Читать книгу Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ – начала ХХI в. - Н. С. Цветова - Страница 4

Известный петербургский театральный режиссер, автор сценического воплощения романа «Братья и сестры» Л. А. Додин в год 90 – летнего юбилея Фёдора Абрамова в обращении к землякам писателя заметил: «Абрамов был впереди своего времени. Он имел мужество взглянуть этому времени в глаза. Иногда я поражаюсь: насколько он сегодняшний… И сейчас во многом он остается в России недочитанным, а вернее – непрочитанным». Слова эти оправданы не только «недочитанностью» художественных произведений писателя, но и невниманием к его литературно – критическому, литературоведческому опыту, компенсированным в год 90 – летнего юбилея писателя несколькими публикациями, посвященными, прежде всего, наброскам Абрамова к работе о лидерах литературного процесса ХХ столетия – Шолохове и Солженицыне4. Но теперь почти не упоминается ставшая хрестоматийной статья «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» («Новый мир», 1964). Статью эту выпускник аспирантуры филологического факультета ЛГУ, который академик Д. С. Лихачев называл «одним из лучших мировых литературоведческих центров 50 – х»5, написал вопреки мощнейшему сопротивлению и ближайшего окружения, и московской сталинско – премиальной литературной элиты.

Сверхзадачу своей работы Ф. Абрамов много лет спустя определил так: «Думаю, не обойтись писателю и без некоторых изысканий литературоведческого порядка. Скажем, знание опыта своих предшественников. Ну, разве мыслимо было мне, например, браться за "Две зимы и три лета", не разобравшись в том большом и сложном хозяйстве, которое называется послевоенной прозой? Нельзя же в самом деле писать по принципу: а вот дай – ка я еще покажу, как было это в моей деревне!»6. Итак, для Абрамова статья стала необходимым подготовительным этапом к работе над романом. Но почему за эту статью ухватились «новомировцы»? Судя по трудностям, которые преодолевались Абрамовым в процессе подготовки статьи к публикации, предполагавшие резонанс, оценившие уникальность предложенных только набиравшим силу литературоведом оценок и прогнозов, кстати сказать, далеко не единственных? Обычно историки литературы приводят ряд аналогий: «О положительном герое советской литературы» Л. Тимофеева (Новый мир, 1952, № 1), «О некоторых вопросах социалистического реализма» Б. Рюрикова (Новый мир, 1952, № 4), «Русский лес» Леонида Леонова» М. Щеглова (Новый мир, 1954, № 5) и т. д.

Эффект, который вызвала новомировская публикация малоизвестного до этого момента ленинградского критика и литературоведа, превзошел все ожидания. На молодого кандидата филологических наук, свежеиспеченного заведующего кафедрой советской литературы, кстати, рекомендованного на эту должность авторитетнейшим Б. А. Лариным, обрушилась неожиданная и немыслимая по масштабам известность. 25 октября 1954 года Абрамов писал Л. В. Крутиковой: «Кто – то шутливо сказал мне: ты сейчас третий по популярности: Черкасов, Борисов, Абрамов»7.

Нетрудно уловить в этой констатации горькую самоиронию. Дело в том, что статью Абрамова только кулуарно высоко оценивали многие, но открыто поддерживать не решались. Массовая публичная реакция литературного, филологического и университетского сообщества была иной. Крутикова насчитала за первый год двенадцать разгромных откликов в разных газетах (от корпоративного «Ленинградского университета» до «Правды») и в четырёх ведущих журналах «Октябрь», «Знамя», «Звезда», «Коммунист». Содержание антиабрамовской кампании – обвинения «в антипатриотизме, в нигилизме, в огульном охаивании советской литературы», наконец, в «антиреализме».

Менее чем за год Абрамов прошёл все инстанции общественно – политического чистилища: обсуждение на партгруппе (июнь), на собрании партийной организации московских литераторов, на пленуме Ленинградского обкома (август), на заседании Президиума правления Союза писателей (октябрь). Упоминалась статья даже в решении ЦК партии, на заседание которого были приглашены А. Твардовский, В. Дементьев, К. Симонов, А. Сурков. Массовость, интенсивность давления напоминали о кампании против Михаила Зощенко. Как удовлетворённо констатировал, подводя промежуточный итог череды проработочных мероприятий, старший коллега Абрамова Е. Наумов: «Абрамову всыпали».

А сам Фёдор Абрамов уже в мае после первых ругательных откликов в «Литературной газете» и «Правде» резюмирует: «Моя карьера критика кончилась». В июне на заседании партгруппы под давлением кафедралов он заверяет присутствующих в осознании ошибочности статьи. На пленуме обкома 27–28 августа «полностью признал чудовищные обвинения, которые высказаны в резолюции». Покаяние это в соотнесённости с известными особенностями личности Абрамова является, в первую очередь, показателем масштабности давления.

Почему близкие в проблемно – тематическом отношении публикации не имели таких последствий? Ведь и в абрамовской статье, как сказал бы Н. К. Гей, нет «крупноячеистых сетей научных абстракций и квалификаций»8. Сегодня понятно, что не были Абрамовым сделаны научные открытия масштаба, например, бахтинской идеи о существовании «памяти жанра» или концепции «литературы как резонантного пространства» В. Н. Топорова. Более того, в лексико – грамматической форме абрамовского текста достаточно легко обнаруживаются эпохальные признаки – знаки речевой стереотипности, которые практически всегда сигнализируют о стереотипности мышления. При желании упрекнуть Абрамова в этом недостатке достаточно легко выуживаются из текста упоминания о «политике партии», о «современном этапе коммунистического строительства», «последних решениях партии и правительства», «крутой подъем всех отраслей сельского хозяйства» и пр.

Но Абрамову удалось осуществить методологическое обновление исследований, посвящённых современной литературной ситуации, проявившееся в совмещении двух методологических подходов: констатирующего и объясняющего. Констатирующая часть связана, прежде всего, с презентацией «производственной прозы», объясняющая – с оценочными характеристиками «колхозного романа». Абрамов демонстрирует в этом тексте возможность совмещения всех актуальных для второй половины ХХ века стратегий существования в культурном пространстве: содействие, конфронтация, противостояние9. Стратегия содействия определяет в огромной степени сильные текстовые позиции. Особенно это очевидно в журнальном варианте, который открывался следующим высказыванием: «Главная задача, которая стоит перед советским народом на современном этапе коммунистического строительства, была определена октябрьским Пленумом ЦК КПСС. Она заключается в том, чтобы в течение 2–3 лет, опираясь на могучий рост промышленности, добиться крутого подъема всех отраслей сельского хозяйства…», далее речь о Постановлении Пленума ЦК КПСС с обязательным цитированием и т. п.10 В книжной публикации этот редакционный пассаж будет снят. Определённая готовность к компромиссу по отношению к господствующему в литературной критике оценочному подходу к историко – литературным фактам и событиям будет продемонстрирована более ограниченно. Ф. Абрамов начнёт с перечисления произведений, которыми «советская литература по праву гордится», назовёт «произведения, помогающие нашим людям жить, работать и побеждать» (с. 300)11. В перечислительный ряд он включает широко известные в то время имена сталинских лауреатов: С. Бабаевского, Г. Николаеву, Г. Медынского, Е. Мальцева.

Далее начинающий критик, объясняя свою позицию, демонстрируя установку на использование стратегии содействия, набрасывает некий общий сюжет «сталинско – премиальных» колхозных романов и повестей, предваряя конфронтационные установки, которые пока уводит в подтекст, смягчая признанием несомненного права перечисленных повестей и романов на существование, т. к. сюжет их «подсказан самой жизнью» (с. 300). И даёт достаточно убедительное социологическое по сути обоснование своей уступки. Он говорит о том, что «после войны борьба за развитие колхозов происходила в особых условиях» (с. 302), и эти условия перечисляет: нехватка рабочих и руководящих квалифицированных кадров, снижение качества обработки земли и, как следствие, урожайности.

Почти так же осторожен Абрамов и в констатирующей части, завершающей обзор отмеченных им «серьезных недостатков нескольких литературных произведений»»: «Несомненно, многие из этих недостатков уже не повторятся в новых повестях и романах и принадлежат прошлому. Но просто предоставить времени ликвидацию прежних заблуждений было бы неправильно. Ошибки формулировались резко, повторялись настойчиво; надо с такой же определенностью разъяснять их вред» (с. 325).

И далее в ключевой части сюжета намеченная конфронтация разворачивается в полное противостояние, спровоцировавшее непримиримость оппонентов: «К сожалению, жизнь послевоенной колхозной деревни в ряде случаев изображалась в художественной литературе односторонне и в приукрашенном виде» (с. 303).

Противостояние по отношению к господствующим литературно – критическим настроениям и установкам осуществлялось на нескольких уровнях и в русле ленинградской филологической школы. Абрамов, актуализируя проблему соотношения литературы и действительности, демонстрировал характерную именно для литературоведов – ленинградцев установку на гегелевскую форму отрицания «с удержанием положительного». Отрицание это касалось, прежде всего, понимания проблемы типического в литературе, структуры положительного персонажа, а уже потом эстетики художественной речи, принципов литературной критики. И осуществлялось оно в русле ленинградской литературоведческой школы, тогдашние корифеи которой – популярные и уважаемые во второй половине 1940 – х на филфаке ЛГУ Г. А. Гуковский и В. М. Жирмунский – обосновывали «важность внеэстетических составляющих литературного произведения»12, Г. А. Бялый выступал против «примитива, оскорбляющего читателя», за необходимость изучения связей между литературой и обществом, «порождающих сильные гражданские и нравственные переживания» (так писал В. М. Маркович о работах учителей Ф. А. Абрамова).

Но при внимательном чтении абрамовского текста становится ясно, что для историков литературы интересно не столько достаточно подробное описание сложившейся к началу 1950 – х литературной ситуации, сколько финальная часть статьи. Это та самая часть, которая не подвергалась переработке и полностью соответствует смыслу и стилистике более поздних устных и письменных выступлений Абрамова. Пытаясь обозначить эти цели, в последнем абзаце статьи Абрамов – критик набрасывает очертания новой парадигмы литературного развития:

– принцип правдивости, предполагающий «прямоту и нелицеприятность» художественного высказывания, обеспечиваемые подлинным знанием жизненного материала;

– отрицание «вычурности», «безвкусицы», «надуманности», требование высокой художественности, точности литературного образа, без которых нельзя проникнуть «в глубинные процессы жизни»;

– актуальность, предполагающая «постановку насущных вопросов строительства нового общества»;

– антропологичность и психологизм – «изображение подлинной духовной жизни советских людей» (с. 332).

Выведенная Абрамовым программа уничтожает определяющие смысловую структуру и поэтику «бесконфликтных» сочинений неразличение реального и реалистического, склонность к патетике, заставляет размышлять об «истинном содержании» реалистической типизации (с. 308), настаивает на необходимости отказа от «прекраснодушных вымыслов»(с. 312), которые проявляются в «облегченном» и «поверхностном» изображении «положительных героев», как правило, лишенных «всякой противоречивости и внутреннего развития» (с. 314). И основана новая парадигма на традиционном представлении о литературе как особом средстве познания действительности, способствующем воспитанию человека. А формировалось это представление на основе идей Аристотеля, Лессинга, Гегеля, Белинского…

Оригинальные идеи, мысли, концепции, как правило, получают соответствующую речевую форму. Статья Фёдора Абрамова – ещё одно доказательство этой аксиомы. Абрамову – критику удаётся преодолеть стилевую монотонность, характерную для публицистики 1950 – х. Статья бесспорно выигрывала в сравнении с поучительно – констатирующими высказываниями достаточно популярных тогда в Ленинграде В. Кетлинской, А. Караваевой и других уже признанных критиков и даже по сравнению со стилистикой кандидатской диссертации самого Абрамова. Во – первых, очевидно интонационное преимущество, которое обеспечивалось ориентацией на принципы публичной коммуникации, разработанные классической риторикой, в первую очередь, особой формой рассуждения, предполагающей использование такого средства убеждения, как аргумент «от противного». Абрамов несколько раз прибегает к формулам, которые в те десятилетия не так часто использовались в публичной коммуникации: «спору нет», «быть может, нам возразят», «конечно… и всё же», «посудите сами», «разумеется, и такой конфликт имеет право на существование…», «пусть не подумает читатель, что мы возражаем…», бесчисленное количество раз использует риторические вопросы и вопросно – ответные конструкции. И по содержанию, и по форме его статья – неожиданное в контексте только что завершившегося десятилетия приглашение к размышлению над поставленными вопросами.

Но главное, при суммировании обозначенных Абрамовым теоретических установок станет ясно, что, по сути, он настаивает на необходимости восстановления связей с русской литературной традицией. Три года спустя в не менее знаменитой статье «Что такое социалистический реализм?» А. Синявский предложит иную программу литературного развития, которая должна осуществиться с ориентацией на модернистские концепции. В этом литературоведческом противостоянии будет зафиксирована суть наступившей исторической эпохи и масштаб литературно – критического таланта Абрамова.

Фёдору Абрамову – критику действительно удалось опередить время, потому что только в 1962 году издательство Академии наук СССР выпустит том знаменитой «Теории литературы», в котором основные вопросы теории литературы (образ, метод, характер) будут представлены в историческом освещении. В ключевой статье Г. Л. Абрамовича «Предмет и назначение искусства и литературы» будут обозначены те проблемы, которые почти десятилетие назад актуализировал Абрамов: новые принципы художественного воплощения жизненного материала; роль сюжета в художественном исследовании явлений действительности; выразительные возможности художественной речи при воссоздании картин жизни13.

Наконец, возвращение в историко – литературный дискурс статьи Абрамова неизбежно, т. к. обусловлено связью транслируемых Абрамовым идей, как минимум, с двумя проблемными полями современного литературоведения: с проблемой реалистической типизации, тенденциозности реалистического искусства. Сегодня чрезвычайно важна продемонстрированная открыто и последовательно убежденность Абрамова в убийственной силе любой тенденциозности, которая искореняется или оправдывается только глубинным постижением реальности, действительных, насущных проблем. Не менее актуальна уверенность Абрамова в необходимости системных научных представлений и аналитических подходов к явлениям жизни и литературы.