Читать книгу Тюрки и мир. Сокровенная история - Мурад Аджи - Страница 7

При Константине, когда греки в охватившем их религиозном угаре жгли античные рукописи, крушили древние храмы, лишая себя прошлого, в Западной империи еще не знали Бога Небесного, не молились Ему, до 380 года официальный Рим признавал лишь Юпитера, Юнону, Меркурия и других своих богов. Хотя формально там провозгласили свободу вероисповедания, но иную веру не поощряли и за инакомыслие преследовали.

Конечно, в том был расчет, своя политика, ведь Рим, ненавидя кипчаков, жил с мечтой о реванше, о духовном союзе с обидчиком даже не помышлял. Обиды душили его. Он видел, как угрожающе возвышалась Восточная империя, становясь ему конкурентом, видел, как обновлялось Средиземноморье и весь остальной мир, и в ответ крепил мощь своей армии, готовясь к грядущим событиям. Он хотел остановить колесо истории.

При императоре Валентиниане римская армия полностью пришла в себя после того неожиданного и страшного поражения 312 года, она возродилась, вздохнула, стала сильной как никогда.

Этот император – личность таинственная. Кто он? Как оказался на троне? Известно мало. Едва ли не все современники отмечали его необычную для римлянина внешность: белокурый, синеглазый, «со взглядом косым и жестким». К себе в армию переманивал наемников из Византии, свободно общался с ними. Как? Это и непонятно. Возможно, знал тюркский язык, возможно, в его жилах текла кровь кипчака.

Все вполне могло быть, факты дают повод для подобных мыслей. Родителей же он не выбирал.

А отец его был родом с Востока, «принадлежал к племени алеманнов», пришел в Рим наемником и дослужился до крупного военачальника. Однако их родословная плохо воспринимается без этого важного уточнения: «алеманны» – название тюркского улуса (племени); улус оставил о себе память еще в «персидские» времена. Он арийского семени! Проявился на Среднем Востоке задолго до новой эры, заселив одну из областей, самую удаленную от Алтая, названной потом его именем – Германия. (На тюркском языке названия Германия и Алемания синонимы.)

Важно подчеркнуть и то, что император изумлял римлян «неримским» поведением, его поступки шокировали знать, но ему прощали все. Даже недопустимое. Например, ради возрождения армии он провел жесткие реформы, выгодные «варварам» и низшему сословию. Такого в Риме еще не бывало. И это безропотно стерпели. Впрочем, он не скрывал своего отвращения к римской аристократии, с трудом терпел ее серое, бесцветное общество.

Современников поражала набожность и одухотворенность, определявшая поступки этого человека. Его редкая воспитанность. В Риме он слыл посланцем другого мира.

Однажды депутация римлян попросила его созвать собор, чтобы разрешить один важный богословский спор, связанный с христианством; ответ удивил многих: «Не будет правильным, если я, мирянин, стану вмешиваться в такие вопросы. Это дело священнослужителей, и они, если захотят, могут встретиться по своему согласию». Поступок типичный для тюрка, но никак не для властолюбивого римлянина.

Светский человек в тюркском обществе не мог вмешиваться в дела духовенства. Ни под каким предлогом. Духовные лица, их мнения считались мерилом справедливости, эталоном правильности, они и только они определяли, что верно, а что – нет.

Лишь армия и государство занимали императора Валентиниана, там он чувствовал себя полным хозяином, там не давал спуска никому. Однако и здесь ни одного важного решения без одобрения духовенства не принимал… Тоже тюркская традиция.

Наиболее серьезное испытание белокурому правителю Рима выпало в 374 году, тогда очередная волна Великого переселения народов коснулась Центральной Европы: в Западную империю вошли разведчики Алтая, десяток-другой всадников. Им приглянулись земли нынешней Венгрии, Сербии и Австрии, и они позвали сюда орду. Заметим, земли те, почти незаселенные, считались восточным форпостом Империи и назывались Паннония.

Стараниями западных политиков тюркскому слову орда приписано некое обиходное значение – многочисленное, неорганизованное скопище людей. Толпа. Что совершенно неверно. На самом деле «орда» означала военно-административную организацию, со структурой и строгой управленческой дисциплиной. Позже так называли ставку правителя или военачальника.

Здесь требуется пояснение: фраза «вошли разведчики Алтая» не означает, вошли первыми. Алтайцы знали сюда дорогу и прежде, тому подтверждение – родословная императора Валентиниана. Оказывается, существовал Нефритовый путь, он издревле вел с Алтая в Европу, это подтверждают археологические находки, не оставляющие сомнений у серьезных исследователей. В IV же веке речь шла о разведчиках Великого переселения народов, когда число людей, покинувших Алтай, многократно возросло, и обеспокоенные римляне заговорили о нашествии.

Тревогой с тех пор жил Запад.

Конечно, смириться с массовым вторжением на свои, пусть и незаселенные, земли Рим не мог. Но не за те бросовые территории готовился он воевать, была задета честь. Воинственно настроенных римлян возмутила бесцеремонность пришельцев, они были шокированы ею. Их пыл не остановило даже землетрясение, случившееся на втором году царствования Валентиниана. Море тогда вышло из берегов, выбрасывая лодки и корабли на крыши домов, то был верный знак беды. Но его не приняли во внимание, уж очень хотелось победить.

Однако победоносной войны в 374 году не получилось: в первом же бою римское войско было опрокинуто. Ему дали уйти. Тюрки, желая мира, не уничтожали неприятеля. Им важно было утвердиться, объявить серьезность намерений. Земли, не занятые никем, они посчитали за свои земли. Поэтому война для них носила справедливый характер. Буквально было произнесено следующее: «Война нужна для того, чтобы добиться мира». Эта фраза из кодекса чести «варваров», ее произносили все тюркские полководцы.

Следующий год принес новую войну и победу римлян. Они правильно выбрали момент для удара и победили. Но праздник испортило посольство кипчаков, которое явилось в ставку Валентиниана, не выказывая малейших знаков почтения, и посмеялось над победителем. Как? Точно неизвестно. Похоже, Валентиниан и вправду был тюрком – слишком ранимый и без перевода понимающий иные сочные выражения. Император не пережил именно шуток пришельцев, он задрожал вне себя от ярости, посинел и умер на месте…

А на плодородных дунайских землях утверждались вестники Алтая.

Имя предводителя их орды известно, но оно сохранилось европеизированным, искаженным, зато имена родов дошли в хорошем тюркском звучании. То были роды Балтов (по-тюркски – «секира, топор») и Амалов (тихий, спокойный), что и зафиксировали европейские хроники. Зафиксировали как приход якобы нового «народа» – готов.

Остается добавить, у хакасов, этих носителях тюркской древности, слово «палты» (балту) еще и часть выражения «несговорчивый человек», а «амал» – «дипломатия». Что показывает образность тюркского языка и неизбежную несогласованность понятий в тюркских диалектах, как правило возникших позднее. Сказанное прочитывается и в истории термина «гот», он тоже не раз обретал новые значения.

Это имя объясняли тем, что на знамени орды была ящерка – покровитель рода, источник духа. Конечно, то был не новый «народ», то были тюрки. «Люди ящерки», участники Великого переселения народов, они следовали алтайским традициям в судопроизводстве, в соблюдении похоронного обряда, в письменности и, конечно, в вере. О чем свидетельствовали Прокопий, Иордан и другие великие летописцы той эпохи.

Справедливо мнение исследователей, которые отмечали, что предки готов употребляли слово гот «в форме Guten для обозначения самих себя из желания выразить сознание своей храбрости и коллективной силы», то есть орды. Это выражение восходит к древнетюркскому кут ~ гут ~ гот (жизненная сила, дух) или к еще более древнему годха ~ гот (ящерица).

Один из древнейших тюркских эпосов «Ай-Хуучин» повествует о конфликте готов (народ ящериц) с соседями. Там достаточно подробно, хотя и в мифологизированной форме, рассказывается не только о культуре Алтая, но и о конфликтах, которые бывали среди тюрков. После одной такой кровопролитной ссоры готы ушли с Алтая на Запад.

С некоторых пор готов на Западе причисляют к германским племенам, не вдаваясь в детали родословной самих германцев. Это теперь едва ли не традиция. Между тем и Аммиан Марцеллин (VI век), и Зосим (V – начало VI века), и Патрикий Траян (VIII век) относили их к скифам. А Феофилакт Симокатта (VII век) писал о скифе, родное племя которого гунны. Выходит, раннесредневековые авторы не делили скифов, готов и гуннов на разные народы. Феофан Исповедник (VIII – начало IX века) напоминал, гунны – это тюрки. А Агафий (VI век) относил к роду гуннов и бургундов. Прокопий (VI век) называл бургундов германцами… Редкое единодушие древних, которым пренебрегли потомки.

Попытки же современных исследователей «внести ясность» в этот вопрос привели к окончательной путанице. В результате готы отнесены к германским племенам, и появились славянские «народы», тюркское происхождение которых в Средние века не вызывало сомнений. Например, болгары и сербы (даки – черногорцы), их все средневековые авторы относили к тюркам (гуннам), ныне же они именуются славянами.

Подобная путаница создана искусственно, о том убедительно пишет К. Иностранцев. Разбирая историю гуннов, он очень точно объясняет их «исчезновение» на исторической сцене: «Имя Гуннов совсем исчезло, как это обыкновенно бывает у татар (тюрков. – М. А.), у которых орда, достигшая власти, всегда дает свое имя всему народу… Подобные превращения одного народа в другой встречаются там сплошь и рядом. Не зная этого обычая, совершенно нельзя понять истории этих народов. Тогда придется согласиться с тем, что в какие-нибудь 10 лет народ, занимавший большое пространство, был стерт с лица земли, а на его место водворился новый, до тех пор совершенно неизвестный».

Это ценное наблюдение рассеивает многие несуразности, сознательно внесенные в историю тюрков.

В национальной кухне готов, как и у всех тюрков, преобладали мясные и молочные блюда, конина, которую «ели с особенной жадностью», и вареное тесто. С удовольствием они пили кумыс – хмелящее кобылье молоко. В бескормицу закалывали скот, а мясо высушивали на солнце или коптили. В поход брали шарики сыра, «крепкого творога», который разводили в воде, и им питались. Невзрачное кушанье, как отмечал Э. Гиббон, «в течение нескольких дней поддерживает в этих непритязательных воинах не только жизненные силы, но даже бодрость».

У готов все было тюркское. Их общество делилось на роды воинов, скотоводов и земледельцев… весьма сложное общество, со своими сословными оттенками, с родовыми прослойками… Говорить о его «дикости» нет никаких оснований. Они же рождались иными, чем европейцы, – в другой культурной среде. Были не похожи на них.

И в отличие от римлян и греков, принимали пищу не руками, а с помощью вилки, помогая себе ножом.

Высокомерие, с которым европейцы описывают быт тюрков, скорее, свидетельство их незнания восточной культуры и природных условий степи – родины пришельцев. Там просто не возможен иной образ жизни – без кибиток, юрт, теремов, без ложек и вилок и обязательной опрятности. Это непременное условие выживания. Ведь даже воду, дрова, домашнее имущество надо везти с собой и на себе, тщательно беречь, потому что заменить их не на что. Степь скупа на ресурсы, но щедра на лишения, голод и эпидемии. Лишь сильных людей принимает она.

Там очень суровый климат, самый контрастный и самый непредсказуемый. Погода может меняться пять раз на день. Не поэтому ли природная зона степи была заселена человеком самой последней из всех природных зон земли? Даже Арктика податливее и щедрее…

О тюрках на Западе пишут с брезгливостью, называя их «грязными животными», но тогда хорошо бы объяснить, почему римляне оставались язычниками? Почему они уступали на поле боя? А не была ли культура «варваров» выше, чем у цивилизованных римлян? Впрочем, на каких весах и как западным ученым удается взвешивать «дикость» одних и «цивилизованность» других народов?

…9 августа 378 года для Рима не стало исключением. Имперская армия, собрав последние силы, взялась в который уж раз экзаменовать на берегу Дуная тюркскую конницу и вновь переоценила себя. После той проигранной битвы при Адрианополе Империя лишилась армии, и ее можно было брать голыми руками. Но сделали это отнюдь не «варвары», которым Рим, как выяснилось, был не нужен, а византийский соправитель Феодосий I. Он понял: проиграв войну, Запад проигрывал в геополитике. Надо было срочно спасать положение.

Имперскую армию в той решающей битве представляли войска Валента, императора на Востоке. Но соединения с западными войсками не произошло в силу ряда причин, одной из них была активность тюркской конницы, которая вела себя последовательно… То поражение в Риме назвали «человекоубийственной резней», «концом света» и расценивали как крах средиземноморской политической культуры. Так оно и было. Римская империя рухнула окончательно именно тогда. Однако о подробностях тех событий чуть позже.

К 380 году Феодосий, став римским императором, провел через сенат закон, осуждающий язычество, потом еще один – о единстве христианской веры на территории бывшей Римской империи. Это сделало императора фактическим правителем Византии и Рима. Утверждая христианство, он росчерком пера подчинил себе соседнюю страну. Впрочем, имея армию и Церковь, сделать это было не трудно, тем более его противник не представлял собой ровным счетом ничего. Былого Рима не было, был пленник своих же противоречий, который попал в цепкие лапы христиан.

Официальной датой обращения Рима в христианство считается 388 год.

Известие о подчинении грекам и Греческой церкви застало «вечный город» врасплох, он забился, как птица в сетях, но… победителей не судят. Византия взяла верх, она вела себя очень уверенно. Пусть греки, решили римляне. Из двух зол они выбирали меньшее.

Император Феодосий повел политику как тонкий дипломат. В 382 году он пригласил еще одну орду на земли Империи, даровал ей богатые поместья, но с условием, чтобы дети землевладельцев служили в его армии. Тем самым он продолжил темное дело Константина по «координации» Великого переселения народов, проще говоря, подчинил его себе. Он действительно умело вел игру. И обстоятельства благоприятствовали ему в большом и в малом.

Его поместья оказались прекрасным изобретением, устраивавшим всех. Тюрков они влекали тем, что были маленькими государствами, где каждый хан себе голова. Там говорили по-тюркски, соблюдали свои традиции, праздники, словом, сохраняли полную свободу и независимость. Люди не подчинялись ни Империи, ни Дешт-и-Кипчаку.

Свобода влекла и пьянила вольнолюбивый народ Алтая лучше выдержанного вина. Новые семьи устремились в Западную Европу, число тюрков здесь росло стремительно.

Однако латинян известие о поместьях привело в бешенство, особенно после того, как помещиков-римлян обязали треть своей пашни отдать прибывшим кипчакам, а лесные угодья поделить пополам… Политики мастерски стравили граждан, кощунственно назвав ту политическую акцию «Гостеприимством». В императорском указе мелькало именно это слово.

Указ, вышедший в начале V века уже после смерти Феодосия, был продолжением его политики. Но, разумеется, подобная система была не нова, она применялась и раньше, когда Великое переселение народов только набирало темпы. Например, Марк Аврелий (161–180) в 171 году поручил новых поселенцев заботам римских землевладельцев.

С тех «варварских» поместий, как известно, начиналась история многих герцогств и княжеств. В Средние века их считали на сотни. Карликовые государства рыцарей были страницей тюркской истории, которую начал писать Феодосий. Ее, эту историю, поныне сберегли самые удаленные гавани консерватизма – провинциальные города и села Запада. И конечно, рыцарский романтизм, который когда-то затмил там тюркское родословие, вошел в литературу, в искусство как самодостаточное явление… Рыцари и рыцарство – это тоже порождение Великого переселения народов.

Ведь ханов, вернее, хозяев поместий звали gentiles – иноземцы. Они носили «варварские имена», выставляли в кавалерию полки особого назначения. Еще известно, что все они были одного рода-племени.

Родственные связи, происхождение и корни ценились там превыше всего, чужакам среди них делать было нечего, их туда и не принимали. Там все говорили на одном языке, пользовались одними символами и жестами, о чем можно прочесть в рыцарских романах, которыми богата литература. То была каста, жившая по своим – по тюркским! – законам и правилам, Империя их не касалась. Орда есть орда.

По поводу слова «gentiles» мнения специалистов разнятся, но сходятся на одном: имя происходит от «варваров пятого столетия, которые сначала были солдатами на службе у Римской империи, а потом завоевали Империю и гордились своей иноземной знатностью». Версий о слове «gentiles» высказано много, но никто не связал его с теми, кому оно принадлежало – с тюрками. С участниками Великого переселения народов.

Напрасно… Впрочем, на Западе с некоторых пор эти связи не приветствуются.

А в древнем тюркском языке были слово kent (ken), или gent (gen), означавшие «крепость», «замок», и слово il – «народ». Получалось «народ, живущий в крепости», но то не точное объяснение, здесь непереводимая игра слов, означающая не просто народ, а людей, умеющих постоять за себя. Удальцов. Их жизнь, как крепость, недоступна другим. В их имени звучит и замкнутость, и сила, и гордость, и доблесть. Все сразу. Словом, «люди-крепости».

В пользу такого объяснения говорят названия европейских городов, появившихся тогда (Гент, Генуя, Женева), а также графства Кент (Англия) и десяток других, чья история связана с переселением народов. То и были поначалу те самые варварские поместья. И что показательно, gentiles хранили веру в Тенгри, соблюдали религиозные традиции Алтая, за что христиане называли их язычниками.

Европа, как известно, язычниками называла всех инакомыслящих.

Потом, с годами, образ иноземца переродился, и сложился, опять же по тюркскому обычаю, новый образ. Уже не иноземца. Все-таки сменялись поколения. Слово gentiles переросло в «джентльмен», что дословно значило «благородный человек». И в нем тоже алтайские корни – «men» по-тюркски означает «я», «личность». Потом появились титулы «маркиз», «барон» и другие, и в них виден корень Алтая – градация аристократического сословия была точно такой же, как там.

С ханами, ставшими джентльменами, европейцы обращались бережно, словно с редкими саженцами в саду. Им давали пустить корни, закрепиться. И принести урожай. Время было лучшим союзником Запада.

Конечно, «Гостеприимство» больше устраивало кипчаков, давало им перспективу на новой родине. Они по духу своему были мирные люди, но умеющие постоять за себя. В Риме и Константинополе отлично знали об этом и не перечили новоселам. Европейцы надеялись на время, оно рано или поздно сделает строптивых пришельцев своими. Ибо все течет, все изменяется, а пришельцы очень любили красивых женщин… Мосты любви были неизбежны.

Как выглядели переселенцы 382 года? Свидетельства европейцев о них пронизаны скрытой ревностью и выпячивающей себя брезгливостью, что и понятно. Но если без эмоций, то, например, записи Евнапия повествуют о тюркском духовенстве, с иконами и крестом следовавшем впереди орды. Они были в черных длинных одеждах, шли верхом, неторопливо и торжественно. Потом ехали монахи и монахини, потом остальные – воины, знать, простолюдины в повозках.

То была не дикая толпа, как рисуют «варваров», а всадники, люди с домашним скарбом, отправившиеся заселять новые земли, обретать новую родину. Они ехали не на праздник, пышности в той церемонии не было, это точно.

Кстати, из записок Евнапия видно, что он сам был язычником и не знал назначения религиозных святынь, которые потом войдут в христианство. Эмоциями он сам с головой выдал себя и свое невежество, что даже не удивляет: официальный Рим только-только признал христианство, которое еще не прижилось. Народ империи по духу оставался языческим, а по морали – двуликим.

Перекошенными глазами страха взирал он на мир, казавшийся миром обмана и шаткости. «Стоило им надеть черные одежды, настолько длинные, чтобы волочились по земле, и лукавство их приобретало доверие. Варвары узнали об уважении римлян к этому чину, почему для обмана не преминули воспользоваться и им. Римляне дошли до такого ослепления, что верили варварам», – в отчаянии писал Евнапий. Он даже не понимал, что пришельцы одели не маскарадные костюмы, не одеждой влекли они высших политиков Запада, не за лукавство те давали им поместья. То была едва ли не национальная одежда части тюрков.

Рим и здесь выглядел незавидно, он во весь голос кричал о слабости, о безмерном страхе… Как беспомощный старичок, осуждал цветущего юношу.

Император Феодосий с первого дня отлично понимал настроения римлян, что было не так уж трудно, однако он знал, только тот, чей дух силен, может дать веру другим. Поэтому, приглашая тюрков, их духовенство, император уповал на помощь в укреплении христианства, то есть новой религии, среди римских язычников, а значит, на укрепление власти его лидера – Греческой церкви. Это и было в подлинных планах Византии, которая выходила на роль политического и религиозного лидера Запада.

Ради привлечения тюркского духовенства и задумывали акцию «Гостеприимство». Тем более оплачивалась она за счет римлян, их землями.

Политика Византии той поры учитывала интересы кипчаков до мелочей. И те, простодушные, отвечали миролюбием, которое скорее объяснялось и другим: они тоже искали перемен. Перемен в себе! Поэтому охотно вступали в новую жизнь, позволяя себя приглашать и обманывать. Почему?

Понять это можно из следующего заявления: «Я горячо желаю стереть само имя «римляне» и преобразовать Римскую империю в Готскую (Тюркскую)… Но давний опыт учит меня, что наше неуправляемое варварство несовместимо с законами, а без законов нет государства. Поэтому я стремлюсь к возрождению славы Рима, к ее умножению за счет мощи готов (тюрков). Пусть потомки свяжут с моим именем возрождение Рима, а не его разрушение». Эти слова прозвучали в 410 году из уст джентльмена Атаулфа. В них сказано, кажется, все, что отличало то время. Точнее не скажешь.

Фраза записана историком Орозием в V веке со слов «набожного, степенного и серьезного» жителя города Нарбонны. Они встретились в Палестине, куда отправились для свидания со святым Иеронимом.

Оказывается, о возрождении Рима думали «варвары».

Атаулф был полностью прав. Иные тюркские обычаи выглядели там диковато и устарели настолько, что превращали людей в рабов ненужных традиций. Все-таки в Европе были другие условия жизни. Хан понимал, что обычаи не должны тяготить новое общество, не должны быть ему оковами… Как же точно скажет потом Наполеон: «Обычай осуждает нас на многие глупости, но самая большая глупость быть его рабом».

Только в поместьях, как на воле, жизнь освобождала «варваров» от оков отживших традиций. Позволяла утверждать новые. И это тоже многое объясняет из происходившего тогда… Однако обновляли они все-таки не себя, а Запад, который превращался в их новую родину. Взаимного влияния, взаимных уступок и перемен требовало будущее – жизнь, в которую в IV веке окунулись разом и тюрки, и латиняне. То было сродни акту любви, в котором зачинали новую Европу, «не римскую», как прежде, а именно «европейскую». Конечно, речь не велась об отказе от предков, от их образа жизни, о начале «с чистого листа». Но жизнь – это корабль, экипаж которого в каждом новом порту ведет себя по законам того порта.

И чем дольше длилось плавание кипчаков, тем дальше были алтайские берега… А с ними и прошлое…

«Варварам», разрушившим Рим, посвящены тома исследований, в которых много деталей и подробностей и нет одного – объективности. Привычно заявляя о силе Запада, авторы забывали, что к концу IV века то был вовсе не Рим императора Августа. Западная империя не имела даже армии и представляла собой страну, на пашне которой зелеными побегами всходила новая – христианская! – культура, от нее ждали теперь урожай.

Тюрки возрождали славу поверженного ими же Рима.

Они!.. Из работ, посвященных истокам рыцарства, известно, гостей джентльмены принимали, сидя на ковре, сложа ноги под себя. Спали они в шатрах. Носили усы. Ели конину, пили кумыс. Устраивали конные забавы, проявляя необузданный нрав. Преступников казнили, привязав к хвосту коня и пустив его вскачь. Самых знатных рыцарей хоронили в курганах, вместе с боевым конем и удушенными рабами. В украшениях их оружия читались свои, «рыцарские» орнаменты, удивительно похожие на алтайские узоры. Один к одному.

Неужели всех этих сведений мало для этнографа? А ведь из среды рыцарей вышли первые европейские короли и их свиты.

Тюркское прошлое светских и религиозных правителей выдавала их письменность, они писали алтайскими рунами, справа налево. Потом научились европейским правилам… Документы хранятся в музеях Италии, Франции, Испании. Это не тайна.

Сообщая массу точных исторических подробностей, европейские авторы, видимо совсем не зная об Алтае, не называют тюрков тюрками, придумывают другие имена даже ханам: Бирнарта сделали Бернардом, Арнаута – Арнольдом… Впрочем, помня о цензуре, которую ввела средневековая Церковь, удивляться тому не надо. Хотя признаков «рыцарской» культуры прежде, то есть в римской Европе, не было. Тут для исследователя важны именно мелочи, детали.

Даже то, что в раннем Средневековье лошадь заменила вола в сельском хозяйстве Запада; или что на пастбищах поместий паслись отары овец и табуны лошадей; или что на полях там сеяли просо, овес и рожь… А то были животные и сельскохозяйственные культуры, традиционные для тюрков и новые для Запада. Откуда появились они?

Эластичность Великого переселения народов удивительна: все начиналось будто само собой.

Следуя акции «Гостеприимство», две культуры, Востока и Запада, мирно уживались в Европе. Военные конфликты, конечно, случались, но не они определяли новую жизнь.

Кстати, миролюбие тюрков отмечали и в Азии. Они никогда первыми не нарушали мир, если видели, что встреченное на пути поселение обнесено стеной или забором, то есть имеет хозяина. Например, не тронули Хорезм и другие города Средней Азии, что породило ложное мнение об их неумении брать крепости. Но это не так. Духовенство не давало добро на несправедливую войну, оно следило за порядком в обществе, в политике.

Несправедливой считалась та война, что велась против народов, не причинивших тюркам ущерба… На Алтае существовал свой кодекс чести, о котором знали все воины, с ним, с кодексом, Запад познакомился через труд святого Августина «О граде Божием».

Переселенцев V века отличало именно желание служить Риму. Ради него иные из них меняли национальную одежду, брали латинские имена. И делали это добровольно.

Так, например, поступил предводитель орды готов Теодорих, став повелителем римлян в конце V века. Вступив во власть в Римской империи, он, как пишет Иордан, «снял с себя одежду своего племени и принял новое облачение уже как правитель готов и римлян», это было традицией тюрков. Так поступали их правители, принимая власть в Индии, Персии, Армении. Два условия – и человек становился как бы другим.

Мирный поход джентльменов на Рим очевиден. Там, например, прежде закон не поощрял браки римлян и тюрков, теперь же смешанные браки приветствовали. Латиняне сами отдавали своих лучших дочерей. Рим захлестнула мода на тюркское, даже на одежду, которая была теплее и красивее латинской. Патриции полюбили шерстяные рубашки, штаны, шаровары, накидки-епанчи, сапоги, что отметили едва ли не все историки. Между прочим, от тюрков Запад узнал о фраках и камзолах, и они, оказывается, алтайского происхождения, что доказали находки археологов, в частности профессора С. И. Руденко.

До прихода «варваров» в Риме, как известно, в моде были лишь тоги – кусок ткани, которую драпировали вокруг тела. Ходили без трусов, там вообще не шили одежду. Не умели…

Все теперь смешалось на Западе, латинское и «варварское» стояло рядом. Правда, с новой модой то боролись, то восторгались ею. Порой доходило до смешного. Так, в 397 году за ношение штанов в Риме полагалась пожизненная ссылка и конфискация имущества. А в 416 году запретили носить меховую и кожаную одежду «варваров» даже рабам. Потом запреты отменили.

Шараханья объяснялись переменой политической погоды, весной погода отличается непостоянством даже в природе… Тюрков звали в свиту императора, на ответственные посты в государстве. Разве дикарям доверили бы такое?

Владелец одного поместья, джентльмен Арбогаст, чье имя по-тюркски означало «Рыжая глотка», стал «учителем солдат» римской армии, ее главнокомандующим. Этот громогласный грубиян чувствовал себя при дворе как рыба в воде – слишком свободно, а когда его попытались сместить, он резко бросил императору: «Моя власть не зависит от твоей улыбки или нахмуренных бровей».

Через пару дней императора нашли задушенным в собственной постели.

Современник тех событий оставил полные слез строки: «Титул сенатора, который в античные времена казался римлянам вершиной всех почестей, превратился из-за этих белокурых варваров во что-то жалкое…» Конечно. Иначе и быть не могло: выживал сильнейший, он диктовал правила новой жизни.

Здоровая кровь вливалась в одряхлевшее тело Рима. Запад оживал.

Его хваленые патриции не могли соперничать с кипчаками ни в военном, ни в государственном искусстве, никто из его плебеев не мог так искусно возделывать землю, растить скот, строить защищенные города и красивые храмы. Это и было смешением культур, вернее, взращивание новой. Пришельцы не боялись грязной работы, после нее они мыли руки.

Римляне, изнеженные и слабые, проигрывали во всем, даже в любви, им оставалось лишь ненавидеть «варваров». А что делать? Начавшаяся после поражения 378 года волна дезертирства из армии усиливалась. Молодые латиняне боялись службы, прятались от нее, они увечили себя, чтобы избежать призыва, хотя укрывание рекрутов каралось смертной казнью. Ничто не спасало, а боевого духа в латинянах не было и не прибавилось с принятием христианства.

Массовое бегство из гарнизонов превратилось в явление, латиняне чувствовали себя неуютно среди тюрков, составлявших костяк армии. Выдержать уроки военной подготовки они физически не могли.

Сальвиан, пресвитер Массилии (Марселя), оставил описание обстановки тех лет, исполненное тихого ужаса. Города, не принявшие тюрков, стояли без охраны, даже когда подходили враги, «никто пальцем не двинул, чтобы защитить себя от смерти». Там жили отчаянные трусы… Неудивительно, поведение римлян было традиционно имперским, не все они спешили в новую жизнь. Былая власть и слава развратили их.

К V веку главенство тюрков на Западе стало абсолютным. Империю защищала армия, лишь условно называвшаяся римской армией. Даже военная казна (fiscus) теперь называлась fiscus barbaricus («варвар» на латыни «иноземец»)… Это и дало повод святому Иерониму заявить, что римляне теперь самая слабая нация на земле, поскольку они целиком зависят от того, как за них будут сражаться варвары…

Назвавшись христианами, европейцы ими не стали. «Клобук не делает монахом», – говорили в таких случаях на Алтае. Потому что ненавистью к ближнему жил Запад, тому ближнему, который кормил и защищал. Это и было настоящей его трагедией, которая через века проявила себя в гримасах колониальной политики. Колониализм не мог родиться на пустом месте, просто так, он последствие зла.

Восток побеждал, но побеждал своеобразно. Ему мешал Алтай, его традиции, они, как гири, висели на шеях переселенцев, были тем самым «неуправляемым варварством», о котором с сожалением говорил джентльмен Атаулф. Именно традиции (адаты) не позволили Арбогасту занять трон в Риме, хотя власть целиком была в его руках – главнокомандующий!

По «варварскому» праву он не мог быть императором, то есть царем, потому что не принадлежал к царскому роду. Он мог задушить любого, мог по римским законам стать императором, но… не стал менять традиций своих предков, побоялся Бога. Вместо себя посадил на трон римлянина, которому сам вызвался служить.

Иначе сложилась судьба Теодориха, другого претендента на римский престол. Он, в отличие от Арбогаста, был царского рода, поэтому во власть вошел легко. Сменил одежду на римскую и принял римское имя. И все. Традицию заложили правители династии Ахеменидов в Персии и Солнечной династии в Индии, что подтверждают находки археологов на Среднем Востоке, где эти династии правили задолго до новой эры. Они носили шаровары, а поверх них «чужую» одежду.

Европейцы быстро нащупали эту уязвимую жилку кипчаков, которая связывала сильнее любого каната. Их благородство, верность слову, закону, роду теперь служили Западу черной службой. Правители Рима и Византии, не боясь, приближали «варваров», доверяли им свою охрану, прислушивались к их советам. На власть те не посягали, сами отказывались от нее. Хорошо это или плохо? Вопрос не для обсуждения, но верность адатам заводила тюрков как народ в глухой политический тупик, на вторые роли в покоренных ими же государствах Запада. Восток терял лицо, даже когда побеждал.

Это и было роком. Их роком!

Тюрки слишком долго не брали власть в свои руки, и… открылось еще одно различие народов Востока и Запада. Воспитанность европейцы приняли за слабость, а скромность – за трусость. Начались беспорядки, начинали их уже осмелевшие римляне. Они, христиане, так и не полюбили ближнего своего, граждан, говорящих по-тюркски. Указы императора тут были бессильны, уговоры – тоже. Зависть душила потомков Цезаря. Не желая служить в армии, не желая работать на государство, они уродовали себя, а тюрки – защитники и работники! – стали объектом унижений. Знать Рима требовала даже выслать пришельцев из Империи или превратить их в рабов.

Откровенное безумие отличало Рим, оскорбить «варвара» считали хорошим тоном. На монетах чеканили фигуру императора, наступающего на горло поверженного человека с телом змея. Это выходило за рамки гостеприимства, было позой. В V веке все понимали: кипчаки – неотъемлемая часть Европы, а сама Европа – родина для их молодежи. Ход колеса Истории нельзя изменить ни завистью, ни злобой.

С реальностью надо было считаться.

Трудные начинались времена, подлость окружила людей. Переселенцы голодали, мерзли. А римляне наживались на их бедах: в неурожайные годы меняли продукты на золото и на детей, которых брали в рабство. Новоселы, доведенные до края, не брезговали даже мясом убитых собак, но римлян не трогали. И помощи у них не просили, что тоже принималось за слабость.

После смерти императора Феодосия его сыновья по требованию римской знати попытались отменить «обычные дары войску», то есть поместья. Не вышло, родилось первое поколение латинских тюрков. Тысячи человек. Никто не позволил превратить их в рабов или бездомных, все-таки отцы были не самого слабого десятка.

А беда вызревала больно, как нарыв, и незаметно, она подкралась в 408 году, 25 декабря, в самый большой тюркский праздник – день Тенгри. Римляне начали казни жен и детей кипчаков, служивших в армии. Эдуард Гиббон о том событии написал так: «В один и тот же час и как бы по данному сигналу города Италии были опозорены одними и теми же отвратительными убийствами и грабежами, причем истребляли семейства и имущество варваров».

Тогда пришельцы, «доведенные до отчаяния обидой, которая могла бы вывести из терпения самых кротких и смиренных людей», восстали. Пожар охватил страну.

Греки, которые боялись пришельцев больше, чем римляне, поступили «мудрее». После разгрома при Адрианополе они в том же 378 году собрали на площадях городов тюркскую молодежь, пообещав раздачу «щедрых подарков землями и деньгами», и перебили доверчивых юношей всех до единого.

Последняя капля переполнила чашу терпения. Вспыхнула гражданская война, ее возглавил джентльмен Аларих, не любивший долгих разговоров, он осадил Рим. Кто не понимал слов, тот понял палку.

Лишь тогда горожане одумались, перед тюрками извинялись сенаторы и знать, им щедро заплатили золотом, чтобы они сняли осаду… На следующий год все повторилось вновь. В 410 году кипчаки в третий раз осадили Рим. Теперь его лживым словам уже не верили, город был взят, и воины не сдерживали себя. То был пока первый в истории случай, когда по улицам «вечного города» шли войска неприятеля.

Вражда грозила захлестнуть новое, едва родившееся новое общество Запада, резня была неминуема, но вспомнили мудрого римлянина, который знал, как усмирить стороны. Идею ему подсказало тюркское слово «каталык» (союзник). Появилась «католическая доктрина Церкви», или «католичество». А имя того человека – Дамасий, он был первым христианским епископом Рима.

Это он назвал кафедру епископов «Апостольским престолом». Удивительный человек. Дамасий, как и император Константин, все-таки был политиком, а не духовным лицом. Он тоже шел путем созидания, но прокладывал его не в сторону Палестины, епископ «доказывал», что Рим – оплот веры, выделяя при этом Послание апостола Павла к римлянам. Здесь, в римских катакомбах, Дамасий «искал» и «находил» памятники старины, оставшиеся от сектантов-иудеев.

Он установил памятные надписи, якобы отмечавшие могилы христианских мучеников. Его усилиями история христианства стала «древнее», хотя Рим никогда прежде не был христианским. Истинная датировка захоронений совершенно иная. Но… из «подземелий вырастал христианский Рим – столица католичества», как скажут о том времени западные историки.

С «открытий» Дамасия началось противостояние Рима и Константинополя, этой вражде суждено будет определять политику в Европе на века вперед. У столиц Запада уже тогда, в момент рождения, обнаружился разный взгляд на распространение веры. Так христианство, не успев толком оформиться, стало инструментом политики, встало на путь неминуемого раскола Церкви. Предопределенный свой путь.

Следует заметить, что, приняв сан уже старцем, Дамасий обучался правилам веры у тюрков и в личном общении, и через послов, и через переписку. В окружении епископа были величайшие люди, их потом назовут «докторами Церкви», ее основоположниками. Василий, Григорий Назианзин, Иероним, Амвросий, вряд ли имена этих великих святых что-либо скажут сегодня неискушенному в истории читателю. Равно как имя епископа Августина.

А они вписали страницу в тюркскую историю. Свою. Неповторимую, нетленную.

Христианская история относит Василия и Григория к учителям Восточной церкви, их светские имена забыты, однако известно, что воспитывались они в тюркской среде, возможно, в самом Дербенте. Только там можно было получить высшее богословское образование. О том свидетельствуют даже не их биографии, а глубокое знание основ веры, которую они проповедовали. Религии, корни которой не были связаны с прежними верованиями Греции или Рима.

На это обратили внимание многие исследователи. Только Кавказ с его святым городом Дербентом или в крайнем случае Египет с его «индийскими общинами» могли воспитать их. Нигде более получить столь обширные знания тогда было невозможно.