Читать книгу Яблони старца Амвросия (сборник) - Монахиня Евфимия - Страница 2

Как-то вечером в квартире врача Нины Сергеевны М. раздался телефонный звонок.

– Алло, Нина Сергеевна! Вы еще не спите? Можно к вам приехать? Да, сегодня, прямо сейчас. Есть разговор…

– Конечно, Александр Иванович… Ой, простите, отец Александр. Благословите. До встречи. Жду.

Спустя полчаса отец Александр уже сидел за столом в маленькой уютной кухне Нины Сергеевны и задушевно беседовал с хозяйкой. Здесь придется пояснить, что еще пару лет назад они были коллегами. То есть работали в одной больнице, хотя и в разных отделениях. Пока Александр Иванович не решил из врача, так сказать, болезней телесных стать врачевателем недугов духовных. Или, попросту говоря, принять священный сан. Приход, на который его направили, находился в полусутках езды поездом от города. Вдобавок, чтобы добраться до станции, требовалось еще несколько часов. Поэтому в город отец Александр наведывался редко, лишь по особенно важным делам. С учетом этого и его визит к Нине Сергеевне явно был вызван некоей насущной необходимостью. О чем гость и заявил ей, как говорится, уже с порога, от волнения перейдя на «ты»:

– Слушай, я тут в «Епархиальном вестнике» читал пару твоих рассказов. Так вот, могу дать тебе хороший сюжет. Про одного священника. Он служил в нашем районе, в селе Н-ском. Это километрах в тридцати от того поселка, где я живу. Все материалы о нем я тебе привез. Мы уже пытались написать про него статью для «Вестника». Только сухо как-то вышло. Одни даты: родился, женился, рукоположился… А человека за ними и не видно. А между прочим, этот священник за Христа пострадал. Вот я и решил поручить это дело тебе. Ну как, напишешь? Тогда – Бог благословит!

* * *

Недопитый чай давно уже остыл, а Нина все сидела в кухне, перечитывая документы, оставленные ей отцом Александром. Это были выписки из следственного дела. Из них явствовало, что священник Никольского храма села Н-ское отец Василий Т-кий, 70 лет от роду, был арестован в 1921 году по обвинению в контрреволюционной деятельности. При этом на единственном допросе он признался, что, пользуясь темнотой и несознательностью местных жителей, вел среди них антисоветскую агитацию. И что именно он организовал имевшую место два дня назад контрреволюционную сходку возле сельского храма, к участию в которой обманом склонил ряд крестьян. Ниже перечислялись имена и фамилии арестованных участников этой сходки. Из них Нине запомнилось лишь одно, крайне редкое среди православных имя – Иуда. Что до самого священника, то спустя три месяца после вынесения ему приговора он умер в лагере. Собственно, это было все. Если не считать кое-каких дополнительных деталей типа того, что отец Василий был сыном дьячка. И после окончания семинарии, женитьбы и рукоположения почти четверть века прослужил вторым священником в одном из городских храмов. А на сельский приход был переведен вскоре после смерти матушки… Конечно, всего этого было вполне достаточно для написания рассказа или статьи о бесстрашном священнике, который в годы жестоких гонений на веру не побоялся открыто обличить богоборную власть. Более того, вдохновил на сопротивление ей и свою паству. После чего принял от Господа мученический венец… А назвать статью вполне можно было так: «Опыт противостояния тьме». Или – «Несгибаемый страстотерпец».

Но тут Нине вдруг пришли на память слова отца Александра: «А человека за этими датами и не видно». Сначала ей подумалось, что он оговорился. Потому что все необходимые сведения были как раз налицо. И на основании показаний священника его нравственный облик вырисовывался вполне четко и определенно. Однако потом ее стали одолевать сомнения: а все ли в этой истории так просто и понятно, как кажется на первый взгляд? Например, почему отец Василий во время допроса так настаивал на том, что именно он был истинным организатором антисоветской сходки? Конечно, его вполне могли заставить оговорить себя. Но даже в этом случае логичнее было бы ожидать, что он хотя бы попытается приуменьшить свою вину или найти себе какое-нибудь оправдание. Однако отец Василий если и стремился кого-то оправдать, то отнюдь не себя, а крестьян, участвовавших в сходке. Тем самым подписывая приговор самому себе. Вдобавок было непонятно и то, почему священника, почти всю жизнь прослужившего в городе, вдруг перевели на отдаленный сельский приход. Причем именно после того, как он овдовел. Короче говоря, чем дольше Нина раздумывала над всеми этими фактами, тем более загадочными они ей представлялись.

И тут произошло событие, которое вполне можно было бы назвать чудом. Из разряда, так сказать, тех обыкновенных чудес, каких в жизни каждого православного человека бывает множество. Окончательно убедившись в том, что история отца Василия полна неразрешимых загадок, Нина решила отвлечься и посмотреть телевизор. Она машинально переключала программы в поисках чего-нибудь подходящего, как вдруг:

– А сейчас я представлю вам свидетелей! – торжественно возгласил с экрана герой какого-то зарубежного детектива.

Нина так и ахнула. Вот он, ответ! Действительно, во всем этом деле как раз не хватало свидетелей. То есть тех, кто мог знать отца Василия. А ведь наверняка в селе, где он служил, еще живы те, кто помнит его. Конечно, для этого ей придется самой съездить в Н-ское. Но разве жаль будет потратить ближайшие выходные ради такого хорошего дела? Вдобавок можно будет заехать и в гости к отцу Александру. То-то же он удивится, когда она нежданно-негаданно нагрянет к нему, так сказать, с ответным визитом!

* * *

Однако радостное настроение Нины изрядно поугасло почти сразу же, как она вышла из поезда. Причем виновата в этом оказалась она сама. Вернее, ее глупое желание устроить сюрприз отцу Александру, заявившись к нему без предупреждения. Ах, если бы вместо этого она, наоборот, уведомила его о своем приезде! Тогда проблем было бы куда меньше. Ведь он сразу сказал бы ей то, о чем она узнала, лишь садясь в автобус. Оказывается, села Н-ского уже давно не существовало. Еще в шестидесятые годы по приказу из столицы закрыли тамошнюю ферму, а весь скот пустили под нож. После чего пришел черед и самого села: часть жителей, лишившись работы, перебралась кто в райцентр или соседние села, а кто и в город. А часть и вовсе – на местное кладбище. Впрочем, ей сказали, что от Никольского храма еще что-то сохранилось. Благодаря его соседству с сельским кладбищем, куда бывшие жители села и их домашние периодически наведывались навестить родные могилы…

И тут Нина сделала очередную глупость, которую можно было бы извинить только тем, что тот летний день оказался не по-северному теплым и солнечным. Завидев из окна автобуса поросший соснами холм, на котором виднелись кресты и какое-то полуразрушенное деревянное здание, она попросила водителя остановиться и высадить ее. И по узкой, еле заметной тропинке, а потом, чуть свернув в сторону, по еще нескошенной траве, направилась туда. Сначала она по привычке шла быстро, но постепенно замедлила шаг. Ведь день еще только начинался, и можно было никуда не торопиться. Вдобавок и все вокруг было исполнено непривычным для городского жителя покоем – и густая трава, в которой кое-где проглядывали полевые цветы, и яркое солнце, и свежий воздух, казавшийся таким же голубым и прозрачным, как небо над ее головой. И тишина, навевавшая мысли о вечности.

Не без усилия поднявшись на крутой холм, Нина оказалась прямо перед храмом. Да, в этом ветхом, покосившемся здании без купола и креста, с трухлявой крышей, поросшей желтоватым мхом, все-таки еще можно было узнать старинную церковь. Вокруг нее рос густой малинник вперемешку с крапивой. Привстав на цыпочки, Нина попыталась заглянуть в один из зияющих оконных проемов. Но увидела лишь часть стены с остатками побелки, испещренную надписями типа тех, которые можно прочесть на заборах или в подъездах. И тут Нина загорелась желанием проникнуть внутрь храма. Разумеется, это было весьма рискованно и глупо. Но любопытство оказалось сильней здравого смысла, и она решительно шагнула в крапивно-малинные заросли…

…И тут же в ужасе отпрянула. В кустах раздался громкий треск. Вероятно, там пряталось какое-то живое существо, которое она нечаянно спугнула. И которое куда больше напугало ее саму. С бешено колотящимся сердцем Нина сбежала с холма, только чудом не переломав себе руки-ноги, и понеслась прочь от страшного места. Она осмелилась остановиться и оглянуться лишь тогда, когда снова очутилась на нагретом солнцем дорожном асфальте. И увидела вдалеке все тот же зеленый холм, на котором среди темных сосен виднелись кресты и развалины церкви. Вокруг опять царили тишина и покой. Правда, вдалеке пылил возвращавшийся из города порожний лесовоз.

* * *

Нина с детских лет усвоила, что голосовать на дороге – поступок более чем неразумный. Но, как видно, в тот день ей было суждено совершать одну глупость за другой. Поэтому через несколько минут она уже сидела в пропахшей табаком и соляркой кабине лесовоза рядом с водителем, еще довольно молодым мужчиной по имени Андрей. Тем более что им, как выяснилось, было по дороге. Поселок, где служил отец Александр, находился по пути следования лесовоза.

Водитель оказался весьма общительным человеком. Впрочем, Нину тоже нельзя было назвать замкнутой особой. Поэтому она рассказала ему, что едет к своему давнему знакомому, местному священнику. В свою очередь Андрей заявил, что тоже хорошо знает отца Александра и недавно крестился у него. А до этого несколько раз завозил ему лес для стройки. По его словам, отец Александр был весьма хозяйственным «батьком». И не только отремонтировал храм, но еще и построил при нем церковный дом и воскресную школу. А также завел двух коров, лошадь, овец, кур и даже пару павлинов… И распахал большое поле под картошку и огород. А сельхозтехника у него лучшая в селе, и управляется он с ней лучше любого из деревенских. Сейчас же он строит возле храма двухэтажную деревянную гостиницу. Потому что народу к нему приезжает много. Даже из самой Москвы… И местные приходят. Сперва из любопытства, посмотреть на новый иконостас да на павлинов. А там, глядишь, и повадятся ходить в храм. А потом и крестятся…

От дел нынешних разговор незаметно перешел, так сказать, на дела давно минувшие. К изумлению Нины, Андрей заявил, что слышал об отце Василии:

– Это, наверное, тот поп, которого мужики Н-ские в Пасху пьяного на телеге по селу возили? Мне про это отец рассказывал. Да еще прибавил, что это как раз мой дед и придумал для смеху его напоить. Да вряд ли сейчас его кто-то помнит. Вот разве что бабка Матвеевна. Если еще не померла, конечно…

Рассказ Андрея несколько смутил Нину. Ведь то, что она услышала от него, вовсе не соответствовало ее представлениям об отце Василии как о человеке «без страха и упрека». Впрочем, его упоминание о бабке Матвеевне было куда важнее. Из дальнейших расспросов выяснилось, что она живет в деревне, мимо которой они вскоре должны были проехать. Разумеется, было бы непростительно не попытаться узнать от нее что-нибудь об отце Василии. И вскоре Нина уже шагала по единственной деревенской улице под приветственный собачий лай из-за заборов. Нужный ей дом она нашла без труда. Потому что он стоял по соседству с местным магазином, одноэтажным зданием, выкрашенным в заметный издали ярко-оранжевый цвет и за это прозванным местными жителями «апельсином».

С первого же взгляда на дом было видно, что живут в нем, как говорится, люди зажиточные, вернее, даже богатые. Он был обит новехонькой импортной вагонкой. Окна обрамляли резные кружева наличников. Слева под крышей торчала круглая тарелка антенны. А прямо перед домом стоял внушительного вида автомобиль, судя по всему – какая-то дорогая иномарка. В добротном высоком заборе справа и слева от дома виднелись две калитки. Поэтому Нина некоторое время раздумывала, в какую из них постучать. Сперва она подошла к левой, но была встречена столь грозным собачьим лаем, что не решилась приблизиться к ней снова. К счастью, за калиткой справа на огороде копошилась какая-то пожилая женщина. Вероятно, это была хозяйка дома.

Предположения Нины полностью подтвердились. Анна Петровна (так звали женщину) действительно была хозяйкой дома. Вернее, его правой половины. В левой жил ее взрослый сын с семьей. Между прочим, именно ему принадлежали и монументальный автомобиль, и ярко-оранжевый магазин. Надо сказать, что поначалу женщина держалась очень настороженно, а потому весьма недружелюбно. Но узнав, что Нина – врач, сразу подобрела. И даже пригласила ее в дом, посмотреть «больную бабушку». То есть свою мать, Таисию Матвеевну. Иначе говоря, ту самую упомянутую Андреем «старушку Матвеевну», которая была жива, но вот уже несколько месяцев после перенесенного инсульта не вставала с постели.

Когда-то Нина читала, что в старые времена врачи, подмечая особенности походки, внешнего вида и поведения очередного больного, входящего к ним в кабинет, еще до беседы с ним могли поставить ему предварительный диагноз. Ей тоже нельзя было отказать в наблюдательности. И по врачебной привычке, едва войдя в дом, она успела разглядеть и цветные половики на блестящем свежевыкрашенном полу, и сервант с полками, прогибающимися от фарфора и хрусталя, и розовые шифоновые занавески с пышными рюшами, и японский телевизор в углу, и большой прошлогодний глянцевый календарь на стене с аляповатым изображением пышной красавицы из какого-то телесериала. Видимо, все это соответствовало представлениям хозяйки о том, как должен выглядеть внутри богатый дом. Зато боковая комнатка, где обитала Таисия Матвеевна, имела весьма убогий вид. Там стоял комод неопределенного цвета, два стула с клеенчатыми спинками (в сиденье одного из них была выпилена круглая дыра, а на другом стояли эмалированная кружка с торчащей из нее ложкой и блюдце с засохшими остатками каши). В правом углу виднелась икона Божией Матери, кажется, Казанской. Под ней, на кровати с никелированными спинками, лежала маленькая худенькая старушка с бледным лицом и запавшими глазами. Большая часть старого ватного одеяла, которым она была прикрыта, сползла на грязный липкий пол, так что Нина сразу же поспешила поправить его. Заметив это, хозяйка пробормотала что-то типа «совсем плоха старушка стала». После чего принялась наблюдать за тем, как ловко гостья осматривает больную и беседует с нею. А вскоре, как видно, окончательно убедившись, что Нина не солгала ей, назвавшись врачом, она вышла из комнаты, оставив ее наедине с матерью. И Нина уже собралась было спросить Таисию Матвеевну, не помнит ли она отца Василия, как вдруг…

– Доктор, миленький… – голосом певучим и тихим, как шелест падающей осенней листвы, произнесла старушка, стиснув ее руку и вглядываясь в нее незрячими светло-голубыми глазами. – …ты бы впрягся в тележку да свез бы меня домой… Дома-то так хорошо было…

– А откуда вы? – спросила Нина, не совсем понимая, что та подразумевает под словом «дом».

– Из Никольского… – прошелестела Таисия Матвеевна. При этих словах Нина оживилась:

– А отца Василия вы знали?

– Как же не знать-то? Это такой жалостный батюшко был… Я тогда еще маленькой была и к нему на исповедь ходила. А он меня и спрашивает – в чем, мол, грешна? А я ему как дома учили: во всем, мол, грешна, батюшко. Тогда он опять спрашивает: «А старших-то слушаешься? Смотри, слушайся их, иначе грех будет… И мачеху слушайся, они с отцом тебе добра хотят… А малину чужую без спросу не рвала ли?» Тут я испугалась – а ну как он мачехе расскажет? Это же мы его малину рвали, а он и заметил… А мачеха-то моя крутенька была, чуть что – сразу за косу, бывало, что и до крови надерет… Ох, думаю, и задаст она мне таску! Стою и молчу, только слезы текут. А он улыбнулся и говорит: «Полно, Бог простит. Только без спросу больше малину не рвите – грех это. А захотите ягод – приходите, я дам». Потом положил мне руку на голову, благословил. Ну, говорит, иди с Богом, будь умницей. Ох, какой же он был утешный батюшко! А каково тяжко ему-то самому было…

Старушка затряслась в беззвучном безутешном плаче. Видимо, своими расспросами Нина разбередила ее давние душевные раны. Но причину ее слез Нина так и не узнала. Потому что в это время вернулась хозяйка и пригласила ее пить чай. Так что взятая Ниной в подарок отцу Александру коробка московских конфет с нарисованными на ней блестящими золотыми куполами оказалась весьма кстати. Впрочем, хотя Анна Петровна стремилась выглядеть радушной хозяйкой, Нине было не по себе. Не только потому, что хозяйку интересовало прежде всего то, как долго еще проживет больная мать. Но и оттого, что все услышанное ею сегодня об отце Василии совершенно противоречило тому, каким она его себе представляла. После этого у Нины пропало всякое желание писать о нем. Равно как и искать еще кого-нибудь, кто мог бы его помнить. И она решила вернуться в город.

Спустя полчаса она уже сидела в пыльном салоне автобуса, едущего на станцию. И даже не заметила, как проехала и старое кладбище, и развалины Никольского храма.

Ей было невдомек, что самой большой глупостью, совершенной ею в тот день, был именно этот отказ от дальнейших поисков.

* * *

Вернувшись домой, Нина, как говорится, с головой погрузилась в привычные заботы. И совершенно забыла о своей поездке. Тем более что и отец Александр с тех пор ни разу не появлялся в городе. Однако спустя пару месяцев дело отца Василия приняло, как говорится, неожиданный оборот. Потому что в нем появился новый свидетель.

Как-то в палату к Нине поступила очередная больная. Звали ее Верой Никандровной. За годы врачебной практики Нине редко приходилось видеть таких красивых старых женщин. Хотя, точнее говоря, речь шла не столько о внешней красоте, сколько о чем-то ином, пронизывавшем весь облик этой старушки, словно некий свет, льющийся откуда-то изнутри. Это сложно было выразить одним словом: благообразие, интеллигентность, благородство… Но им были проникнуты и речь, и поведение этой восьмидесятилетней женщины. Именно поэтому с первых дней, как она оказалась в больнице, ее полюбили не только соседки по палате, но и медсестры, и врачи. Прежде всего – Нина. Тем более что Вера Никандровна, в свое время работавшая завучем в одной из городских школ, была из тех людей, общение с которыми приносит радость.

Однажды, в очередной раз придя с обходом в палату, где находилась Вера Никандровна, Нина обратила внимание на книгу, которую та читала. Такие книги – с кожаными корешками, в переплетах, оклеенных бумагой с мраморными разводами, ей уже приходилось видеть прежде. Но вот держать в руках – крайне редко. Потому что это была какая-то старинная книга, из тех, что иногда можно увидеть на полках букинистических магазинов.

– Это Лесков, – сказала Вера Сергеевна, перехватив ее вспыхнувший взгляд. – Я его очень люблю читать. И мой дядя тоже любил. Это как раз его книга. Хотите посмотреть?

Перелистывая гладкие, пожелтевшие от времени страницы, Нина добралась до титульного листа. И обмерла. Потому что увидела там аккуратную надпись, сделанную черными чернилами: «священник Василий Т-кий».

Вот так, говоря словами поэта, «по воле Бога Самого» Нина встретилась с единственной оставшейся в живых родственницей отца Василия – его племянницей.

* * *

В отличие от многих старых людей, которые и поныне продолжают жить страхами недавнего прошлого, а потому предпочитают хранить молчание, Вера Никандровна охотно согласилась рассказать Нине о своем дяде. Поэтому в ближайшее дежурство Нины они уединились в ординаторской. И там, за чашкой чая, Вера Никандровна приступила к своему повествованию:

– …Он был моим дядей по матери. И, можно сказать, моим приемным отцом. Они с матушкой взяли меня к себе после того, как отец женился вторично. Его жена не любила меня… А у них с матушкой Поликсенией не было своих детей… Таких людей, как они, я больше никогда не встречала. Как они любили друг друга! Можно сказать, души друг в друге не чаяли. Только матушка иногда говорила мне, что хотела бы пережить его – «чтобы он по мне не наплакался, как без меня один останется». Да вышло иначе – она умерла первой… С тех пор он словно сам не свой стал. И пить начал. После этого его и отправили в село служить. Я тогда хотела с ним поехать, чтобы помогать ему. Да он не разрешил, велел к отцу вернуться. Недолго я там пожила – сбежала от них. Потом в прислугах жила у разных людей, на заводе даже работала. А уже после революции приняли меня в комсомол и отправили учиться в институт… А дядя мой все это время так и служил в том селе. Я у него много раз бывала. Он мне никогда не рассказывал, как ему там жилось. Да только я видела – тяжело ему приходилось. Бедно он жил. И по дому все делал сам, никто ему не помогал. А как случится у кого беда, к нему бегут: «Помоги, батюшка». Бывало, он последнее им отдавал. А они за это над ним только смеялись. Особенно один мужик, злой, глумливый, и звали его под стать этому – Иудой. Раз в Пасху, когда дядя с крестным ходом село обходил, зазвал он его к себе и напоил допьяна. Потом со своими дружками посадил его на телегу, да и провез по селу. После того дядя долго болел и пить бросил… Последний раз я к нему приезжала за три дня до его ареста. Он болен был, дома лежал. Если б не я, ему бы тогда и воды подать было некому. А мне через два дня надо было в город вернуться. Вот я ему и говорю: «Не житье тебе здесь, дядя. Пропадешь ты тут один. Давай уедем вместе в город. Там я за тобой ухаживать буду. А что до церкви – разве мало в городе церквей? Ходи в какую хочешь…» Только он отказался. Не могу, говорит, их бросить. Я за них перед Богом в ответе. И тут прибегает какая-то женщина, плачет в голос: «Ой, батюшка, беда! Там у церкви мужики собрались и кричат: “Обманули нас, что советская власть – народная! Какая же это народная власть, если она у нас последнее отбирает! Не нужна нам такая власть!” И Иуда мой там… Их же за это всех заберут! Батюшка, ради Христа, помоги!» Насилу он ее успокоил и назад отослал. А потом говорит: «Не надо было им этого делать. Да поздно уже…» И смолк, словно задумался о чем-то. А потом, хоть дело уже к вечеру было, велел мне немедленно в город возвращаться. Потом я узнала, что после моего отъезда он в правление пошел. И сказал, что это он организовал сходку у церкви. А потому пусть накажут его одного, а мужиков отпустят. Только зря он надеялся, что их отпустят, – всех их осудили. А самый большой срок ему дали. Там, в лагере, он и погиб. Вот и все…

* * *

…Вернувшись домой, Нина еще раз перечитала выписки из следственного дела отца Василия. Теперь, после рассказа Веры Никандровны, все тайны и загадки, казавшиеся прежде неразрешимыми, наконец-то получили объяснение. И Нине стало понятно, почему тогда, два месяца назад, Бог не дал ей написать статью об отце Василии. Ведь она невольно написала бы о нем неправду. А ложь, даже совершённая по неведению или из благих побуждений, неугодна Богу. И если бы она изобразила его бесстрашным и безупречным героем, то умалила бы его подвиг. Потому что священник, добровольно пошедший на смерть за своих врагов, был самым обыкновенным человеком…

…В чьей немощи совершилась сила Господня.