобода – прочное строение, она нежна, хрупка: приходится оберегать ее от насильственного воздействия. Усвоить клич: осторожно – свобода! Несвобода нахальна, безбоязненна.

Ничего не страшится, легко видоизменяется. Не теряет сущности. Свобода очень щепетильна, к ней придется пристраиваться, не подтасовывать под нужды-желания отдельных людей. Свобода еще нигде и никогда не торжествовала; нельзя заранее предугадать ее вид, внешность, содержимое, сущность. Прояснится вблизи! Может такое случиться, что свобода надоест. Непостоянные люди захотят вновь окунуться в прорубь несвободы. Заранее все не предвидишь. Обвенчаны несвободой отдельные люди: считают этот брак для себя удачным, счастливым. Не все, не каждый. Ничего, приспособятся к свободе.

* * *

Неспокойное время. Революционная волна угасает, теряет разрушительную и созидательную силу. В декабре 1906 года Дмитрий вернулся из Мюнхена, продолжил обучение в университете. Под кажущейся внешней благопристойностью и приличием в университетской жизни скрываются особые явления. Студенчество поделено на группы: каждая проявляет собственные политические симпатии и антипатии. Студенческая жизнь в Киеве интересна. В Германии он уделял больше времени учебе. Усваивал теоретические азы революционности. А сейчас имеет возможность применить на практике приобретенные знания.

Соученик Дмитрия по первой гимназии Владимир Кортуцкий непоседливый, ищущий и мыслящий юноша. Он идеалист, теоретик, близок к подполью: сотрудничает с группой, но в нее не входит – не желает связывать себя с дисциплиной, с подпольной романтикой и сволочной жизнью. Не хочет ни от кого зависеть и вечно опасаться за личную свободу. Его не тормошат. Хочешь – давай, а нет – держись за материнскую юбку и отцовский зад. Приобретай университетский диплом и невесту с приданым. Делай карьеру!

Владимир верен убежденности: анархия – это свобода в том числе от организованной бестолочи.

* * *

В анархистском подполье имеет авторитет и вес Ираклий Татиев – горячий кавказец. Ираклий – практик, боевик. Надежный. Незаменимый. В деле терпит любые лишения и невзгоды. Он абсолютно невежественный человек в теоретической области. Он прямой, искренний. Порох! Нет выдержки, осмотрительности в выражениях. Воспламеняется по любому поводу. Может взорваться. Считает, что русских сложно сдвинуть с места, и кавказцы призваны их раскочегарить, довести до бунта!

Кроме экзотической внешности, у Ираклия имеются ценимые им самим достоинства. Он любит веселье, вино, танцы… и безумно – женщин! Те отвечают ему взаимностью. Ираклий говорит быстро, с сильным кавказским акцентом. Поначалу его собеседники смутно улавливают только самую суть разговора. Отдельные слоги и даже слова он проглатывает. Фразы сливаются в единый звук, выпархивают на одном выдохе.

Дмитрий относится к Ираклию спокойно.

– Володю знаю. Ты хочешь?

Дмитрий утвердительно кивнул. Ираклий даже на него не взглянул.

– Хорошо! Прежде сам должен познакомиться. Пойдем куда?

Дмитрий ко всему готов, на все согласен.

– Куда хочешь…

Ираклий сорвался с места и на ходу бросил:

– Деньги есть?

Дмитрий догнал его размашистым шагом.

– Сколько надо?

Ираклий порылся в карманах и вывалил махорочную пыль. Не нашел даже меди.

– Рубля два! На вечер…

Дмитрий вынул кошелек:

– Могу и больше…

Ираклий, безразличный к деньгам, махнул рукой:

– Нет! Ты сегодня будешь угощать! Прости, не по правилам: не осталось ни гроша!

Дмитрий вынул деньги и, не считая, протянул. Ираклий отстранился. Он человек чести. Все должны знать: мы люди чести!

– Не суй деньги! Еще не знаю, что ты за тип. Как взять деньги?

Дмитрий не обиделся:

– Понятно…

– Что тебе понятно?! Пойдем посидим!

Они несколько часов просидели за легкой выпивкой и разговорами. Вечер обошелся дороже двух рублей. Ираклий все решал в одном тоне:

– Вижу, ты много знаешь… Как Володя! Хорошо! Но сможешь кому сорвать голову?

Дмитрий больше слушал и молчал, не решался запросто сказать: «Смогу!». Ираклий продолжал допытываться:

– Ты сам сможешь напасть на банк и унести все бабки?! Не побоишься? Фомку держал в руках? В кармане финка, браунинг?

На многие вопросы Дмитрий не мог сказать твердо: «Смогу!». Ираклий продолжал дружески назидать, просвещать:

– Вот видишь! А ты говоришь… Революция – это террор! Насилие… А ты – интеллигент!

Дмитрий попытался возразить, но Ираклия не интересовала чужая точка зрения. Он не хотел понять, разобраться… А ведь участвуют в революции не только боевики: нужны интеллектуалы, мыслящие организаторы! Ираклий пренебрежительно отозвался об интеллигентах:

– На что вы способны?! Себя не защитите! Народ бросите на произвол судьбы!

Дмитрий потерял терпение: надоело выслушивать бесплатные назидания самозваного наставника. Спросил, как отрезал:

– Значит, все?!

– Я не говорю «нет»! Не я руководитель! Но говорю прямо, в лицо: не нравятся мне люди, которые не могут сорвать голову, ограбить банк, унести бабки. Для революции все дозволено!

– А у меня свои убеждения и принципы! – Дмитрий вспылил: – Мне не нравятся политически невежественные люди!

– Не оскорбляй сомнениями и критикой! – Ираклий загорелся. – Меня не трогай – убью!

– Вон ты какой?!

– Давай поговорим о деле! – неожиданно Ираклий успокоился, протрезвел. – В душу не лезь! Я, может, отца не знаю! Порезали! Уже не раз носил «линковые очки».

– А я прочитал всего Бакунина, Кропоткина… – сказал Дмитрий не ради похвальбы. – Даже Маркса читал – скучно!

– Я не читаю! Совесть моя сильнее ученых слов. Я тут не хватаю знания. До одного места твои знания и дипломы. Я революции служу…

– И я готов служить! – Дмитрий не обиделся на вульгаризм. – Что еще нужно?

– Попробуй! – Ираклий не возражал. – Знай: у нас все строго! Ты богатый, белопокладочник… У нас богатых не любят! Не прощают предателей!

– О чем разговор?

– Если хочешь только почудить, не лезь не в свое дело! Решишься – приходи!

– Я уже решил!

– Решил, говоришь? – несколько мгновений раздумывал Иркалий. – Ну что ж… Познакомлю с товарищами… И все же знай, предупреждаю! Я, Даниил, сейчас Ираклий, если что… Или кто другой… сорвет с тебя голову! Из товарищей…

– Не угрожай!

– Ты слушай! Сорвет с тебя голову! Если станешь…

– Все ясно!

– Тогда давай выпьем… – примирительно сказал Ираклий: – За дружбу! За дело!

Выпили. Охмелевшие, бродили по заснеженным улицам. Ираклий жаловался:

– У хозяйки мировая дочь, еще малолетка! На Кавказе наколоть мог. Два пуда уже есть. Мог бы взять в жены! Здесь дурацкие обычаи: проси родительского благословения! Ожидай, когда невеста достигнет совершеннолетия. Стройная девушка, не прочь покачаться. Надавишь – даст! У нее самой чешется лобок. Можно наколоть, нельзя шуровать. В Малороссии отличные женщины, нестрогие, дают. Детей не имеют, когда не хотят. Земля другая. Выращивают бульбу. Нет кавказских фруктов, благодатного южного солнца и чистой родниковой воды. На Кавказе другие люди! Революцию не любят! Город – другое дело. Люди, люди… Верят зажигающим речам, словам. Готовы действовать! Революция прежде всего победит в городах! Установят новые порядки, жизнь! Кавказ последует их примеру! Но революция там не нужна! Власть боится гор! В долинах и городах они еще держатся. В горы не сунутся ни за какие деньги! Вспоминают Шамиля… Они презирают наши горы. Страшатся с них свалиться, ведь может закружиться голова! Кавказ – край диковинный, со строгими обычаями! И женщины…

* * *

Теория классовой борьбы убеждает в жизненности идеи, подтверждает ее истинность: искренность намерений народных избранников, стремящихся воплотить в действительность вековую мечту человечества о свободе, справедливости, равенстве и братстве.

К анархической организации зараженного боевым духом Дмитрия толкнуло желание познакомиться с их практической деятельностью. Он решил сравнить, насколько боевики верны своим идеалам. Скоро Дмитрий понял: это в лучшем случае болото! Под революционные знамена подлезло преступное сообщество. Они даже не скрывают теоретического невежества – козыряют им! Приукрашивают собственную сущность. Гнусность скрывают под красочной вывеской. Не имеет значения, ради какой цели они проповедуют преступность. Под привлекательным лозунгом всемирной социальной революции идут на дело: с желанием поживиться за общественный счет и подправить материальное положение.

Их рассуждения бесхитростны: пострадает не революция, а кто-то из ее участников. Недолго попользуется беззаботностью обеспеченного человека. В революционном лагере самые щедрые кутилы. Абсолютно все преследуют преступные цели, прикрываясь рассуждениями о благе. Общество предоставит возможность каждому индивидууму развиться в личность только в состоянии анархии. Принудительная власть подавляет способности – принуждает поступать против веления совести. Среди анархистов много преступных типов. В анархистской среде, как и в преступной, модна татуировка. На кистях рук изображают пронзенные молнией сердца, скрещенные кости, якоря, инициалы, вензеля, узоры… В политической борьбе анархизм берет преступные методы на вооружение.

* * *

Киевских анархистов постигла общая участь – провалы, аресты, ликвидации. Уцелели жалкие остатки из нескольких параллельно существовавших организаций: они были не в состоянии оказать активное сопротивление. Сама идея жива! Анархистская идея живет, находит симпатии и отклик в среде ищущей молодежи и распространяется. Основные руководящие кадры отсечены. В городе возник вопрос о консолидации деятельности, объединении живых сил. Чудовищная распыленность сил и крайняя нужда в материальных средствах не позволяет осуществить превосходные идеи.

* * *

Объединение – мечта многих товарищей. Это поставленная жизнью настоятельная задача… Остается свернуть и прекратить революционную деятельность, иначе дискредитируется идея. Все поодиночке бесполезно пропадут. Жизненность революционной борьбы, способность противостоять великодержавному шовинизму третьеиюньского режима ставят под сомнение.

Объединение возможно на почве планомерной работы и выступлений. Нужны материальные средства. Но где их взять? Деньги обеспечивают людей, нужное количество оружия, взрывчатку, транспорт… Это типографский станок, запасная одежда, оплата услуг адвоката, возможность подкупа чиновников и тюремной стражи для облегчения участи арестованных и организации победы.

Денег нет! Заграница предоставляет ограниченную помощь. Нужно изыскать деньги на месте! Остается удачная экспроприация.

* * *

В Борисоглебске полный разлад, склока! Началось на какой почве? Не поделили «наследство». Посчитали личное благо более важным, чем общественное. Что серьезного произошло у них?

Дмитрий – человек слова, долга. Обещал достать оружие! Но как? Пообещал – должен исполнить! Даже за большие деньги приобрести оружие нелегко: дело дохлое! Срывается! Дмитрий выбрал кривой, нечестный путь по необходимости. Ираклий – горлопан, не смыслит в торговом деле, а взялся служить. Он – грубая сила, интеллигентный человек из него не получится. Дмитрий разрывается: следует привлечь помощника. Мало времени… Воспользоваться контрабандой? Месяц уйдет на связь с заграницей, на операцию…

Почему Дмитрий должен расшибаться в лепешку? Напросился сам. Обстоятельства дела доложит организации – пусть решают! Остается напасть на полицейский участок, на печерский арсенал… Что он может?

Богров – теоретик, высший авторитет в партийных спорах в группе анархистов-коммунистов. Он пробивной в практических делах, у него обширные связи. Ираклий что-то закрутил – от организации, по личной инициативе? Все мы любим поговорить! Застолье редко проходит мирно – возникают взрывные скандалы. Дернов скорчился, словно наступили на его любимую мозоль. Он произнес всего одно емкое, самое повторяемое слово: «Порядок!»

* * *

К начальнику охранного отделения Кулябко явился молодой человек. Назвался Богровым. Сообщил о своей принадлежности к местной группе анархистов-революционеров. Рассказал о своих широких связях с подпольем и заграничным центром. Назвал имена известных революционеров: чрезвычайно опасных политических преступников, на которых давно охотится политическая полиция.

На Кулябко Богров произвел благоприятное впечатление: тот оказался весьма осведомленным, и он сможет принести неоспоримую пользу охранному делу.

Богров сообщил, что принадлежит интеллигентной семье, ему претят применяемые революционерами преступные методы борьбы, неразборчивость в средствах и личная нечистоплотность. Решил порвать со своим легкомысленным прошлым. Сейчас ему чрезвычайно трудно: идеалистически поверил в революционные высокие принципы, но убедился – ничего этого не существует. Согласен сотрудничать с правительством для искоренения зла: привнесено преступной революционной стихией.

Разве это люди? Недолюди! Блистают отсутствием всякого ума, возможностей, способностей, средств… Безногие, дряхлые, малоразговорчивые, пустотелые болваны высматривают заслоны на пути прогресса – ищут счастье! Уже вдоволь нанянчились с ними! Намучались! Не помогает мягкое обхождение бархатных перчаток: воспринимают как признак бессилия власти.

Под революционными знаменами выступают разбойники, заговорщики и подстрекатели. Расправиться с этой бандой можно только жестокими мерами, быстрыми и решительными действиями. Неуместны и опасны разговоры о человеколюбии и сострадании. Что бы сохранить здоровый народ, необходимо уничтожать злодеев – они нарушают моральное здоровье общества. Террористы – люди с тупым воображением, их легко подкрутить на…

Ограниченные люди не всегда способны увидеть, понять факты. Они не в состоянии дотянуться до сути явления и принять его. Не могут понять, что общественная жизнь является стихийным процессом и опирается на условия жизни, свойства человеческой расы. Она происходит не по произволу отдельного лица или группы лиц. Неустойчивые люди прыгают вокруг, хватаются за все попадающееся под руку. Вчерашние террористы и «убежденные» анархисты вдруг – совсем не вдруг! – становятся религиозными фанатиками, политическими маньяками черносотенномонархического толка. Непостижима жизнь! Заранее не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Особенно сложно разгадать революционные ребусы.

* * *

Товарищи по борьбе видят, что Дмитрий мотается. Старается повсюду успеть! Дмитрий заболел в результате сильного переутомления нервного. За три недели врачи и природа выходили беспомощного.

* * *

Пришло сообщение: Богров арестован возле Владимирского собора. Иуда Гроссман-Рощин срочно выбирается из Киева. Едет в Умань. Выезжает в Варшаву. Беспрепятственно пересекает границу, попадает в Берлин.

Широко расходятся слухи о связи Богрова с киевской «охранкой». Нет никакого документального подтверждения, что Богров является провокатором. Распространяют дезинформацию лица, не вызывающие доверия.

Богров – провокатор?! Кого он предал? Где доказательства? Обвинители талдычат: провокатор! Дмитрий расстроен, обижен: товарищи не оказывают доверия.

* * *

В Киеве происходит общественный переполох. Творится непонятное, плодятся слухи. Многие обыватели встревожены происходящим, спрашивают:

– По какой причине повсюду рыщут полицейские? Производят тщательные осмотры, повальные обыски, административные аресты…

– Как же… Приняты чрезвычайные меры охраны: к нам пожалует сам государь!

– Тогда все ясно! А он когда?

– В конце месяца…

– Этого? Августа?

– Да…

– А в чем дело? По какой причине?

– Ведь торжества…

– Да, упустил из вида. Так чего они рано задвигались?

– В несколько приемов. Не просто сразу выудить и арестовать всех подозрительных! Кого сразу вышлют. На время торжеств изолируют.

– Полиции-то, полиции!

– Конечно, со всей России стянули резервы: из Петербурга, Москвы, Риги, Харькова, Варшавы… Даже из Сибири и Кавказа прислали охранников: таким образом усилили наружную и охранную полицию. Прибыли отряды городовых, околоточных надзирателей, филеры… Этими совместными силами беспрерывно проверяют квартиры. Не только в центре города: сплошь прочесывают окраины. За всеми прибывающими производят беспрерывное наблюдение. В гостиницах заведен специальных учет, сведения ежедневно сдают в охранное отделение. Так что все на мази!

– Дай-то Б-г, чтобы все гладко обошлось.

– А как же иначе, ведь стянута такая силища!

* * *

Многие судачат о предстоящем визите государя и намеченных маневрах. Замечают все постороннее. Большинство людей такого калибра: теряются между подробностями, деталями, не видят главного звена в цепи жизни.

Кандыба решил все поставить на свои места: он любит, когда всюду установлен порядок, хотя сам в душе анархист. Требовать привык и с других.

– Военные маневры… Гм! Их специально приспособили к моменту… Главная цель торжеств – открытие памятника Александру II, Царю-освободителю. У нас уже стоит памятник Рюриковичу – Владимиру Святому, будет еще Романову. Да, что я говорю, одному Романову у нас уже поставили, увековечили!

– А с трехсотлетием их дома разве все это не связано? – Бурко не скрывает уверенность: разбирается-то он хорошо в тонкостях политической игры.

– Рановато… Ведь еще два года жить-дожидаться, – заметил Кандыба, больше из желания самоутвердиться, выставить точку зрения противоположную. Так оно и есть!

– Ну и что? В начале прошлого века двухсотлетие не удалось отметить должным образом, помешал Наполеон. И Петру было не до юбилеев: шла война со Швецией.

– Рано все же… Начинать…

– Прицел ясен: триумфально проследовать на виду у всей Европы, провести торжества по всей России.

– Об этом пока что не стоит говорить, всего лишь догадки.

– Но догадки обоснованные! – Но вот он начал петь арию из другой оперы: – Из царствующих домов больше всего повезло Габсбургам: они пятьсот пятьдесят три года владели Священной империей германской нации, правили Испанией сто восемьдесят четыре года, а позже Австрийской империей, а теперь Австро-Венгрией уже сто семь лет.

– Это Габсбурги…

– Валуа владели Францией двести шестьдесят один год, Бурбоны – двести двадцать один год…

– У нас всех грубиянов и хамов называют бурбонами, – в разговор вмешался тип со вздернутым носом и узким лбом.

– Они же двести пять лет держались у власти в Испании и сто семнадцать лет в Неаполитанском королевстве.

– Еще кого?

– Стюарты в Шотландии: двести тридцать два года, а затем в Великобритании – ровно сто лет. Тюдоры там же – сто восемнадцать лет…

– Так что Романовым нечего краснеть, они свое взяли.

– Да, во всей Европе ныне нет более значительной, уважаемой семьи, которой столь же ярко светило будущее. – Опять этот тип. Хорошо, что он монархист, если его слова искренни.

– Прелюбопытнейшая статистика!

* * *

Дмитрий подавлен. Он механически смотрит на сцену. Слушает, но почти не слышит музыку, речитатив. Он тяготится театральным представлением – удивительное для него состояние. Вечно страстный театрал! Прежде подобного с ним не случалось: еле хватило выдержки, чтобы дождался антракта! Решает пройтись в фойе: разомнет занемевшие ноги и успокоится. Он резко выделяется в театральной толпе. Ввиду жаркого времени почти вся публика в светлых одеждах, только военные в парадной форме цвета хаки. Богров во фраке выглядит черным пятном.

Во втором антракте Столыпин стоит у рампы, против прохода, в первом ряду. Лицом к залу! Разговаривает с подходящими к нему лицами. Возле него находится Фредерикс, министр императорского двора, а по другую сторону стоит военный министр Сухомлинов.

На беду на пути Дмитрия оказывается Кулябко. Манит пальцем: милок, подойди! Аленский вынужден исполнить. «Что, как?» Сразу видно: сильно нервничает начальник охранного отделения, еле сдерживается. Опасается: Николай Яковлевич может воспользоваться наступившей темнотой и улизнуть от наблюдения. Даже не дослушав до конца разъяснения, предлагает Алейскому срочно вернуться домой, ни на шаг не отлучаться от «гостя».

Ожидать появления жандармов! Начальству, тем более такому высокому, не подобает перечить. Дмитрий вытянулся: исполню! Все? Аленский направился к гардеробу якобы за оставленными вещами. Боковым взглядом заметил: Кулябко стремительно направился к генералу Курлову. Они вместе отошли к телефонной комнате.

Все! Настал его звездный час. Сейчас или… Дмитрий пользуется моментом, когда никто на него не обращает внимание. Через боковой вход он прошмыгнул в зал. Нужно перевести дух… Принял безразличный вид. Что дальше? Подойти к тому человеку, который стоит у рампы в левом проходе? Если он действительно окажется Столыпиным… Стремительно рвутся мысли: изнутри души, летят из пространства? Рука не дрогнет! Не медлить, это его последний шанс! Сейчас или никогда! Больше нельзя откладывать! Для решения несколько мгновений! Ведь нынешней ночью нагрянет полиция в дом и никого не обнаружит! Раскроется фальсификация: грандиозный провал! Скандал! Дело не сделано – провал! Уверен, охрана «злую шутку» не простит! Эти чванливые болваны наделены чрезвычайно чувствительным самолюбием. Действуют прямолинейно, по закону природы: ничтожества не обладают чувством юмора.

Относятся ревностно к любой критике. Не прощают другим оплошностей и ошибок.

Нет чудовищнее самолюбцев, чем ничтожества, и нет никого коварнее и злопамятнее охранников. Особая категория людей, поверивших в свою избранность и возомнивших себя непогрешимыми властителями. Вечно смеется веселее и жизнерадостнее тот, кто смеется последним!

Заключительный, финальный смех! В нем живет одна мысль: «Сейчас!» Тот человек у рампы по идее Столыпин. Пусть спешит жить: остались считаные мгновения. Дмитрий принял беспечный вид. Сейчас! Беззвучный шаг. Безразличный, блуждающий взгляд. Фланирующий молодой человек без дела: вечно навалом их в театре на Крещатике. Спокойная публика театра степенно фланирует в зале и по фойе. Он кажется молодым ловеласом: ему чудом удалось заполучить дефицитный именной билетик: сувенир на всю жизнь.

У каждого человека своя судьба! Он добровольно идет по ней. Может стихийно приволакиваться. Оказывается, часто человек оказывается жертвой неблагоприятного стечения обстоятельств. Час настал! Быть или не быть?! Сейчас? Если удастся… Альтернатива – никогда! Жизнь – пустое! Пусть попользуются беззаботные услугами жизни.

Вот он, рыцарь реакции: самодовольно ухмыляется в пышные усы, ведет праздную беседу. Даже не предполагает, что его ожидает. Правители и политики – люди с извращенной психикой. Особенный этот! Одна или несколько пуль решат судьбу России! Беззаботным, твердым шагом пройдет по залу. Малодушию нет места рядом с решимостью. Охрана, называется: ходи свободно – никакой охраны!

Программкой прикрыл оттопыренный карман, в нем – браунинг! Он опустил голову, опустил глаза книзу: открыта дорога к первым рядам. Порядочки! Сегодня, сейчас… Когда еще представится такой благоприятный случай?

* * *

Столыпин стоит высокий, стройный, неподкупный. Беседует с графом Потоцким. Еще долго он будет возвышаться, торжествовать и править! Если не падет, если не разлучить его с жизнью! Это он один убил революцию! Он должен ответить! Один за все! Он хоть когда-то опускает голову? Вздернул нос: не позволит глазам бросить взор на грешную землю и осмотреть округу. Не смотрит под ноги даже при передвижении. Высокомерничает! Спаситель России! Талантливое ничтожество и только! Через несколько мгновений он падет от пуль. Никогда больше не сможет шкодить, спасать кого-то! Пусть жизнь идет своим чередом: самозваные спасительные властители вносят в стихийное течение событий произвол. Властители должны пасть: власть следует уничтожить!

Вот он – Рубикон Дмитрия Богрова! Сделал первый шаг! Рука не дрогнет! Тверже шаг! Не скованный, солдатский, а обычный шаг, беззаботный. Проформовская программка: что в ней написано? Прищурил узкие глаза. Взор направлен поверх голов. Какую новую политическую подлость он замышляет в это мгновение? От него можно всего ожидать: не зря проявил зверскую жестокость, развил изощренный ум.

Семь… девять… Еще с два десятка шагов, больше? Десять… двенадцать… Поворот налево… Тринадцать, четырнадцать… Только бы никто не помешал… Семнадцать, восемнадцать… Уже совсем близко… Двадцать… Не рисковать: стрелять в упор! Двадцать два, еще шаг… С десяток еще шагов… Двадцать четыре… Сердце стучит лихорадочно, вырывается в груди! Двадцать пять… Рука не дрогнет! Подойти ближе, стрелять в упор! Двадцать семь… Не смотрит, автоматически передвигает ноги. Двадцать восемь… Встать напротив: не сбоку, не за спиной! Двадцать девять… Не спешить, аккуратненько! Вот он – идол! Тридцать…

Пусть лучше считает мгновения… Тридцать один… В сторону смотрит, черт с ним! Лучше с глазу на глаз, дуэль! Обратить на себя внимание? Не тратить зря времени! Дмитрий быстрым движением выхватил браунинг из правого кармана. Еще шаг… Все! Весь путь указан судьбой – прошел легко, в бессознательном ритме. Только в сознании считал шаги: пролетали попутные мысли. В проходе его мог кто-то встретить, остановить: Дмитрий не решился произвести свои выстрелы.

Он не прицелился, просто спустил с упора рычаг. Осознал: не услышал выстрел. Опустилась плетью рука премьера… Богров вторично нажал на курок… После второго выстрела он действовал инстинктивно: повернулся, не заметил – почувствовал, уловил ответное действие. Тело грузно и безжизненно рухнуло на кресло.

Дело сделано. Можно спокойно удалиться. Одно обидно: тот даже не посмотрел в лицо врага! Человеческая мумия. Теперь – к выходу. Скорым шагом, но не бегом!

* * *

Некоторые присутствовавшие в зале зрители не поняли, что произошло. Они будто отключились. От неожиданности они пытались прикрыть уши, чтобы не слышать грохота. Оглушительными оказались щелчки выстрелов в тишине почти пустого зала.

Но вдруг началась паника: так и должно быть! На это и был расчет: Богров направился к ближайшему выходу спокойным, широким шагом. Может, удастся уйти?! Дурачье! Они случившегося не поняли, не знают, что делать! Умеют только пищать! До сих пор не понимают…

Не останавливают! Богров уже успел сделать больше пятнадцати шагов. Вроде на него не обращают внимания; премьер на переднем плане!

* * *

Веригин приказал для себя открыть запертые наружные двери. Выбежал одним из первых из фойе театра. Заглядывают в зал… Ввалилась остолбеневшая от неожиданности и ужаса публика. Толпа хлынула в распахнутую настежь дверь.

С растерянными лицами собравшиеся стоят возле премьера… Это граф Иосиф Потоцкий, военный министр Сухомлинов, тайный советник Немешаев и начальник юго-западных железных дорог. Никто даже не догадался оказать пострадавшему первую помощь.

Вскоре присутствующие осознали: случилось нечто трагическое! Началась паника. Люди бросились к выходу. Они столкнулись с другой толпой – устремленной в обратном направлении. Началась давка. Зал наполнился криками ужаса. Случается так, что при происшествиях большинство людей теряют рассудок и самообладание, впадают в панику, становятся подвержены массовому психозу, начинают совершать несуразные поступки. Хладнокровные люди не теряют самообладание. Мыслящие встречаются редко. Из них и возникают герои!

– Держите его! – громко крикнул барон фон Фредерикс, министр императорского двора, указывая на Богрова. Из всех присутствующих в зале он взял себя в руки первым.

* * *

К тому моменту Дмитрий успел пройти от двери в вестибюль более половины расстояния. Он не предусмотрел заранее пути к отступлению. Инстинкт побудил воспользоваться спасительным шансом и попытаться скрыться с места происшествия. Ведь он не фанатик, не герой: не полезет добровольно на эшафот, шею «пеньковому галстучку» не подставит. Он готов к любому исходу, но не добровольно. Придется смириться с жестокостью силы!

* * *

Первым к Богрову подскочил ротмистр полиции: скрутил правую руку. Выбил револьвер!

Нахлынувшая толпа набросилась на Богрова: сбила с ног, начала топтать, избивать…

* * *

«Сволочи! Дикари!» – вспышкой отозвалось сознание. Богров решил все перетерпеть, не стонать, не просить пощады!

Только бы сознание не потерять… Сделано дело!

Боль мучительна, но… все это мелочи! Терпи, казак!

Удары сыпались со всех сторон. Толпа устраивает самосуд! В беспамятстве особенно жестоки женщины: царапаются до крови, щиплют. Болезненное ощущение: одна истеричка остервенело вцепилась в волосы, пытается вырвать клок. Другая отбивает пощечины, скребет лицо… может выдавить глаз! С такой ведьмой страшно лечь в постель: измотает, начнет садистски измываться.

Дмитрий закрыл лицо ладонями, крепкие мужики руки оттянули их, заломили назад, начали выкручивать. Дмитрий открыл глаз и увидел лицо мучительницы: покрыто пунцовыми пятнами, сузившиеся глаза налились кровью. Ох уж эти люди-лошади! Теряется мысль. Больно бьют, варвары! Какая-то рука сильно ударила биноклем по лбу: началось дикое жжение.

Забьют до смерти! Топчут ногами! В вестибюль поволокли…

Из зала

* * *

выволокли молодого человека. Да это Аленский! Все! Генерал и подполковник охраны не вмешиваются: пусть добьют – это лучше! Хотя… К ним вернулась способность рассуждать. В голове вопросы: что будет и как самим спастись?! Такая сволочь! Пархатый жид!

Перед их глазами будущее мерещилось тусклым, печальным, трагичным. Они вышли из подъезда. На свежем воздухе начальник охранного отделения как бы очнулся, пришел в себя. Вместе приступили к отдаче распоряжений об освобождении прилегающей к театру площади от толпы. Нужно разогнать любопытствующую публику на всем пути следования во дворец. У Алейского могут быть сообщники, замыслившие террористические акты серией.

На расспросы генерала, как Аленский попал в театр, Кулябко отвечает однозначно: «Виноват! Я один виноват!» Он находится в таком психическом состоянии: никакой помощи в деле не оказывает. Генерал освободил его на сегодняшний вечер: «Идите в гостиницу! Отдохните с часок, обо всем произошедшем составьте подробный рапорт. И ждите…»

* * *

Богрова затащили в буфет: ему не позволили отдышаться и пары минут. Начали обыскивать. Отобрали пропуск в театр и визитные карточки. Прибыл прокурор судебной палаты Чаплинский: предложил подполковнику Иванову приступить к допросу. Присутствуют сам Чаплинский, прокурор окружного суда Брандорф и товарищ прокурора судебной палаты Царюк. Богров на все вопросы согласился дать письменные ответы.

* * *

Столыпин смертельно ранен в одиннадцать часов вечера. Город уже окутала ночь. Включена иллюминация, светят электрические газовые фонари и создают праздничное настроение.

Долго суетились. Не знали, что делать с премьером. Искали приспособление, на котором его можно было бы вынести из театрального зала. Его перенесли в отдельный кабинет, где оказали первую помощь. В сопровождении жандармерии перевезли на извозчике в клинику Маковского, расположенную на Маловладимирской улице, в доме номер тридцать три.

* * *

После первых минут растерянности и неистовства оставшаяся в театре несколько отрезвленная публика неожиданно проявила удивительное самообладание. Все быстро вернулись на свои места и потребовали исполнения гимна. На сцене собралась вся труппа. Артисты и хор опустились на колени, многие сложили руки как во время молитвы. Исполнили гимн. К небу вознеслась мольба: «Боже, Царя храни!» Гимн исполнили троекратно. «Славься, Господи, люди Твои…» – пропели молитву.

Раздались восторженные, оглушительные крики публики. Восторг и радость дополнились ликованием по поводу торжественного события. Это перемешались с чувствами ненависти и презрения к убийце. Здание городского театра задрожало от громогласного признания в любви Государю и Трону. Верноподданнические чувства возобладали. Крики слились в беспрерывную овацию. Государь несколько раз поклонился публике и покинул ложу с чувством признательности. Публика успокоилась…

* * *

Богров с готовностью дает пояснения. Подполковник Иванов предлагает ему написать объяснение. Пожалуйста! Хорошо! Остается составить протокол о результатах осмотра личных вещей задержанного, в обнаружили в кармане фрака три действительных ордера, которые позволяют ему выступать в качестве защитника в суде.

* * *

Тяжелые черные тучи погрома, который может начаться в любую минуту, нависли над городом… Темно-багровый закат напомнил киевским евреям кровь невинных жертв на мостовых в октябрьские дни пятого года. С того времени прошло без малого шесть лет.

Погром – крайнее проявление антисемитизма. Обыватели даже в культурном обществе убеждены: антисемитизм – сам по себе безобидное явление. Ну, назовут еврея не евреем, а жидом, даже «пархатым жидом» или «жидовской мордой» – что угрожающего в этом для существования еврейского племени? Ничего! Обидно и только! Называют такими словами христиане, которые тоже сами не живут мирно и иногда проявляют друг к другу антипатии в более доходчивой форме, чем по отношению к еврею.

Если подходить с этой точки зрения, чего обижаться на них? Ведь только оттого, что еврея назовут жидом, от него не убудет. Что тут такого? Жиды еще сильнее обижают христиан. В древнем русском Киеве их развелось больше, чем червей. Они подкупают полицию, живут в городе без всяких видов на жительство. Своим золотом они развращают всю российскую власть, делают ее продажной. Продажная власть не является нашей, русской!

Евреев постоянно обвиняют в антирусских и антипатриотических настроениях: будто они готовят антиправительственные движения, бунты, революцию! Предательски сговариваются с врагами внутри страны и за границей.

Евреи-киевляне уже как-то свыклись с неизбежностью погрома, даже смирились с мыслью о его неотвратимости и только ждут, ждут… В какой момент начнется? С какой жестокостью проявится? Город ввергнут в несколько бессонных ночей. Сотням состоятельных счастливцев и баловней судьбы удалось покинуть город: даже за проезд в третьем классе пришлось заплатить бешеные деньги. И у них сердце ноет в ожидании неприятного развития событий в Киеве, ведь они оставили почти все свое имущество: его могут предать уничтожению и разграблению. Тысячи скромных людей оберегают свое жалкое имущество, но они больше дрожат за собственные жизни и благополучие детей. Им осталось молиться и ожидать. Такова коварная, немилосердная судьба евреев: Б-г Иегова их подвергает все новым, многообразным испытаниям, проверяет их верность Своим заветам, традициям… Верно, евреи согрешили в чем-то непоправимо, коль милостивый Б-г ниспослал на их души новые испытания. Евреи исстрадались и уже теряют надежду. Так неужели всесильный Б-г Авраама, Исаака и Йакова не отведет руки убийц и грабителей от избранного народа?

В Киеве погромы стали почти обыденным явлением. Говорят о них как в деревне о дожде: «Хорошо бы сено убрать, до дождя состоговать, а уж там пусть льет, сколько влезет». Но так говорят в деревне.

В Киеве разговор имеет несколько иную направленность: «Осенью погром в самый раз! Весной мало товара, после сезона, а сейчас все есть, весь капитал в товаре! Осенью погром – для жидов форменное разорение». Еще говорят, что лучше бить жидов, но зазря не портить товар, его не уничтожать: попользоваться, ведь иначе от погрома нет никакой корысти. А она должна быть, хоть малая! Без корысти неохота даже распускать руки. У жидов, как у собак, ушибы обрастают шерстью. У них все наше, наше! Изредка попадаются свои жидочки, они не такие: они полезны. А остальных можно, надо бить! В этом большом культурном городе жестокости и дикости хватает. Своим попустительством власти развязывают руки, ужесточают нравы. По линии наименьшего сопротивления вечно направляют недовольство. Правящие классы не раз благодарили судьбу за это дар: в России есть евреи. На них можно отыгрываться всякий раз, как только страну начнут донимать важные проблемы.

И только православный, монархический Киев ожидает сигнала для начала погрома. Это им будет не пятый год! Тогда жиды отделались всего лишь легким испугом: затрещинами и выбитыми стеклами. Сейчас у нас должен повториться Кишинев, Гомель, Одесса, Минск, Новозыбков, еще двести городов и местечек! Киевские жиды должны пострадать ровно настолько, насколько пострадали все российские жиды в пятом году. Здесь все должно объединиться как в конгломерате, вылиться в то, чего еще еврейская история не знала. Это все многочисленные египетские казни вместе взятые. Современная Варфоломеевская ночь… Нет, евреи за всю свою историю не испытали такого, что планомерно, тщательно, с полным знанием погромного искусства готовит им Киев. Только ждали сигнала…

А его нет!

Киев живет нетерпением… Все обиды и недовольство, накопленные за столетия совместной жизни, обнажались, закипали, рвались наружу, изрыгали пламя: оно должно сжечь до тла еврейское население города, их дома, имущество… Евреи в Киеве стали невыносимы: с каждым годом и днем они придумывают все новые и большие издевательства, осмеивают православное население города.

Они надругались над христианством, совершили «ритуальное убийство» одного из самых чистых, непорочных его детей – Ющинского. Жид Мордко Богров поднял свою преступную руку на самого дорогого и любимого, стойкого защитника православия и спасителя народа, русского патриота, премьера, статс-секретаря Столыпина. Мало они в годы революционного сумасбродства пролили христианской крови?! Так пусть свершится праведная месть! Недобрая жидовская кровь пусть искупит смерти Столыпина и Ющинского! Так будет!

* * *

Представители еврейского населения отправили телеграмму генерал-губернатору Трепову:

«Киевское еврейское население глубоко возмущено злодейским покушением на жизнь председателя Совета министров, статс-секретаря Петра Аркадьевича Столыпина. Мы собрались во всех молитвенных домах и вознесли горячие молитвы к Господу Б-гу о скорейшем и полном его выздоровлении. Чувствуя также непреодолимую потребность присоединить глубокой скорби и негодованию свой голос по поводу неслыханного злодейства через нас, своих представителей, еврейское население почтеннейшее просит вашепревосходительство верноподданнические чувства беспредельной любви от имени еврейского населения Киева повергнуть к стопам Его Императорского Величества, Государя Императора Всемилостивейшего.

Киевские общественные раввины Гуревич, Алешковский.

Киевский духовный раввин Аронсон».

* * *

Тихо, спокойно… Немного сыро, пахнет гнилью… А так… Ничего… Косой капонир уединен: не так страшен. Прочно законопатили: нет отсюда выхода! Он и не нужен… определилась судьба: смерть! Пусть… смерть! Двум не бывать, одной не избежать! Мучительная смерть… предстоит… Заслужил: не каждому дано всунуть голову в «столыпинский галстучек»… Его самого нет! Остались… «галстуки».

* * *

Он был высокомерен страшно… бесстрашен! И жесток! Заслужил свою участь! Не только он… и Дмитрий: тоже! Они квиты! Обе смерти вершат обе жизни! Справедливо! Было бы хуже, если покушение не удалось или же он остался жить… какое там! Свое получил! А что он думал? Что безнаказанными останутся его деяния?! Многие тысячи казненных, десятки, сотни тысяч ссыльных… Страна стонет, до сих пор истекает кровью. Он спас Романовых! Но они продолжили свое путешествие. Словно ничего не произошло: такое кощунственное безразличие им привычно… к слуге и собственному спасителю. Сделал свое дело – уступи дорогу!

* * *

Столыпин! Древнее имя временщика! Он заслуженное получил сполна! Ответил перед революционной совестью! Не признает она законов, только целесообразность. Жертвенна судьба революционера. Принцип революции – всевластие индивидуального террора. Физически устранять основных деятелей правящих классов: только так можно из их рук вырвать власть, направить ее на созидание, для целей преображения общества. Пока враждебна власть, ее полностью нужно уничтожить! Власть – основа произвола и беззакония; только самоуправление трудящихся и анархия спасут человечество от всех несчастий и бед. В условиях абсолютной свободы восторжествует коммунизм – общество справедливости и правды.

* * *

За решетчатым окошком – звездная ночь. Какая благодать жизнь эта! Ее производную – изменчивость… мысленно идеализируют – знакомое! Действительность гаже, грязнее… пусть! И все же жизнь… Она одна. Свободный человек сам вправе распорядиться ею. Иначе – несвобода. Основное успокоение – его нет. А собственная… жизнь – как она не дорога.

Существование в условиях бытового рабства. Основная мысль: каждого настигнет революционное возмездие. Пусть поздно. После нескольких лет безбрежного, беспредельного террора. Но… дело сделано. Если бы каждый революционер и честный человек так же скромно, безрекламно исполнял свой долг… Пробудить общество от спячки. Не доросли пока до понимания долга, к свободе не готовы…

Одних родителей жаль… не заслужили они такого сурового удара судьбы. Больше никого. Только их! Даже свою жизнь не так! Как маму…

* * *

По форту толпой бродят правые деятели. Все готово к казни! Дает пояснения многоречивый Савенко: он здесь не впервые. Рядом с ним неразлучно находится студент Голубев.

Виселицу смастерили в далеком углу форта. Она тускло освещена всего одним переносным фонарем.

– Могли осветить как положено! – произнес недовольный обыватель. Пришлось очень рано подняться с постели. Приятное представление предстоит. Недоспал!

– Это к чему? – несмело ему возразили.

– Чтобы все увидеть! Не зря же пришли…

– По-моему, важно убедиться, что того! Видеть… Неинтересно! Это, например, даже не посмотрю – стошнит!

– С чего бы это?!

– Да так! Слабый я при виде крови…

– Тут ведь никакой крови и не будет…

– Да все же… Смерть!

– Ну и что?!

– Я тоже такой… Не смогу смотреть на смерть…

– И я! Цыпленка не зарежу! А вот человека… Это смогу! Такого зверя!

Толпой подступили к виселице… Здесь козырем прохаживается палач Юшков в своей парадной красной униформе и плисовых шароварах. На ногах поблескивают щегольские хромовые сапоги. Настоящий жених! Вот только красный шутовский колпак выдает его позорную профессию. Он уже прежде смазал петлю, теперь любовно втирает жир…

* * *

Богрова выволокли из кареты. У него затекли ноги: он едва не повалился наземь – поддержали. Завязанные сзади руки частью онемели и ныли, веревка дико жгла в запястьях. Пересохли, потрескались губы… В пути прикусил язык: тот припух от нестерпимой жажды, мешал дышать. Смертника окружил конвой.

Подошли вице-губернатор, товарищ прокурор, полицмейстер, прочие официальные лица и свидетели. Вице-губернатор вновь полез проверять прочность стянувшего руки узла – остался доволен.

Из толпы правых деятелей, напросившихся на казнь, раздались просьбы, сомнения и требования:

– Он ли?

– Подпустите ближе…

– Осветите лицо!

Генерал-губернатор распорядился выполнить их требования: пусть убедятся – в данном случае нет никакого подвоха. Жандармский офицер приблизил электрический фонарик к лицу Богрова, осветил его.

– Лицо как лицо, ничего особенного! – грустно пошутил Богров.

Он еще в состоянии шутить?! Офицер несколько минут покрутил фонарик, освещая лицо Богрова с разных сторон. Публика таращилась беззастенчиво, будто пытаясь влезть тому в душу.

– Ну, господа, опознаете? Это он? – обратился к публике вице-губернатор.

– Он, он! – зашумели «союзники» в приподнятом настроении.

– Как же?! Он самый! Ведь я его в театре здорово побил, – раздался возглас.

– Видите, а вы… – произнес обиженно вице-губернатор.

Богров спокоен. Своими прижмуренными близорукими глазами он внимательно разглядывал собравшуюся публику. Из «союзников» кто-то начал иронизировать над неглаженным фраком Богрова. Тот парировал:

– Пожалуй, в другое время мои коллеги-адвокаты позавидовали бы, если бы узнали, что я уже десятый день не выхожу из фрака.

Помощник секретаря окружного суда зачитал резолютивную часть приговора. Богров его выслушал спокойно. Товарищ прокурора спросил:

– Может быть, пожелаете что-нибудь сказать раввину?

– Да, желаю! Несколько слов раввину господину Алешковскому! Но… в отсутствии полиции!

– Это невозможно! – возразил товарищ прокурора.

Богров не обиделся: разве от них чего добьешься? Выпрямился он гордо. Твердо произнес:

– Если так, то можете приступать! – К смертнику подошел палач. – Может, кто из вас передаст последний привет родителям?

– Действуй! – распорядился вице-губернатор.

Эта команда касалась палача. Юшков подвинул к себе табурет, установил его точно под свисающей веревкой с петлей. Взял мешок и быстро его напялил на голову Богрову. Не успел Дмитрий шевельнуться, как Юшков своими короткими, но мощными руками приподнял его и поставил на табурет. Из-под савана донесся голос Богрова:

– Голову поднять выше, что ли?

Юшков и никто другой не ответили.

Палач глазом примерился вверх. Порядок! Посмотрел влево: здесь возле основания виселицы стоял Лашкарев и большим пальцем правой руки прижимал к столбу конец веревки. И здесь порядок! Юшков действовал споро, привычно… Он растянул петлю и набросил ее на плечи смертника. Затем руками ощупал шею, придерживая левой рукой петлю. Натянул ее правой: сильно не должна свисать по бокам. И мгновенным, почти незаметным движением выбил табурет из-под ног Богрова. Веревка натянулась, смертник дернулся, его тело качнулось… На мгновение повисло в воздухе… Но тут же рухнуло наземь! Это товарищ прокурор не удержал пальцем конец веревки: она вырвалась, зазмеилась по столбу…

Все присутствовавшие на казни ахнули: что теперь?! Согласно православному обычаю, смертника нельзя вешать вторично: сила сверхъестественная проявила противление казни. Неужели убийца уйдет от справедливого возмездия? Убийца незабвенного Петра Аркадьевича Столыпина…

Присутствующие стояли несколько мгновений в замешательстве. Первым пришел в себя вице-губернатор, он с кулаками и матюгами набросился на Юшкова:

– Чего стал дубом?! Повторяй! Повесить!

Юшков уже дважды за сегодняшний день был бит, а потому хорошо знал: вновь достанется на орехи! Не должен оплошать! Он потянулся к столбу, зацепил веревку и дернул ее вниз. Медленно поползла вверх освобожденная петля. Палач подал конец веревки Лашкареву и попросил жалостливо:

– Ваше бродие! Держите крепче!

Ну, оплошал малость, но дело вполне поправимое… Из всех свидетелей наверняка не найдется ни одного, кто выскажется за то, чтобы убийца жил. Нет таких! Просто не может здесь быть таких! Палач установил табурет на прежнее место, бросился поднимать с земли распростершееся тело. Оно оказалось потяжелевшим. Взял в охапку, понес… У него подвернулась нога или за что-то зацепился: с «грузом» свалился наземь. Быстро приподнялся! Легко водрузил на табурет. Поддержал одной рукой, казалось бы, безжизненное тело, потянулся за петлей… В это время живой еще покойничек отстранил его грубо ногой: сам расправился на табурете.

Вице-губернатор побледнел, испуганно взревел в ярости:

– Ведь он еще жив?!

Юшков понял: будет бит!

– Ах ты шваль! – пробурчал он сквозь зубы и изо всех сил стянул Богрова в железном обруче. Смертник застонал, что-то невнятно промолвил…

– Скорее! – гремел вице-губернатор.

Палач торопливо набросил петлю на шею. Он явственно услышал ослабевший голос:

– Сволочи!

Юшков обезумел от дикой ненависти и страха: бросился под табурет, всем телом выбил его из-под ног смертника. Он на некоторое время остался лежать… Над ним вначале судорожно вздернулось, подпрыгнуло, а потом обмякло и стало раскачиваться плавно вытянувшееся тело. Оно даже раз палача задело. Палач вскочил; сейчас он был без своего дурацкого колпака… С выпученными глазами, растрепанный… Посмотрел безразлично на дело рук своих… Но вдруг его затошнило… вырвало! Кислая вонь винного перегара отогнала с места казни всех свидетелей.

Приказали притушить факел. Около повешенного остались тюремный доктор, товарищ прокурор и свидетели: поручили им подписать протокол, который удостоверяет наступление смерти. Юшкову приказали удалиться. Снятие казненного с виселицы поручили стражнику.

Трагикомедия окончена…

Земельная реформа П. А. Столыпина.

Столыпин являлся мыслителем, новатором, а важнее всего – реформатором. Он распознал и решил устранить паразитическую составляющую хозяйственной системы.

Хотел вывести из обихода страны привычные военные кампании, войны.

При российском изобилии следовало решить очень болезненную, чрезвычайно обидную, оскорбительную проблему малоземелья крестьянства.

Столыпин погрузился во внутренние дела. Внешняя политика в те времена его мало интересовала.

Он без боязни сорвал огромные массы крестьянских семей с обжитых мест: из центра России и Малороссии (Украины). Переселенцы с детьми попадали в сложные климатические условия. Самыми успешными оказались казачьи поселения. В отдельных местах начали промышленное освоение. В таких случаях переселенцы быстро получали дороги и другие формы общественного развития.

Он считал, что сильно тормозят развитие Российской империи ее внешнеполитические приоритеты: государственные интересы направлены на Балканы, в Европу… Пора обустроить центр, развить Сибирь.

Столыпин понял важность «крестьянского вопроса». Он пытался решить проблему малыми силами, без капитальных особых вложений. Его решения казались простыми, кардинальными, давали одновременно зримый эффект за короткое время.

Свои экономические и политические планы Столыпин рассчитал, основываясь на мирном развитии России.

Столыпина не понимал царь Николай II, считал его выскочкой и соперником трона.

Самовольство Столыпина, его крутой поворот и самостоятельный выбор вступили в противостояние с интересами сильных личностей страны. Столыпин не имел полной поддержки со стороны Николая II, да и собственного кабинета министров. Столыпин должен уйти! Страшное покушение террориста-одиночки стало решением вопроса.

Столыпин думал о благе, работал на будущее России. Идеалистов, патриотов и мечтателей рядом с ним не оказалось… Политики того времени думали только о проблемах насущных, сиюминутных.

Реформы Столыпина позволили России совершить скачок в развитии сельского хозяйства. Быстро выросло товарное производство, продажа зерна. Крестьянские семьи получали наделы земли: на них трудились, не щадя себя.

Наряду с мелкими собственниками оказывались рядом многочисленные бедняки и вовсе лишенные наделов батраки – бесправные наемные рабы.

Среди переселенцев оказывались ловкачи: продавали, даже спекулировали наделами. Нет полной уверенности: а вдруг некоторые откажутся продавать продукты по твердым ценам, а то даже начнут прятать выращенный хлеб?

Столыпина убил террорист Дмитрий Богров, коммунист-анархист по убеждению.

П. А. Столыпин обречен на отставку…

Петр Аркадьевич Столыпин обречен на отставку…

Император Николай II обижен: всевластный премьер уже давно перешел границы дозволенного властолюбия, затмевал самого царя. Николай II стремился сместить его с поста. Этим занимался практически святой старец Григорий Распутин. После осенних киевских торжеств готовы были тихо осуществить это смещение.

Дмитрий Богров опередил события. Облегчил не очень приятную миссию царю: тот уже решился, но не подготовил свою совесть к решительным действиям.

Григорий Ефимыч Распутин сильно не любил премьер-министра. Царица Александра Федоровна часто выслушивала жалобы «нашего друга». Столыпин почему-то избегал его принимать и слушать. Сам Петр Аркадьевич без стеснения жаловался государю уже несколько раз:

– Много портит нам, во все лезет, решает этот полуграмотный мужик с сомнительной репутацией.

– Я с вами согласен, Петр Аркадьевич, – ответил государь в порыве откровенности. – Но пусть будет лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы.

Всевластный Столыпин проявил провинциальную наглость: ставил государю ультиматумы. Грозил хлопнуть дверью, подать в отставку при невведении земства в западных губерниях. Слава Б-гу, больше нет в помине революции. Царю не нужен такой деспот: постоянно дарит западным странам новые поводы для критических высказываний о крайних действиях империи.

Николай II приближенным прямо заявил:

– Нам так не везет с премьер-министрами… Во всей империи не сыскать подходящую кандидатуру. Витте больше француз, чем русский, Столыпин больше англичанин, кроме того, сторонник конституционной монархии еще. Нам не нужно такое новшество.

Царедворцы нашептывали:

– Статс-секретарь чем-то постоянно недоволен. Понять нельзя: что он замышляет? В государстве занимает положение самое высокое, еще постоянно жалуется: «Себя не чувствую уверенно и прочно. В любой момент государь может прогнать меня как лакея последнего. В Англии не так…» Вам нужен другой премьер – пусть знает свое место, не заслоняет, как этот…