Читать книгу Цветы полуночи: Фаворитка мятежного герцога (Версия 16+) - Морвейн Ветер - Страница 2

Анна сидела в парке, глядя на берег пруда, и потягивала чай из нового сервиза, привезённого накануне из далёкой восточной империи и подаренного ей королём. Подаренного, чтобы загладить вину, как понимала это Анна. Потому как монарх уезжал со своей новой супругой на южное побережье, чтобы в сравнительном тепле любоваться красотами природы – и размножаться. Будто бы Генрих в самом деле верил, что может обзавестись наследником.

Анна не ревновала. Ну, разве что, чуть-чуть. В отличие от монарха она не могла позволить себе ни женщин, ни мужчин – вообще ничего, что заставило бы Генриха усомниться в своей исключительности. Она выучила этот урок хорошо после того, как Генрих обвинил в колдовстве несчастного цветочника, которому вздумалось подарить Анне тюльпан.

Теперь, по крайней мере, Анна точно знала, как ей избавиться от нежелательного человека – достаточно было бы оказать ему совсем небольшое внимание – и тот был бы обречён.

Анна не знала, радует ли её такая власть. Она сама видела, как загораются глаза короля, когда тот смотрит на неё. Генрих становился безумным, и поначалу это безумие пугало – но затем Анна привыкла, стала видеть в нём своеобразный комплимент самой себе.

Она знала простые правила, позволявшие управлять королём, и не нарушала их без надобности, потому была полностью уверена в том, что судьба её сложится просто прекрасно. До тех пор, пока во дворце не заговорили о Лукреции.

Но ни Лукреция, ни король не занимали её мысли в послеполуденный час, когда она сидела в одиночестве на берегу пруда.

Так же, как и неделю назад, Анна думала о брате короля, которого видела единственный раз в жизни, но запомнила так отчётливо, будто тот выражал ей почтение каждое утро.

Анна догадывалась, что это внезапное и бесперспективное любопытство не доведёт её до добра, но была уверена, что расплачиваться придётся Виктору, но никак не ей самой.

И потому, когда из тени шпалерника появилась смутная тень в плаще с гербом герцогства Корнуольского, она не чувствовала беспокойства – только смутное удовлетворение от того, что её мысли обретают плоть.

– Ваша светлость, – появившийся юноша глубоко поклонился.

Анна внимательно рассматривала его, и не думая отвечать на приветствие.

У Мишель – а это была она – были рыжие волосы, достигавшие плеч, которые никому не позволили бы догадаться о её знатном происхождении. Как и сама Анна, она не носила парика, и так же, как Анна, обладала бледно-голубыми, свойственными коренным жителям Кариона глазами. Она была так же невысока ростом, но держалась гордо, и чем больше Анна находила в ней сходства с собой, тем большую неприязнь испытывала к незнакомцу.

– Я не принимаю после трёх, – сказала баронесса сухо. Это было правдой. Анну часто тревожили с вопросами, которые следовало задать самому королю, но которые Генрих вряд ли стал бы выслушивать от чужих людей. Анна считала разумным уделять часть дня общению с этими людьми, не испытывавшими ни грана симпатии к ней лично, но изо всех сил старавшимися изобразить его на своих алчных лицах. И всё же после трёх она не принимала, потому как общение с несимпатичными ей людьми после обеда плохо сказывалось на её пищеварении.

– Как жаль, миледи… Мой герцог рассчитывал, что вы сделаете для него исключение.

– Герцог Корнуольский? – Анна прищурилась. – Вот уж не думала, что у него могут быть ко мне дела. Не так давно мне показалось, что он предпочитает решать свои проблемы лично с монархом.

– Мой герцог предпочитает решать свои проблемы без участия монарха. А вот с вами он бы их с радостью обсудил.

Анна поднесла к губам чашку, с удовольствием наблюдая, как гость дёргается и с опаской поглядывает на аллею, откуда, как оба они понимали, за Анной наблюдали люди короля.

– Что же это могут быть за проблемы, ради которых ваш герцог позволил себе рискнуть своим и моим здоровьем?

Мишель рывком вытащила из-за пояса письмо в конверте, запечатанном незнакомой печатью. Рассмотрев и запомнив красовавшийся на ней знак – орла, с открытым в крике клювом – она сломала печать и пробежалась глазами по письму. Виктор, герцог Корнуольский, приглашал Анну на торжество в честь окончания зимы.

Подняла брови и посмотрела на Мишель.

– Вы в своём уме?

– Ваши предположения оскорбительны, – Мишель, впрочем, ничуть не оскорбилась и даже усмехнулась в ответ.

– Как по вашим представлениям я отлучусь из дворца на три дня? Если ваш герцог хочет поговорить со мной, пусть соизволит явиться сам.

– Мой герцог полагает, что куда безопаснее для вас обоих встретиться у него. Уверен, вы и сами это понимаете.

Анна фыркнула.

– Вы говорите и ведёте себя так, будто это у меня есть проблемы, требующие участия в моей жизни Виктора. Но пока что всё наоборот. И если он хочет увидеться со мной, ему придётся прийти самому – и тогда, когда я буду готова его принять.

– Баронесса, вы не совсем понимаете, о ком идёт речь. Мой герцог встречается с теми, с кем пожелает, и тогда, когда пожелает он.

– Я рада за него. Пусть продолжает с ними встречаться. А мой распорядок подобных встреч не предусматривает. Шей, будь добра, убери, – кликнула она служанку, уже вставая, и миловидная девушка в зелёном платье принялась собирать посуду на большой серебряный поднос.

– Баронесса, вы ведёте себя опрометчиво, – сообщила Мишель, но Анне вдруг стало весело при виде её полного злости взгляда.

– Вы последний, кому я позволю оценивать моё поведение, – сообщила она и, одёрнув манжеты, двинулась в сторону дворца.

***

Прошло не более часа, как Анна пожалела о сказанном. Перед внутренним взором её снова стояло лицо Виктора – высокие бледные скулы, орлиный нос, волны чёрных волос на плечах и глаза – такие же чёрные, как у короля, но куда более живые.

Тщетно мерила она шагами из конца в конец свой кабинет, понимая, что упустила возможность увидеть Виктора ещё раз. Возможность, которая, быть может, больше уже не представится.

Едва солнце опустилось за горизонт, в покои Анны постучали, и на пороге показался Оливер – секретарь Анны. Это был мужчина слегка за шестьдесят, в котором король был уверен как в себе самом, но которого, тем не менее, Анна знала куда дольше монарха. Оливер был учителем Анны с тех пор, как той исполнилось три года, и родители решили, что девочка может сидеть на лошади. Он был с Анной, когда Генрих забирал её из отцовской усадьбы, и как же была удивлена Анна спустя всего лишь полгода своей жизни во дворце, когда получила согласие на присутствие при ней старика Оливера.

Анна не любила вспоминать тот год. Её тогда не радовали ни богатое убранство комнат, ни почтительность и обилие слуг. Она не хотела уезжать из отцовского дома и не могла понять, как вышло так, что родители отдали её королю. Анна поняла своё положение при короле почти сразу. Тогда она ещё не пробовала любви с мужчиной, а Генрих не был ни чуток, ни заботлив. Анне казалось, что король мстит ей за что-то, – но за что, она понять не могла. И тогда, в первую ночь – и во все последующие ночи того года она не могла дождаться, когда монарх оставит её в одиночестве на скомканной постели, чтобы Анна могла свернуться калачиком и плакать до самого утра.

Анна не общалась ни с придворными, ни со слугами. Первые презирали её, вторых презирала она сама. Генрих окружил её женщинами, которые обучали её этикету и женским хитростям, но сама девочка сгорала от стыда, выслушивая их уроки, и с трудом могла понять, почему должна следовать им.

Все преимущества своего положения она поняла много позже. Даже теперь, спустя восемь лет, придворные её презирали – но теперь её ещё и боялись. Она перестала искать их любви, как искала её в самом начале – Анна поняла, здесь никто не способен любить. И, чтобы выжить, ей следовало научиться быть такой, как они. Теперь, вспоминая своё детство, Анна понимала, что и тогда не знала, что такое любовь – ведь разве можно назвать любовью то чувство, которое испытывают родители, отдавая дочь в руки чужого мужчины? У неё не было ни братьев, ни сестёр кроме одной, родившейся двумя годами раньше её самой и умершей в младенчестве, так что и братской любви она не знала. Только одиночество было её спутником с самого рождения и до тех пор, когда Генрих привёл в дом третью супругу и покинул свою молодую любовницу, чтобы заняться продолжением рода. Но если в ком-то Анна и могла заподозрить пусть не любовь, но хотя бы преданность – это был Оливер, нашедший её так далеко от родительского дома и помогший не заблудиться совсем в океане злословия и лжи.

– Есть новости? – спросила Анна, наблюдая, как Оливер пересекает порог и сгибается в поклоне.

– Почти никаких, миледи, – старик с трудом разогнулся и, пройдя через всю комнату, опустил на стол перед Анной стопку донесений.

В отличие от письма, поданного Мишель, эти Анна прочитала внимательно, вдумываясь в каждую строчку.

– Твои люди в Уэльсе… Почему нет писем от них?

Оливер задумчиво причмокнул губами.

– Я думал об этом. Хармон молчит уже три дня. Но бить тревогу слишком рано. Вы думаете, его могли обнаружить?

– Я думаю, он мог что-то найти… – Анна отложила бумаги на стол. – Если бы я сама могла поехать в Уэльс…

– Нет смысла мечтать о невозможном, Анна.

Оливер посмотрел на девушку тем взглядом, которым старики обычно смотрят на молодёжь. Анна поморщилась, но ничего не сказала.

– Постарайся выяснить, что с ним случилось. Впрочем, ты сам всё знаешь.

Оливер кивнул.

– Это всё? – закончила Анна.

Оливер не двинулся с места, и Анна поняла, что тот колеблется. Она уже собиралась поторопить секретаря, когда тот, наконец, заговорил сам.

– Миледи, это только слухи… Но поговаривают, Фергюс Бри, граф Йоркширский, знал вашу мать много лет назад.

– Знал? – Анна подняла брови. – Знакомства недостаточно, чтобы обвинять человека в заговоре.

– Всё верно, миледи. Их знакомство было недолгим, я сам это помню. Злые языки приписывают им близкие отношения, но я говорю вам абсолютно точно – это невозможно. Однако Фергюс действительно останавливался в доме ваших родителей незадолго до смерти вашей сестры.

– Фергюс Бри, – Анна встала из-за стола и прошлась по комнате, – боюсь, граф не из тех, кто появляется при дворе.

– Всё верно, миледи. Граф Йоркширский предпочитает общество герцога Корнуольского.

Анна резко развернулась и посмотрела на секретаря в упор.

– Почему ты не говорил мне о нём раньше?

Оливер медлил.

– Мне всегда казалось, миледи, что ваше знакомство с герцогом Корнуольским может иметь печальные последствия.

– А теперь?

– А теперь оно произошло. И мне остаётся только свести эти последствия к минимуму.

***

Оливер ушёл, а Анна долго ещё сидела, размышляя обо всём случившемся – о приглашении герцога и о последних словах, сказанных Оливером. Она отлично понимала, что старик, скорее всего, не желает ей зла, но то, что Оливер мог утаить что-либо от неё, ставило доверие к нему под удар.

Анна не глядя повернула ключ и достала из верхнего ящика стола испачканный кровью листок с обгоревшим краем. Письмо было адресовано не ей. Анна нашла его обрывок случайно, в камине в спальне короля. От письма уже осталось не больше половины, и текст разобрать Анне не удавалось, как она ни старалась. Всё, что она могла рассмотреть, была подпись: Жанетт Бомон.

Анна знала всех своих родственников вплоть до восьмого колена, всех Бомонов, которые были живы и всех, кто умер в последние тридцать лет – и среди них был только одна Жанетт Бомон, её сестра.

С тех пор, как Анна увидела подпись, письмо не давало ей покоя. Она думала о том, что где-то там, на холмах и лесах Кариона может скрываться последний близкий ей человек – Жанетт. Такая же одинокая, лишённая семьи, крова и любви. И хотя надежда была так мала, а шанс, что неведомая Жанетт Бомон – самозванка, так велик, – тайна, заставившая короля сжечь письмо, подписанное столь знакомым именем, заставляла теперь Анну рассылать шпионов во все концы королевства в поисках хотя бы тени той, кто написала это письмо.

В очередной раз Анна попыталась расшифровать обрывки строк, почерневших от пламени. Она могла заниматься этим часами, за каждым фрагментом стёршегося слова угадывая или выдумывая судьбу Жанетт, которая, быть может, вовсе и не была одинока, а, напротив, была счастлива – так, как не могла быть счастлива её сестра. И всё же в эту ночь Анне не довелось разобрать ничего, потому что едва она взялась за своё бессмысленное занятие, как услышала за окном короткий стук.

Анна замерла, не уверенная в собственном слухе, но стук повторился.

Анна торопливо спрятала письмо и повернулась к окну. Разглядеть что-либо в темноте ночного парка было невозможно, и Анна, поколебавшись, подошла к проёму и распахнула раму.

Она опешила на мгновение, увидев прямо перед собой чёрные глаза, горячие, как огонь в камине.

– Вы заставили меня проделать долгий путь, баронесса, – сообщил Виктор, пожирая её этими чёрными глазами, – надеюсь, я об этом не пожалею.