Читать книгу В 40 часов пополуночи - Мурад Камалов - Страница 4

На кладбище было сыро, промозгло, кучка съежившихся людей постояла недолго, все разошлись, разьехались быстро. Кто-то из медсестер, пришедших проститься с Ниной, догадался прихватить бахилы, это помогло, когда вышли на дорожку; сырая земля липла к обуви, грязь расползалась по коврикам салонов машин. Женщины старательно вытирали сапоги, стряхивали грязный снег с ковриков, мужья пытались им помочь. Никто не хотел хоть что-то нечаянно прихватить с собой отсюда в живую жизнь.БМВ и старшая медсестра простились с родными и уехали, не оставшись на поминки. Родные и близкие поехали в кафе недалеко от дома. Туда, где Нина однажды сидела с БМВ тем памятным вечером.

Юра и сыновья были подавлены, но благодаря Лене и Даше ритуал как-то продвигался согласно заведенному порядку. Они, конечно, страшились того момента, когда придется войти в сразу опустевшую квартиру с завешанными зеркалами. Мама была для них еще живой, просто очень задержавшейся где-то по делу. Светлана Петровна и Мишаня, ее спутник, держались недолго, вскоре их развезло, Юра вызвал такси, назвал адрес, отправил их восвояси. Катя и Даша дошли до подъезда, попрощались, тоже уехали. Мужчины поднялись по ступенькам, вошли в полумрак подъезда. Застывший на холоде старый доводчик прижал поцарапанную входную дверь только после того, как лифт натужно пополз вверх. Снег уже прекратился и на небе в разрывах облаков стали проблескивать одинокие холодные звезды.

Все последние дни Булат Максудович не находил себе места. Чем-то зацепила его эта медсестра. Обычная внешность. Да, миловидная, кроме того, старательная и любознательная. Но видал он женщин намного эффектнее, выразительней, интереснее. И никакой близости между ними не случилось, хотя она недвусмысленно давала понять, что готова ко всему. Что-то было не так, что-то мешало ему обойтись с ней небрежно, воспользоваться ее лихорадочным интересом и едва скрываемым возбуждением. Все же она была не только сотрудницей, его подчиненной, но пациенткой, пусть и не его профиля. БМВ был воспитан в старой этической школе прежней медицины, где ценности и принципы еще имели значение. Он не сожалел об упущенной возможности доступного и необременительного служебного секса, он сожалел, что оказался вовлечен в эту трагичную историю, сам рекомендовал клинику и стал невольным виновником происшедшего. Как врач с опытом, он повидал разные ситуации и не мог не иметь сильной психологической защиты от профессионального чувства вины.

Когда что-то идет не так, врач преодолевает это чувство, прилагая профессиональные усилия по его лечению, спасению. Если начать винить себя за все допущенные ошибки, можно не дожить и до пятидесяти. Поэтому первые лет десять молодой врач должен быть в команде, где работает как минимум один опытный доктор и помогает, страхует его.

Всю неделю, пока Нина была между жизнью и смертью, он по нескольку раз в день звонил в нейрохирургию, в реанимацию, трижды приезжал, чтобы поговорить с коллегами. Ситуация осложнилась тем, что опухоль срослась с одним из крупных внутримозговых сосудов, при резекции началось кровотечение, возникла обширная гематома, потом тампонада тканей мозга. Дренирование на время помогло, но начался тромбоз дренажных трубок, присоединилась инфекция. Короче, все одно к одному, наперекосяк.

Да и отношения с ведущим хирургом этой клиники стали напряженными. Никто вида не подавал, оба общались спокойно, без упреков, как все понимающие профессионалы, но все же… Получалось, что Булат как бы подставил неплохую клинику никому не нужным летальным исходом у молодой трудоспособной женщины, а коллега-хирург взялся помочь, но не справился. Отношения между ними дали тонкую, но не устранимую трещину. Как если бы стукнуть легонько по толстому прочному стеклу обернутым в мягкую ткань молотком.

Каждое утро по дороге с работы БМВ вновь и вновь перебирал в голове все слова и поступки этих последних недель, искал, но не находил ту самую роковую и невидимую простому человеческому взгляду точку, от которой пошла куда-то в сторону и вниз жизненная линия Нины Масловой. И каждое утро за его Altezza в трех-четырех автомобилях кзади ехал большой черный BMW с зеркальными стеклами по периметру и матовым кузовным покрытием Hammann. Провожал до дома, где жил БМВ и медленно развернувшись и не обращая внимания на знаки, двойные линии и светофоры, исчезал, как будто растворяясь в ранней вечерней мгле.

Жизнь Светланы Петровны и Мишани совсем разладилась. И без того они жили как кошка с собакой, а после смерти Нины все стало совсем плохо. Светлана Петровна регулярно напивалась, скандалила, обвиняла во всем случившемся всех известных ей людей и Мишаню в том числе. Почему, она и сама не знала. Плохо ей было, муторно, потеряла она хоть какой-то жизненный смысл, и даже выпивка не давала ей привычного освобождения от тягостных мыслей. Раньше, когда Нина была жива, Светлана Петровна надеялась, что придет время и дочка позаботится о ней, болезни все плотнее обступали ее дряхлеющее тело и только дочка, к тому же замечательная медсестра, могла поддержать ее в старости. А вместо этого ей самой приходилось присматривать за этим дурнем, Мишаней, вечно пьяным, никчемным и очень прожорливым великаном. Как они познакомились и сошлись, она не помнила. Ей нужна было хоть какая-то живая душа в доме, да и мужское начало поблизости все еще приятно томило ее и навевало воспоминания о бурной молодости и веселых днях. Вот и сегодня утром проснулась и сразу вспомнила, что Нины нет, не будет от нее ни звоночка, ни весточки. Пригорюнилась, сникла. В голове шумело, она встала, прошла на кухню поставила чайник. Еще ни разу она не встретилась с Юркой и внуками. Они ей не звонили, и она не хотела навязываться.

– Все же в выходные позвоню, напрошусь в гости – подумала Светлана Петровна, будь как будет. Главное, не пить. Ну как тут не пить с этим иродом под боком. Мишаня громко храпел в маленькой комнатке. Надо его разбудить и отправить за картошкой.

– Вставай, ирод, пора! Светлана Петровна толкнула Мишаню в бок.

– Ах ты, сука! – тот вдруг как-то сразу проснулся и сел на скомканной постели. – Слейся в унитаз, собака сутулая! – ее окатило тяжелым духом несвежего белья и немытого тела.

– Ну, чего расселся, собирайся, в магазин пойдешь!

Мишаня в молодости был борцом. Имел кубки городских и республиканских турниров. Борьба давала ему чувство самоуважения и защищала от забот о хлебе насущном до поры до времени. Получил на республике звание МС, готовился на Союз. Тут случилась драка в ресторане, пришлось вступиться за малознакомых девушек, потом оказалось, что все разбежались кто-куда, а остался один Мишаня,да два трупа поблизости. И хоть клялся-божился он, что только разнимал, ножа на кармане не держал никогда, зачем он ему, у него руки страшнее любых ножей – ничего не помогло. Через двенадцать лет Мишаня вышел в незнакомый ему мир. Работал на стройках, много и тяжело, старался. Хотел вернуться в спорт, хотя бы тренером в детский клуб. За любые деньги, за половину, за четверть ставки. Не пустили, судимость осталась с ним навечно. Стал пить и не мог остановиться уже лет десять.

– Уймись, наждачка, – Мишаня вроде стал остывать и совсем несильно шлепнул Светку по уху. Та мотнула головой, стукнулась об угол шкафа другим ухом.

– Ну, Голим,– исковеркав имя из рассказа Нины о каком-то заграничном городе, прошипела Светка, – тебе конец!

Побежала в ванную, привстала на табуретку, запустила руку на антресоль впоисках чего-нибудь тяжелого. С удивлением вытащила совсем незнакомый ей молоток. Новый, в целлофане,. импортный, видно Ниночка принесла, доча моя дорогая! Вот и выручила маму напоследок!

Вернулась в спальню и что есть силы, но по-бабьи неловко стукнула молотком Мишаню куда-то в плечо.

– Вот тебе, получай за все!

Больше Светлана ничего не сказала. Да и как бы она это сделала? От оплеухи голова ее мотнулась из стороны в сторону, она осела на пол, приткнувшись боком к краю дивана.

– Так,– подумал Мишаня, – плохо дело! Высморкался, умылся, уварил чифиря, сел на стульчик в кухне, задумался. Надо валить отсюда. Жива она, ли нет – все равно. Пожизненное мне ломится в эту форточку, факт! Обтрепанное окно кухни выходило во двор, там было совсем пусто, гуляла лишь одинокая мамаша с коляской, да голуби обреченно семенили в поисках крошек.

– Как она меня обозвала? Голый? Голубь? Гулый? Гулаг? А, Голимый… Да, угадала, кегля.

Ладно, пора. Мишаня, оделся, в шкафу с удивлением обнаружил незнакомый ему длинный мужской пуховик. Надел. Пуховик заметно поджимал в плечах, но терпимо. Оглядел квартиру, где прожил… А сколько я тут гужевался-то? Года три, наверное. Светка полусидела, полулежала там, где он ее оставил. Вроде дышала. Стало быть, оклемается. Пересчитал деньги, что были у нее в старой, обтертой сумке. И двух тысяч не наберется. Ладно, в один конец хватит. Мишаня решил ехал в родной городок, что был километрах в трехста отсюда по железке.

На улице тянуло зябким, пронизывающим ветром, снега не было, летела лишь пыль вперемешку с обрывками жухлой листвы. Редкие прохожие шли непонятно куда и зачем. Мишаня спустился в метро, проломился через турникет, забыв даже, что захватил Светкин проездной.

На вокзале было необычно пустынно, небольшие люди стояли у каких-то автоматов, брали билеты. Мишане это было в новинку. Он никуда не ездил из города уже лет десять. Поискал глазами кассу.

Обнаружил в дальнем углу два окошка, в одном из них сидела ярко накрашенная тетка лет пятидесяти и трепалась с кем-то по телефону.

– Дай мне до Скрутово, один я. Мишаня был лаконичен с дамами, иногда именно это производило нужное впечатление. Но не в этот раз. То ли Мишаня был уже стар, то ли от него несло перегаром, то ли настроение у тетки в кассе было плохим, но она вообще не отреагировала на просьбу.

– Дай, говорю, один до Скрутово, чмара! – Мишаня начинал терять терпение.

– Научись разговаривать, чмарек! Дама охотно поддержала семантику быстро развивающегося общения.

Мишаня втянул воздух, но спохватился. Билеты ведь у нее. Надо сначала билет получить, а там видно будет.

– Лады, каюсь, билет давай. Мишаня как мог, снизил градус межличностного напряжения.

– Тыща семьсот, – тетка поджала накрашенные губы, развернулась к клиенту как учили, с приклеенной улыбкой.

– Сколько ?! – Мишаня аж икнул от изумления. Последний раз, когда он ездил к себе в деревню, ему это обошлось в пятьсот рублей в оба конца. – Да вы тут берега потеряли совсем! Скотобаза, век воли не видать! Давай билет, заеда! И с этими словами Мишаня заехал кулаком в пластик, отделявший кассу от зала. Раздался треск, баба взвизгнула и откинулась кзади. Спинка изнуренного ее телесами утлого креслица треснула и она опрокинулась на спину, задрав кверху стянутые принтованными колготками мощные ножищи.

Мишаня понял, что билета ему придется ждать очень долго, когда к нему двинулись двое охранников в черной форме. Мужики оказались обычными прокуренными и пожилыми доходягами и даже не бывшими ментами, которых Мишаня чуял за версту. Они попытались остановить его по дороге к выходу, но через пару мгновений оба стояли на четвереньках, сплевывая розовую слюну и пытаясь вернуть себе дыхание. Мишаня быстро, но не бегом шел по длинному переходу в сторону вокзальной площади. Трое ментов появились в проеме у выхода. Он свернул за угол и, увидев дверь туалета, устремился прямо к окну. К его удаче, на нем не было решетки, подсел на подоконник, высадил плечом раму. Спрыгнул, метнулся назад. В этот момент в туалет вбежали менты. Мишаня тяжело, всеми своими ста двадцатью кило прижался к кафельной стене туалета за его входной дверью.

Мишаня не тренировался толком вот уже лет двадцать. Одно время после освобождения он еще надеялся на будущее в спорте, бегал, немного гонял вес, качался, плавал в пригородных прудах и вообще чувствовал себя отлично. Для спаррингов ходил в знакомый зал, боролся с молодыми парнями, иногда побеждал, иногда нет. Свои тогда 95 кг берег, старался придерживаться диеты какой-никакой. Впечатляющие внешние данные, размеры необходимых частей тела и легкий нрав позволил ему освоить непростую профессию альфонса. Его трудная молодость и флер испытаний, пройденных в исправительном учреждении, находили живой отклик в сердцах зрелых, одиноких и не очень, но всегда истосковавшихся по сильному мужскому телу городских дам.

Его кормили, одевали, развлекали, обучали самые разные женщины из самых разных сословий. Жена директора банка и преподавательница музыки, стареющая актриса и моложавая фитнес-тренер – все они жалели несбывшуюся звезду спорта, и от этого старались еще больше привязать к себе. Иногда женщины удивляли его своими фантазиями. Они позволяли делать с ними разные вещи, которые нельзя было пробовать с мужем, могли возникнуть подозрения. Иногда приводили своих подруг, чтобы проделывать все в дружной компании, расширяя опыт и знания интимной жизни в групповом формате. От него не требовали чего-то еще, кроме простого и безотказного животноводства. За это его и любили. Ведь чем больше заботы проявляет женщина, тем больше влюбляется в предмет своей заботы.

Годы шли, Мишаня валял дурака, от сытой и беспечной жизни толстел, добрел, терял мотивацию хоть к какому-то движению жизни. Он еще мог использовать свои связи у нужных женщин, чтобы получить хоть какое-то подобие работы, но не видел никакого в этом смысла. К сожалению, в нашей жизни однажды все хорошее заканчивается и начинается все плохое. И потом уже это плохое не заканчивается никогда. Все как-то сдулось, перспектива ушла, стали заедать долги и неустроенность. Мишаня стал терять кондиции, мужскую силу, стать и выносливость, стала падать его популярность у дам. Денег становилось меньше, а лет все больше. Вот и его конечная остановка – Светлана Петровна, Светка, и та позволила себе неуважение. Мишаня поэтому и решил ехать в деревню, очень было надо очиститься, освежиться, продумать все не спеша и найти в своей несуразной жизни хоть какой-то смысл. Сейчас ему было тяжело, прошел скорым шагом метров сто – и вот уже одышка, пот, сердцебиение.

– Надо завязывать с выпивкой, начинать пробежки, для начала легкий тренинг, что ли, – Мишаня стоял за дверью, пока к разбитому окну подбежали все трое молодыхментов. Двое высунулись на улицу, глядели в разные стороны. Третий стоял ближе к Мишане, возился с рацией.

– Не блокировали дверь, не проверили кабинки, эх, молодежь, -пренебрежительно подумал Мишаня. Пора!

Классическая, или греко-римская борьба отличается от множества других единоборств не только отсутствием ударов, подсечек и подножек. Но и тем, что развитие взрывной силы сочетается с особой техникой захватов и бросков. И главное отличие – отсутствие как таковых болевых приемов. В джиу-джитсу, самбо, дзю-до и других видах контактных спорта причинение боли – основной инструмент для создания контроля и фиксации\сдачи противника. Борец классического стиля должен захватом, или броском положить противника строго на лопатки, работа тонкая, а сила нужна огромная, ведь практически всегда противника надо поднять над землей. Нельзя ничего ломать, выдавливать, выкручивать и душить. Поэтому борцы этого стиля люди добрые и снисходительные в душе, стремящиеся к истинной красоте и гармонии, а не к разрушительному насилию.

Вот так, по-доброму, без лишней боли и шума Мишаня перевернул ближнего мента вниз головой, вытряс одним движением из него пистолет и дубинку, вдавил в стену некрепким стриженым затылком. Двух других аккуратно направил вперед головами на тротуар. Вышел из туалета и побежал назад, через зал ожидания. Услышал чей-то визг, по дороге снова приложил двух охранников друг о друга. На платформе было пусто. Поезд, видимо, недавно отошел, а жаль. Мишаня взбежал на переходный мост, достиг сетчатой ограды у последней платформы, перекинул свое уже изрядно уставшее тело и рухнул с трехметровой высоты на землю.

Не поднимаясь в полный рост, он увидел, как на площадку перед платформами выехал уазик, а потом и микроавтобус. Оттуда посыпались человек десять-двенадцать, некоторые с автоматами.

– Ага, шоу начинается,– Мишаня сразу весь подобрался и наконец, стал входить в то ресурсное состояние, которое было так знакомо и близко ему по схваткам на ковре. До этого была просто разминка, разогрев с пробежкой, имитацией движений, постановкой дыхалки. Лег на спину и бросил взгляд в небо, возможно, в последний раз.

За эти минуты он вроде бы стал взрослее, серьезнее, осознал конечность своего,в сущности, бессмысленного существования. За двенадцать лет отсидки ему пришлось побывать в трех разных лагерях, повидал он немало разборок, расправ, жестких шмонов и следующих за ними неизбежных наказаний. Психология ментов, оперов, надзирателей, лагерного начальства была ему понятна на интуитивном уровне. А как действует СОБР он не знал, но догадывался. Выжить ему не дадут, никому он не нужен, никто за него впрягаться не будет. Он теперь живая мишень. Усмехнулся: «Мишаня – мишень». Все, пора. Он, пригибаясь, побежал в сторону промзоны, начинавшейся метрах в ста от железки. Между бетонными складскими блоками были небольшие препятствия в виде куч мусора, свалок битых кирпичей и прочих б\у стройматериалов.

Внезапно сзади послышались глухие щелчки, от стены отлетели бетонные крошки.

– Так, становится все интереснее, – Мишаня присел за кучей кирпича, расстегнул пуховик. За поясом брюк торчали рукоятки молотка и ментовской дубинки.

– Откуда у меня молоток? – недоумевал Мишаня, во дела! Видать, со Светкиной квартиры, она меня им тычила. С него все и началось. Ладно, пригодится. В кармане пуховика нащупал ствол, обычный восьмизарядный ПМ, со стертой рукояткой, царапинами на стволе и запахом дешевой смазки. Переставил предохранитель, сунул ствол назад в карман. Снова послышались щелчки, с низкой крыши то ли склада, то ли гаража брызнули кусочки кирпича.

– Это 5.45мм, спецовый, или вроде того, значит, меня оценили, – Мишаня вдохнул-выдохнул и рванул наискосок, через небольшую площадку к низкому бетонному забору. Хлопки стали чаще, стреляли метров со ста – ста пятидесяти. Запрыгнул на кучу деревянных ящиков и поддонов, перебросил ноги повыше, зацепился за край забора. Но оказался слишком тяжел, повис, и тут же очередь прошила кромку забора. Пришлось отпустить руки и упасть ничком за кучу деревянного хлама.

Внезапно сзади послышались глухие щелчки, от стены отлетели бетонные крошки.

– Так, становится все интереснее, – Мишаня присел за кучей кирпича, расстегнул пуховик. За поясом брюк торчали рукоятки молотка и ментовской дубинки.

– Откуда у меня молоток? – недоумевал Мишаня, во дела! Видать, со Светкиной квартиры,

Он пошевелился лежа на обломках кирпичей и досок.

– Это не защита, сейчас просекут кинжальными очередями меня вместе с деревяшками, словлю кучу свинцовых маслин, хоть я их не и люблю. Мишаня вдруг вспомнил, как на вечеринках женщины угощали его коктейлями с мартини и одинокой зеленой маслинкой в необычно широком, на тонкой ножкой бокале. Первый бокал он взял, не рассчитав силу, и сломал его в своей лапище. Дамы были в восторге, повалили его на спину и, хохоча, стали вливать в него каждая свой коктейль, потом окончательно разойдясь, принялись за все его части тела, соревнуясь в шуточной борьбе за право первого, самого горячего соития.

– Вот бы они меня видели сейчас, визжали бы от восторга, – Мишаня знал, что подружки его были избалованы, жестоки, извращены, выискивали любые возможности для получения запретных удовольствий.

– Поспорили бы, сколько продержусь, и сколько дырок во мне будет к завершению этого шоу. Он уже выцеливал движущиеся силуэты, старался при этом восстановить дыхание и подготовиться к следующей, очевидно, последней попытке уйти. Мишаня выстрелил четыре раза, но не для того, чтобы попасть, это было невозможно на таком расстоянии, надо было прижать их секунды на две-три. Поднялся, прыгнул на стопку поддонов, взмахнул руками, цепанул край забора и сразу же подтянулся вверх, закинув туда же ногу колено правой ноги. Раздался треск автоматных очередей, полетели деревянные щепки и бетонная крошка от забора. Но Мишаня уже перевалил свое большое тело на другую сторону, упал на корточки, кувырком скатился с небольшого откоса.

– Вот подстава, – перед ним была череда частных гаражей, тянувшаяся метров на двести вплоть до первых многоэтажек этой убогой окраины стылого и равнодушного ко всему города. Менты, конечно, уже перекрыли выезд с территории, сейчас начнут прочесывать, – Мишаня думал ясно, как всегда в схватках. Тренер иногда даже ругал его за излишнее спокойствие, за уравновешенность, которая могла мешать в самые критические моменты. Это только говорят, что ясная голова – это всегда хорошо. Иногда ярость, безумие риска и отчаянное усилие только и могли перевесить в борьбе. К примеру, так боролись многие ребята с Востока. Мишаня удивлялся, почему они такие злые, отчаянные, яростные до конца, даже если безысходно проигрывали. Сил своих не жалели, не рассчитывали. С ним, как и со всеми русскими спортсменами, бились отчаянно, а проигрывая, могли сорваться и полезть в драку, самим себе навредив в результате.

Зла на них он не держал, как, впрочем, и на всех людей, встречавшихся в его сумбурной жизни. Кроме судейских и ментов. Тогда, больше тридцати лет назад, ему дали огромный срок ни за что, исковеркали ему жизнь, скомкали и выбросили в мусор надежды и планы. Ни милиция, ни следователи, ни прокурор, ни адвокат, ни судьи ничего не хотели понять, ни во что не вникнуть. А про тюремных, про конвоиров и тамошнее начальство и говорить нечего.