Читать книгу Воронограй. Русский Савонарола - Н. Лихарев - Страница 4

До рассвета еще оставалось часа три, когда постельничий вошел в государеву опочивальню. Неслышно ступая по ковру, боярин приблизился к царскому изголовью.

– Государь великий, – осторожно проговорил постельничий, – время вставать… К ранней ударили…

Василий проснулся. В горницу вошли еще несколько слуг из боярских детей. У каждого из них была в руках какая-нибудь принадлежность царской одежды, двое держали серебряную лохань и кувшин для умывания.

– Сразу в дорогу будешь одеваться, государь великий, или после службы? – спрашивал боярин-постельничий.

– Успеется еще, Демьяныч, – ответил великий князь, – и после службы времени хватит.

Из опочивальни великий князь в сопровождении слуг прошел в крестовую палату; здесь его уже ожидал в полном облачении домовый причт.

После обедни священник отслужил напутственное молебствие. Василий приложился к кресту и вернулся в свои покои.

Успокоенный владыкой, молодой государь хорошо провел ночь и чувствовал себя бодрым и свежим. От вчерашних страхов не осталось и следа, и Василий почти весело садился за утренний стол, около которого уже давно хлопотал дворецкий.

По обычаю, Василий велел позвать к столу путного боярина, стольника Семена Ивановича.

– А что, Семен, не видать воронья боле?.. – полушутливо спросил великий князь, когда путный садился за стол.

Стольник взглянул на государя и в том же тоне ответил:

– Не видать, государь великий. Должно, Лука Петрович распугал всех, – добавил он, бросив мельком взгляд на дворецкого.

Лука Петрович, такой же хмурый, как и вчера, досадливо крякнул.

Сознание, что наступил Великий пост, сдержало Василия от проявления дальнейшей веселости; он серьезно заговорил о поездке и не позволил себе больше ни одной улыбки…

После стола государь стал одеваться в предстоящей путь. Поверх атласного зипуна он надел малиновый бархатный кафтан, убранный золотым кружевом, а сверху чугу[5] с короткими рукавами по локоть и подпоясался богатым поясом, обернув его раза четыре вокруг себя. Красные сафьяновые сапоги были заменены мягкими ичигами[6] на теплом меху…

Высокая шапка с атласным белым верхом и околышем из соболя, перстатые бобровые рукавицы, шуба из чернобурых лисиц и богатый посох, украшенный каменьями, лежали наготове.

Василий пошел проститься перед отъездом с матерью и женой.

Обе княгини уже давно встали и в ожидании прихода государя сидели в той же светлице, что и вчера.

Княгиня Марья через своих боярынь уже знала, что Василия вечером посетил митрополит; знала, что муж снова решил ехать, и сидела бледная и расстроенная. В присутствии суровой свекрови она боялась громко выказывать свое огорчение; она сидела склонившись над пяльцами, и золотое вышивание было все смочено слезами княгини.

Старуха Софья встретила сына приветливо, но сдержанно; она вообще была не охотница до нежностей и ласк…

– Собрался, Вася? – посмотрела она на великого князя. – Ну и поезжай с Богом… Дело доброе, помолись и за нас, грешных…

Василий, несмотря на свой тридцатидвухлетний возраст, был все еще в полном повиновении у матери и в ее присутствии робел, как мальчик. Без ее совета он не решался ни на один шаг. Пробовал он было возражать или поступать самостоятельно – ничего не выходило. «Молчи уж, сынок!» – только и скажет, бывало старуха, и Василий тотчас же смирялся.

Софья очень любила сына, но не обманывалась на его счет. «В кого он такой уродился? – жалостливо думала она, глядя на болезненного, слегка сутуловатого сына. – Ни в меня, ни в отца не пошел, а до деда и рукой не достанет!»

Василий попрощался с матерью, поклонился ей трижды в землю и подошел к жене.

Княгиня Марья не выдержала; обняв мужа, она залилась громкими, отчаянными слезами…

– Не дури, Марья! – строго прикрикнула на нее свекровь. – Не в Орду муж едет, а ты как по покойнику воешь!..

Василий поцеловал жену и торопливо вышел из светлицы, но и в третьей горнице он еще слышал за собой отчаянные рыдания княгини Марьи. Василий на минуту остановился было, оглянулся назад, но потом махнул рукой и быстро пошел на свою половину.

На дворе было еще темно, но чувствовалась уже близость рассвета, когда великий князь в сопровождении бояр и стольников вышел на крыльцо.

Поддерживаемый с двух сторон под руки, Василий спустился по ступеням и уселся в крытые сани, обитые внутри мягкими и теплыми мехами.

Великокняжеская повозка была запряжена в две белые лошади, гусем. Переднюю лошадь держали под уздцы два кучера; они, по обычаю, должны были идти пешком.

Дворецкий подал знак; мелодично звякнули серебряные бубенчики и бляхи, украшавшие сбрую царских санников[7]. Великокняжеский поезд медленно двинулся к воротам кремлевского двора…

Боярин Лука Петрович обождал, пока поезд скрылся в воротах, вздохнул и стал подниматься на крыльцо.

– Дай-то бог, чтоб все по-хорошему! – прошептал он и, сняв свою высокую шапку, перекрестился на кресты кремлевских соборов и церквей.

Миновав Неглинные ворота, царский поезд двинулся по направлению к северным рогаткам, закрывавшим Ярославскую дорогу.

Москва начинала просыпаться. На небе уже погасли звезды, и город окутала предрассветная мгла февральского утра. В сыром воздухе уныло повис редкий великопостный звон, несшийся со всех концов Москвы.

Царский поезд растянулся на добрую четверть версты. Впереди шло человек тридцать скороходов с цветными фонарями в руках и освещали дорогу. За скороходами ехал верхом путный боярин, стольник Семен Иванович, с толпой конных вооруженных холопов; за отрядом слуг, в самой середине поезда, подвигалась великокняжеская каптана, окруженная десятком молодых боярских детей на конях и в богатых уборах. Непосредственно за каптаной государя следовала другая, поменьше, в которой ехали два малолетних сына Василия, Иван и Юрий, с дядькой-боярином. Несколько повозок, в которых сидели сопровождавшие государя бояре, замыкали собой поезд.

Навстречу то и дело попадались пешие и конные путники; москвичи поспешно сворачивали в сторону, снимали шапки и низко кланялись.

– На богомолье государь великий выехал! – говорили друг другу жители, провожая глазами последние повозки.

Поезд добрался наконец до рогаток и выехал из города.

Было уже почти совсем светло.

Слезы жены хоть и подействовали на великого князя, однако утреннее хорошее настроение еще не рассеялось. Убаюканный мягким покачиванием саней, Василий сладко задремал. Когда он очнулся, на дворе стоял уже белый день. Февральское солнце слепило глаза своим ярким светом и грело совсем по-весеннему.

Василий выглянул из возка и спросил ближнего боярского сына:

– Много ли отъехали, Василий?

– Пятнадцатую версту едем, государь великий! – снимая шапку, ответил спрошенный. – Часа через полтора Клязьму переезжать будем…

Великий князь приказал поднять задок возка. Спать ему больше не хотелось. Дорога шла березовым лесом; неширокая колея, проложенная еще в начале зимы, кое-где успела уже потемнеть под лучами февральского солнца.

«Весна дает себя знать…» – с удовольствием подумал Василий, оглядываясь кругом.

В лесу было тихо, только по временам раздавался слабый писк какой-нибудь маленькой, зимней птички.

Царский поезд выбрался на поляну; в стороне от дороги жалось несколько почерневших избенок. В воздухе запахло курным дымом.

С придорожных берез, где на верхушках темнелись неуклюжие вороньи гнезда, поднялись несколько черных птиц; вспугнутые людьми, они суетливо захлопали крыльями, наполняя воздух своим неприятным криком.

Василий поднял голову, и в ту же минуту ему вспомнились слова дворецкого: «А дней за пять, как прийти татарам, тучей стояло воронье над Москвой…» Вспомнил великий князь и отчаянные рыдания жены сегодня утром, вспомнил – и неприятное, тревожное чувство стало наполнять его душу… Через некоторое время страх до такой степени овладел им, что в голове его шевельнулась мысль: не вернуться ли назад?

– Сколько проехали? – спросил он у того же боярского сына.

– Клязьма видна, государь великий – ответил тот, указывая вдаль рукой.

«Половина пути… – мелькнуло в голове государя. – Вернуться разве? Стыдно больно… Засмеет мать, да и митрополит укорять будет… Поеду!» – решил Василий.

Скрепя сердце ехал он дальше, а мрачные мысли, словно злые недруги, теснились к нему со всех сторон.

«Что же будет-то, господи боже мой? – тоскливо думал великий князь. – Татары придут? Москву подожгут, жену и детей в полон возьмут?.. Да нет! – сейчас же успокаивал он самого себя. – Не может того быть, не для чего ханам злобиться на меня! Одарил всех сверх меры, деревень да сел роздал сколько!.. Не придет Улу-Махмет, друг он мне теперь!.. Так что же будет? – вставал снова перед ним вопрос. – С братьями опять нелады, что ли? И то непохоже! За Можайскими искони того не водилось… Разве Юрьевичи?.. Да и с ними счеты, кажись, окончены… Дмитрий-то совсем на житье в Москву переселился. «Не надо, – говорит, – и удела мне…» Шемяка разве?.. От него всего ждать можно. Да, опять, и он не пойдет больше на смуту. О Рождестве еще при митрополите святом говорил: «Пусть страшной казнью накажет меня Бог, коли рука моя поднимется на тебя, государь великий!» И крест целовал… Нет, не пойдет и он ни на что больше… И так уж довольно было меж нами! Вспомнить страшно, что было!»

Василий покачал головой, вздохнул и перекрестился.

«Да, много зла, – повторил он про себя. – Как дядя, Юрий Дмитриевич, жив был, ни одной, кажись, минуты покойной не было…»

Картины недавнего еще прошлого замелькали перед ним.

При отце покойном все было тихо, никто не смел перечить. Захворал отец, промучился с неделю да и отдал Богу душу… Страшная была та ночь!.. Он-то, Василий, совсем еще малым парнишкой был, двенадцати лет. Почувствовал отец смертного часа приближение, призвал Фотия, митрополита, бояр всех… «Василия моего в обиду не дайте, – стал он им говорить, – мал еще он, дитя совсем, а дядья рады изобидеть будут…» Бояре все крест на том поцеловали. Почитай, все потом клятву сдержали. Умер батюшка, поднялась смута… Дядя-то, Юрий Дмитриевич, и слышать не хотел, чтоб малолетний племянник стол московский занял. Поднялась вражда великая!.. Много о ту пору добра сделал Василию митрополит Фотий! Истинно святой человек был! Поехал он в Галич, дядю, Юрия Дмитриевича, вразумлять… Гордо принял его дядя. О мире и слышать не захотел… Разгневался на него владыка, уехал в тот же день из Галича, не дал благословения своего пастырского ни князю, ни жителям… И – велики чудеса Господни! – на другие же сутки начался в городе мор, какого отродясь никто не видал!.. Испугался дядя, поскакал догонять владыку. На коленях стоял перед угодником Божьим, прощенье вымаливал… Внял его слезам владыка, вернулся назад и благословил Галич – мор как рукой сняло!.. Смирился поначалу дядя, признал государем его, Василия. Три года прожил в мире… И опять досада дядю взяла. В тот год дед, Витовт литовский, умер, Юрий-то и набрался духу… Складную грамоту прислал. Решили наконец в Орду ехать – судиться…

Василий вспомнил про эту поездку и невольно улыбнулся.

Ловко их всех обошел тогда боярин Иван Дмитриевич. Юрий-то, дядя, в дружбу с мурзой Тегиней вошел, понадеялся на его силу у хана… А Иван Дмитриевич собрал остальных мурз да и говорит им: «Ваши просьбы ничего не стоят у хана, не выступить из Тегинина слова, по Тегинину слову дадут княжение князю Юрий, а коли сделает так хан, послушает Тегиню – что, мол, с вами со всеми будет? Юрий, мол, будет великим князем в Москве, в Литве – побратим его Свидригайло, а в Орде будет сильнее вас всех Тегиня!..» В самое сердце попал мурзам боярин. Побелели все с досады и зависти. «Не бывать, – говорят, – тому!» Все как один ударили мурзы челом хану: пусть будет Василий великим князем московским! Видит хан, все за Василия, разгневался на Тегиню, пригрозил ему смертью, коли снова упомянет про Юрия-дядю… А потом вскоре и суд хан прислал. Юрий-дядя говорил, что, мол, по старине – его права… Да и тут обошел его Иван Дмитриевич! Поклонился низко боярин хану да и говорит: «Князь-де Юрий ищет княжения по завещанию отцовскому, а князь Василий – по твоей ханской милости! Ты дал улус отцу Василия, Василию Дмитриевичу, а тот, милость твою к себе зная, сыну стол передал, и сын уже несколько лет княжит, а ты на него не гневаешься – стало, княжит по твоей милости!..» Хан-то и отдал ярлык ему, Василий. Дядя Юрий только обезденежился понапрасну…

И опять по лицу Василия скользнула улыбка.

Да… Все бы пошло хорошо, кабы не отъехал боярин Иван Дмитриевич. А как отъехал к дяде – все худо пошло. Нежданно-негаданно собрал Юрий войско и подступил к Москве. Что тут делать было?.. Послал он, Василий, бояр своих о мире толковать, а Всеволожский и говорить с ними не захотел. Собрали наскоро рать, только мало от этой рати толку было. Наголову разбил ее Юрий. А потом – бегство в Кострому… В Москве великим князем дядя, Юрий Дмитриевич. Тяжелые были дни… Коли б не смиловался дядя да не дал в удел Коломны, совсем бы ему, Василию, пропадать пришлось.

А в Коломну к нему со всех сторон верные люди собираться стали. Из Москвы толпами шли – помнили его да отцовскую милость. Шли да шли – и остался князь Юрий на Москве без бояр. Жутко ему пришлось, видит, что плохо дело… Посидел еще немного – да и прислал в Коломну гонцов: садись-де, племянник, на свое место! А сам в Галич ушел… Да и тут беды не кончились. Сыновья-то дяди, оба Дмитрия, отца не послушались, не примирились с ним, с Василием. Набрали они галичан да вятичей и разбили Васильеву рать. А третий их брат, Василий Косой, захватил в это время стол московский… Умер дядя, Юрий Дмитриевич. Он, Василий, в это время собирался из Нижнего, где проживал, в Орду ехать, заступы у хана просить. Не пришлось, однако… Оба Дмитрия поссорились с Косым, а с ним – с Василием – мир заключили. И опять он в Москве княжит… А Василий Косой убежал из Москвы в Новгород Великий. Набрал себе шайку вятичей, пограбил Бежецкий Верх, разорил Заволочье… Его, Васильево, войско настигло Косого в Ярославской волости, у Великого Села, на берегу речки Которости. Услышал Господь молитвы Василия: Косого разбили наголову, и он бежал в Кашин. Думал тогда Василий, усмирится брат… Да не тут-то было! Набрал Косой новую шайку и напал неожиданно на Вологду. Положил всю заставу великокняжескую, а в это время вятичи опять к нему собираться стали. Пришлось опять ему, Василию, выступить с войском против брата. Подошли к Костроме, глядь – Косой со своими полками на противном берегу Волги. Три дня стояли друг против друга. Никому не было расчета переходить Волгу первому. Постояли – и помирились… Он, Василий, дал о ту пору хороший удел Косому – Дмитров… Людный и богатый удел! И то ему мало стало бесстыжему! И так с месяц прошло, не боле – присылает вдруг Косой подметные грамоты… Сам, говорят, в Кострому ушел из Дмитрова… Опять пошли плохие вести. Взял Косой Галич, Устюг, захватил Гнеден[8], воеводу гнеденского, князя Оболенского, да десятильника владыки ростовского убил, бояр и людей многих перевешал, пограбил добра немало… Что было делать ему, Василию?

На ту пору как раз приехал в Москву Шемяка – звать его, великого князя, на свадьбу к себе. Подумал он, Василий, с боярами да и посадил Шемяку за приставов. Худого ему ничего не сделали – посадили, чтоб не сходился с братом только. А против Косого с войском выступили. Встретились близ Ростова, у села Скарятина. Немалая сила была тогда у Василия. Много помог в тот раз выходец литовский, князь Баба-Друцкой, со своим полком. Как встретились с Косым – видит он, что дело плохо, на хитрости пустился. Прислал к нему, к Василию, просить о перемирии до утра.

Он-то, великий князь, не понял сначала, согласился. К тому ж надо было после перехода отдых войскам дать, да и запасы вышли… Только что его, Васильевы, полки за запасами расходиться стали – вдруг сторожа бегут: Косой-де поднялся и наступает! Переполох поднялся не дай бог какой! Он, Василий, сам трубу схватил, трубить стал. Слава тебе господи, недалеко полки ушли, воротиться успели. С честью тогда злодея приняли! Друцкой со своим полком первым напал на Косого. В полчаса времени все решилось – полки злодея спину показали. Косого окружили, сбили с коня. Привели брата-злодея к нему, к великому князю… Что ему было делать с таким смутьяном? Ни ласка, ни угроза – ничего не брали…

Великий князь скорбно вздохнул и перекрестился.

Грех, тяжкий грех было проливать братнюю кровь. «Да что же делать-то было? – чуть не вслух произнес в отчаянии Василий. – Либо самому было погибать, либо Косому!..»

Василий велел ослепить брата…

Через несколько дней после ослепления привели Косого к государю.

Ох, господи, и какой же он страшный был! Белый как мел, дрожит весь, а вместо глаз ямы темные, словно две черные печати положили.

На колени стал перед ним Косой, плачет – по щекам не то слезы, не то кровь бежит. И он, Василий, глядя на брата, заплакал от жалости. А потом одарил и отпустил в Дмитров…

С ослеплением Косого тихо все стало.

Пять лет мирно прожили, вспоминалось дальше Василию. Были раздоры с Шемякой, да пустые. О прошлом годе – новое горе: татары поднялись опять…

Весной 1446 года двое сыновей хана Улу-Махмета вошли в русские пределы. Великий князь собрал войско и выступил против татар. Подошли к Суздалю и на реке Каменке в ожидании татар станом стали.

А Шемяка, хоть и обещался, не пришел, а между тем вся надежда была на него да на других князей – у Василия мало своего войска было. Как началась битва, татары почему-то притворились, будто побежали. Полки московские в погоню – да и разбрелись в разные стороны. А татары остановились вдруг, окружили по частям рать московскую, половину перебили, половину в полон взяли…

Взяли в полон и самого великого князя вместе с двоюродным братом, Михаилом Андреевичем Можайским.

А потом несколько месяцев у татар в плену…

А из Москвы до Василия слухи дошли – жену с детьми и мать-старуху Шемяка в Ростове запер. Думал воспользоваться пленением великого князя – сесть в Москве. Да не удалось – не попустил Бог такого дела!

Призвал его, Василия, хан к себе и говорит:

– Что дашь, коли отпущу тебя на Москву?

И запросил такой окуп, что он, Василий, подумал сначала, что хан шутит. А как было не согласиться? Хан в Орде сгноить пригрозил… А семья-то что без него будет делать? Со свету Шемяка сжил бы всех… Хочешь не хочешь – пришлось согласиться! Ну да и хан сдержал слово: окуп взял да и ему, Василию, помог снова сесть на Москве. Сколько горя-то было: Москва погорела, жители разбежались…

Вернулся из полона великий князь в Москву, помирился опять с Шемякой. Юрьевич крест поцеловал.

– Бог даст, будет на этот раз целованье свое держать! – вздохнул великий князь, думая уже о последних событиях. – Клятву страшную дал!.. Да, его нечего бояться! – решил он окончательно.

Но тревожное чувство не проходило. Оно только перестало быть острым. Не зная, откуда ждать беды, Василий все-таки не переставая думал о ней…

Шел уже четвертый час дня, когда царский обоз достиг Радонежа. Отсюда с горы можно было уже разглядеть вдали купола и кресты обители.

Жители маленького городка были уже предупреждены о приезде великого князя. Они собрались толпой у околицы и встретили молодого государя шумными изъявлениями радости и приветствиями. Взрослые и дети, мужчины и женщины – все теснились к великокняжеским саням, чтобы поближе взглянуть на своего князя…

«Помнят наши милости, любят нас!..» – подумал опять Василий.

Он приветливо улыбался жителям и кивал им, забыв в эту минуту все свои тревоги и опасения.

Радонежцы проводили великого князя до выезда из города и простились с ним.

– Дай тебе Бог говенья тихого, кормилец наш! Здрав будь, государь великий!.. – слышались из толпы напутственные пожелания.

Поезд спустился с Радонежской горы и через час уже подъезжал к стенам обители. Государь подоспел вовремя: в монастырских церквях только что ударили к вечерне.

Чернец-привратник, сторожившей дорогу с караульной башни над воротами, издали разглядел государев поезд и опрометью бросился вниз оповестить игумена.

В обители засуетились. Через несколько минут длинная вереница братии с иконами и хоругвями в руках, во главе с игуменом, уже выходила из ворот навстречу великому князю…

Царский поезд остановился. Василий с помощью бояр вышел из саней и подошел под благословение к игумену.

Благословив государя, игумен и старейшие из братии, почтительно поддерживая Василия под руки, повели его в собор прикладываться к мощам преподобного Сергия.

Прямо с пути, не отдыхая, простоял государь всю вечернюю службу. Вместе с ним простояли до конца и оба малолетних сына.

Тихий мир святого места и усердная молитва наполнили умилением душу великого князя.

Созерцание святых мощей преподобного Сергия уничтожило в сердце Василия всякие страхи и сомнения.

Тем же вечером, после службы, беседуя с игуменом и другими старцами, Василий рассказал и о дурной примете… Но рассказал он уже успокоенный, без прежнего страха…

Игумен благословил его на сонь грядущий.

– Спи покойно, государь благочестивый! – произнес старец. – Преподобный и святый Сергий оградит тебя от всяких бед и напастей!..

И Василий спокойно заснул в эту ночь.