Читать книгу Загадка замка Орнекен - Морис Леблан - Страница 3

Элизабет слушала Поля, затаив дыхание, а тем временем коляска добралась до вершины холма и остановилась. Молодожены дошли до нее и присели на краю дороги. Перед ними простирались покрытые зеленой растительностью волнистые очертания долины Лизерона. Долину пересекала извилистая река, вдоль берегов которой шли две дороги, точно повторявшие ее изгибы. Освещенный заходящим солнцем Корвиньи, расположившийся метров на сто ниже вершины холма, остался позади. Впереди, примерно на расстоянии одного лье, виднелись башенки Орнекена и руины главной башни замка.

Элизабет, которую рассказ Поля привел в ужас, долго молчала. Наконец, она проговорила:

– Ах, Поль, все это так страшно. Вы, конечно, очень страдали.

– Все, что произошло потом, полностью стерлось из моей памяти. Я был в беспамятстве вплоть до того дня, когда оказалось, что я нахожусь в незнакомой мне комнате, и за мной ухаживают старая кузина моего отца и какая-то монахиня. Это была самая приличная комната постоялого двора, находящегося между Бельфором и границей. Оказалось, что двенадцать дней тому назад хозяин постоялого двора рано утром обнаружил, что к его заведению ночью подбросили два бездыханных окровавленных тела. Осмотр показал, что одно тело уже полностью остыло. Это было тело моего бедного отца. Зато я все еще дышал.

Выздоравливал я долго. Иногда наступало облегчение, но потом вновь начиналась лихорадка, я бредил и все время пытался спастись. Из всех родственников у меня оставалась только эта старая кузина отца. Она продемонстрировала чудеса преданности и окружила меня невероятной заботой. Через два месяца, когда я уже немного оправился от полученной раны, она увезла меня к себе. Смерть отца и ужасные обстоятельства его гибели стали для меня настолько тяжелым ударом, что для полного выздоровления мне потребовалось несколько лет. Что же касается самого трагического происшествия…

– И что было дальше? – нетерпеливо спросила Элизабет. Она обняла мужа за шею и казалось, что этим жестом она пытается защитить его от грозящей опасности.

– А дальше, – сказал Поль, – все застопорилось. Раскрыть тайну случившегося так и не удалось. Правда следствие велось очень тщательно и старательно, скрупулезно проверялись немногие имевшиеся у них сведения, источником которых был я сам. Но все усилия были напрасны. К тому же полученные от меня сведения были крайне расплывчаты. Что я мог им сообщить помимо того, что произошло на поляне и перед часовней? Да и где находилась эта часовня? В какой стране случилась эта трагедия?

– Но ведь вы с отцом путешествовали, прежде чем оказались в этой местности. Мне кажется, что если попытаться восстановить ваш маршрут непосредственно от Страсбурга…

– Но вы, наверное, и сами понимаете, что следователи отработали эту версию. Французских правоохранителей не удовлетворила помощь, предоставленная им немецкими коллегами, и они пустили по следу самых лучших полицейских. Однако, когда я уже достиг более сознательного возраста, знаете, что показалось мне самым странным? То, что не удалось отыскать никаких следов нашего пребывания в тех местах. Понимаете, никаких! А ведь именно о том, что мы там находились, я помню совершенно точно, потому что в Страсбурге мы спали и вкусно ели целых два дня. Следователь, который вел дело, пришел к выводу, что воспоминаниям, сохранившимся у полумертвого потрясенного ребенка, доверять нельзя. Но я-то знаю, что он неправ. Я всегда это знал и знаю сейчас.

– Что же из этого следует, Поль?

– А то, что меня неотступно преследует одна и та же мысль. Мне кажется, что существует связь между полным исчезновением следов бесспорных фактов, которые легко проверить или восстановить, таких как пребывание двух французов в Страсбурге, их поездка по железной дороге, сдача багажа в камеру хранения, аренда велосипедов в эльзасском городке, и тем основополагающим обстоятельством, что сам император был непосредственно, подчеркиваю, непосредственно вовлечен в это дело.

– Но ведь мысль о том, что такая связь существует, должна была прийти не только в вашу голову, Поль, но и в голову следователя…

– Очевидно, что так оно и было. Однако ни следователь, ни полицейские, ни одно официальное лицо из тех, кому я давал показания, так и не признали факт присутствия в тот день в Эльзасе германского императора.

– Но почему?

– Потому что все германские газеты сообщили, что в тот момент он находился во Франкфурте.

– Во Франкфурте?

– Да, черт побери! Как он приказывает, так газеты и пишут, и никогда не сообщается, где он находится на самом деле, если кайзер того не желает. Во всяком случае, мне сказали, что я ошибся, а в целом следствие столкнулось с таким количеством препятствий, тупиков, лжи и придуманных алиби, что стало ясно, что за всем этим стоит какая-то всемогущая сила, не знающая преград. Ничем иным невозможно объяснить то, что следствие зашло в тупик. Послушайте, разве могут два француза проживать в гостинице в Страсбурге без того, чтобы их имена сохранились в гостиничной книге регистраций? Не знаю, как это получилось, выкрали эту книгу или вырвали соответствующие страницы, но следы нашего пребывания в гостинице так и не нашлись. В итоге – никаких доказательств, никаких следов. Хозяева и работники гостиницы и ресторана, вокзальные кассиры, служащие железной дороги, те, кто сдавал нам в аренду велосипеды, всех их обязали хранить молчание, и ни один из них этого обязательства не нарушил.

– Но, Поль, ведь впоследствии вы и сами могли бы заняться поисками этого места.

– Именно этим я и занялся, когда стал постарше. Я четыре раза обошел приграничные районы от Швейцарии до Люксембурга и от Бельфора до Лонгви. Я опросил множество людей, осмотрел разные местности. А сколько времени я потратил, копаясь в глубинах своего мозга и пытаясь извлечь оттуда хотя бы обрывочные воспоминания, которые помогли бы мне отыскать место разыгравшейся трагедии. Но все было тщетно. Казалось, что прошлое окутано непроницаемой тьмой, через которую никогда не сможет пробиться даже луч света. Лишь три зрительных образа неотступно маячили передо мной. В память врезались детали пейзажа, на фоне которого разыгралась трагедия: деревья на поляне, старая часовня, тропинка, убегающая вглубь леса. Образ самого императора. И образ… образ женщины, совершившей убийство.

Голос Поля вдруг стал едва слышным. Его лицо исказилось от боли и ненависти.

– О, этот образ! Проживи я хоть сто лет, все равно перед глазами всегда будет стоять эта сцена, и всегда будет казаться, что мельчайшие детали происходящего освещены нестерпимо ярким светом. Где-то внутри меня отпечатались форма ее рта, выражение глаз, прическа, особенности походки, линия силуэта. Причем это не какое-то видение, которое я могу вызвать по собственной воле. Нет, это часть меня самого, часть моей личности. Кажется, что пока я находился в бреду, все таинственные силы моего духа слились и заставили организм впитать в себя эти кошмарные воспоминания. К счастью, прежнее состояние болезненной одержимости уже прошло, но иной раз я по-прежнему испытываю ужасные страдания, в особенности, когда наступает вечер, и я остаюсь один. Мой отец убит, а та, что убила его, все еще жива и она безнаказанна, счастлива, богата, пользуется уважением и продолжает заниматься своим разрушительным, исполненным ненависти делом.

– Скажите, Поль, а вы смогли бы ее узнать?

– Смогу ли я ее узнать? Да я узнаю ее среди тысяч и тысяч женщин! Даже если с годами она станет неузнаваемой, я все равно распознаю под старческими морщинами лицо молодой женщины, которая в тот сентябрьский день убила моего отца. Я узнаю ее наверняка. Кажется невероятным, но ведь я запомнил даже цвет ее платья! На ней было серое платье, на плечи была наброшена кружевная шаль, а к корсажу приколота крупная камея, обвитая золотой змеей с рубиновыми глазами. Как видите, Элизабет, я ничего не забыл и не забуду никогда.

Он замолчал. Элизабет плакала. Вслед за мужем ее охватило ощущение ужаса и горечи. Он привлек ее к себе и поцеловал в лоб.

Она проговорила:

– Не забывай об этом, Поль. Преступление обязательно будет наказано, потому что так должно быть. Надо лишь, чтобы это воспоминание не наполняло твою жизнь ненавистью. Теперь нас двое, и мы любим друг друга. Надо смотреть в будущее.

* * *

Замок Орнекен представляет собой красивое и простое сооружение шестнадцатого века с четырьмя небольшими башенками, над которыми надстроены маленькие колокольни. Бросаются в глаза высокие окна, верхнюю часть которых украшает зубчатый орнамент, и изящная балюстрада, опоясывающая второй этаж постройки.

По краям прямоугольного центрального дворика разбиты правильной формы лужайки. Они образуют эспланаду, которая идет в направлении садов и окружающих замок лесов. С одной стороны лужайки переходят в широкую террасу, с которой открывается вид на долину Лизерона и величественные руины разрушившейся главной башни замка.

Само поместье стояло в окружении полей и многочисленных ферм, имевших весьма ухоженный вид. Все говорило о том, что хозяйственная деятельность здесь велась активно и рачительно. В те годы поместье по своим размерам было одним из самых крупных в департаменте.

Семнадцать лет тому назад после смерти последнего барона д’Орнекена поместье было выставлено на продажу, и граф д’Андевиль, отец Элизабет, приобрел его по просьбе своей жены. Граф женился за пять лет до покупки поместья. После женитьбы он оставил службу в кавалерии, чтобы посвятить всего себя любимой супруге. Сложилось так, что они, путешествуя по стране, случайно оказались в Орнекене как раз в тот момент, когда в местных газетах появилось сообщение о продаже поместья и уже были назначены торги. Эрмину д’Андевиль поместье и замок привели в полный восторг. Да и граф как раз собирался приобрести какое-нибудь поместье, чтобы на досуге заниматься сельским хозяйством. Поэтому он решился на эту сделку и даже нанял адвоката для ведения дел.

Прежний владелец оставил поместье в крайне запущенном состоянии, из-за чего графу по завершении сделки пришлось в течение всей зимы из Парижа руководить работами по приведению своего хозяйства в порядок. Графу хотелось, чтобы новое жилище было комфортабельным и одновременно красивым. Поэтому он переправил из своего парижского особняка в замок все изящные вещицы, ковры, произведения искусства и полотна старых мастеров.

Обосноваться в замке семейству удалось только в августе. Вместе с четырехлетней Элизабет и сыном Бернаром, недавно родившимся крупным мальчиком, граф и графиня прожили в своем поместье несколько чудесных недель. В то время Эрмина д’Андевиль была настолько поглощена детьми, что лишь изредка выходила прогуляться по парку. Граф следил за работой ферм и ездил на охоту в сопровождении своего управляющего Жерома.

Однако в конце октября графиня неожиданно простудилась, и это стало причиной тяжелого заболевания, последствия которого оказались очень серьезными. Состояние графини ухудшалось, и граф д’Андевиль принял решение перевезти ее и детей на юг Франции. Но две недели спустя болезнь обострилась и через три дня графини не стало.

Отчаяние графа было настолько велико, что, глядя на него, можно было заключить, что жизнь его окончена и, что бы ни произошло, он уже никогда не только не испытает радости, но даже не сможет утешиться. Теперь он жил не столько ради детей, сколько для того, чтобы хранить культ покойной и лелеять воспоминания, ставшие для него единственным смыслом существования.

Граф не мог заставить себя возвратиться в замок Орнекен, где он был безгранично счастлив, но и не допускал мысли, что в замке могут поселиться чужие люди. Поэтому он приказал Жерому накрепко закрыть все двери и ставни, а вход в спальню и комнату графини перекрыть таким образом, чтобы никто и никогда не смог бы туда проникнуть. Кроме того, Жерому было поручено сдать фермы в аренду местным крестьянам и взимать с них арендную плату.

Но такой разрыв с прошлой жизнью оказался для графа недостаточным. Может показаться странным, но для этого человека, жившего лишь воспоминаниями о покойной жене, все, что напоминало о ней, – предметы семейного обихода, жилище и его окрестности – стало непереносимой мукой, и даже собственные дети вызывали у него болезненное чувство, совладать с которым он был не в состоянии. В провинциальной глубинке, в Шомоне, проживала его вдовая старшая сестра Алина. Ее заботам он и поручил свою дочь Элизабет и сына Бернара, а сам отправился в путешествие.

Алина отличалась самоотверженностью и развитым чувством долга. В ее доме в атмосфере нежной заботы, внимания и требовательности прошло детство Элизабет. Здесь сформировались душевные качества девушки, созрел ее разум и укрепился характер. Тетя воспитывала племянницу в строгости, и ей удалось привить Элизабет очень жесткие моральные нормы.

В свои двадцать лет Элизабет была девушкой рослой, решительной и отважной. Выглядела она несколько меланхолично, но, когда на лице Элизабет появлялась очень наивная и искренняя улыбка, тогда казалось, что всю ее озаряет яркий внутренний свет. Такие лица природа изначально метит знаками будущих испытаний и радостей, предначертанных человеку его судьбой. Глаза ее всегда были увлажнены, и казалось, что любое зрелище вызывает у нее самые сильные чувства. Голову Элизабет украшала копна светлых локонов, отчего ее лицо приобретало веселое выражение.

Граф д’Андевиль в перерывах между путешествиями навещал Элизабет и всякий раз поражался тому, насколько очаровательной становится его дочь. Две зимы подряд он брал ее с собой в поездки по Испании и Италии, и вот однажды в Риме она случайно познакомилась с Полем Дельрозом. После этого они встречались в Неаполе, потом в Сиракузах, вместе совершили длительную поездку по Сицилии, и лишь в момент расставания оба поняли, насколько крепки связавшие их чувства.

Поль, как и Элизабет, воспитывался в провинции и так же, как она, долго жил у преданной родственницы, старавшейся сделать все от нее зависящее, чтобы мальчик забыл о страшной трагедии, которую он пережил в детстве. Избавить Поля от тяжелых воспоминаний ей, разумеется, не удалось, но она с успехом продолжила дело, начатое его отцом, и благодаря ее воспитанию Поль вырос честным и трудолюбивым юношей. Он отличался широким кругозором, жаждой деятельности и интересом к окружающей жизни. Поль окончил Национальное училище искусств и ремесел, был призван на военную службу, по завершении которой уехал на два года в Германию, чтобы на месте изучить некоторые вопросы механики и организации промышленного производства, к которым проявлял большой интерес.

Поль был высок ростом и прекрасно сложен, черные волосы он зачесывал назад, а сочетание худого лица и волевого подбородка придавало ему мощный и энергичный вид.

После знакомства с Элизабет, Поль открыл для себя ранее неведомый ему мир сильных чувств. Оба они теперь пребывали в каком-то странном состоянии, похожем на опьянение с примесью сильного удивления. Любовь изменила их души, которые вдруг приобрели свободу и легкость, наполнились восторгом и радостью бытия, что для молодых людей, выросших в суровых условиях, было совершенно непривычно. По возвращении во Францию он попросил руки Элизабет у ее отца и получил согласие на брак.

За три дня до бракосочетания состоялось заключение брачного контракта, во время которого граф д’Андевиль сообщил, что к приданному дочери он добавляет замок Орнекен. Молодые люди приняли решение поселиться в замке, имея в виду, что Поль приобретет в промышленной зоне региона предприятие, которое сам и возглавит.

В четверг 30 июля в Шомоне состоялось их бракосочетание. Количество гостей было сведено к минимуму, потому что все ожидали начала войны, хотя граф д’Андевиль, располагавший самыми достоверными сведениями, утверждал, что о войне не может быть и речи. На свадебном обеде Поль познакомился с Бернаром д’Андевилем, братом Элизабет, которому недавно исполнилось семнадцать лет. Бернар учился в колледже, у него только что начались каникулы, и он очень понравился Полю своей энергией и открытостью. Было решено, что через несколько дней Бернар также приедет в Орнекен.

В час дня Элизабет и Поль сели в поезд и покинули Шомон. Крепко держа друг друга за руки, они направились к своему замку, где намеревались провести первые годы совместной жизни и обрести счастье и покой, к которым всегда стремятся ослепленные любовью молодожены.

В половине седьмого они подъехали к замку и обнаружили стоявшую на крыльце жену Жерома, Розали, полную даму с красными прожилками на щеках. Выглядела она весьма бодро и производила впечатление очень доброй женщины. Перед ужином супруги совершили короткую прогулку по саду, а затем пошли осматривать замок.

Элизабет не могла сдержать охватившего ее волнения. От прежней жизни у нее практически не сохранилось никаких воспоминаний, и, тем не менее, что-то все же напоминало ей о матери, которую она почти не знала и даже не помнила, как она выглядела. В этом месте мать прожила свои последние счастливые дни, и девушке казалось, что тень покойной продолжает шествовать по аллеям, что лужайки продолжают хранить знакомый с детства запах, что листья на деревьях колышутся на ветру и шепчут что-то такое, что ей уже доводилось слышать именно в этом месте, в те же часы, когда здесь звучал голос ее матери.

– Вы загрустили, Элизабет? – спросил Поль.

– Нет, мне не грустно, просто я взволнована. Ведь мы приехали в дом моей матери, она мечтала жить здесь, а теперь нас привела сюда та же самая мечта. И еще я чувствую какое-то беспокойство. Меня преследует ощущение, что я здесь чужая и нарушаю царящие в этом месте мир и покой. Нет, вы только подумайте! Ведь моя мать так давно живет в этом замке. Она здесь совсем одна. Отец отказывается приезжать сюда, и мне кажется, что, возможно, мы тоже не имеем права сюда являться, ведь мы совершенно безразличны ко всему, что не касается нас двоих.

Поль улыбнулся:

– Элизабет, друг мой дорогой, просто на вас навалилось тяжелое чувство, которое всегда приходится испытывать, приезжая в конце дня в незнакомое место.

– Даже не знаю, – ответила она. – Возможно, вы правы… Однако я не могу избавиться от неприятного чувства, которое мне совсем не свойственно. Пьер, вы верите в предчувствия?

– Нет, а вы?

– Ну и я тоже, – ответила она, смеясь, и подставила губы для поцелуя.

Их поразило, что в гостиных и комнатах замка сохранилась жилая атмосфера, словно хозяева вовсе не покидали этот дом. В свое время граф приказал, чтобы в замке все оставалось в неизменном виде, как при жизни Эрмины д’Андевиль. Все безделушки, вышивки, кружевные скатерти, миниатюры, прекрасные кресла XVIII века, фламандские гобелены, роскошная мебель, которую когда-то коллекционировал граф, все осталось на своих местах. Казалось, что вся эта очаровательная интимная обстановка была создана специально для них двоих.

После ужина молодожены опять вышли в сад и стали прогуливаться в томной тишине. С террасы открывался вид на долину. Над ней сгущались сумерки, сквозь которые пробивались одинокие огоньки. Мощные руины разрушенной главной башни глядели в небо, на котором угасал свет уходящего дня.

– Поль, – тихо проговорила Элизабет, – а вы обратили внимание, когда мы осматривали замок, на одну дверь, закрытую на большой висячий замок?

– Ту, что находится в середине главного коридора, рядом с вашей комнатой?

– Да. Там была спальня моей несчастной матери. Отец приказал, чтобы Жером закрыл спальню и смежную с ней комнату на висячий замок и отдал ему ключ. С тех пор туда никто не заходил, и все там осталось на своих местах, все, чем пользовалась моя мать, ее вышивки, книги и прочие вещи. А на стене, в простенке между двумя накрепко закрытыми окнами, висит ее портрет. Отец заказал его за год до смерти матери своему другу, очень известному художнику. Портрет написан в полный рост, и мне сказали, что мать на нем изображена очень похоже. Сбоку от портрета стоит ее скамейка для молитв. Сегодня утром отец отдал мне ключ от ее спальни, а я обещала ему преклонить колени на этой скамейке и помолиться перед портретом.

– Давайте зайдем туда, Элизабет.

Когда они поднимались по лестнице, ведущей на второй этаж, рука молодой женщины подрагивала в руке мужа. Все лампы в коридоре были зажжены. Они дошли до спальни и остановились.

Широкая и высокая дверь спальни была устроена в толстой стене, а расположенную над ней перекладину портала украшал позолоченный барельеф.

– Откройте, Поль, – сказала Элизабет. Голос ее дрожал.

Она протянула ему ключ. Он повернул ключ в замке и взялся за дверную ручку. Но внезапно она вцепилась в руку мужа.

– Поль, подождите секунду… Для меня это такое потрясение! Подумайте только, я впервые в жизни окажусь перед изображением моей матери… а вы будете рядом со мной… любимый мой… У меня такое чувство, словно я вновь становлюсь маленькой девочкой.

– Да, маленькой девочкой, – сказал он, прижимая ее к себе. – А еще вы становитесь взрослой женщиной…

В объятиях мужа Элизабет успокоилась и прошептала:

– Все, дорогой мой, заходим.

Он толкнул дверь, потом вернулся в коридор, снял со стены одну из ламп, зашел в комнату и поставил лампу на небольшой круглый столик.

Элизабет уже успела пересечь комнату и стояла перед портретом.

Лицо матери оставалось неосвещенным. Элизабет взяла лампу и направила свет на портрет.

– Поль, до чего она красива!

Он приблизился и взглянул на портрет. Элизабет почувствовала, что силы оставляют ее, и опустилась на колени. Поль, молча, стоял рядом с ней. Через некоторое время она взглянула на него и поразилась.

Он стоял совершенно неподвижно, бледный, с широко раскрытыми глазами. Казалось, что его посетило ужасающее видение.

– Поль! – воскликнула она, – что с вами происходит?

Поль, не отрывая взгляда от портрета графини Эрмины, стал пятиться к двери. Его качало, словно он был пьян. При этом он, не переставая, колотил руками по воздуху.

– Эта женщина… эта женщина… – бормотал он хриплым голосом.

– Поль! – закричала Элизабет, – что ты хочешь сказать?

– Эта женщина… Это та самая, что убила моего отца.