Читать книгу Концерт. Музыкальные истории - Надежда Коваль - Страница 14

Три кита в «Трех пескарях»

Ноябрьским вечером 1720-го года, в таверне «Drei Elritzen», что в центре Гамбурга, за высоким дубовым столом сидели Гендель с Телеманом и ждали Баха. Положив ногу на ногу и откинувшись на спинки стульев, они переговаривались между собой, в то время как проворный слуга расставлял перед ними блюда с индейкой под красным соусом, тушеной капустой и отварной фасолью, приправленной сочным луком, душистой петрушкой и уксусом. Однако надо признать, что их оживленная беседа никак не сочеталась с нудным затянувшимся дождем, по причине которого старый город за узкими мозаичными окнами казался осунувшимся и постаревшим. На обветшалых стенах домов еще резче обозначились паукообразные морщины, а купола соборов потеряли свой блеск и гладкость, покрывшись пятнами зеленоватой плесени.

– Я понимаю, дорогой Георг Филипп, что тебе не терпится поделиться со мною рассказами о своих веселых похождениях, но все-таки постарайся сегодня как можно меньше говорить о женщинах, – вежливо попросил Гендель Телемана. – Дело в том, что несколько месяцев тому назад почтенный Бах остался вдовцом.

– Ты напрасно напоминаешь мне о том, как следует вести себя в подобных ситуациях, Георг Фридрих! Насколько тебе известно, я сам пережил такое же горе, потеряв первую жену, которую безумно любил! Новость о смерти Марии Барбары застигла меня еще в Эйзенахе. Бедный Бах! Мне довелось быть лично знакомым с ней и даже удостоиться чести крестить их сына – Карла Филиппа Эммануэля.

– Извини меня, я напомнил об этом только для того, чтобы избежать неудобной ситуации, – признался Гендель и распечатал новую бутылку вина.

Распевающий веселые куплеты певец время от времени отрывал взгляд от грифа мандолины, чтобы проводить глазами парочки, удалявшиеся в смежные с центральным залом комнаты, чтобы там, при затушенных свечах в высоких канделябрах, отдаться подогретыми вином и вкусной едой ласкам. Когда он прекращал свое пение, оба композитора с облегчением вздыхали, торопясь насладиться минутами тишины, во время которой не звучала раздражающая уши фальшь и нестройность. Друзьям так редко доводилось быть вместе, что даже бездарная игра уличного музыканта не могла повлиять на их прекрасное расположение духа. Телеман, поглаживая себя по толстым ляжкам, обтянутым светлыми панталонами, искоса рассматривал башмаки с позолоченными пряжками на ногах у Генделя, представляя, с каким трудом тому удавалось втиснуть в них свои шишковатые ступни. Гендель же, улыбаясь и раскрасневшись от нескольких лишних стаканчиков вина, рассказывал, как однажды в Венеции, после шумного успеха своей оперы «Агриппина», он сидел в харчевне, и какой-то человек в маске с бубенчиками обмочил ему новые чулки.

– Надо признать, что маске крупно повезло: ей удалось избежать шлепка моей тяжелой ладони! Удар пришелся по ягодице его спутника. И самое удивительное, что тому это понравилось, и он подставил мне другую! Ха-ха-ха!

– Я могу представить, к какому типу мужчин относился тот весельчак. Скажи мне, однако, когда ты собираешься покончить со своей холостяцкой жизнью?

– Наверное, никогда, Георг Филипп. Больше всего на свете я опасаюсь, что семейная жизнь будет отвлекать меня от сочинения музыки. И потом, когда пишу, я частенько впадаю в экстатическое состояние и плачу, как ребенок. Мне бы не хотелось, чтобы кто-то видел мои слезы.

– Ну что ж, значит, ты намеренно приговорил себя к одиночеству?

В этот момент друзья заметили крупную фигуру Баха, распахнувшего дверь в таверну и широкими шагами приближающегося к столу.

– О, дорогой Иоганн! – еще издали закричал Телеман. – Ну, наконец-то ты пришел! Мы тебя страшно заждались.

– И страшно напились, – весело добавил Гендель. – Где же ты пропадал столько времени? Телеман уже всю индейку съел, толстяк!

– Сам ты толстяк! – парировал Георг Филипп.

От черной суконной накидки Баха пахло мокрой овцой, а на буклях парика, свисающих до самых плеч, поблескивали бисеринки дождя.

– Друзья, простите меня за поздний приход. Сегодня я был на прослушивании в церкви Святого Якоба, где освободилось место органиста.

– Я не сомневаюсь, Иоганн, что ты играл лучше других претендентов! – с уверенностью проговорил Телеман.

– Не знаю, может быть. Тем не менее, мне пришлось отказаться от места еще до объявления результатов. Как выяснилось, за него надо заплатить много денег, а у меня их попросту нет. Поэтому уже завтра я возвращаюсь в Кетен. А что нового у вас? – спросил Бах, усаживаясь поудобнее на стуле и расстегивая серебряные пуговицы бордового сюртука.

– Меня недавно назначили директором Королевской академии музыки, – охотно ответил Гендель, – и теперь я окончательно решил остаться в Лондоне. Почти все время посвящаю опере.

– Вот, что значит побывать в Италии и заразиться музыкальной драмой! Что касается меня, полагаю дальше ораторий и кантат у меня не пойдет, – добавил Бах. – И все-таки, как ты себя чувствуешь в Англии?

– Усиленно стараюсь привыкнуть к новому месту, тем не менее, уже есть отдельные приятные моменты: в апреле поставили моего «Радамиста».

– И как приняли оперу саксонца чопорные англичане? – спросил Телеман. – Им, наверное, после смерти Генри Перселла было трудно угодить?

– В Лондоне оперу слушают так, будто находятся на церковной мессе. Это тебе не Венеция с Флоренцией, где во время представления зрители ходят взад и вперед, едят апельсины, чихают, нюхая табак, открывают бутылки и играют в карты. Я уже не говорю о том, как в ложах занимаются любовью. Помню, как во время одного из речитативов Нерона в «Агриппине» над красным бархатом перил вдруг взметнулась женская нога в спущенном чулке, и туфелька улетела в партер!

Таверна постепенно заполнялась шумной и пестрой толпой, которой было совсем невдомек, что рядом с ними, среди расставленных вдоль стен винных бочек, сидели три гиганта музыки. Оглушенные доносившимся со всех углов шумом, им приходилось кричать и перегибаться через стол, чтобы расслышать друг друга. При этом пышные парики на их головах съезжали набок, обнажая раскрасневшиеся от огня камина уши. В конце концов, утомившись от стука посуды, двиганья стульев и мелькания длинных юбок с кружевами, три музыканта подумали, а не пора ли сбежать отсюда в какое-нибудь тихое место, где можно было бы спокойно поговорить о музыке?

Покинув тесную таверну, они зашагали по мраморным плитам площади, казавшимся голубыми под светом городских фонарей. Темно-серые тучи отражались в мягком колыхании волн, которые то разбегались, то сталкивались, легко ударяя о прибрежный гранит. Словно нарисованные акварелью, на противоположном берегу канала расплывались очертания дворцов и готических соборов, а широкие лестницы пристани зеленели тонким слоем ряски. Они остановились у парапета набережной и на некоторое время замерли, засмотревшись на медленно двигающуюся воду.

– Просто восхитительно, что вам обоим удалось написать «Музыку на воде»! – нарушил молчанье Бах.

– И заметь, Иоганн, это произошло безо всякого согласования между нами, – проговорил довольным тоном Телеман. – Собственно говоря, произошло то же самое, что случилось с твоими и моими «Страстями»!

– Правда, у меня их только четыре, а у тебя – десятки! – пошутил Бах.

– Он из нас самый плодотворный, – засмеялся Гендель.

– Я не считаю это недостатком, – почувствовал себя уязвленным Телеман. – По крайней мере, в моих произведениях нет того скучнейшего контрапункта, о котором Иоганн не забывает даже в простейшей пьесе для начинающих клавесинистов.

Так они стояли и разговаривали, даже не предполагая о том, какая судьба будет уготовлена их музыке. Дождь мочил их парики, а желтые огни фонарей тщетно пытались пролить свет на плесень под арками мостов. И только всесильное, могущественное время отведет по заслугам каждому из участников этой выдуманной истории: Иоганн Себастьян Бах займет пьедестал непревзойденного мастера полифонии и контрапункта, Георга Фридриха Генделя признают величайшим оперным композитором эпохи барокко, а Георга Филиппа Телемана – неутомимым экспериментатором и основателем галантного стиля.

Джованни, гений из Перголы

В 2010 году о Перголези писали и упоминали чаще обычного, но выходило все как-то не от души, а больше по обязанности не пропустить круглую дату – 300-летие со дня рождения. Но даже будучи внушительной, эта дата могла остаться незамеченной, если бы не усилия и энтузиазм Клаудио Аббадо. Всемирно известный дирижер подготовил и выпустил в свет записи вокально-хоровой музыки Джованни Баттисты Перголези. Эта исключительно важная, нужная и вдохновенная работа Аббадо вместе с Orchestra Mozart и Swiss Radio Chorus стала одним из самых существенных вкладов в популяризацию творчества композитора. 77-летний маэстро, который на протяжении своей карьеры занимался в основном классическим и романтическим репертуаром, не просто пожелал сыграть музыку XVIII века, но посчитал необходимым отдать дань музыкальному гению, который до сегодняшнего дня не получил достойного признания.

О Перголези никогда не говорили, как о гении. Это «звание» раздали по заслугам другим музыкантам эпохи барокко. Да разве можно назвать гением композитора, почти мальчишку, прожившего всего 26 лет? Однако если за основной критерий гениальности принять оригинальность мышления, сверхчувствительность и способность опережать свое время, то да. И потом, если бы он не был таковым, стал бы грандиозный Бах интересоваться его «Stabat Mater», чтобы взять из нее фрагменты для псалма «Tilge, Höchster, meine Sünden»? И разве стал бы другой гений – Моцарт – включать музыкальные обороты и мелодические построения Перголези в свои сочинения?

До нас дошло очень небольшое количество сведений о жизни композитора. Известно, что Джованни Баттиста Перголези родился в итальянском городе Йези, 4 января 1710 года. Его предки носили фамилию Драги (или, согласно другим источникам, Драго) и происходили из маленького городка Пергола. После того, как его прадед, по профессии сапожник, перебрался в Йези, членов фамилии стали прозывать Перголези. Джованни рос мальчиком болезненным, худеньким, с деформированной ногой. Все его братья и сестры умерли в младенческом возрасте. Он очень рано проявил незаурядные способности к музыке. Маркиз Пианетти помог ему начать обучаться игре на скрипке у Ф. Мондини, а также контрапункту у маэстро Ф. Сантини – капельмейстера городского Собора. Когда Джованни исполнилось пятнадцать лет, он поступил в Консерваторию dei Poveri di Gesù Cristo в Неаполе, где занимался композицией с известными в ту пору музыкантами Г. Греко и Ф. Дуранте. Закончил Консерваторию в 1731 году, представив музыкальную драму «La conversione e morte di San Guglielmo». Уже эта первая крупная композиция продемонстрировала новые и оригинальные экспрессивные ресурсы молодого композитора. Например, в «È Dover Che Le Luci» Перголези не ограничивается только bajo continuo, а использует для сопровождения голоса группу струнных инструментов, а ария «Manca la guida al pie» по своей эмоциональной выразительности похожа принадлежащей не эпохе барокко, а веризму.