Читать книгу 813 - Морис Леблан, Морис Леблан, André de Maricourt - Страница 3

I

– Огюст, пригласите господина Ленормана.

Секретарь вышел и через несколько секунд вернулся с начальником Уголовной полиции.

В просторном кабинете министерства на площади Бово находились три человека: знаменитый Валангле, лидер радикальной партии на протяжении тридцати лет, ныне – председатель Совета и министр внутренних дел, генеральный прокурор Тестар и префект полиции Делом.

Префект полиции и генеральный прокурор не поднялись со стульев, на которых сидели во время долгого разговора, только что состоявшегося у них с председателем Совета, но сам Валангле встал и, пожав руку начальнику Уголовной полиции, обратился к нему самым радушным тоном:

– Я не сомневаюсь, дорогой Ленорман, что вы знаете причину, по которой я просил вас прийти?

– Дело Кессельбаха?

– Да.

Дело Кессельбаха! Нет человека, который не помнил бы не только трагическое дело Кессельбаха, сложный клубок которого я взялся распутать, но и малейшие перипетии той драмы, что взбудоражила нас всех за два года до войны. И нет никого, кто не помнит необычайного волнения, которое оно вызвало во Франции и за ее пределами. А между тем еще больше, чем это тройное убийство, совершенное при столь загадочных обстоятельствах, еще больше, чем отвратительная жестокость этой резни, больше всего население потрясло другое – неожиданное появление, можно сказать, воскресение Арсена Люпена.

Арсен Люпен! О нем не было ни слуху ни духу в течение четырех лет после его невероятного, ошеломляющего приключения с Полой иглой, с того дня, когда на глазах у Херлока Шолмса и Изидора Ботреле он исчез во тьме, унося на спине труп своей возлюбленной, а за ним последовала его старая кормилица Виктория.

С того дня Люпена считали мертвым. Такова была версия полиции, которая, не обнаружив следов своего противника, просто-напросто похоронила его.

Некоторые, однако, предполагали, что он спасся, приписывали ему мирное существование добропорядочного обывателя, который возделывает свой огород в окружении детей и супруги; другие же утверждали, будто, сломленный тяжким горем, устав от мирской суеты, он заперся в каком-нибудь монастыре траппистов.

И вот теперь он объявился снова! И возобновил свою беспощадную борьбу против общества! Арсен Люпен вновь становился Арсеном Люпеном, сумасбродом, приводящим в замешательство, отважным, гениальным Арсеном Люпеном.

Однако на сей раз поднялся крик ужаса. Арсен Люпен убил! И дикость, жестокость, беспощадный цинизм возможного злодеяния были таковы, что сразу легенда о симпатичном герое, при случае сентиментальном авантюристе-рыцаре уступила место новому представлению о бесчеловечном чудовище, кровавом и свирепом. Толпа возненавидела и устрашилась своего бывшего кумира с еще большей силой, нежели некогда восхищалась им за его легкое изящество и веселый располагающий нрав.

И тогда негодование этой испуганной толпы обернулось против полиции. Прежде все лишь смеялись. Прощали одураченного комиссара из-за той комичности, с какой он бывал одурачен. Но шутка затянулась, и теперь в порыве возмущения и ярости от властей требовали отчета за неслыханные преступления, которые те бессильны были предотвратить.

В газетах, на общественных собраниях, на улице, даже на трибуне палаты депутатов происходили такие взрывы гнева, что правительство всколыхнулось и всеми средствами старалось успокоить общественное возбуждение.

Валангле, председатель Совета, имел ярко выраженное пристрастие к полицейским расследованиям и нередко с удовольствием, вникая во все детали, следил за некоторыми делами вместе с начальником Уголовной полиции, качества и независимый характер которого высоко ценил. В свой кабинет он вызвал для беседы префекта и генерального прокурора, а потом и господина Ленормана.

– Да, дорогой Ленорман, речь идет о деле Кессельбаха. Но прежде чем говорить об этом, хочу привлечь ваше внимание к одному обстоятельству… обстоятельству, которое особенно беспокоит господина префекта полиции. Господин Делом, объясните, пожалуйста, господину Ленорману…

– О! Господин Ленорман прекрасно знает, о чем идет речь, – возразил префект тоном, который свидетельствовал о далеко не благожелательном отношении к подчиненному. – Мы говорили с ним об этом. Я выразил свое мнение по поводу его неподобающего поведения в «Палас-отеле». Все возмущены.

Господин Ленорман встал и достал из кармана бумагу, которую положил на стол.

– Что это? – спросил Валангле.

– Моя отставка, господин председатель.

Валангле так и вскинулся.

– Как! Ваша отставка? Из-за вполне безобидного замечания, которое сделал господин префект и которому, впрочем, он ни в коей мере не придает значения… Не так ли, Делом, никакого значения? А вы вдруг обиделись!.. Признайтесь, мой дорогой Ленорман, что у вас скверный характер. Ну будет, заберите этот клочок бумаги и поговорим серьезно.

Начальник Уголовной полиции снова сел, и Валангле, вынудив замолчать префекта, не скрывавшего своего недовольства, произнес:

– В двух словах, Ленорман, дело вот в чем: возвращение на сцену Люпена внушает нам беспокойство. Довольно долгое время этот негодяй насмехался над нами. Признаюсь, это было забавно, я, со своей стороны, первый над этим смеялся. Но теперь речь идет о преступлениях. Пока он смешил галерку, мы могли терпеть Арсена Люпена. Но если он убивает – нет.

– А от меня, господин председатель, чего вы требуете от меня?

– Чего мы требуем? О, все очень просто. Сначала арест… потом – его голову.

– Арест я могу обещать вам в ближайшем будущем. Но что касается его головы – нет.

– Как? Если его арестуют, это суд присяжных, неизбежный приговор… и смертная казнь.

– Нет.

– А почему нет?

– Потому что Люпен не убивал.

– Что? Вы с ума сошли, Ленорман. А трупы в «Палас-отеле» – может, это выдумка? Не было тройного убийства?

– Было, но совершил его не Люпен.

Начальник полиции произнес это весьма внушительно, с впечатляющим спокойствием и убежденностью.

Прокурор и префект запротестовали. Однако Валангле продолжал:

– Полагаю, Ленорман, для такого предположения у вас имеются серьезные мотивы?

– Это не предположение.

– Доказательства?

– Их два. Два доказательства морального характера, которые я сразу же изложил господину следователю, а газеты их подчеркнули. Прежде всего Люпен не убивает. И потом, зачем ему было убивать, раз цель его экспедиции – воровство – была достигнута, и ему нечего было опасаться связанного противника с кляпом во рту?

– Пусть так. Но факты?

– Факты ничего не стоят по сравнению со здравым смыслом и логикой, да к тому же и факты – на моей стороне. Что могло означать присутствие Люпена в комнате, где обнаружили портсигар? С другой стороны, черная одежда, которую нашли и которая наверняка принадлежала убийце, по размеру никак не соответствует Арсену Люпену.

– Значит, вы его знаете лично?

– Я – нет. Но Эдвард видел его, Гурель видел его, и человек, которого они видели – совсем не тот, кого видела горничная на служебной лестнице, когда тот тащил за руку Шапмана.

– Итак, ваш вывод?

– Вы хотите сказать «истина», господин председатель. Вот она или, по крайней мере, то, что я знаю об истине. Во вторник шестнадцатого апреля некий человек… Люпен… вторгся в комнату господина Кессельбаха около двух часов пополудни…

Взрыв смеха прервал господина Ленормана. Это смеялся префект полиции.

– Позвольте заметить вам, господин Ленорман, что вы с излишней поспешностью делаете уточнения. Доказано, что в тот день в три часа господин Кессельбах вошел в «Лионский кредит» и спустился в зал сейфов. Об этом свидетельствует его подпись в регистрационной книге.

Господин Ленорман почтительно дождался, пока его начальник договорит. Затем, не потрудившись прямо ответить на выпад, продолжил:

– Около двух часов пополудни Люпен с помощью сообщника, именуемого Марко, связал господина Кессельбаха, отобрал у него все имевшиеся при нем наличные деньги и вынудил назвать шифр его сейфа в «Лионском кредите». Как только секрет был раскрыт, Марко ушел. Он встретился со вторым сообщником, который, воспользовавшись некоторым сходством с господином Кессельбахом – сходством, которое, впрочем, он усилил в тот день, надев одежду, похожую на одежду господина Кессельбаха, и очки в золотой оправе, – вошел в банк, подделал подпись господина Кессельбаха, опустошил сейф и вернулся в сопровождении Марко. Тот сразу же позвонил Люпену. Тогда Люпен, удостоверившись, что господин Кессельбах не обманул его, ушел, поскольку цель его экспедиции была достигнута.

Валангле, казалось, колебался.

– Да… да… предположим… Но все-таки меня удивляет, что такой человек, как Люпен, серьезно рисковал из-за столь жалкой прибыли… нескольких банкнот и всего лишь предполагаемого содержимого сейфа.

– Люпен зарился на большее. Он хотел заполучить либо сафьяновый футляр, который находился в дорожной сумке, либо эбеновую шкатулку, хранившуюся в сейфе. Этой шкатулкой он завладел, поскольку прислал ее пустой. Следовательно, теперь он уверен, что ему открыт путь к разгадке знаменитого проекта, который задумал господин Кессельбах и о котором говорил своему секретарю незадолго до смерти.

– Что за проект?

– Я не знаю. Директор агентства Барбарё, которому он открылся, сказал мне, что господин Кессельбах разыскивал одного человека, похоже, опустившегося, по имени Пьер Ледюк. С какой целью он его искал? И каким образом Ледюк связан с его проектом? Этого я не могу сказать.

– Пусть так. – заключил Валангле. – Это что касается Люпена. Его роль закончилась. Господин Кессельбах был связан, обобран… но оставался жив!.. Что происходит до того момента, когда его нашли мертвым?

– Ничего на протяжении нескольких часов; ничего до наступления ночи. Но в течение ночи в апартамент кто-то вошел.

– Каким образом?

– Через комнату четыреста двадцать, одну из тех, что зарезервировал господин Кессельбах. Визитер, безусловно, обладал поддельным ключом.

– Но, – воскликнул префект полиции, – все двери, а их пять, между этой комнатой и апартаментом были заперты на задвижку!

– Оставался балкон.

– Балкон!

– Да, он один на весь этаж, который выходит на улицу Жюде.

– А перегородки?

– Ловкий человек может их преодолеть. Наш преодолел. Я обнаружил следы.

– Но все окна апартамента были закрыты, и после совершения преступления установили, что они таковыми и оставались.

– Кроме окна секретаря Шапмана, которое было лишь прикрыто, я сам в этом удостоверился.

На сей раз председатель Совета, казалось, немного дрогнул, настолько версия господина Ленормана выглядела логичной, точной и подкрепленной основательными фактами.

Он спросил со всевозрастающим интересом:

– Но с какой целью приходил этот человек?

– Я не знаю.

– Ах, вы не знаете…

– Нет, я и имени его не знаю.

– Но по какой причине он убил?

– Я не знаю. Единственное, что можно предположить, так это то, что у него не было намерения убивать, что он тоже пришел с намерением забрать документы, находившиеся в сафьяновом футляре и в шкатулке, а случайно оказавшись перед лицом беспомощного недруга, убил его.

Валангле прошептал:

– Такое возможно… да, строго говоря… А как, по-вашему, нашел он документы?

– Он не нашел шкатулку, поскольку ее там не было, зато обнаружил на дне дорожной сумки черный сафьяновый футляр. Таким образом, Люпен и… тот, другой, оба в одинаковом положении: о проекте господина Кессельбаха им известно одно и то же.

– То есть, – заметил председатель, – они будут сражаться.

– Вот именно. И борьба уже началась. Убийца, обнаружив визитную карточку Арсена Люпена, приколол ее к трупу. Все внешние признаки – против Арсена Люпена… Значит, Арсен Люпен и будет убийцей.

– В самом деле… в самом деле… – согласился Валангле. – Расчет не лишен основательности.

– И хитрость удалась бы, – продолжал господин Ленорман, – если бы по другой случайности, на этот раз неблагоприятной, то ли по пути туда, то ли обратно убийца не потерял в четыреста двадцатой комнате свой портсигар, и если бы слуга отеля, Гюстав Бёдо, не подобрал его. С тех пор, зная, что его обнаружили или вот-вот обнаружат…

– Откуда он это узнал?

– Откуда? Да от самого следователя Формери. Дознание велось при открытых дверях! Наверняка убийца скрывался среди присутствующих, служащих отеля или журналистов, когда следователь отправил Гюстава Бёдо в его мансарду за портсигаром. Бёдо поднялся. Убийца последовал за ним и нанес удар. Вторая жертва.

Никто больше не возражал. Драма восстанавливалась, поразительная в своей правдивости и вероятной точности.

– А третья жертва? – спросил Валангле.

– Эта сама подставила себя под удар. Бёдо не возвращался, и Шапман, которому не терпелось самому взглянуть на портсигар, пошел вместе с управляющим отеля. Застигнутый убийцей, он позволил увлечь себя, тот отвел его в одну из комнат и тоже убил.

– А почему Шапман дал увлечь себя этому человеку, хотя знал, что это убийца господина Кессельбаха и Гюстава Бёдо?

– Я этого не знаю, как не знаю и того, в какой комнате было совершено преступление, так же как не догадываюсь о поистине чудодейственном способе, каким виновному удалось скрыться.

– Говорили о каких-то двух синих этикетках, – заметил господин Валангле.

– Да, одна найдена на шкатулке, которую прислал Люпен, другую нашел я, наверняка она выпала из сафьянового футляра, который украл убийца.

– И что?

– Ничего, по-моему, они ничего не означают. Что действительно имеет какое-то значение, так это цифра 813, которую господин Кессельбах написал на каждой из них: его почерк установили.

– А что такое 813?

– Тайна.

– И что?

– Ничего, я снова вынужден вам ответить, что ничего об этом не знаю.

– У вас нет подозрений?

– Никаких. Два моих человека проживают в одной из комнат «Палас-отеля» на этаже, где нашли труп Шапмана. С их помощью я слежу за всеми людьми в отеле. Виновный не входит в число тех, кто уже уехал.

– Никто не звонил во время убийства?

– Да, из города кто-то звонил майору Парбери, одному из четырех человек, проживавших на втором этаже.

– И этот майор?

– Мои люди следят за ним. До сих пор против него ничего нет.

– И в каком направлении вы собираетесь искать?

– О! Направление вполне определенное. На мой взгляд, убийца принадлежит к числу друзей или знакомых семейства Кессельбах. Он знал их маршрут, знал их привычки, знал причину, по которой господин Кессельбах находится в Париже, и, по крайней мере, он подозревал о важности его намерений.

– Стало быть, это не профессиональный преступник?

– Нет! Нет! Тысячу раз нет. Преступление было совершено с неслыханной ловкостью и смелостью, но оно было продиктовано обстоятельствами. Повторяю, искать надо в окружении господина и госпожи Кессельбах. И доказательство этому – то, что убийца господина Кессельбаха убил Гюстава Бёдо только потому, что в руках у того был портсигар, а Шапмана – потому, что секретарь знал о его существовании. Вспомните волнение Шапмана: услышав одно лишь описание портсигара, секретарь что-то заподозрил. Если бы он увидел портсигар, мы бы поняли, в чем дело. В этом неизвестный не ошибся: он устранил Шапмана. И теперь мы ничего не знаем, кроме инициалов Л и М.

Подумав, Ленорман добавил:

– Еще одно доказательство, которое является ответом на один из ваших вопросов, господин председатель. Неужели вы думаете, что Шапман пошел бы за тем человеком по коридорам и лестницам отеля, если бы не знал его раньше?

Факты накапливались. Истина – или, по крайней мере, вероятная истина – обозначилась. Многие обстоятельства, возможно, самые любопытные, оставались неясными. Но какое озарение! Даже при незнании мотивов, подготовивших их, цепочка поступков, совершенных в то трагическое утро, вдруг стала очевидной.

Наступило молчание. Каждый размышлял, раздумывал в поисках аргументов, возражений. Наконец, Валангле воскликнул:

– Дорогой Ленорман, все это прекрасно… Вы меня убедили… Но по сути мы ведь никуда не продвинулись.

– Как это?

– Ну да. Цель нашего собрания вовсе не в том, чтобы раскрыть часть загадки, которую рано или поздно вы, я не сомневаюсь, раскроете полностью, но по возможности удовлетворить требования общественности. Поэтому, действительно ли Люпен убийца или нет, двое было преступников или трое, либо вообще один, все это не дает нам ни имени виновного, ни его ареста. И у общества по-прежнему сохраняется катастрофическое впечатление, что правосудие бессильно.

– Что же я могу сделать?

– Как что? Дайте обществу удовлетворение, коего оно требует.

– Но мне кажется, что этих объяснений уже достаточно…

– Слова! А общество желает действий. Его успокоит единственная вещь: какой-нибудь арест.

– Черт! Черт! Не можем же мы все-таки арестовать первого встречного.

– Это было бы лучше, чем не арестовывать никого, – со смехом заметил Валангле. – Послушайте, поищите получше… Вы уверены в Эдварде, слуге Кессельбаха?

– Абсолютно уверен… И потом, нет, господин председатель, это было бы опасно, смешно… И я уверен, что сам господин генеральный прокурор… Есть только два человека, которых мы имеем право арестовать – убийца, которого я не знаю, и Арсен Люпен.

– Ну и?..

– Арсена Люпена не арестуешь… Или, по крайней мере, нужно время, определенные меры, которые у меня еще не было времени предпринять, поскольку я считал Люпена остепенившимся… или мертвым.

Валангле топнул ногой с нетерпением человека, который любит, чтобы его желания приводились в исполнение немедленно.

– Однако… однако… дорогой Ленорман, это необходимо! Необходимо и для вас тоже. Вы ведь знаете, что у вас есть могущественные враги… и что если бы не я… Наконец недопустимо, чтобы вы, Ленорман, уклонялись таким образом… А сообщники, что вы о них скажете? Ведь существует не только Люпен… Есть Марко… И еще тот плут, который сыграл роль господина Кессельбаха, чтобы спуститься в подвалы «Лионского кредита».

– Этого последнего вам будет достаточно, господин председатель?

– Достаточно ли мне его будет! Черт побери, я вам доверяю.

– Ну что ж, дайте мне неделю.

– Неделю! Но это не вопрос дней, дорогой Ленорман, это вопрос часов.

– Сколько же вы их мне отпустите, господин председатель?

Достав свои часы, Валангле усмехнулся:

– Я даю вам десять минут, дорогой Ленорман.

Начальник Уголовной полиции достал свои часы и четко, размеренно произнес:

– Четыре минуты лишние, господин председатель.

II

Валангле ошеломленно взглянул на него.

– Четыре лишние? Что вы хотите этим сказать?

– Я говорю, господин председатель, что десяти минут, которые вы мне отпускаете, не понадобится. Мне нужно шесть и ни минутой больше.

– Вот как! Но, Ленорман… шутить, пожалуй, не ко времени…

Начальник Уголовной полиции подошел к окну и подал знак двум мужчинам, преспокойно прогуливавшимся в почетном дворе министерства, потом, вернувшись, сказал:

– Господин генеральный прокурор, соблаговолите подписать ордер на арест человека по имени Дэлерон, Огюст-Максимен-Филипп, возраст сорок семь лет. Профессию не указывайте.

Он открыл входную дверь.

– Ты можешь войти, Гурель… ты тоже, Дьёзи.

Гурель вошел в сопровождении инспектора Дьёзи.

– У тебя есть наручники, Гурель?

– Да, шеф.

Господин Ленорман подошел к Валангле.

– Господин председатель, все готово. Однако я самым серьезным образом настаиваю, чтобы вы отказались от этого ареста. Он нарушает все мои планы, он может сорвать их и ради пользы, в общем-то ничтожной, может все испортить.

– Господин Ленорман, хочу вам заметить, что у вас осталось всего сорок восемь секунд.

Едва сдержав раздражение, начальник полиции, опираясь на свою трость, прошелся по комнате и с сердитым видом сел, словно решившись молчать, но потом, смирившись, сказал:

– Господин председатель, первый человек, который войдет в этот кабинет, будет тем, чьего ареста вы пожелали… против моей воли, хочу уточнить это.

– Всего пятнадцать секунд, Ленорман.

– Гурель… Дьёзи… Первый человек, не так ли? Господин генеральный прокурор, вы поставили свою подпись?

– Десять секунд, Ленорман.

– Господин председатель, соблаговолите позвонить.

Валангле позвонил.

На пороге появился секретарь, застыв в ожидании.

Валангле повернулся к начальнику полиции.

– Ну что, Ленорман, ждем ваших указаний… Кого должны привести?

– Никого.

– Но тот мошенник, которого вы обещали нам арестовать? Прошло гораздо больше шести минут.

– Да, но мошенник здесь.

– Как? Я не понимаю, никто не входил.

– Напротив.

– Ах! Ну… Но… позвольте… Ленорман, вы насмехаетесь надо мной… Повторяю, никто не входил.

– Нас было четверо в этом кабинете, господин председатель, теперь нас пятеро. Следовательно, кто-то все-таки вошел.

Валангле подскочил.

– Как? Это безумие!.. Что вы хотите сказать?..

Двое полицейских проскользнули, встав между дверью и секретарем.

Господин Ленорман подошел к секретарю, положил ему руку на плечо и громко произнес:

– Именем закона, Дэлерон, Огюст-Максимен-Филипп, руководитель секретариата в канцелярии Совета, вы арестованы.

Валангле расхохотался:

– А-а, ну и шутник!.. Хороша шутка… Славный Ленорман, у него их много! Браво, Ленорман, давно я так не смеялся…

– Господин генеральный прокурор, не забудьте указать в ордере профессию господина Дэлерона, хорошо? Руководитель секретариата в канцелярии Совета…

– Ну конечно… конечно… Руководитель секретариата… в канцелярии Совета… – держась за бока, повторял Валангле. – Ах, у славного Ленормана бывают гениальные находки… Общество требовало ареста… И вот, пожалуйста, он ему швыряет в лицо, и кого? Руководителя моего секретариата… Огюста… образцового служителя… И правда, Ленорман, я знал за вами некоторую склонность к сумасбродству, но не до такой степени, мой дорогой! Какая дерзость!

С самого начала сцены Огюст не шелохнулся и, казалось, не понимал, что происходит вокруг. Его славное лицо верного и преданного подчиненного выглядело оторопевшим. Он по очереди переводил взгляд на своих собеседников, с видимым усилием стараясь уловить смысл того, что они говорят.

Господин Ленорман шепнул несколько слов Гурелю, и тот вышел. После чего, подойдя к Огюсту, начальник полиции отчетливо произнес:

– Ничего не поделаешь. Ты попался. Когда партия проиграна, лучше уж раскрыть свои карты. Что ты делал во вторник?

– Я? Ничего. Я был здесь.

– Лжешь. У тебя был выходной. Ты куда-то ходил.

– Действительно… Я припоминаю… Приезжал один приятель из провинции… Мы гуляли в Булонском лесу.

– Приятеля звали Марко. И вы прогулялись в подвалы «Лионского кредита».

– Я! Что за идея!.. Марко? Я не знаю никого с таким именем.

– А это, это ты знаешь? – воскликнул начальник полиции, сунув ему под нос очки с золотыми дужками.

– Да нет… нет… я не ношу очки.

– Нет, носишь, когда идешь в «Лионский кредит» и выдаешь себя за господина Кессельбаха. Эти очки находились в комнате, которую ты снимаешь под именем господина Жерома в доме номер пять по улице Колизей.

– Я, комнату? Я ночую в министерстве.

– Но там ты переодеваешься, чтобы играть разные роли в банде Люпена.

Тот провел рукой по лбу, покрывшемуся потом. Он был бледен, как мертвец.

– Я не понимаю… Вы говорите вещи… такие вещи… – пробормотал он.

– Нужно сказать так, чтобы ты лучше понял? Смотри, вот что нашли среди обрывков бумаг, которые ты бросаешь в корзину под твоим столом прямо здесь, в приемной.

И господин Ленорман расправил листок бланка министерства, на котором в разных местах можно было прочесть написанное неуверенным почерком имя: Рудольф Кессельбах.

– Ну, что ты скажешь на это, бравый служака? Упражнения в подделке подписи господина Кессельбаха, разве это не доказательство?

Удар кулаком прямо в грудь заставил господина Ленормана пошатнуться. Одним прыжком оказавшись у открытого окна, Огюст перемахнул через подоконник и спрыгнул во двор.

– Черт побери! – воскликнул Валангле. – Ах, бандит!

Он позвонил, бросился к окну, хотел позвать на помощь. Господин Ленорман обратился к нему с величайшим спокойствием:

– Не волнуйтесь, господин председатель…

– Но эта каналья Огюст…

– Секунду, прошу вас… Я предвидел подобную развязку… я даже рассчитывал на нее… Лучшего признания и быть не может.

Успокоенный таким хладнокровием, Валангле снова сел на свое место. Через минуту появился Гурель, держа за шиворот господина Дэлерона, Огюста-Максимена-Филиппа, именуемого Жеромом, руководителя секретариата в канцелярии Совета.

– Давай, Гурель, – сказал господин Ленорман, как говорят «Апорт!» славному охотничьему псу, который возвращается с дичью в зубах… – Он не сопротивлялся?

– Слегка укусил, но я крепко держал, – отвечал инспектор, продемонстрировав свою огромную, узловатую руку.

– Хорошо, Гурель. А теперь доставь-ка этого парня в каком-нибудь фиакре в тюремную камеру. Не прощаюсь, господин Жером.

Валангле радовался от души. Он со смехом потирал руки. Мысль о том, что руководитель секретариата был одним из сообщников Люпена, казалась ему прелестным и на редкость смешным приключением.

– Браво, мой дорогой Ленорман, все это восхитительно, но как, однако, вам это удалось?

– О! Наипростейшим образом. Я знал, что господин Кессельбах обращался в агентство Барбарё и что Люпен явился к нему вроде бы от лица этого агентства. Я поискал в этом направлении и обнаружил, что нескромность, проявленная в ущерб господину Кессельбаху и Барбарё, могла быть совершена лишь в пользу так называемого Жерома, приятеля одного из служащих агентства. Если бы вы не приказали мне ускорить события, я проследил бы за секретарем и вышел бы на Марко, а потом и на Люпена.

– Вы добьетесь своего, Ленорман. И нам предстоит присутствовать на самом захватывающем спектакле в мире – борьбе между Люпеном и вами. Я ставлю на вас.

На следующее утро газеты опубликовали такое письмо:

«Открытое письмо г-ну Ленорману, начальнику Уголовной полиции.

Мои поздравления, милостивый государь и друг, по поводу ареста секретаря Жерома. Это была отличная работа, хорошо проделанная и достойная вас.

Горячо поздравляю вас с тем искусным способом, каким вам удалось доказать председателю Совета, что я не был убийцей господина Кессельбаха. Ваше доказательство было ясным, логичным, неопровержимым и, что еще важнее, достоверным. Как вам известно, я не убиваю. Спасибо, что установили это и в данном случае. Уважение моих современников и ваше, милостивый государь и друг, мне необходимо.

Взамен позвольте мне содействовать вам в преследовании чудовищного убийцы и оказать помощь в деле Кессельбаха. Дело очень интересное, поверьте мне, настолько интересное и достойное моего внимания, что я покидаю убежище, в котором в течение четырех лет проживал в окружении моих книг и моего славного пса Шерлока – я объявляю сбор всех своих товарищей и снова бросаюсь в схватку.

Как непредсказуемы жизненные повороты! Подумать только, я ваш коллега. Будьте уверены, милостивый государь и друг, что я рад этому и по достоинству ценю такую милость судьбы.

Арсен Люпен.

Постскриптум: Еще одно слово, которое, я не сомневаюсь, заслужит ваше одобрение. Не подобает, чтобы джентльмен, который обладал славной привилегией сражаться под моими знаменами, прозябал на сырой соломе ваших тюрем, поэтому считаю своим долгом честно предупредить вас, что через пять недель, в пятницу 31 мая, я освобожу господина Жерома, определенного мной на должность руководителя секретариата в канцелярии Совета. Не забудьте дату: пятница, 31 мая. – А. Л.»