Читать книгу Первокурсник - Моника Мерфи - Страница 8

Хайден

Я ПРОСЫПАЮСЬ С РАССВЕТОМ. Сперва моего лица касаются слабые лучи солнца, вслед за ними – заливает свет. Небо все ярче, и, наконец, глаза слепит белый шар, на который больно смотреть.

Я приоткрываю невидящие глаза. Со второй попытки мне удается разглядеть свою подростковую комнату. Солнечный свет бьет сквозь тонкие шторы. В комнате, пожалуй, слишком ярко.

Болит голова. Я вслепую тянусь к телефону на прикроватной тумбочке, чтобы посмотреть, сколько времени. Без десяти двенадцать.

Черт.

Я сажусь на кровати и откидываю волосы с лица, не выпуская из рук телефон. Вспоминаю о прошедшей ночи с Тони и ужасаюсь.

О чем я вообще думала, когда вешалась на него, расстегивала платье? Слабоумие и отвага.

Он точно подумал, что я омерзительная. Нелепая. Еще хуже? Девчонка из разряда «возбудим и не дадим»?

Я проверяю телефон, чтобы отвлечься. Грейси, моя соседка, прислала фотки со вчерашней вечеринки – у нее в руке пластиковый стаканчик, на лице широкая улыбка, рядом с ней какой-то симпатичный парень, его глаза устремлены исключительно на нее, хотя он и едва держит их открытыми.

Я завидую ее способности бегать за парнями, мгновенно влюбляться и быстро приходить в себя после того, как они бросают ее. Я не такая. Раньше я считала это достоинством. И говорила ей, что в ней слишком много чувств, а она охотно соглашалась.

Мне их, наоборот, не хватает.

У меня слабоумие и отвага. Вся в отца. Не стоило ему говорить мне держаться подальше от Тони Сорренто.

Теперь все, что я хочу, – увидеть его снова. Поговорить с ним. Может, позволить к себе прикоснуться.

При этой мысли меня бросает в дрожь.

В дверь быстро стучат, и в комнату проскальзывает Палмер, полностью одетая и готовая куда-то идти.

– Ты еще в кровати! – ее голос звучит обвиняюще.

Я откидываюсь на подушки, голова погружается в пуховую мягкость.

– Ну и что? Сегодня же воскресенье.

– Папа ждет нас на завтрак в «Уитморе».

«Уитмор» – модный отель в центре Сан-Франциско; когда-то особняк одной из самых богатых семей на Западном побережье.

– Он уже уехал вместе с Лори. Я сказала, что нас отвезешь ты.

– Я не готова. – Я закрываю лицо руками. Так и представляю: я ем киш и французские тосты бриошь, потягиваю «Мимозу»[16] и узнаю знакомых за другими столиками. А папа, раздутый от гордости, рассказывает о своих девочках, взглядывает на Лори.

Нет, спасибо.

– Ну так собирайся. – Палмер шлепает по моим укутанным в плед ногам. – И побыстрее.

Я подчиняюсь, поручив младшенькой выбрать мне наряд. Вернувшись домой вчера вечером, я приняла душ, так что эта часть приготовлений, к счастью, отпадает. Я делаю легкий макияж. Палмер завивает мне волосы.

Из дома мы выходим примерно через двадцать минут. Просто чудо.

К удивлению, движение на дорогах тоже на нашей стороне, и когда мы входим в ресторан отеля, папа и Лори только принимаются за еду. Папа замечает нас, его глаза загораются, он вскакивает на ноги, бросив салфетку на стол.

– А вот и мои девочки! – приветствует он нас. Палмер, как восторженный щенок, кидается к нему, обнимает и целует в щеку. Мое приветствие более холодное. Более утонченное. Я все еще немного обижена из-за того, как он вчера со мной обращался, и хочу, чтобы он знал об этом.

Лори наблюдает за нами с тонко завуалированным отвращением на лице. Она пока не осознала, в чем заключается цель позднего завтрака в отеле, хотя суть показушного субботнего ужина в клубе, безусловно, понимает. Если она продержится достаточно долго и родит от отца детей, то, в конце концов, поймет.

Может быть.

Я думаю о Лори. Особенно теперь, когда знаю, что Джозеф, сын пластического хирурга, пытается залезть к ней в трусики.

Мерзость.

Папа отправляет нас к шведскому столу. Мы берем тарелки и расхаживаем среди заставленных едой столов. Это не типичный шведский стол «бери все, что можешь съесть», которые популярны в центральной части США. Единственное, с чем могу это сравнить, – воскресный бранч в Ritz[17] в Париже. Здесь нет переваренных яиц в огромном чане, подогреваемом под лампой. Здесь изящные стеклянные тарелки со свежими пышными блинчиками и идеально золотистыми хрустящими французскими тостами. За перегородкой ждет повар, готовый испечь блинчик с любой начинкой, какую пожелаете. Разнообразие свежеиспеченных булочек и свежайшего сыра. Мясо всех видов, большинство из которых вы никогда бы не подумали съесть на завтрак. Сладкая выпечка, напоминающая произведения искусства.

И шампанское. Много шампанского. В школьные годы я чувствовала себя ужасно взрослой, когда отец брал меня сюда. Особенно мне запомнился один воскресный бранч. Мне было семнадцать, я только окончила школу, и было холодно. Типичный летний день в Сан-Франциско. Я выпила столько шампанского, что раскраснелась и постоянно болтала. В общем, была сама собой, если умножить на миллион.

Как только мы усаживаемся за стол, где нас ждут свежие коктейли, папа заводит:

– Где ты была вчера вечером?

Мой рот набит омлетом, который мне только что приготовил шеф-повар. Я жую, а папа наблюдает за мной, готовый уличить во лжи. Пусть мне всего двадцать и я еще только вступаю во взрослую жизнь, но я живу с ним достаточно долго, чтобы знать, что у него на уме. Мне хорошо знакомы его вопросительные взгляды, его подозрения.

– В Окленде, – отвечаю я, проглотив омлет и сделав глоток «Мимозы». В коктейле больше шампанского, чем апельсинового сока, и пузырьки щекочут мне нос.

Его правая бровь взлетает вверх.

– Какого хрена ты делала в Окленде?

Лори кладет руку ему на плечо:

– Брайан. Пожалуйста. Тебя услышат.

Он тяжело дышит. Его ноздри раздуваются. Я продолжаю есть омлет, хотя внутри дрожу от страха. Я не думала, что он настолько разозлится.

– Ты знаешь, во сколько ты вернулась домой? – спрашивает он напряженно.

Я кладу вилку на край тарелки и встречаюсь с ним взглядом.

– Да, папа.

– Полагаю, в Окленд ты ездила не одна.

Я молча качаю головой.

– В кампусе ты живешь самостоятельно, но здесь, под моей крышей, ты должна следовать моим правилам. Ты поняла?

Я киваю и склоняю голову, опустив взгляд. Ему это и нужно – послушная дочь, публично наказанная посреди одного из лучших в городе ресторанов. Здесь обедают деловые партнеры. Мужчины, с которыми он играет в гольф. Женщины, с которыми он, возможно, спал. Это его территория, и мне повезло, что меня пустили сюда.

– А с кем ты была, Хайден? – спрашивает Лори. Я слегка поднимаю голову, глядя на нее. Это не по сценарию. Мне не нравится, что она вмешивается. В прошлом, когда я попадала в похожие ситуации, то сразу признавала свою вину, и отец не вдавался в подробности. Он быстро забывает, с кем я была и что делала.

Потому что он не хочет знать? Не хочет иметь представление о том, чем может заниматься его старшенькая, когда гуляет допоздна?

Это мое предположение.

Лори же очень любопытна. Хуже того, она, возможно, беспокоится, что я была с ее драгоценным Джозефом. Я не отвечаю. Лори, у которой язык без костей, продолжает:

– Джозеф ушел вскоре после тебя.

Интуиция меня не подвела. Я по-прежнему не отвечаю. Мои губы складываются в легкую улыбку.

Ее взгляд пронзает меня. Ревность ей не к лицу.

Я смотрю на отца. Он заметно расслабился. Напряжение спало с его плеч. Вероятно, он доволен, что я ездила в Окленд с Джозефом. И занималась бог весть чем. Надеюсь, Лори в подробностях представила, как мы сплелись в экстазе, обвив друг друга руками и ногами, как лианами. Она заслужила это за то, что поддалась искушению изменить отцу.

Если он когда-нибудь поймает ее с Джозефом, ее ждет адская расплата.

– Ты пойдешь с нами на вечеринку, – сообщает он так, будто выбора у меня нет.

– Но мне пора ехать. Завтра к первой паре.

– Ты все равно вечно не спишь по ночам, – возражает он. – Ты едешь с нами. К себе вернешься позже.

Я непонимающе моргаю и перевожу взгляд на Палмер. Она слишком занята едой и ведет себя так, будто все, что сейчас происходит, – не происходит вовсе.

Завидую ее молодости.

К ней тоже предъявляются ожидания, но не такие высокие. Отец хочет, чтобы она хорошо училась, преуспевала в спорте и делала все, что он говорит, без лишних вопросов. Это проще, когда ты так юна. Когда еще не ощутила вкус свободы. Пока у Палмер нет забот.

Я в ее возрасте была совершенно другой. Я была бунтаркой. Непокорной. Меня напрягали требования отца, я их не слушала. Никогда не устраивала сцен, но делала то, что считала нужным, несмотря на его протесты.

Мы прошли с ним через много конфликтов. Много отобранных телефонов, ноутбуков и машин. Я сломалась в начале выпускного класса, да и то лишь когда поняла: если будут делать то, что он просит, и вести себя так, как он хочет, – получу свободу.

С тех пор, как я съехала, прошло два года, но мои крылья все еще подрезаны. Я свободна, пока не здесь. Как только возвращаюсь домой, а он просит об этом часто, я оказываюсь запертой в клетке. Помню «о своем месте и своем долге».

Я другой человек, когда не здесь, – и мне больше нравится та версия меня.

– Я ясно выражаюсь? – спрашивает он, прервав мои размышления.

Я смотрю ему в глаза:

– Да, папуль.

Лори улыбается. Ей нравится видеть мои унижения. Вот поэтому она больше общается с Палмер. Наладить отношения с дочерью, которая все еще живет с ними под одной крышей, – умный ход с ее стороны, не отрицаю. Зачем пытаться умасливать меня? Я не нужна ей. Они втроем против меня – еще более умно.

Она не понимает, что Палмер никогда меня не предаст. Мы вместе пережили развод родителей. Для моей сестры единственный человек, которому можно доверять, – это я. И это взаимно. Родители предали нас. Использовали во время судов за опеку. Это время, которое я предпочла бы забыть. Палмер чувствует то же самое.

Так что Лори может подлизываться к Палмер сколько угодно, а Палмер с радостью примет все ее подачки. Я бы на ее месте поступила так же. Даже грустно, как иногда легко использовать людей.

Единственный человек, которого я по-настоящему люблю. Я имею в виду слепо, до обожания, – это Палмер. Вот так.

Она – все, что у меня есть.

После бранча мы возвращаемся домой и снова переодеваемся для дня рождения. Потом садимся в папин внедорожник Mercedes и отправляемся в дом доктора Джозефа Даброу. Мы входим в фойе с высоченными потолками и яркими картинами на стенах. Это чудовищно безвкусный дворец, недавно переделанный новой женой Даброу. У нее с мужем, по крайней мере, не такая разница в возрасте, как у моего отца и его подружки, но все равно: по словам сплетницы Лори, она моложе его прошлой жены и тратит деньги так, будто им конца не будет. Что, я полагаю, соответствует истине.

Нас проводят по дому; новая хозяйка Мисти Даброу интересуется, не желаем ли мы экскурсию, отец вежливо отказывается. Она флиртует с ним. Лори вставляет язвительные комментарии, а я думаю, подруги ли они. Как-то не похоже.

Вечеринка проходит на улице. Прием обещает быть торжественным. Выйдя во двор, я в первую очередь замечаю цветы. Миллион темно-алых роз. Композиции на столах, барных стойках, вокруг бассейна. Они, должно быть, потратили на них тысячи долларов, потому что цветы повсюду. Везде. От их одурманивающего аромата я чихаю.

– Джо любит цвет крови, поэтому тут столько роз. – Я слышу, как Мисти объясняет это группе женщин, среди которых и Лори. Лицо у Мисти натянутое, а в кроваво-красных блестящих губах явно филлер. Я думаю, что она когда-то была его пациенткой, так они и познакомились. Он был женат. Она была не замужем, моложе и красивее его жены, которую пришло время поменять на новую модель.

В ее первый визит он наверняка вколол ей ботокс. Сделал губы полнее, так что ее брови застыли, словно в постоянном удивлении. Держу пари, она дар речи потеряла, когда впервые увидела свое новое помолодевшее лицо. Уверена, она была красива в тот момент.

Но сейчас она выглядит так же, как ее подруги. Через несколько лет и Лори будет похожа на них. У пластических хирургов особый взгляд на внешность женщины, хотя не думаю, что они это специально. Но он видится в изгибе нижней губы или кончике нового носа. Они художники, работающие с кожей, костями и хрящами.

Женщины смеются над словами Мисти, одна из них просит объяснить.

– Кровь для Джо означает деньги. Он ежедневно сталкивается с кровью, знаете ли. И именно так он зарабатывает себе на жизнь, поэтому насыщенный красный – его любимый. Когда мы только начали встречаться, он всегда дарил мне одну красную розу, такую темную, почти черную, – объясняет Мисти, тоскливо вздохнув.

Я задерживаюсь рядом с этой группой. Отец уже ушел с кем-то общаться, а Лори полностью меня игнорирует. Даже Палмер нашла с кем поговорить: у Даброу есть дочь ее возраста, и они дружат.

Мне здесь не с кем побеседовать. Что ж, остается эта новая жена с рассказами о розах. Подруги слушают ее с восторженным вниманием, и я тоже изображаю интерес.

– Значит, ему нравится, как ты украсила сад? – воодушевленно спрашивает одна из женщин, похоже, отчаянно желая узнать подробности.

Взгляд Мисти сразу меркнет, и я понимаю, что ответ будет отрицательным. Ему не нравятся все эти розы. Наверное, считает декорации праздника безвкусными. Так оно и есть: розы покрывают все доступные поверхности, и их аромат удушает. Аллергикам явно не повезло.

– О, ему понравилось. Он так удивился, – отвечает она. Уверена, что последняя часть – правда. Он определенно удивился.

Но совершенно точно не обрадовался.

Я ухожу от женщин и брожу по заднему двору. Прекрасное место, если не считать розы. Огромный бассейн и сад с пестрыми цветами. Повсюду пышная зеленая трава. Во внутреннем дворике тоже общаются гости. Я направляюсь туда. Ко мне подходит официант с подносом, уставленным бокалами с шампанским. Я беру бокал, пробормотав благодарность, и он улыбается мне. Он, похоже, примерно моего возраста, и он симпатичный. Хотя и не такой привлекательный, как Тони.

– Как вас зовут? – дерзко спрашивает он, и я собираюсь ответить, но тут глубокий мужской голос произносит:

– Иди обслужи еще кого-нибудь.

Я бросаю удивленный взгляд на обладателя голоса. Джозеф Даброу-младший стоит, нахмурившись.

Официант отходит без лишних возражений.

– Это было грубо, – замечаю я, делая глоток шампанского. Оно игристое, холодное. Лучше, чем в ресторане.

– Он флиртовал с тобой. А он всего лишь слуга. Засранцу нужно знать границы, – говорит Джозеф, подходя ближе. Его грозное лицо светлеет. – Рад, что ты пришла.

– Правда? – спрашиваю я. Мой голос звучит скучающе, но мне и правда скучно. Я не хочу быть здесь. Хочу быть в машине посреди долгой скучной дороги обратно во Фресно и подпевать любимым песням на Spotify.

Джозеф кивает с холодным выражением. Будто я ничего для него не значу, хотя в его бледно-голубых глазах виден нескрываемый интерес. Я нервно отворачиваюсь.

– Похоже, мы единственные ровесники на этом провале под названием вечеринка, – комментирует он.

Я оборачиваюсь, мысленно отмечая, что он прав.

– Почему провале?

– Да эти розы. Мисти, как обычно, переборщила. У нее нет чувства меры. Не то что у мамы. – Он отпивает из низкого бокала напиток золотисто-коричневого цвета. Явно не шампанское. – Отец с первого взгляда их возненавидел. Говорит, это безвкусица.

– Полностью согласна.

Джозеф едва заметно улыбается:

– Мисти выросла в маленьком городке на севере. Они женаты уже два года, но она к такому до сих пор не привыкла.

– Она подружкам рассказывает, что твой отец любит цвет крови и что он напоминает ему о деньгах.

Чувствую себя стукачкой, но вдруг он посчитает это забавным.

– О да, похоже на нее, – он закатывает глаза, – но давай сменим тему.

Мой тон сразу же меняется:

– О чем поговорим?

Я так легко возвращаюсь к старым привычкам. Флиртую с парнями. Прикидываюсь скромницей. Он же мне совсем не интересен.

– Я надеялся, что мы поговорим в клубе, но ты исчезла с Сорренто.

Он словно не заинтересован, но глаза…

Они выдают все. Как будто он понял, что наш с Тони побег был тайным.

Я выпрямляюсь, стараясь не выражать эмоций. Не уверена, что у меня получилось. Его замечание задело меня за живое, а это ему и было нужно.

– Я уехала одна.

Он лукаво улыбается и подносит бокал к губам:

– Неа. Я вас видел.

Я молчу, перебираю варианты ответа. Нужно придумать объяснение.

– Я был в холле, когда вы вдвоем вышли из клуба, а потом сели на заднее сиденье такси.

Теперь Джозеф ухмыляется во весь рот и самоуверенно перекатывается на пятки, пока я пытаюсь увильнуть.

– Вот это твой папа разозлится, когда узнает, что ты ушла из клуба с сыном его врага.

– А ты-то откуда знаешь, что Сорренто и папа – враги? – спрашиваю я. Бесит, что я ничего про эту ситуацию не знаю. Наверное, так бывает, когда уезжаешь учиться и совсем не интересуешься делами отца.

Хотя я, вообще-то, и раньше не особо интересовалась. В школе мне также было все равно, хотя он и пытался что-то объяснять. А сейчас и подавно. Я сбежала от отца при первой же возможности.

Хотя, когда речь заходит о Тони и его семье, мне становится любопытно. Что они с папой не поделили? Почему ненавидят друг друга? Не понимаю.

– Лори сказала, – объясняет он и поджимает губы. Понимает, что этого не следовало говорить.

– Вы двое, похоже, очень дружны.

Теперь и у меня есть кое-что на него.

– Она дружит с Мисти, – отвечает он, но звучит неубедительно.

– И как это у вас получается сохранять отношения, пока ты учишься в Гарварде? – спрашиваю я, словно сама невинность.

– Я… у меня были… хм… небольшие проблемы, и в этом семестре я дома. – Он выпрямляется. – Вернусь к учебе весной.

– Какая жалость.

Мужчины так хорохорятся и выделываются, а внутри полны дерьма. Мне надоело, что мной играют.

Наверное, поэтому меня так тянет к Тони. Он не врал мне. Хотя мог придумать какую-нибудь чушь, будто учится в Стэнфорде или Калтехе[18], или наврать, что он известный спортсмен или сверхгений и готов стать следующим Стивом Джобсом. Мужчины вечно так делают, хотя это никому не нужно.

В мужчинах я люблю честность.

А еще люблю запретные плоды, к которым мне нельзя прикасаться.

Такие, как Тони Сорренто.