Читать книгу Бесовы следки - Надежда Борисовна Васильева - Страница 3

Наутро вставать не хотелось. Болела голова, болела как-то необычно нудно. Даже трудно было открыть глаза… Боже! Что это?! Потёрла руками веки. Что за чертовщина?! Маришка!!! Доченька!!!

– Ну что ты, мам, так кричишь? – сонно отозвалась с постели та.

– У нас в комнате свет включён?

– Да-а… А что, выключить? Ты ещё спать будешь? Но Татьяна не ответила. Только бы не напугать всех… Слышала, как моется в ванной Анатолий, как пыхтит на кухне чайник, как позёвывает и потягивается на кровати Маришка… А перед глазами ничего, кроме чёрной стены!

Снова сомкнула веки. Воображение вырисовывало привычные картины домашней обстановки. Сразу за диваном книжная полка, что отделяет Маришкин уголок в их тесной однокомнатной квартире. Справа у стены сервант, в который удачно вписался телевизор. Над дверью, что ведёт в кухню, причудливо выкроенный ею занавес. В самом углу шкаф. Рядом кресло-кровать и журнальный столик на колёсиках, который они раскладывают и накрывают, когда приходят гости.

Дотронулась рукой до стены, погладила пальцем ворс ковра. Дотянулась до ночника, включила, надеясь увидеть вспышку света. Ничего подобного!.. Словно бросили в чёрный колодец и закрыли сверху плотной крышкой…

От ужаса на голове стало стягивать кожу, будто кто заплетал ей волосы в тугие косички. Снова вспомнился сон и чёрный дятел… Спокойно, Татьяна! Спокойно! Сейчас всё пройдет. Бывает же временная потеря зрения на фоне нервного потрясения. Бывает же такое, ну, ведь бывает!

– Вставай, Татьяна, вставай, на работу опоздаешь! – Это мимо прошёл Анатолий. Сейчас будет одеваться. А вот проскочила в ванную Маришка…

– Тебе что, сегодня во вторую? – не унимался муж. – Что молчишь-то? Уставилась, видите ли, в одну точку и мечтает с утра пораньше… Титыч, конечно, святой человек, жаль старика, но ведь нужно же себя как-то в руках держать… Неужели Макаровна так расщедрилась, наугощала?

– Толя, подойди сюда, закрой дверь в кухню, сядь…

Тот послушно присел на краешек дивана.

– Говоришь таким голосом, словно в наследство тебе невесть какую сумму отвалили и ты не знаешь, что с ней делать…

По голосу чувствовала, что он ехидно улыбается. Идиот!!! А перед глазами всё та же стена. Чёрная, глухая, невыносимая!

– Я ничего не вижу, понимаешь? Ослепла! Полностью! Маришке пока ничего не говори, пусть спокойно уйдёт в школу… Я вчера выпила только одну стопку… Так что оставь свои дурацкие шуточки! Мне просто было плохо… Уже вчера было плохо, слышишь?

Он молчал. Она близко ощущала его тревожное дыхание.

– Ты что, серьёзно? – взял её за руку.

– Неужели похоже, что я шучу?! – раздраженно вырвала она руку.

Вошла Маришка.

– Чего вы тут шепчетесь?

– Мама плохо себя чувствует… Ты давай кушай да иди в школу.

– Мам, ты чего? – наклонилась к ней Маришка. Татьяна закрыла глаза. Нежные губы дочери коснулись её щеки. – У тебя голова болит?

– Да, иди, доченька, я посплю. – И отвернулась лицом к стене. Маришка игриво пощекотала кончиком косы ей под носом. Как приятно пахнут её волосы! Птенчик мой… Ей ведь ещё только двенадцать… Случись что с ней… А впрочем, что я нюни-то распустила раньше времени? Нужно немедленно вызвать «Скорую». Пусть отвезут в больницу, сделают снимки, вызовут Сергея Петровича… Он толковый мужик, хоть и любит выпить. Если что серьёезное, пусть отправляют в Ленинград спецрейсом, там, в институте, есть неплохие нейрохирурги…

Ах, дед! Ах, Титыч! Что же ты со мною сделал? Вот она, чёрная тень, закрывшая лицо… А ведь раньше никогда не верила в сны, считала их бредовой прихотью бездельников.

Снова открыла глаза, и снова натолкнулась на стойкую черноту. Горько застонала и в ярости взмахнула руками, словно хотела разорвать тёмную пелену. Но голова бессильно откинулась на подушку. Из открытых невидящих глаз медленно выкатились слёзы.

Институт нейрохирургии имени Поленова, где валялась Татьяна уже третий месяц, славился своей доброй репутацией по всей стране. Однако профессора и приглашённые консультанты, изучая снимки и результаты анализов, в недоумении разводили руками. Зрение не возвращалось. А ведь ничего не болело, не беспокоило. Мучилась только от досады. Сама врач, она никогда не предполагала, что медицина может быть столь бессильна.

В палате, кроме неё, были ещё трое. Молоденькая девушка из Барнаула, Ларочка, с подозрением на эпилепсию, женщина лет тридцати с очень приятным голосом и, судя по всему, с такой же привлекательной внешностью да ещё одна пожилая дама, обследуемая на опухоль головного мозга. Коренная ленинградка, она держалась очень важно. С гордостью рассказывала о том, что всю жизнь не работала, муж её очень ценил и уважал. Татьяна не смогла сдержать усмешки. Надо же! А тут не везёт всю жизнь!

Четвёртый раз замужем, а всё вкалывать приходится, хотя тоже не из тех, кого не ценят…

Обстановка в палате, несмотря на разницу в возрасте её обитателей, была неплохая. Сохраняя и в этом плачевном своём положении иронию, Татьяна, хохмы ради, называла себя «подслушивающим устройством КГБ». Уши невольно и теперь уже более обостренно ловили всё, что творилось вокруг: каждый вздох, каждый скрип, каждое слово… Никогда не была любопытной, всегда считала это ниже своего достоинства, однако нынче это качество, возможно, оставалось единственным проявлением интереса к жизни.

К Марии Александровне то и дело приходил кто-нибудь из родственников, словно они договорились не оставлять её одну со своими нелёгкими мыслями ни на минуту. Всё время забавляли её разговорами о внуках, соседях, племянниках… Приносили фрукты, овощи, сладкое и обязательно что-нибудь горячее в термосе. Больничного Мария Александровна не ела. Такое внимание к себе родственников умиляло её. Татьяна же поражалась. Ей видеть никого не хотелось. Ну, разве что дочь…

Ларочка, несмотря на свои восемнадцать лет, была настолько наивной, что мыслила, как Маришка. Татьяна с удовольствием слушала её веселую болтовню. А по ночам у девушки случались приступы, которые приводили в ужас женщин. Татьяна, не поднимаясь с кровати, давала им ценные указания: «Прижмите к постели руки и ноги! Всуньте в рот полотенце! Положите на лоб мокрую пелёнку!»

Третья их соседка по палате, Людмила, была на первой группе инвалидности и приезжала в институт регулярно на выкачку жидкости, что скапливалась в задней части левого полушария головного мозга. По словам Ларочки, припухлость эта нисколько не портила женщину. Она так искусно обвязывала голову косынкой, что казалось: у нее под платком пышная прическа. Привыкшая к своим бедам, Людмила и в больнице жила полной жизнью, с готовностью откликалась на ухаживания молодого грузина по имени Важо. Заглядывая к ним в палату, Важо сыпал шутками и анекдотами, словно находился не в нейрохирургии, а в санатории. И, казалось, совсем не думал о предстоящей операции на мозге.

Людмила появлялась в палате редко, и поэтому все разговоры крутились только вокруг её любовных приключений. Мария Александровна в открытую Людмилу не осуждала, но чувствовалось, что в глубине души она чисто по-женски завидует этой молодой паре. Ларочка же, наоборот, восхищалась этим необычным романом и вечерами шепталась с Людмилой в коридоре, выспрашивая все подробности их взаимоотношений.

Татьяна принимала всё как должное. Молодец девчонка! Если бы не эта слепота, она тоже бы нашла себе немало развлечений. Да куда тут денешься, если даже до туалета поводырь нужен. Раньше, болея, она могла читать, писать, вязать, смотреть телевизор. Теперь оставалось одно – слушать. Обрисовывая от безделья внешний облик соседей по палате, посетителей, медработников, она забавлялась, убеждаясь со слов других, что всё совпадает. Однако всё чаще собственная беспомощность начинала просто бесить. Она резко садилась на кровати, до крови кусала губы и в ярости трясла головой, словно пыталась сбросить с глаз ненавистную чёрную повязку. Нет, дьявол не мог придумать для нее кары изощренней!

Раздумывая над смыслом бренной жизни нашей, а уж теперь-то на это времени у неё было предостаточно, всё больше склонялась к мысли о существовании каких-то сил, которые предопределяют человеческое бытие. Ведь есть что-то, что ставит в зависимость от времени рождения каждого человека его судьбу и характер. Вот она, например, Весы, рожденные в год Кота. Ей прочитали в газете «Натали» гороскоп – она прямо обомлела: ни слова ни прибавишь, ни убавишь! Будто кто её по косточкам разбирал…

В гаданье не то чтобы верила, но и не отмахивалась. Гадали ей в жизни трижды и, что самое странное, каждый раз называли одну и ту же дату смерти…

И вдруг вся заледенела, пошла липким потом, который струйками начал стекать с лица, живота, лодыжек… Ей же тридцать восемь в декабре, через полгода! Господи, как же она забыла об этом?! Всё время держала в голове, а тут забыла… Почему только сейчас ей это вспомнилось? Прямо мистика какая-то, не иначе.

В Воронеже возле базара часто останавливались на постой цыгане. Нельзя сказать, что это было по душе местным жителям, особенно тем, кто торговал на рынке, да что поделаешь? Народец этот – точно саранча: нагрянет – не спросит, законы им не писаны, к недобрым взглядам они привычны – этакие мелочи их не щекочут. И вот уже раскинуты латаные палатки, перекликаются ржаньем породистые кони, поскрипывают колеса причудливых фургонов. Базарная площадь полна цыганского гиканья, зазываний услужливых ворожей, бесполезных проклятий местных ротозеев, у которых чумазые цыганята, применяя всяческие хитрости, весело, вроде бы играючи, крадут всё, что плохо лежит.

Несмотря на некоторую брезгливость, цыган Татьяна уважала за наглую дерзость, полное отсутствие комплексов в повадках и одежде, за редкое умение жить в угоду своим желаниям и ещё что-то неуловимое, что роднило её с ними. Вот почему, узнав о приезде цыган, уговорила однокурсников, только-только «сваливших» сессию, повеселиться среди этой праздной публики. Расторопные цыганки тут же стали хватать за руки девчат, пророча им любовные утехи, удачные замужества, долгую счастливую жизнь. Но почему-то ни одна из гадалок не подходила к Татьяне. Её это удивило, потом разобрало. Сама цепко схватила за руку молодую девицу в цветастой юбке и потребовала:

– А ну погадай, милая! И не дай Бог тебе мне что-нибудь соврать!

Но та взглянула на неё так, что у Татьяны от изумления брови сами поползли вверх. А цыганка вдруг злобно прошептала:

– Ведьма ведьме не гадает!

– Что-о-о! – вскипела Татьяна. – Ах ты, чумазая! А ну веди к бабке своей, раз сама врать разучилась!

Девчонка попыталась выдернуть руку, но не тут-то было! Просто так от Татьяны ещё никто не уходил.

Худая, с темными рифлёными морщинами старуха подошла к ней сама. Подобные мху-ягелю, космы её волос небрежно выбивались из-под тёмной шерстяной косынки, завязанной сзади узлом.

– Чего к девке пристала? Отпусти! – дребезжащим голосом потребовала она. Да так, что руки у Татьяны невольно разжались под её спокойным гипнотизирующим взглядом.

– Гадать не хочет. Где это видано? Я заплачу…

– Никто тебе гадать не будет, – всё так же спокойно изрекла старуха. – Не заводись, ступай себе мимо, тебе мой совет… – И, отвернувшись, пошла за внучкой, которая маленьким зверьком все ещё косилась на Татьяну.

Татьяна опешила и, чтобы не подать виду, ринулась к бородатому цыгану, который обхаживал лошадь. Судя по его степенному, полному достоинства виду, он был старшим в таборе.

– Эй, ром! Может быть, ты за червонец что-нибудь скажешь?

Стрельнув голубоватыми белками, цыган хитро прищурился, потеребил курчавую бороду и, смягчая согласные, спросил:

– Что хочешь знать, красавица? Так и быть, отвечу тебе на один вопрос.

Татьяна протянула ему ладонь, на которой красовалась деньга.

– Во сколько лет умру?

Белки его огромных и, как у лихого жеребца, настороженных глаз снова блеснули и спрятались в щелочки, из которых теперь буравили её любопытством чёрные зрачки.

– Зачем тебе это? Живи на здоровье… – и хотел тоже отвернуться, но Татьяна дёрнула его за рукав.

– Ну, хочешь четвертной дам! Подумай хорошенько. За одно слово – четвертной! Он ведь на дороге не валяется… Скажи, не дури! – и быстро заменила одну бумажку на другую.

Он ухмыльнулся, взял её в руки, повертел, разглядывая со всех сторон, и поспешно спрятал в карман жилета.

– До тридцати восьми!

Татьяна, довольная, крутанулась на каблуке и пошла догонять друзей. В её распоряжении было целых семнадцать лет – уйма времени!

А когда проходила интернатуру, на приём к врачу-ортопеду молодая цыганка, звали ее Соня, принесла своего сына. Извлекая из груды тряпья кричащее чадо, она звонко хлопала его по смуглой попке, приговаривая: «Молчи, Петечка, молчи!»

Женщины уступили ей место на пеленальном столике – только бы подальше от вороха затхлой ветоши. Не обращая внимания на их косые взгляды, шумная особа плюхнулась на свободное место, подметая пол длинной оборчатой юбкой. Оставив орущего на столе Петечку, тут же стала предлагать свои услуги гадания. Первыми подошли к ней ухмыляющиеся медсестры, потом две совсем юные мамаши. Стали уговаривать и Татьяну испытать судьбу. Та сначала отмахнулась:

– Идите вы! Я и так про себя всё давно знаю. Умру в тридцать восемь лет. Не верите? Ну, зовите Соню, она вам подтвердит.

Однако Соня, заглянув в дверь, тотчас отпрянула назад, что не могло не задеть Татьяну. Да что это они все, как сговорились! Сама вышла в коридор.

– Что это ты, душа моя Соня, обошла меня? Чем я тебе не по нраву пришлась?

– Что ты, милая, что ты?! – суетливо затарахтела Соня. – Жалко мне, что ли? Протяни, ненаглядная, руку, всё скажу, ничего не утаю… – но, взглянув на ладонь, осеклась и пошла на попятную. – Прости, милая, мне ведь гадать нельзя, забыла совсем, тётка недавно умерла…

– Та-а-ак, – многозначительно протянула Татьяна. – Видали? Знакомая песня… А ну-ка зайди!

Затащив насмерть перепуганную Соню в кабинет и всё ещё крепко держа её за руку, поднесла к глазам ладонь:

– До скольки лет буду жить? Говори, не юли.

– Ну, зачем тебе это? Молодая, красивая, справная, а глупостью маешься, – увёртывалась цыганка, но Татьяну разве остановишь? Пустила в ход недозволенный приём:

– Хватит причитать! А не то Петечке твоему ненароком ноги не в ту сторону поверну!

Угроза попала в самую точку.

– Ладно, отвечу – на один вопрос, – наконец смирилась Соня.

– А мне больше и не надо. Во сколько лет умру?

– В тридцать восемь! – выкрикнула, будто плюнула ей в лицо та, резко развернулась и опрометью ринулась вон из кабинета. Наспех запеленала своего Петечку, схватила на руки и больше никогда не появлялась в поликлинике.

А Татьяну одолели тяжёлые думы. Что это? Прихоть? Игра судьбы? Совпадение?

Недалеко от Воронежа, в глухой деревушке, жила бабка-бессарабка. По слухам, она лечила даже рак и умела предсказывать судьбу. Татьяна, в силу своей натуры и профессии никогда не верившая в эти бредни, вдруг загорелась желанием навестить популярную в их краях вещунью. Отыскать её оказалось делом не столь трудным. Из автобуса к её дому спешили люди, молчаливые, угрюмые, с явным страданием на лицах.

Дом вещуньи, к великому удивлению Татьяны, не отличался справностью. Уже судя по скособоченным воротам, было ясно, что живёт старуха одна, без хозяина. На задворках небольшой мазанки было полно разного хламья, до которого старухе, видно, не было дела.

На покосившемся обшарпанном крыльце лежала грубая циновка, об которую все усердно вытирали ноги, боясь вызвать неприязнь всевидящей хозяйки. Уже в коридоре в нос ударил запах затхлого старческого жилья и каких-то терпких трав.

Бабка встретила Татьяну не очень дружелюбно. Не поворачиваясь, раздражённо спросила:

– Зачем явилась? Ведь знаешь всё…