Читать книгу Город, которым мы стали - Н. К. Джемисин, Нора Кейта Джемисин - Страница 6

Глава вторая
Противостояние в последнем лесу

Оглавление

Мэдисон высаживает Мэнни в Инвуде.

– Мне сюда не по пути, – говорит она, когда он вытаскивает свою сумку из машины, – но тут неподалеку есть забегаловка, где делают отличные эмпанады. Да и моей тачке ты, кажется, понравился. – Она ласково, словно поглаживая лошадь, проводит рукой по старой приборной панели, обитой натуральной кожей. – Движок у нее дерьмовый, бензин жрет как не в себя, но по дороге сюда он работал так ладно, как никогда прежде. Надо почаще врезаться в полупрозрачных морских чудовищ, видимо, для свечей это полезно.

Мэнни смеется, глядя на нее через опущенное окно со стороны пассажира.

– Что ж, тогда в следующий раз я снова позову тебя и твою машину, – говорит он. Ведь сомнений у него нет – следующий раз точно настанет.

– Ну уж нет, спасибо, это ты без меня, – говорит Мэдисон. Затем, склонив голову набок, она окидывает его взглядом, в котором читается такой откровенный интерес, что Мэнни краснеет. – Впрочем, если когда-нибудь захочешь повеселиться по-другому, позвони в «Такси “Чекер”. Свадьба вашей мечты» и спроси меня.

Мэнни посмеивается, хотя ему неловко. Он не привык к такому агрессивному флирту. Она миловидная, и он не против, но что-то останавливает его и не дает принять ее предложение. Что именно? Мэнни точно не знает. Может быть, просто тот факт, что он, похоже, превращается в живое воплощение района крупного мегаполиса и сейчас не лучшее время начинать с кем-то встречаться. Поэтому он пытается отказать ей помягче, ведь дело не в ней, а в нем.

– Буду иметь в виду.

Мэдисон широко ухмыляется, спокойно принимая его отказ, и поэтому начинает нравиться ему еще больше. Затем она отъезжает, и он остается один перед своим новым домом.

Тот представляет собой одно из старых многоквартирных зданий Инвуда, которое тянется на полквартала. Проходя через кованые железные ворота, Мэнни обращает внимание на настоящий сад, раскинувшийся перед домом, в котором кто-то из жильцов высадил маки и, кажется, эхинацеи. В огромном фойе пол выложен черно-белой плиткой, а по стенам тянутся вычурные мраморные карнизы. Рельефный потолок покрыт столькими слоями краски, что выглядит бугристым. Швейцара нет, но и район этот не из тех, где они бывают.

Обстановку Мэнни не узнает совсем. Адрес он нашел в своем телефоне, в заметке под заголовком «Новый адресок!!!», едва разборчиво написанной пальцем по экрану. Однако ему кажется, что прежде он никогда не был в Нью-Йорке.

«Кто вообще пишет “адресок” вместо “адрес”?» – думает он. И кто может так сильно радоваться новому адресу, что ставит три восклицательных знака? Неужели тот же человек, который снял квартиру и выбрал себе соседа, ни разу не видя его в глаза?

Лифт здесь медлительный и древний, с внутренней решеткой, которую нужно сначала закрыть, иначе он не поедет. На верхнем этаже, когда двери лифта открываются, он видит коридор, тускло освещенный древними лампами и уходящий куда-то вдаль – что должно быть невозможно, поскольку кварталы Нью-Йорка не бывают такими длинными. Коридор кажется жутким, словно Мэнни оказался в каком-то ужастике. Однако, когда он выходит из лифта, перед его глазами словно проносится какая-то волна. Мэнни моргает, и свет в коридоре тут же становится ярче, тени – светлее, контрасты – мягче, а слабые запахи – чьего-то невыветрившегося ужина, пыли, краски, кошачьей мочи – усиливаются. Теперь это обычный коридор… который почему-то кажется гораздо безопаснее, чем секунду назад.

Странно. Ну да ладно.

В его телефоне написан номер квартиры «4J». У Мэнни есть ключ с таким же номером, однако из вежливости он все же стучится в дверь. Изнутри слышится торопливый топот, затем дверь открывает долговязый азиат, на одной стороне лица которого отпечатался след от подушки. Просияв, он разводит руки в стороны.

– Привет, сосед! – с сильным британским акцентом произносит азиат. – Ты доехал!

– Да, – отвечает Мэнни, неловко улыбаясь. Он понятия не имеет, кто перед ним. – Пришлось… гм… постоять в пробке на ФДР.

– На ФДР? А магистраль разве не на восточной стороне острова? Почему таксист повез тебя от вокзала туда? Неужели из-за утренних ужасов на Вильямсбургском мосту такие пробки? – В следующий же миг азиат забывает про собственные вопросы, выходит и хватает чемодан Мэнни. – Давай помогу. Твои коробки и второй чемодан приехали еще пару дней назад.

Все кажется таким нормальным. Квартира огромная, с большой кухней и двумя спальнями, расположенными достаточно далеко друг от друга – одна сразу за гостиной, другая дальше по коридору, за ванной и кладовкой. Сосед занял ближнюю спальню, так что Мэнни идет на другой конец квартиры, где находит просторную комнату, уже полностью обставленную мебелью. Судя по всему, до потери памяти прежний Мэнни хотел приехать на все готовое. Простыни на постели нет, а в углах лежат клубы пыли, но комната хорошая. Из окна открывается отличный вид на платную парковку. Мэнни нравится.

– Ну, что я тебе говорил? А? – говорит сосед, глядя на то, как Мэнни осматривается. – Классная квартира, да? Все как на фотках, которые я тебе присылал.

Фотки. Видимо, Мэнни из тех типов, что подписывают арендное соглашение, основываясь на одних лишь фотографиях.

– Да, идеально. – Вот только не может же он все время называть своего соседа «Эй, ты!». – Гм, прости, мне ужасно неловко, но тебя зовут…

Парень моргает, затем смеется.

– Бел. Бел Нгуен. Аспирант на кафедре политических наук Колумбийского университета, как и ты. Неужели поездка на поезде оказалась настолько тяжелой?

– Нет. Эм-м… – Впрочем, оправдание хорошее. Мэнни взвешивает все его потенциальные преимущества и решает остановиться на нем. – Хотя да. Со мной что-то приключилось, обморок, что ли. Сразу после того, как я сошел с поезда. И голова у меня сейчас немного… – Он шевелит пальцами, надеясь, что сосед решит, будто он в замешательстве, а не сошел с ума.

– Ого. Дерьмово. – Бел, похоже, искренне за него забеспокоился. – Тебе что-нибудь нужно? Я могу… эм-м… Может, тебе хорошего чаю заварить? Я привез из дома.

– Нет, нет, я в порядке, – быстро отвечает Мэнни, хотя тут же начинает сомневаться в том, что это так. Здесь, в столь обыкновенном месте, стоит ему подумать о случившемся на магистрали ФДР, все начинает казаться ему более и более невероятным. Если у него амнезия, тогда, возможно, с ним и правда случилось что-то нехорошее. Возможно, он ударился головой. Возможно, у него началась ранняя деменция. – То есть я чувствую себя хорошо. Но кое-какие вещи забываю и не могу вспомнить.

– Вроде моего имени?

Мэнни думает, не ответить ли ему: «Нет, вроде моего имени», – однако решает, что лучше этого не делать. О том, что ваш сосед в данный момент не в ладах с реальностью, лучше узнавать до того, как вы подписываете договор аренды.

– Вроде того. Так что, гм, я заранее извиняюсь, если спрошу что-то, о чем ты мне уже говорил. Или если сам буду повторять то, что ты уже знаешь. Эм-м, прозвище мое, например. Зови меня Мэнни.

Он готовится к тому, что сосед возразит, но Бел лишь пожимает плечами:

– Мэнни так Мэнни. Дружище, ты хоть каждую неделю меняй имена, только за квартиру плати вовремя. – Он смеется над собственной шуткой, затем качает головой и ставит чемодан Мэнни на пол. – Уверен, что чаю не хочешь? Мне не трудно. Или… О. Я как раз думал о том, чтобы пойти прогуляться, осмотреть окрестности, так сказать. Пойдем со мной, а? Может, на свежем воздухе тебе полегчает.

Предложение кажется в высшей степени разумным. Мэнни кивает, ненадолго задерживается, чтобы скинуть куртку и переодеться в чистые штаны – он только заметил, что обтер ими крышу такси, – и они выходят на улицу.

Их дом находится всего в нескольких кварталах от парка Инвуд-Хилл. Парк огромный – Мэнни помнит, что видел его где-то на карте. (Он бесстрастно замечает, что хорошо помнит общие факты. Ускользают от него лишь те, что относятся к его собственной жизни.) А еще этот парк – последний нетронутый участок старого леса, который когда-то покрывал весь остров Манхэттен. На первый взгляд он похож на любой другой парк – мощеные дорожки, железные заборы, скамейки, теннисные площадки и редкие выгульщики собак, которых тянет за тобой на поводке тявкающая свора. Здесь на удивление пусто, хотя, наверное, это потому, что сейчас середина рабочего дня и большинство людей все еще на работе или в школе. Прямо за ухоженной полоской подстриженного газона и декоративных деревьев Мэнни видит лесистый холм, возвышающийся над всем вокруг. Его покрывает густое сплетение деревьев и кустарников, которые явно никогда не видели ни экскаватора, ни грейдера. Он смотрит на лес, поражаясь тому, что тот существует менее чем в пяти милях от огней и шума Бродвея. Бел тем временем глубоко вдыхает и блаженно закрывает глаза.

– Ах-х, вот ради этого я и хотел поселиться здесь… ну и еще потому, что дешевле на острове я ничего не нашел. – Он широко улыбается Мэнни и продолжает идти по тропинке. Мэнни идет за ним, крутя головой, чтобы все разглядеть. – С ценами тут хуже, чем в Лондоне в черте города. Но когда я прочитал, что здесь прямо посреди города растет лес, я понял, что это место как раз для меня. В детстве я несколько раз проводил лето в Хакфолле в Северном Йоркшире. У моей бабушки там рядом дом. – Он мрачнеет, и тон его голоса становится суше. – Конечно же, она от меня отреклась, когда выяснилось, какие у меня проблемы. Так что я уже лет сто там не был.

– Сочувствую, – говорит Мэнни и лишь затем замечает в словах Бела нечто большее, чем просто боль. Он моргает и удивленно смотрит на соседа. Ему хватает сообразительности промолчать, однако Бел замечает его взгляд, и выражение его лица тут же становится нейтральным.

– Об этом ты, значит, тоже забыл? И сейчас внезапно вспомнишь, что все-таки хочешь съехать…

– Я… – В этот миг Мэнни понимает, как, наверное, звучит со стороны его рассказ о потере памяти. Он не может придумать ничего лучше, кроме как сказать правду: – Я и правда забыл. Но если бы я хотел съехать, то выдумал бы ложь получше.

Отличный способ впечатлить соседа своими патологическими наклонностями. Но его ответ удивляет Бела, и тот смеется, хотя все еще с горечью. Впрочем, он немного смягчается.

– Да, наверное. И ты почему-то кажешься мне другим, не таким, как тот парень, с которым я месяц назад познакомился в «Скайпе».

Мэнни старается не напрячься и, продолжая идти, опускает взгляд под ноги.

– Да ну?

– Ага. Трудно сказать почему. – Бел пожимает плечами. – Честно говоря, я тебя побаивался. Ты казался вполне вежливым, но каким-то, хм-м, резковатым, что ли. Дома парни с нетрадиционной ориентацией докапывались до меня не меньше, чем натуралы. И почему-то мне казалось, что ты будешь задираться как никто другой. Но ты сказал, что проблем у нас не будет, а у меня выбора особенно-то не было, так что… – Бел вздыхает.

Вот как.

– Проблем у нас точно не будет, – снова говорит Мэнни, стараясь обнадежить соседа. – По крайней мере, из-за этого. Но если ты начнешь класть в холодильник грязные носки, я за себя не отвечаю.

Бел снова смеется, и напряжение улетучивается.

– Ладно, носки класть не буду. Но насчет шапок я ничего не обещаю.

Они оба замолкают, когда мимо входа в парк проносятся машины «Скорой помощи». Бел и Мэнни уже отошли достаточно далеко, но не заметить три «Скорые» с ревущими сиренами довольно трудно, какой бы густой лес их ни окружал. Все-таки они на Манхэттене. Бел морщится, когда «Скорые» уезжают.

– Я слышал, туда бросили силы всех служб со всей… как она там называется… агломерации? Все, чтобы разобрать то месиво на мосту. Боже, жду не дождусь, когда мы узнаем, из какой национальности они сделают козлов отпущения на этот раз.

– Может быть, там какой-нибудь белый парень постарался. Снова.

– «Одинокий волк», у которого проблемы с психикой. Ну конечно. – Бел со смешком вздыхает. – Может быть. Надеюсь, лишь бы только это не стало поводом к очередным преступлениям на почве ненависти, или к новым войнам, или к еще какой дряни. Черт, ну и надежды у меня.

Мэнни кивает. Больше они ничего не могут сказать по этому поводу, так что продолжают идти молча, просто наслаждаясь компанией друг друга. Мэнни замечает, что прогулка его успокаивает, хотя после всего, что произошло за последние два часа, его бы успокоило что угодно. Важнее другое – парк кажется ему правильным, прямо как «Чекер», как люди, которые помогли ему на вокзале, как то чувство причастности к этому городу, который кажется ему столь необычным и живым. Одолевшая его потеря памяти на удивление выборочна. Он помнит, как посещал города, обладавшие похожей странной живостью. Париж, Каир, Токио. Однако ни в одном из них он не чувствовал, что этот город создан для него. Словно везде, куда он приезжал или где жил прежде, он был в гостях и лишь теперь оказался дома.

На одном из пересечений тропинок находится карта. Мэнни дивится размерам этого парка, а затем его взгляд цепляется за слова «Тюльпанное дерево парка Инвуд-Хилл». В тот же миг Бел подходит ближе, тычет пальцем в изображение и, подавшись вперед, вчитывается в микроскопический текст рядом с ним.

– «Согласно легенде, – читает он, – в тысяча шестьсот двадцать четвертом году на этом месте, в индейской деревне, Петер Минёйт[3] купил остров Манхэттен у индейцев за бусы и безделушки общей стоимостью приблизительно в шестьдесят гульденов». Судя по всему, там еще росло большее дерево, но оно умерло в тысяча девятьсот тридцать втором. Ага, так, значит, это здесь твои предки начали прибирать к рукам эти земли. – Он усмехается и имитирует голос Эдди Иззарда: – «Флаг у вас есть? Нет? Тогда, будьте добры, один остров, сдачу можете оставить себе. И вот вам в придачу оспа и сифилис».

По коже Мэнни бегут мурашки. Почему? Он не знает, но, будучи не в силах отвести взгляд от изображения на карте, машинально отвечает:

– Кажется, повальные эпидемии начались на пару веков раньше. Колумб их завез.

– Точно, точно, в тысяча четыреста девяноста втором. Доплавался по океану. – Бел отходит и потягивается. – На этом, кажется, можно и закончить. Хочешь, посмотрим на тот архиважный камень, а потом пойдем домой?

– Конечно, – говорит Мэнни. Что-то подсказывает ему, что камень тот намного важнее, чем кажется.

Архиважный камень находится неподалеку от входа в парк, там, где к лиману Спайтен-Дуйвил примыкает большой луг. Когда они подходят к памятнику, Мэнни замечает, что тот, по сравнению с другими, довольно непримечательный: обыкновенный валун высотой примерно по пояс, окруженный голой землей и кольцом грязного бетона. Он расположился на пересечении нескольких мощеных дорожек, и от него открывается красивый вид на лиман и высокий узкий мост, который, наверное, ведет в Бронкс или Куинс. Людей здесь немного; Мэнни видит вдалеке старика, сидящего на парковой скамейке и кормящего голубей, и молодую парочку, устроившую романтический пикник на заросшей лужайке в стороне от дорожек. Не считая этих троих, они здесь одни.

Мэнни и Бел ненадолго останавливаются у камня, чтобы прочитать памятную табличку. Согласно ей, это – Шораккопоч, названный так в честь деревни, которую отсюда выселили. Или же так называлось давно погибшее дерево – этого табличка не поясняет. Бел садится на камень и какое-то время дурачится, скрестив ноги и делая вид, что медитирует, вбирая в себя «потоки энергий». Мэнни тем временем смеется над ним. Смех, впрочем, ему приходится из себя выдавливать, потому что энергии здесь действительно витают, странные и осязаемые, как тот зонтик на магистрали ФДР, и Мэнни не имеет никакого представления о том, что все это значит.

Однако же он вспоминает, что источником той странной энергии, которой он воспользовался, был вовсе не зонтик – ну или не только зонтик. Сила пропитала его, потому что была повсюду, витала в воздухе, текла по городскому асфальту, а Мэнни просто собрал верную комбинацию… предметов? идей?.. и призвал ее. Автомобиль – в том месте, где царят удушающие выхлопы, резкие повороты и дорожные ямы, он был совершенно необходим. Как и движение, тоже ставшее источником силы. И магистраль ФДР в городе, который никогда не спит, – это дорога, движение на которой никогда не останавливается, если не считать редких аварий и пробок. Значит ли это, что сила зависит от обстоятельств? Мэнни скрещивает руки на груди, смотрит на камень и гадает, какие же секреты тот хранит.

– Ай, – говорит Бел, спрыгивая с камня. – Как же больно сидеть на истории. Кому вообще пришла в голову светлая мысль поставить здесь камень? Вот что в нем значимого? Американцы ведь любят статуи. Что помешало и здесь ее поставить? Похоже, кто-то хотел дешево отделаться.

Дешево. Мэнни моргает. Что-то шевельнулось в его голове, когда он услышал последние два слова. Когда Бел говорит, что пора бы пообедать, Мэнни рассеянно кивает, пытаясь поймать ускользающую мысль. Но затем он внезапно слышит резкие нотки в голосе Бела.

– А это еще что?

Его тон выводит Мэнни из задумчивости. Он оборачивается и видит, что к ним направляется женщина. Полноватая, невысокая, белая и румяная, одетая по-офисному. Непримечательная. Ни Мэнни, ни Бел не обратили бы на нее внимания, если бы в руке она не держала наставленный на них телефон. Судя по мигающему огоньку, камера включена.

Женщина останавливается, не прекращая снимать их.

– Какая мерзость, – говорит она. – Поверить не могу, что вы двое творите такое. Не скрываясь, прямо в общественном месте. Я сейчас вызову копов.

Бел мельком смотрит на Мэнни, и тот недоуменно качает головой; он тоже не понимает, о чем она.

– Слышь, – говорит Бел. Его акцент чуточку меняется с такого, какой можно услышать по Би-би-си, на южнолондонский – и откуда только Мэнни это знает? – а затем выражение лица Бела становится суровым. – Дорогуша, ты что, нас снимаешь? Без спроса? Как-то это невежливо, не находишь?

– «Невежливо» выставлять свои извращения на всеобщее обозрение, – отвечает женщина. Она что-то делает со своим телефоном, похоже, приближает изображение. Камера направлена Мэнни прямо в лицо, и ему это не нравится. Он очень хочет отвернуться или закрыться от телефона рукой, но сдерживается, ведь это может лишь спровоцировать дамочку на дальнейшее хамство.

Однако он делает шаг вперед.

– И что же такого мы, по-вашему…

Дамочка реагирует так, словно Мэнни не приблизился к ней на шаг, а бросился на нее, как бык на родео; она ахает и семенит назад.

– Не прикасайся ко мне! Не прикасайся! Если ты меня хоть пальцем тронешь, я завизжу, и копы вас пристрелят! Наркоманы! Извращенцы и наркоманы!

– С извращенцем я еще соглашусь, но наркоман? – Бел упер одну руку в бок, скептически глядя на нее. – Я вообще-то не ширяюсь. Ты уверена, что сама не перебрала «Перкоцета», дорогуша? А то у тебя явно глюки. – Он машет рукой перед ее телефоном. Она отдергивает его назад и отпрыгивает в сторону.

В тот же миг Мэнни думает, что глюки начались у него. Потому что, когда женщина поворачивается к нему спиной, он замечает что-то, торчащее из ее шеи и проходящее через свободный небрежный пучок, в который стянуты ее волосы. Что-то длинное и тонкое, толще волоса, но тоньше карандаша. Мэнни таращится на это нечто, и оно вдруг вздрагивает. Его кончик, несмотря на отсутствие ветра, единожды сгибается, наклоняется в сторону Мэнни и тут же выпрямляется снова. Мэнни прищуривается, и нечто начинает дрожать, словно он потревожил его одним лишь взглядом. Нечто снова гнется к нему и снова возвращается назад.

Мэнни замирает, потрясенный. Он уже видел что-то подобное. От испуга его мысли превращаются в мешанину слов «паразиты», «нить марионетки», «питьевая трубочка» и более отчетливого: «та дрянь с магистрали ФДР»!

Он отрывает взгляд от белой штуковины, торчащей из шеи дамочки, и смотрит ей в лицо.

– Ты не та, за кого себя выдаешь, – говорит он. – Покажи, кто ты на самом деле.

Бел хмуро косится на него.

Дамочка поворачивается к Мэнни, открывает рот, набирает в грудь побольше воздуха, чтобы снова начать возмущенную тираду… и вдруг замирает. Причем так, будто попала на стоп-кадр, прямо на середине вдоха, за миг до того, как ее лицо успевает принять презрительное или гневное выражение, отчего оно выглядит пустым. Она не опустила камеру, но, похоже, случайно нажала на что-то обмякшим большим пальцем, потому что огонек записи погас.

– Что за… – произносит Бел, уставившись на нее.

Мэнни моргает… и в ту наносекунду, пока его глаза закрыты, одежда дамочки становится совершенно белой. Костюм, туфли, даже колготки. То же самое происходит с ее волосами, отчего она резко становится похожа на гибрид церковной прихожанки и женской версии полковника Сандерса. Она вновь приходит в движение, посмеиваясь над очевидным замешательством Мэнни и Бела, затем поднимает свободную руку и взмахивает ею, как бы говоря: «Та-дааа».

– Какое облегчение! – заявляет она. Ее голос изменился. Теперь он ниже, ближе к альту, чем к сопрано. Ее улыбка похожа на маниакальный оскал. – Разыгрывать из себя одну из вас, людишек, и так довольно трудно, но притворяться, что я вас не знаю, мне вконец осточертело. Рада снова видеть тебя, Сан-Паулу. Каждый уголок этой вселенной похож один на другой, пути наши извилисты, пронизывают ее, как дырки в сыре, – однако не далековато ли ты ушел от своего места? Я помню, как пробовала твою кровь на вкус где-то южнее.

Она смотрит на Бела.

– Что? – спрашивает Бел. Он смотрит на Мэнни. Мэнни качает головой, но не потому, что озадачен. Он понимает, что происходит, хотя и не желает понимать. Из головы дамочки все еще торчит белый отросток. Мэнни в голову приходит еще одно слово: «антенна». Белый отросток – это что-то вроде приемника, который передает из другого места чужой голос, мысли и образ.

«Откуда я все это знаю?» – думает Мэнни, на миг чуть не впадая в панику.

«Я – Манхэттен», – приходит к нему ответ, который сам порождает немало вопросов. Но обдумывать их он будет позже.

Женщина тем временем пристально вглядывается в Бела, словно не может хорошенько рассмотреть его, хотя он и стоит прямо перед ней. Она мельком смотрит на камеру, словно желая убедиться, что ее глаза работают, затем опускает устройство.

– А ты… – она склоняет голову набок, – …разве не тот, за кого я тебя приняла? Неужели под этой личиной скрывается кто-то другой?

Бел заметно напрягается.

– Кто я такой – не твое собачье дело. Уйдешь сама, по-хорошему, или тебе помочь?

– О! – Женщина делает вдох. – Так ты просто человек. Прошу прощения, я приняла тебя за пятнадцать миллионов других людей. Зато ты. – Она обращает свой взгляд на Мэнни, и он замечает, что цвет ее глаз тоже изменился. Они были карими, но отчего-то посветлели и стали бледно-коричневыми, почти желтыми. Глядя в эти глаза, трудно не вспомнить о хищниках вроде волков или соколов, но Мэнни не дает себе отвести взгляд, ведь стоит проявить слабость, как хищники обязательно нападут.

– Ты точно не человек, – говорит она ему. У Мэнни получается сдержаться и не вздрогнуть, но она смеется, словно все равно почувствовала этот подавленный нервный импульс. – Что ж, я знала, что тебе будет нужно где-то отлежаться после нашей битвы. Но почему здесь? В лесу? Неужели пытаешься выветрить смрад той мусорки, в которой ты ночуешь?

– Что? – Мэнни озадаченно хмурится. Женщина моргает, затем хмурится в ответ и сощуривает глаза.

– Хм, – бормочет она. – Я была уверена, что ранила тебя. Сломала парочку костей. Но ты, похоже, цел и невредим, насколько я вообще могу судить о твоем виде. А еще… – Внезапно она кренит голову набок, и ее воинственность сменяется замешательством. – Ты чище, чем был раньше. Даже пахнет от тебя как-то… – Она умолкает.

Она сумасшедшая. Но Мэнни, глядя на жуткий белый отросток, торчащий из ее шеи, понимает, что назвать происходящее «сумасшествием» было бы неправильно, ну или не совсем правильно. Невозможно, увидев отросток, не понять, что эта женщина каким-то образом связана с той массой усиков с магистрали ФДР. Возможно, то же самое произошло с людьми, чьи машины проехались по усикам и подцепили их: они оказались заражены на каком-то фундаментальном, метафизическом уровне. Что бы за существо сейчас ни говорило с Мэнни устами этой женщины, его нет поблизости – будучи где-то далеко, оно вещает по своему «Щупальцемонстр ТВ», а женщина подключена к нему индивидуальным высокоскоростным кабелем.

– Так что же ты такое? – решает спросить Мэнни.

Женщина усмехается, продолжая сверлить его взглядом. Она не моргает, и от этого становится жутковато.

– Даже не поболтать с тобой по душам, сразу переходишь к делу. Неудивительно, что все считают ньюйоркцев хамами. Но на этот раз ты и не выпендриваешься. Куда же подевались все твои… – Она на миг отводит взгляд, ее глаза начинают бегать, словно просматривают невидимый словарь, а затем она снова смотрит на него: –…понты. Да. Куда подевались твои дебильные понты?

Обычно Мэнни, если позволяет ситуация, старается не выражаться.

– Мы никогда раньше не встречались.

– Неправда! Неправда! – Она поднимает руку и тычет в него пальцем, широко распахнув глаза. Мэнни тут же вспоминает, как в детстве смотрел по телевизору повторы «Вторжения похитителей тел», и ему легко представить, как эта женщина сейчас выпучит свои нечеловеческие глаза и издаст жуткий вопль. Но затем она снова хмурится. – Однако ты не ранен. Неужели ты изменил свою форму? Мне казалось, твой вид на такое не способен и вы меняетесь постепенно, медленно старея.

– Мэнни, дружище, – негромко произносит Бел. Пока женщина разглагольствовала, он подступил ближе. – У этой мадам явно в скворечнике не все дома, и я чуть-чуть паникую от того, как она вдруг так облондинилась…

– Мэнни? – выпаливает женщина прежде, чем тот успевает ответить. Она переводит взгляд с него на Бела и обратно. – Его зовут Мэнни?

– Черт, – говорит Бел. – Прости, мне не стоило называть тебя по имени…

– Ничего страшного. – Мэнни не сводит глаз с женщины и потому видит: на вдохе ее лицо искажается. На миг оно приобретает очень нечеловеческие черты, желтовато-коричневые глаза вспыхивают белым светом, скулы смещаются и будто множатся под кожей… а затем ее лицо расплывается в широченном, маниакальном оскале.

– Манхэттен, – выдыхает она. Мэнни пробивает дрожь. В том, как она произносит его имя, ощущается сила, сила, которую она умеет использовать, а он – еще не научился, и это его пугает. Кроме того, его пугает алчная, голодная злоба в ее непостоянных глазах. – Ты – Манхэттен, где глупость гуляет, а деньги решают! Неужели ты никогда не спишь, юноша? Смотрю, ты что-то не одет в одни шелка и атлас.

Мэнни старается не дать этой бессмыслице сбить его с толку. Сейчас важно лишь то, что перед ним – противник, от которого исходит опасность. Как бороться с призрачной пришелицей, похожей на морское чудовище с щупальцами и принявшей человеческий облик? Рядом нет ни зонтика, ни старой тачки… ничего, лишь камень Шораккопоч, и Мэнни не знает, как им воспользоваться.

На магистрали ФДР он положился на свои инстинкты, и они привели его к решению. «Заставь ее говорить подольше», – подсказывают ему инстинкты теперь, и он снова повинуется им.

– На магистрали ФДР, – говорит он, глядя женщине прямо в горящие глаза, – я уничтожил твое создание зонтиком. Или… – Он поправляет себя, как подсказывает ему интуиция: – Нет, не твое создание. Тебя?

– Лишь малую часть меня. Мизинчик, которым я пыталась зацепиться. – Она приподнимает ногу, облаченную в простую белую кожаную туфлю без носа, и шевелит пальцами. Ее лодыжки опухли – наверное, сидячая работа и чудовища из небытия, вселяющиеся в твое тело, не лучшим образом влияют на кровообращение.

– Я ожидала, что утрачу его, – с многострадальным вздохом продолжает женщина. Она поворачивается, начинает расхаживать из стороны в сторону и драматично вздыхать. – Так обычно происходит, когда ваши сущности реализуются, или взрослеют, или как еще вы это называете. И в конце концов мы его потеряли. Кое-кто пришел и ударил нас по пальчику, будь он неладен. Злобное маленькое создание. Настоящий бандит. Однако, когда он со мной разделался и я лежала, истекая кровью в ледяных глубинах межмирья, я обнаружила, что мой мизинчик все же зацепился. Самую малость. Один-единственный пальчик в одном-единственном месте.

– На магистрали ФДР, – говорит Мэнни. По его коже пробегает холодок.

– На магистрали ФДР. Но затем ты выдрал с корнем и его. Это ведь был ты, верно? Вы, людишки, для меня все на одно лицо, но теперь я чую твой запах. Ты похож на него, но не он. – Произнося это, женщина клонит голову набок. В этом жесте читается одновременно задумчивость и презрение. – Конечно, было уже поздно. Ты еще не успел туда добраться, а я уже заразила уйму машин. Теперь мы держимся за этот мир сотней пальчиков, разбросанных по всей агломерации. – Она чуть приподнимается на носки, а затем опускает взгляд и хмурится, будто ей не нравится, что сейчас ей пальцев не хватает.

Мэнни словно наяву видит, как фонтаны щупалец прорываются на трассах и мостах в радиусе сотен миль отсюда. Он старается не показывать, насколько его это пугает. Что это значит? Чего они добиваются? Что они станут делать, когда заразят достаточно машин, и людей, и…

– Что за хрень ты несешь? – спрашивает Бел.

Она закатывает глаза.

– Я говорю о политике дробности пространства-времени и суперпозиции, – огрызается она, а затем снова забывает про Бела и вздыхает, глядя на Мэнни. Бел лишь тупо смотрит на нее. – Что ж, ты явно часть того, другого. А это значит, что где-то гуляют еще четверо. Еще четыре… ой, как вы, люди, их там называете? Органы? – Она внезапно останавливается, хмурится, о чем-то задумавшись, а затем резко поворачивается к Белу и указывает на запад. – Эй, ты! Человек! Что там?

Бросив на Мэнни крайне обеспокоенный взгляд, Бел смотрит туда, куда тычет пальцем женщина, и его взгляд упирается в лиман Спайтен-Дуйвил. На самом деле она указывает дальше, на драматического вида уступ, усеянный высотными и частными домами.

– Уэстчестер? – гадает Бел. – Или, наверное, Бронкс. Понятия не имею, я тут всего пару недель живу.

– Бронкс, именно. – Женщина кривит губы. – Да. Он самый. Еще Манхэттен. Тот, с кем я сражалась, – сердце, но вы, остальные, представляете собой голову, конечности и все остальное. Он оказался достаточно крепок, чтобы сразиться с нами и без вас, но ему все же не хватило сил устоять на ногах после битвы. Не хватило их и на то, чтобы вытеснить меня. И так один пальчик превратился в целый плацдарм.

Несмотря ни на что, Мэнни начинает понимать.

– Боро[4], – зачарованно произносит он. «Я – Манхэттен». – Ты говоришь о боро города. Ты хочешь сказать, что я действительно Манхэттен. И… – он вдыхает, – …и ты говоришь, что есть и остальные.

Женщина перестает ходить из стороны в сторону и медленно, очень медленно поворачивается, чтобы снова изучающе посмотреть на него.

– Ты этого не знал, – говорит она, щурясь на него.

Мэнни замирает. Он понимает, что допустил ошибку, раскрыв карты, но лишь время покажет, насколько серьезной была эта ошибка.

– Вас пятеро, – довольным тоном говорит женщина в белом. (И почему-то в сознании Мэнни это становится ее именем, с большой буквы. Женщина в Белом.) Она улыбается, но холодно. – Пятеро, и лишь один бедный Сан-Паулу, который должен за вами всеми приглядывать! Он сейчас рядом с тем, с кем я сражалась. А ты один. И ты даже понятия не имеешь, что нужно делать, не так ли?

У Мэнни от страха сводит живот. Он понимает, что Женщина сейчас что-то сделает, и он до сих пор не придумал, как с ней бороться.

– Чего ты хочешь? – спрашивает он, чтобы ее задержать. Чтобы выиграть время и подумать.

Она качает головой и вздыхает.

– Я могла бы тебе рассказать ради спортивного интереса, но для меня это не состязание. Мне просто нужно выполнить мою работу. Прощай, Манхэттен.

В мгновение ока она исчезает. То есть исчезает Женщина в Белом; стоит Мэнни моргнуть, как ее одежда и волосы возвращаются к своему естественному цвету. Вновь став обыкновенной кареглазой дамочкой, она чуть обмякает. Но через миг, придя в себя, она поджимает губы и снова поднимает телефон. Огонек камеры опять загорается.

Но одновременно с этим происходит и кое-что похуже. Волосы на загривке Мэнни встают дыбом, он подпрыгивает и резко оборачивается, уверенный, что кто-то вот-вот набросится на него сзади. Он видит позабытую парочку на лужайке, еще отдыхающую на пикнике, но, помимо них, там ничего нет…

Стоп. Нет. Из асфальтовой дорожки, из ее трещин и щербин поднимаются… призрачные белые ростки. Мэнни хватает Бела, оттаскивает его назад, и в тот же миг ростки появляются из трещины, на которой он стоял. Затем они вылезают даже из неповрежденных участков асфальта. Мэнни замечает, что на кольце голой земли, которая окружает памятный камень, и в трех-четырех дюймах за ним ничего нет, и утягивает Бела туда, в этот, по-видимому, защитный круг.

– Что это за… – начинает Бел. Мэнни с облегчением понимает, что Бел явно видит белые побеги. Хотя бы это ему объяснять не придется. Бел пятится к камню, глядя на то, как небольшие ростки превращаются в коротеньких червяков.

– Просто омерзительно, – говорит женщина. Теперь она стоит на целой лужайке усиков, которые уже доходят ей до колен, а тот, что растет из ее шеи, разделился на два, и оба зловеще навострились на Мэнни. Поразительно, но, несмотря на все это, она продолжает их снимать. Или… не только снимать? Секундой позже из динамика телефона раздается голос, искаженный треском. Мэнни не может разобрать, что было сказано, но женщину он слышит отчетливо:

– Я хочу вызвать полицию. Я в парке Инвуд-Хилл, тут два типа, и они, ну не знаю, выглядят очень угрожающе. Думаю, они торгуют наркотиками, и они отказываются уйти. А еще они занимаются сексом.

– Слушай, дамочка, да ты хотя бы видела, как занимаются сексом? Хоть раз в жизни-то, а?.. – захлебываясь от возмущения, говорит Бел. Парочка вдалеке хихикает, хотя вряд ли из-за его слов. Они всецело поглощены друг другом, целуются и не замечают того, что происходит у камня.

Дамочка, занятая разговором, пропускает слова Бела мимо ушей.

– Да. Так и сделаю. Я их снимаю. Конечно, да-да. – Она колеблется, затем морщится и прибавляет: – Афроамериканцы. Или латиносы? Трудно сказать.

– Я же явно азиат и британец, овца ты безмозглая! – Бел таращится на нее с отвисшей челюстью. Тем временем усики продолжают расти; они уже стали настолько длинными, что смогут дотянуться до Бела и Мэнни, даже если они оба вскарабкаются на камень. А это у них вряд ли получится, поскольку на камне не хватит места для двоих.

Тут Мэнни вспоминает, что это не обычный камень, а памятный. Он – объект силы… наверное. Шораккопоч, место первой мошеннической сделки с недвижимостью будущего Нью-Йорка. Что же он может с этим сделать?

О. О-о-о-о.

Он подталкивает Бела.

– Залезай на камень, – говорит он. – Мне нужно место. И отдай мне все, что у тебя в бумажнике.

Бел настолько напуган, что сразу же слушается, спешно лезет на камень и хватается за задний карман.

– Худшее ограбление в истории, дружище, – дрожащим голосом подшучивает он.

Мэнни уже достал из кармана собственный бумажник. Он на удивление спокоен. Открывая бумажник и шаря в нем в поиске идей, он отстраненно размышляет над этим. Ему следовало бы бояться, ведь он видит, что усики сотворили с другим человеком. Что он почувствует, когда они вторгнутся в его тело, а его разум окажется захвачен тем существом, которому они служат?

«Наверное, это будет похоже на смерть», – думает он. Мэнни внезапно осознает, что какая-то часть него однажды уже сталкивалась со смертью, и именно поэтому он так спокоен. Однако он все же приходит к выводу, что такой исход ему не понравится.

В его кошельке почти ничего нет. Несколько чеков, пятидолларовая купюра, карта «Амекс», дебетовая карта, просроченный презерватив. Ни одной фотографии близких ему людей – позже это покажется ему странным. Есть удостоверение личности, но он тут же отводит от него глаза, не желая знать, как его звали до утренней поездки в поезде. Неважно, кем он был прежде. Сейчас ему нужно оставаться Манхэттеном.

Едва его пальцы касаются кредитной карты, как он ощущает всплеск той же странной энергии и сосредоточенности, что и на ФДР. Да.

– У земли есть цена, – бормочет он себе под нос, отвлекшись от окружившего его поля растущих, колышущихся белых колосьев. – Даже у общественной, вроде парка. Ведь собственность на землю – это всего лишь идея; нам не обязательно жить, подчиняясь ей. Но этот город был основан на этой идее и благодаря ей стал таким, какой он есть.

– Пожалуйста, скажи мне, что ты не свихнулся, – говорит Бел, присевший на камне на корточки. – Нам нельзя обоим одновременно слетать с катушек. Мы только что вписались в аренду.

Мэнни поднимает на него глаза… и бросает на землю пятерку, прямо за кольцо вокруг камня. Он не слышит, а скорее чувствует внезапный глухой, пронзительный визг, доносящийся с места, куда приземлилась банкнота, и, не оглядываясь, понимает, что произошло. Банкнота ранила усики и заставила их отпрянуть от того места, где она упала на асфальт.

Бел потрясенно таращится на банкноту. Затем он лихорадочно вытаскивает из бумажника пачку разномастных купюр. У него есть евро, британские фунты, доллары США и даже несколько песо; Бел явно много путешествует. Он бросает одну из фунтовых банкнот. Она приземляется неподалеку от той, которую кинул Мэнни, но ничего не происходит.

– Я же сказал, отдай их мне, – говорит Мэнни, выхватывая пачку банкнот из трясущихся пальцев Бела. Странное чувство тут же усиливается; Манхэттен был возведен не только на оценке стоимости земли, но и на украденных ценностях.

– Я всего лишь пытаюсь помочь бороться с этой чертовщиной! – огрызается Бел. – О боже, они приближаются. Давай скорее, колдуй, как ты там хотел!

Мэнни начинает швыряться деньгами, сорить ими по краю белого поля, как какой-нибудь мот в дорогом клубе. Он сразу же видит, что деньги помогают, но не сильно. Пятидолларовая купюра расчищает землю лишь под собой, не больше, и вскоре теряется среди соседних усиков. Евро и фунты тоже срабатывают, но их сила, похоже, зависит от номинала. Стодолларовая купюра расчищает землю не только под собой, но и примерно в дюйме вокруг. Банкнота в сто евро расчищает чуть больше – но всех вместе их хватает лишь на то, чтобы сдержать натиск усиков и не дать ближайшим дотянуться до Мэнни. А если усики продолжат расти, то рано или поздно дотянутся до Мэнни вне зависимости от того, сколько еще дюймов земли он сможет отжать.

Вот оно что. Мэнни внезапно понимает: он попросту покупает землю вокруг памятника. Но ведь теперь она стоит гораздо больше шестидесяти гульденов.

– Бел, ты не знаешь, почем сейчас недвижимость на Манхэттене? Сколько просят за квадратный фут?

– Ты точно свихнулся.

Один из усиков повыше рассекает воздух и устремляется к бедру Мэнни, и он отбивает его двадцатидолларовой купюрой. Усик взвизгивает и шарахается в сторону.

– Мне правда нужно это знать, пожалуйста!

– Да я-то откуда знаю? Я снимаю квартиры, а не покупаю их! Может, тысячу долларов за фут? Две тысячи?

Мэнни с горьким стоном понимает, что в этом-то вся проблема. Недвижимость на Манхэттене ужасно дорогая, и у них не хватит наличности, чтобы расплатиться за собственные жизни.

В отчаянии он бросает свой «Амекс», и тот производит пока что самый заметный эффект, расчистив вокруг себя прямоугольник площадью с парковочное место. Похоже, у него неплохая кредитная история. У Бела, впрочем, карточек нет, а за площадкой, которую расчистил Мэнни, все еще колышутся усики… и у Мэнни осталась лишь дебетовая карта. Сколько у него там на счете? Ему никак не вспомнить.

– Хорошо, – довольно говорит дамочка. Мэнни с удивлением осознает, что позабыл о ней. Она улыбается, стоя среди густых зарослей мерно покачивающихся усиков, и по меньшей мере дюжина из них увивают ее голову и плечи. – Полицейские говорят, что уже едут. Может быть, раньше вам и сходила с рук наркота и извращения в публичном месте, но я не для того сюда переехала, чтобы мириться с подобным. Мы выживем вас отсюда, одного за другим.

Размышления Мэнни о ценах на манхэттенскую недвижимость затмевает внезапный ужас, от которого у него пересыхает во рту. Конечно, не факт, что полиция действительно приедет сюда; пусть Мэнни в Нью-Йорке всего лишь первый день, он уже видит, что Инвуд не из тех районов, куда копы приезжают на вызов оперативно – или вообще приезжают. Тем более что в городе недавно случилось чрезвычайное происшествие. Однако если они все же явятся сюда, то ступят на стремительно растущее поле белых усиков, окружающих Мэнни и Бела. А если один усик смог превратить назойливую белую расистку в проводник для бестелесного экзистенциального зла, то Мэнни не хочет знать, во что превратятся зараженные сотрудники нью-йоркской полиции.

Он уже готовится кинуть свою дебетовую карту и отчаянно надеется, что на ней окажется хотя бы миллион долларов… когда внезапно до них доносится музыка, рвущаяся из динамика какого-то другого телефона.

«Нью-Йорк, Нью-Йорк, большой город больших надежд…»[5]

На таком расстоянии кажется, что эта мешанина исходит из консервной банки. Наверное, из айфона. Но в мешанине Мэнни разбирает хлопки и ритмичную музыку. Электронные барабаны и… как будто диджей крутит пластинку на пульте? Как в старом рэпе?

«Здесь тесно… И толпы людей…»

Мэнни резко оборачивается и видит, что по дорожке, ведущей к Шораккопочу, к ним направляется чернокожая женщина. Высокая и сильная, с величавой осанкой и округлыми бедрами, изгибы которых подчеркивает юбка-карандаш, чертовски ей идущая. Впрочем, привлекательность женщины – лишь отчасти заслуга стильной одежды, туфель на высоком каблуке и элегантно уложенных кудряшек, окрашенных в медово-русый цвет. По большей части дело в ней самой. Она приковывает внимание и своим видом напоминает не то генерального директора крупной компании, которая направляется на сверхважную встречу, не то королеву, которая просто где-то оставила своих придворных.

Затем Мэнни замечает, что она тоже держит в руках мобильный телефон. Однако камера на нем выключена, а из динамиков орет музыка. Песня чуть старше Мэнни, но он пару раз слышал ее и… ого. С каждым ударом синтезированных барабанов усики, заполнившие поляну Шораккопоча, вздрагивают все разом. Мэнни облегченно вдыхает; в тот же миг женщина ступает на замощенную часть, и усики отшатываются прочь от скорого щелканья ее каблуков. Те, на которые она наступает, начинают кричать, издают едва слышный, шипящий визг, корчатся в муках… а затем исчезают. Когда она направляет телефон вниз, те, что еще не успели убраться прочь, содрогаются от каждого ритмичного удара барабана, словно им больно. Затем они рассыпаются, не оставляя за собой ни следа, ни намека на то, что вообще были здесь. Усики рассыпаются повсюду.

«Здесь тесно… И толпы людей…»

Да. Пусть город и принимает приезжих вроде Мэнни с распростертыми объятиями, но потусторонним туристам, столь хамски паразитирующим на людях и подчиняющим их своей воле, он не рад.

– Нас пятеро, – бормочет Мэнни. Он знает, кто эта женщина – или, по крайней мере, что она воплощает.

Бел косо смотрит на него, затем качает головой:

– Дружище, я искренне надеюсь, что ты пьешь. После такого мне точно понадобится что-нибудь крепкое и приторно-фруктовое. – Мэнни смеется, не столько над шуткой, сколько для того, чтобы дать волю накопившемуся адреналину.

К тому моменту, когда хор заканчивает петь, усиков уже нет и поляна стала прежней: деревья, трава, асфальт, фонарный столб, камень, Бел и Мэнни, опустившиеся в полуприсед и приготовившиеся защищаться – хотя защищаться уже и не от кого. Усики исчезли даже с шеи и плеч белой дамочки, которая теперь смотрит на них троих – в особенности на черную женщину, – с растущим беспокойством. Однако она продолжает снимать их на камеру.

Мэнни и Бел поворачиваются к чернокожей женщине. Та наконец выключает музыку и убирает телефон в сумочку-шопер. (Мэнни с некоторым восхищением замечает, что сумочка фирменная, от Биркин. Судя по всему, он из тех парней, которые разбираются в дорогущих сумочках от Биркин.) Женщина кажется ему знакомой, хотя Мэнни и не уверен, что видел ее раньше. Возможно, дело в том, что они похожи. Он жадно пожирает ее взглядом.

– Я так понимаю, вы двое еще не разобрались, как эта ерунда работает, – обращается она к ним. Ее взгляд скользит по Белу, затем по Мэнни и останавливается на нем. Она чуть прищуривается. – А, значит, не двое. Только ты.

Мэнни кивает и сглатывает. Она такая же, как и он.

– Я, эм-м, ничего не знаю. А ты? – Он понимает, что это звучит глупо, но не может придумать вопрос получше.

Она приподнимает брови.

– Это зависит от того, о чем ты спрашиваешь. Стала ли я внезапно слышать какие-то голоса, которые несут откровенную чепуху? Да. Вижу ли я эти белые голубиные перья, которыми порос весь мой район? Тоже да. Но если ты хочешь узнать почему, то я даже представить себе не могу. – Женщина качает головой. – Мне пришлось уничтожить три такие полянки, только чтобы добраться до метро.

– Голубиные перья? – Впрочем, Мэнни понимает, что она говорит об усиках. Ему они кажутся больше похожими на щупальца морских существ, но и сходство со стержнем пера он тоже видит.

– Хуже наркодилеров, чем вы, нужно еще поискать, – говорит белая дамочка, качая головой. – И хватает же вам наглости так открыто говорить о той дури, что вы варите у себя в притонах.

Вдали слышатся сирены, но Мэнни не может понять, приближаются они к парку или просто случайно проезжают поблизости.

Чернокожая женщина переводит взгляд на белую.

– Вы что, действительно вызвали копов? Из-за того, что чернокожий и азиат прогуливались по парку? – У нее вырывается недоверчивый смешок. Однако, едва смех стихает, Мэнни подходит к белой дамочке и выхватывает телефон из ее рук.

– Ох ты ж… – говорит Бел. Впрочем, это он от неожиданности, а не потому, что возражает. Дамочка ойкает и набирает в грудь воздуха, чтобы закричать, но прежде, чем она успевает хоть пикнуть, Мэнни подступает к ней и зажимает ей рот, закрыв ладонью нижнюю половину лица.

С губ чернокожей женщины срывается короткое ругательство, но затем она отходит чуть в сторону, чтобы следить за двумя тропинками, выходящими из леса. Белая дамочка, вместо того чтобы отстраниться, пытается схватить Мэнни за руку. Именно этого он и ожидал; дамочка явно не собирается уступать тому, кто, по ее мнению, не имеет права гулять в общественном месте и уж тем более вторгаться в ее личное пространство. Она не напугана, нет. Она лишь предполагала, что он не осмелится напасть на нее.

Что ж. Мэнни хватает одной лишь секунды, чтобы опустить руку и схватить дамочку уже за горло. Ее глаза распахиваются шире.

– Не вздумай кричать, – говорит он.

Она делает вдох. Мэнни крепче сжимает руку и резким движением разворачивает их, заставив ее потерять равновесие. Теперь он стоит между ней и парочкой на траве, чтобы те не видели, что происходит. Впрочем, они не обращают на них внимания. Глядя на то, как они расположились и как двигаются, Мэнни подозревает, что они снимают на камеру, как занимаются сексом в общественном месте. Впрочем, осторожность никогда не бывает излишней. Теперь, если они глянут в их сторону, то увидят лишь, что Мэнни стоит близко-близко к дамочке и они о чем-то негромко беседуют.

Женщина замирает, ее горло напрягается, но она все же сдерживает крик. Когда становится ясно, что она поняла намек, Мэнни ослабляет хватку. Он хочет лишь заставить ее помолчать, а не перекрыть ей кислород. Кроме того, ему стоит держать ее осторожнее, чтобы не оставить следы от пальцев. К таким делам нужно подходить искусно.

(Только откуда ему это известно? Боже.)

Когда она замирает, Мэнни как бы между прочим спрашивает:

– Разве наркодилеры не убивают стукачей?

Она судорожно вдыхает, глядя ему прямо в глаза. Вот теперь она напугана. Мэнни улыбается и свободной рукой листает содержимое ее телефона. Все очень мило, по-дружески. Просто один друг шмонает другого.

– Мне так про них всегда рассказывали, – продолжает Мэнни, просматривая сохраненные на телефоне файлы. Ага, нашел. Дальше – запущенные приложения. – Мы сами-то, конечно, никакие не наркодилеры. Но если бы мы вдруг ими оказались, то ты бы вряд ли остановилась рядом с нами и начала снимать. Ведь это было бы небезопасно, не так ли? Но мне кажется, что ты включила камеру именно потому, что не считала нас торговцами наркотой. Потому что увидела двух обыкновенных людей, которые гуляют по парку, и тебе не давало покоя, что мы вели себя беззаботно и ничего не боялись. И поэтому ты влезла в очень опасную ситуацию. Не дергайся.

Последние два слова щелкают как кнут, и дамочка застывает. Стоя к ней так близко, Мэнни хорошо чувствует, насколько она напряжена. И он с легкостью заметил, как она стала переносить вес, чтобы попытаться отпрыгнуть в сторону. Убедившись, что она больше не шевелится, Мэнни продолжает копаться в ее телефоне.

– Итак, давай посмотрим… ага, у тебя открыт «Фейсбук»[6]. Ведешь трансляцию? – Он смотрит ее настройки. – Похоже, нет. И приложений для резервного копирования у тебя тоже нет… – Он просматривает шапку ее профиля на «Фейсбуке», и его лицо растягивается в лучезарной улыбке. – Марта! Марта Блеминс. – Рукой он чувствует, как из горла дамочки вырывается горестный звук. – Какое невероятно красивое имя. И Блеминс – довольно редкая фамилия. Я смотрю, ты работаешь в «Ивент Флайт». Аналитиком рынка? Похоже, должность очень важная.

Теперь Марта Блеминс в ужасе. Она вцепилась в запястье Мэнни, но он чувствует, что ее руки дрожат, а ладони немного вспотели. Из одного глаза бежит слеза. Она близка к панике, и Мэнни удивляется, когда ей удается выдавить из себя:

– Т-ты не можешь причинить м-мне вред, – дрожащим голосом говорит она. – Т-тебе же б-будет хуже.

Мэнни чувствует, как на него накатывает огромная волна печали.

– Я могу причинить тебе вред, Марта, – говорит он. – Я знаю, как это делается, и я уже не в первый раз причиняю кому-то боль. Кажется… Кажется, я делал это довольно часто.

Внезапно он понимает, что это на самом деле так, и ему становится тошно от того, что из огромного серого болота забытых воспоминаний о прошлом к нему вернулось именно это. Мэнни чувствует, как ее пульс быстро стучит под его ладонью. Он уверен – такое обращение травмирует ее психику; ведь по сути своей это ограбление, хотя ее и не грабят. Она больше никогда не сможет спать спокойно в Нью-Йорке, никогда не пойдет на работу, не оглянувшись через плечо. Он влез к ней в голову и радостно машет из маленькой коробочки, где она хранит свои предубеждения об Определенных Типах Людей. Пусть эти предубеждения повлияли на ее отношение к нему еще до того, как он что-либо сделал, и пусть Мэнни никак не мог их опровергнуть, ему все же тошно от того, что он только что подтвердил сложившиеся у нее стереотипы.

Звук сирен стихает. Либо полиция проехала мимо, направляясь в другое место, либо они припарковались и идут сюда пешком. Пора уходить. Мэнни отпускает горло Марты, отступает назад, тщательно вытирает ее телефон о брючину и, придерживая его только за неровные края декоративного чехла, возвращает ей. Она хватает телефон и смотрит на Мэнни, онемев от шока.

– Всего хорошего, Марта, – искренне говорит он. Впрочем, ему приходится прибавить кое-что еще, чтобы она больше не представляла для них опасность. А для этого она должна считать его еще более опасным. Поэтому он говорит: – Надеюсь, мы больше никогда не увидимся.

Затем он отходит к одной из тропинок, которая ведет прочь от места, откуда доносился вой сирен. Бел потрясенно смотрит на него, но через миг идет следом. Чернокожая женщина вздыхает, но тоже присоединяется к ним, и Мэнни поворачивается, чтобы вместе с ними подняться на холм.

Марта остается на том же месте; она не издает ни звука и не оборачивается, чтобы посмотреть им вслед.

Они проходят парк почти до конца – полицейских пока не видать, – и наконец чернокожая женщина произносит:

– Я так понимаю, ты – Манхэттен.

Он моргает, выходя из задумчивости, и поворачивается к ней. Она уже успела вытащить из сумки злаковый батончик и поедает его.

– Да. Как ты догадалась?

– Шутишь? Умный, обаятельный, хорошо одетый и готовый хладнокровно душить других в переулках? – Она усмехается, а Мэнни пытается не показывать, насколько ему обидно слышать о себе такое. – Да на Уолл-стрит и в мэрии таких парней пруд пруди. Хотя я думала, что ты будешь злее. Не остановишься на одних лишь угрозах.

«Я не всегда останавливался», – уныло думает Мэнни.

Бел издает какой-то звук, не то сглатывая, не то прокашливаясь.

– Так ты все-таки вспомнил, кто ты такой?

Когда Мэнни переводит взгляд на соседа, тот улыбается. Улыбка печальная и не касается его глаз.

– Я хочу сказать, ты снова стал похож на парня, с которым я разговаривал раньше. Резковатого такого.

Мэнни взвешивает в уме несколько ответов, затем говорит:

– Нет, не вспомнил.

– Не очень-то ты в этом уверен, приятель.

Он не уверен, но и говорить об этом не хочет. Чтобы отвлечься, Мэнни смотрит на чернокожую женщину и пытается угадать:

– Куинс? – Она смотрит на него с таким отвращением, что он тут же исправляется: – Бруклин.

Она смягчается.

– Да. Зовут меня, кстати, так же. Бруклин Томасон. Адвокат, хотя и больше не практикующий. Ушла в политику.

Ее на самом деле зовут Бруклин. И она помнит, кто она такая. Получается, что бы с ними ни произошло и что бы ни превратило их в то, чем они стали, Мэнни не должен был потерять память.

– Как ты узнала, – не сдержавшись, спрашивает он, – где меня искать? Как узнала, что нужно включить музыку? Почему я всего этого не знаю?

Она смотрит на него холодно, хотя от ходьбы вверх по склону у нее на лбу проступил пот. Мэнни вдруг понимает, что они заложили крюк по парку. Он с трудом ориентируется среди деревьев, но подозревает, что они движутся на юг и должны выйти из парка где-то неподалеку от… Дикман-стрит? Он помнит, что видел это место на карте в своем телефоне.

– Ты ведь не отсюда, да? – спрашивает она.

– Ну да. – Он смотрит на нее, желая понять, откуда она узнала и это. Ребята у вокзала, сдававшие в аренду велосипеды, приняли его за местного.

Она видит, что он в растерянности, и вздыхает. Ему мельком кажется, что ей не нравится разговаривать с ним, хотя он и не понимает почему. Может быть, дело в личной неприязни, или же она просто в целом не выносит мужчин, которые поднимают руку на женщин.

– Я не знаю, откуда все узнала. Просто чувствую, что нужно делать. Весь день так и провела, делая и думая полную бессмыслицу лишь потому, что она кажется мне правильной.

Мэнни медленно выдыхает, чтобы успокоиться.

– Да. У меня так же.

Бел уже успокоился, и его провинциальный акцент снова превратился в типичный британский.

– Как же я рад, что понятия не имею, о чем вы говорите. Звучит очень, эм-м, чревато.

Бруклин усмехается, но затем снова сосредотачивает все внимание на Мэнни.

– Я с самого детства… слышала… всякое, – признается она. – Шепот, чувства, образы. И ощущала тоже – подергивания, вздохи, прикосновения. Все началось так давно, что я уже даже не задумываюсь об этом. Было время, я отвечала. Никогда никому не рассказывала, что мои песни были серенадами городу, ведь не каждому нужно все знать.

Выражение ее лица становится каменным, и тогда Мэнни понимает, что ей не нравится вовсе не он – ей не нравится рассказывать о чем-то столь личном. Он кивает в ответ, пытаясь дать понять, что не станет использовать это против нее, но она лишь качает головой, все равно злясь, что ей пришлось открыться. Внезапно ее хмурое лицо снова кажется Мэнни знакомым. Он останавливается как вкопанный. Бруклин проходит еще шаг или два, затем с явной неохотой оборачивается. Вид у нее такой, словно она затаила дыхание и к чему-то готовится. Мэнни понимает, что не ошибся.

– Ничего себе, – говорит он. – Ты же Эм-Си Свободная.

– Чего-о-о-о. – Бел тоже останавливается и пялится на нее. – Чтоб меня, вы и правда она.

– Я – Бруклин Томасон, – отвечает она беззлобно, но твердо. – Эм-Си Свободная – это мой старый сценический псевдоним из времен, когда я была на тридцать лет моложе и на тридцать фунтов[7] легче. А сейчас я работаю в городском совете. У меня докторская степень, четырнадцатилетний ребенок и недвижимость, которую я сдаю в аренду. – Затем она вздыхает и уступает: – Но да, когда-то меня так звали.

– Боже мой, – с нескрываемым благоговением говорит Бел. – Да вы же величайшая из первых женщин Эм-Си. В Луишеме в то время только вас и слушали. Я вырос на ваших песнях.

Выражение лица Бруклин становится немного кислым.

– Всякий раз, когда кто-нибудь говорит подобное, у меня появляется очередной седой волос. Не заметил, что я их теперь крашу?

Бел морщится, поняв намек.

– Н-да, простите. Затыкаюсь.

На какое-то время они все замолкают, потому что подъем их утомил. Пока они шагают, Мэнни, повинуясь порыву, поднимает глаза на кроны деревьев. Здесь, в тени леса, прохладнее, чем на асфальтовых улицах и бетонных тротуарах. Так странно думать, что в этом лесу, вероятно, водятся дикие животные вроде енотов и, возможно, оленей или койотов. Он где-то читал, что они потихоньку возвращаются в некоторые районы города. Впрочем, здесь обитают и другие, кого тоже можно назвать животными. Скольких людей помимо Марты Блеминс здесь прижали и ограбили? Скольких избили, скольких зарезали, скольких изнасиловали? Голландцы изгоняли из города и его окрестностей целые деревни народа ленапе; и сколько индейцев при этом погибло? Сколько крови и страха впиталось в эту старую землю?

«Я – Манхэттен, – думает он, и на этот раз его постепенно охватывает отчаяние. – Каждый убийца. Каждый работорговец. Каждый арендодатель – владыка трущоб, отключивший отопление и заморозивший до смерти детей. Каждый биржевой маклер, нажившийся на войне и страданиях».

Такова правда. Впрочем, это не значит, что она ему нравится.

Вскоре они добираются до Дикман-стрит. Движение на улицах плотное, а это значит, что час пик уже начался. Занятия в школах заканчиваются, и по обеим сторонам улицы устремляются стайки детей, все примерно одного возраста. Когда Мэнни и его спутники выходят из парка, никто не обращает на них внимания. Если полиция и приехала на вызов Марты, то поблизости их не видно. Впрочем, учитывая, что сейчас творится у Вильямсбургского моста, они, скорее всего, даже не поехали сюда.

– Так что теперь? – спрашивает Мэнни.

Бруклин вздыхает.

– Представления не имею. Но вот что я тебе скажу: все эти странности начали происходить не просто так. – Она внимательно смотрит на него. – Ты ведь знаешь, что случившееся на мосту тоже имеет к этому отношение, да?

Мэнни удивленно смотрит на нее. Бел недоверчиво переводит взгляд между ними.

– На Вильямсбургском-то? Хотите сказать, он рухнул из-за… – он машет рукой в сторону камня-памятника, – …тех извилистых штуковин и той, другой женщины?

Бруклин хмурится, глядя на него.

– Какой другой женщины?

– Той, в которую ненадолго превратилась миссис Любопытная Паркер. Еще до того, как пришли вы. – Он слегка содрогается. – Никогда не видел большей жути, если не считать тех мерзких маленьких белых штуковин.

Бруклин недоуменно мотает головой, и Мэнни приходится все разъяснить. Он с трудом подбирает слова, чтобы описать, что они видели, однако после нескольких попыток ему удается передать, что дамочка, которую видела Бруклин, была лишь временным пристанищем для кого-то – или чего-то – иного.

– Она управляет этими штуковинами, – говорит Мэнни, указывая себе на загривок. Бруклин тем временем переваривает все сказанное. – Я в этом уверен. И теми, что были на магистрали ФДР. Всем, к чему эти усики прикасаются.

– Что-то подсказывало мне сегодня не соваться на ФДР. Я все равно нечасто сажусь за руль и сегодня поехала на метро. – Бруклин вздыхает. – Так я тебя и… почувствовала. Даже не знаю, как это описать. Из-за происшествия на мосту чиновников города сегодня собрали на экстренное совещание в Вашингтон-Хайтс. Я собиралась уже ехать домой, но что-то заставило меня вместо этого сесть на поезд в центр города. Чем больше я приближалась к тебе, тем сильнее становилась эта, гм, тяга. А потом я увидела, что ты в беде.

– Всего нас пятеро, – говорит Мэнни. Он видит, как до Бруклин доходит, что это значит, и она вздрагивает.

– Черт. Ты думаешь, что остальные трое тоже в беде. – Она хмурится, а затем медленно качает головой. – Слушай, я рада, что смогла помочь тебе, но… я на вторую работу не подписывалась. У меня ребенок и больной отец. Хочешь попытаться найти остальных – вперед и с песней. А мне пора домой.

Мэнни собирается заговорить, убедить ее, но затем замечает что-то краем зрения. Повернувшись, он смотрит на другую сторону улицы, на небольшой круглосуточный магазин на углу. Рядом с ним находится прачечная, любезно поставившая перед входом хлипкую скамейку. На скамейке сидит старичок, который держит на поводке маленькую собачку. Старичок поглощен беседой с женщиной, стоящей в дверях прачечной; они над чем-то смеются. Но собака не отрываясь, пристально смотрит на Мэнни и его спутников, и взгляд ее совсем не похож на взгляд животного.

Затем Мэнни приглядывается. Промеж когтистых пальцев собаки колышется полдюжины белых усиков, похожих на застрявшую во время прогулки призрачную траву.

Бруклин тоже их замечает.

– Да ты, блин, шутишь.

По коже Мэнни бегут мурашки, он смотрит на собаку и говорит:

– На ФДР случилось то же самое. Эти усики цепляются за все, что к ним приближается…

– И разносятся, как зараза, – выдыхает Бруклин.

Бел тоже смотрит на собаку. Он слегка щурится, словно ему трудно разглядеть усики, но затем морщится и его заметно передергивает.

– Я видел, как этот дедуля выгуливал свою собаку, пока мы бродили по парку. Если все, кто там сейчас побывал, эм-м, заразились, то, думаю, через день или два эта дрянь разнесется по всему городу.

Они ненадолго замолкают, переваривая сказанное.

– Белые отростки отвалились от той дамочки, когда я избавилась от остальных, – говорит Бруклин. Она хорошо это скрывает, но при виде собаки ее уверенность чуть пошатнулась. Собака дает понять, что они имеют дело с чем-то коварным и зловещим. – Когда я закончила, она варилась лишь в своей собственной злобе, и ни в чьей еще.

Мэнни вспоминает волну силы, которая разошлась от магистрали ФДР сразу после его выходки с такси. Теперь он догадывается, что это была энергия города: когда Мэнни больше не нужно было сосредотачивать ее в себе, она волной разошлась от него в стороны. Но как далеко ушла эта волна? Он не знает, но помнит, что она уничтожила все белые усики, которых коснулась.

Мощное оружие – если только Мэнни сумеет разобраться, как им пользоваться по необходимости. Он поворачивается к Бруклин:

– Слушай, я не могу заставить тебя помочь мне, но если придется действовать в одиночку, то мне бы не помешало пройти курс молодого ньюйоркца.

Бруклин моргает. Затем мир вокруг них вдруг снова раздваивается – и здесь, в другом, странном Нью-Йорке, Мэнни вдруг видит гораздо больше, словно поднялся над городом. Словно кто-то переключил масштаб с микро на макро. В ином измерении она нависает над ним, обширная, похожая на пеструю мозаику и очень плотно застроенная. Она не только старше, но и больше. Она во многом сильнее его; ее руки и тело покрывают мускулы районов, каждый из которых живет своим собственным ритмом и имеет свою репутацию. Вильямсбург – анклав хасидов и рай художников, превратившийся в рассадник хипстеров. Бед-Стай (шевелись или подыхай). Краун-Хайтс, где в наши дни погромы случаются только во время позднего завтрака из-за нехватки мест за столом. Она стискивает зубы с упрямой свирепостью старых гангстеров из Брайтон-Бич и рабочего класса из Рокавей, сопротивляющегося жестокому, неизбежному повышению уровня моря. Но в сердце Бруклин тоже высятся башни – пусть не такие величественные, как его собственные, и пусть некоторые из них – всего лишь воздушные, причудливые башенки парка развлечений на Кони-Айленде, но они так же сверкают и так же рвутся в небо.

Она – Бруклин, и она могущественна. Незнакомка или нет, в тот миг Мэнни не может не любить ее. А затем она вновь становится обыкновенной женщиной средних лет, с сияющей, яркой улыбкой.

– Пожалуй, с этим я могу тебе помочь, – уступает она. – Наверное, придется, раз эта хрень распространяется. – Она переходит на просторечие и возвращается к более строгому языку так, словно меняет сумочки, с легкостью и всегда выбирая то, что идеально подходит ей в данную минуту. Мэнни впитывает все это, пытается прочувствовать ритм ее голоса и успеть заметить все детали. – Вот только не существует единого способа стать ньюйоркцем. Большинству нужен год, чтобы по-настоящему почувствовать зов города.

Вместо «только» Мэнни слышит «тока». Он внимательно следит за ее мимикой. Акцент слегка меняет звучание слов и добавляет им дополнительный смысл.

– Я постараюсь, только научи, – отвечает он, нарочно произнося «только» как «тока» и пробуя слово на вкус. Акцент не совсем ему подходит. Он бруклинский, а не манхэттенский. Но он лучше среднезападного, которым сейчас окрашен говор Мэнни и от которого он принимает осознанное решение избавиться. Ему здесь не место.

– Погоди, я позвоню родным, – наконец говорит Бруклин, вздыхая. – Скажу им, что домой приду поздно. А потом пойдем в какую-нибудь кафешку или…

В этот миг они вдруг оба что-то чувствуют. В другом мире Бруклин и Манхэттен расступаются – насколько вообще могут расступиться создания с фундаментами вместо ног – и освобождают место для кого-то третьего, чей силуэт возник на фоне сверкающей вспышки лучей заходящего солнца. В мире людей они переглядываются и одновременно, с южно-индийским акцентом, произносят:

– «Да ну, брось нести ерунду! Даже у Земли форма неевклидова. Просто расчеты будут другими! И никакой мистики».

Бел пораженно таращится на них.

– Ничего более жуткого я сегодня не видел. Если не считать инопланетных спагетти, которые подчиняют себе людей.

– Ладно, – говорит Бруклин. – Значит, ищем автобус. В паре кварталов отсюда есть остановка.

Мэнни кивает. Внутреннее чутье подсказывает ему, что им нужно поторапливаться, хотя он еще не настолько хорошо прочувствовал город, чтобы полностью понимать, что именно чувствует.

– Где?..

– Куинс, – говорит Бруклин. – Черт. Это была Куинс.

Ну конечно. Мэнни делает глубокий вдох, затем поворачивается к Белу:

– Думаю, тебе лучше пойти домой. Прости, но… Дальше начнутся странности. Еще более странные странности.

Бел покачивается на пятках и со свистом вздыхает.

– Для меня все и так уже слишком странно, так что да, я согласен. Ступайте с богом и все такое. – Он отходит и машет им. – Только постарайся, чтобы тебя не сожрали спагетти. Или заплати сначала аренду хотя бы за следующий месяц.

Мэнни невесело улыбается и кивает ему на прощание, затем поворачивается и догоняет Бруклин, которая направилась в сторону нужной автобусной остановки. Лишь когда они оказываются в одном квартале от Бела и зараженной усиками собаки, он спрашивает:

– А почему мы не ловим такси?

– Я не знаю, что сказать таксисту, – отвечает Бруклин. – Куинс огромен; там у нас не получится просто так взять и «почувствовать Силу». Сядем на маршрут Бруклин – Куинс и доедем на нем до пересечения с седьмым маршрутом. Общественный транспорт привел меня к тебе, так что, надеюсь, сейчас он нам тоже поможет. Раз уж я в это ввязалась. Эх, а я еще надеялась домой пойти. – Она вздыхает.

– Ладно. – План у них удручающе туманный. Но Мэнни прекрасно понимает, почему Бруклин шагает так быстро и почему они не ждут, когда их странная новая чуйка не подскажет ничего более определенного. Он ощущает внутреннюю дрожь, быстро нарастающее чувство, что им нужно спешить. Где-то там боро Куинс нашел свое воплощение в человеке, и этот человек в опасности. И если Мэнни и Бруклин хотят хоть чем-то ей помочь, то им нужно поспешить.

Вот только… Есть только одно «но». Мэнни почти уверен, что они уже опоздали.

3

Петер Минёйт (Везель, Германия, 1580 г. – 5 августа 1638 г.) – голландский политический деятель, губернатор Новых Нидерландов, губернатор Новой Швеции. Валлон по национальности. (Прим. ред.)

4

Боро – муниципальная единица Нью-Йорка, крупный район. (Прим. перев.)

5

Песня «New York, New York», исполнители: Грандмастер Флэш, Мелл Мэл. (Прим. перев.)

6

Социальная сеть, принадлежащая организации Meta, признанная экстремистской на территории РФ.

7

30 фунтов ≈13,6 кг. (Прим. перев.)

Город, которым мы стали

Подняться наверх