Читать книгу Свекруха - Надежда Нелидова - Страница 2

– Ма, дай жвачку! Моя кончилась!

– Где-то у меня в сумке… В аптеке купила. «Смолка», на основе кедровой живицы. Природное очищение зубов, никакой химии.

– Смола?! Чтоб изо рта воняло серой, как у Люцифера?! Мам, ну ты даёшь! Тогда я лучше в ларёк по дороге заскочу. За мятным «орбитом».

Фу-ты, как Татьяна сразу не сообразила. Сын же собирается на свидание. Будет целоваться. И не только целоваться. В последнее время Татьянин флакон с интим-мылом пустеет после каждого его уединения в ванной – приходится покупать всё чаще. Недавний грязнулька в последнее время каждый день принимает душ – и не по разу. Без напоминаний меняет нижнее бельё, носки…

Её мальчик – и секс… В голове не укладывается. Вообще-то мальчику двадцать один год. Всё равно странно. У Татьяны, помнится, пока до ЭТОГО дошло, миллионы лет тянулись слабоизученные, от архейских до палеозоя, эры и периоды взросления. Доверчиво цвёл пышный девственный триасовый период детства. Смертно стыли душа и тело в ледниковый период отрочества…

Сын совсем другое дело. Ещё недавно попробуй произнеси невинную фразу: «Вот женишься, будет у тебя свой ребёнок…» Его прямо подбрасывало, колбасило:

– Никогда! Ма, слышишь?! Никогда! Не смей! Этого! Мне!! Говорить!!! Неженюсьникогдавжизни!

Мы с подругами, невольные свидетельницы этого живого вулкана, изрыгающего лавы женоненавистничества, качали головами. Сочувствовали Татьяне:

– Он и в подъезде с девочками не целовался? И в школе косички не дёргал? И портфель никому не носил? Плохо дело. Попомни наши слова: первая же опытная девица его окрутит и проглотит целиком.

Справедливости ради надо сказать, что мы, подруги, были тоже мамами мальчиков. Будущие свекрови. Были среди нас и мамы-одиночки. Татьяна замужем, но всё равно, что мать-одиночка. Муж всю жизнь в работе, увлечённо делает деньги.

Каждый вечер одно и то же. На пороге, не снимая пальто, заговорщически суёт руку в карман: «А что я принёс сынише?» – «Ула, сникелс!» Сладкую импортную отраву – малышу?!

– Сынок, тебе нельзя! – протестовала Татьяна.

– У-у! Мама похая, папа холосый!

Вот и поговори. Как-то так получилось, что Татьяна не имела права голоса. Может, потому что не работала и жила за счёт мужа. И очень хорошо жила, между прочим. В гайдаровскую реформу, если и потеряла, так разве что бутылку из-под шампанского, набитую советскими медно-никелевыми гривенниками. Кажется, в забитой под горлышко бутылке-копилке умещалось ровно 300 рублей. Татьяна не узнала, так ли: выбросила бутылку с девальвированным содержимым на помойку. Теперь жалела: выставила бы в гостиной на полке как сувенир.

***

Когда страна голодала и холодала в девяностые годы, Татьяна, под надёжным мужниным крылом, их даже не почувствовала. И до сих недоумённо пожимала плечами: «Да бог с вами, какие лихие девяностые? О чём вы?»

Каждый день – живые деньги. Каждый месяц – коробки деликатесов, ящики мороженых индеек, обёрнутых в тонкую импортную бумагу. Пока мы ломали головы, как растянуть на месяц выкупленный по талонам килограмм ячневой крупы и кусок серого мыла, Татьяна ломала голову: что делать с этими индейками – уже в рот не лезут. Ножки – в жарку, мясо – в фарш, кости – в бульон, остальное в тушёнку.

И что делать с новой шубой (выйти всё равно некуда, а с ребёнком гулять удобней в пуховичке). И какой выбрать гарнитур с заднего хода мебельного магазина, чтобы обставить очередную, всё более расширявшуюся квартиру.

Быть женой такого мужа хорошо. А сыном такого папы – крайне вредно. Никакого мужского воспитания, жаловалась Татьяна. Совершенно странное, неумное понимание отцовства. Сын для мужа – вроде живой игрушки, хомячка.

Пришёл с работы, пощекотал, потормошил, погладил по шёрстке, потискал. И – «не мешай, папа устал» – до ночи зависал на телефоне. Величаво, как лев, расхаживал по квартире с длинным волочащимся проводом. Громогласно ругался, жизнерадостно гоготал. Утрясал за границами квартиры свои нескончаемые дела. Дня ему мало.

***

А «сыниша» рос. На смену сладостям пришли игрушки. Любой «Детский мир» мерк в сравнении с детской сына. Потом пошли приставки с Марио, потом компьютер и модные шмотки. Ну и, наконец, карманные деньги.

Татьяна язвила: «Коль, ты готов сворачивать купюры в трубочку и совать сыну в попу». Муж откупался от сына всем, чего его душенька пожелает – лишь бы не мешал увлечённо делать деньги. Для кого деньги? Да для сынка же, для единственного!

Татьяна вздыхала: если у сына из кармана джинсов выпадает купюра меньше сотенной – тот и не наклонится: «Это не деньги». Сколько она разговаривала с мужем, убеждала, скандалила. Муж отмахивался: «У меня детства не было – пускай хоть у сына будет».

Вместо мужского воспитания – мечтательные разговоры, развалившись на тахте: «Вот стукнет тебе пятнадцать лет, купим крутую тачку и права. Одноклассники в осадок выпадут!»

– Что будет с мальчиком, – вопрошала меня (скорее, себя) Татьяна, – когда он выйдет в жизнь? Когда не будет нас с мужем и деньги с неба перестанут падать? Какими кривыми путями, не дай бог, «сыниша» станет их раздобывать? Как выживет в жизненных джунглях? Беспомощный щенок, вышвырнутый в середину пруда… А вокруг – зубастые, локастые, выросшие в голоде сверстники. Глаза завидущие, руки загребущие…

Именно тогда на двери сыновней комнаты она пришпилила первый листок с цитатой: «ДАЙ ГОЛОДНОМУ НЕ РЫБУ, А УДОЧКУ». Затем последовали: «ЛУЧШИЙ УЧИТЕЛЬ – НУЖДА». И ещё: «КОПЕЙКА РУБЛЬ БЕРЕЖЁТ, А РУБЛЬ – ГОЛОВУ» (казацкая пословица). Цитаты адресовались, в первую очередь, мужу.

***

В день рождения гости принесли дорогую красочную «Энциклопедию для мальчиков». Автор – женщина, нашумевший западный сексопатолог. Вместо того чтобы писать как гвозди забивать или лампочку ввинчивать – энциклопедия, пардон, учила вбиванию и ввинчиванию совершенно иного рода.

150 из 176 страниц уделяли явно повышенное, нездоровое внимание половому созреванию мальчиков. Подробно, с яркими рисунками, описывались эрогенные зоны у партнёрш, позы, приёмы… Ужас!

Особо настырно авторша подчёркивали, что «придавать значение кровотечению при разрыве девственной плевы у партнёрши» – это есть дремучее невежество и пережиток прошлого. Татьяна с отвращением захлопнула книгу.

Дл себя решила, что её писала глубоко озабоченная редколлегия под руководством старой эротоманки. А может, эта энциклопедия была очередной пункт коварного плана западников по разложению русского подрастающего поколения. Забросила книгу подальше, на антресоль.

***

Окружающие знакомые малолетки вовсю – как-то само собой у них получалось – уверенно жили с женщинами. У сына первая дата – восемнадцать лет. А он всё один. Начал грубить, потявкивать, огрызается, молодой щенок. Воюет перед зеркалом с прыщами.

Однажды Татьяна заглянула в его компьютер. А там в невинной папке «История средних веков» – порнуха, и какая! Она, замужняя женщина, дожив до своих 35 лет, не знала, что можно так… И эдак… Она тогда чуть не рухнула в обморок у компьютера. Нашла телефон детского психолога, договорилась о встрече. В лоб спросила:

– Что делать, если за стенкой сын смотрит разнузданную порнуху?

Знаете что психолог ответил?

– Ни в коем случае не врываться в этот момент в комнату сына! Вы же не хотите, чтобы он у вас стал невротиком и получил ранний инфаркт? А так – застегнёт штаны и примется доделывать алгебру.

– Но какими глазами после этого он будет смотреть на одноклассниц? На учительницу? – ужасалась Татьяна. – На меня, маму, наконец?!

– Да теми же глазами, что и прежде, – успокоил психолог. – Остальное домысливают взрослые в силу своей испорченности.

О, какие они, нынешние психологи.

***

Хорошо было до революции. Люди ходили в церковь, верили в бога. Постились, усмиряли плоть. Страшились угодить в лапы дьявола. У крестьянских детей вопрос с сексом отпадал сам собой – и женились рано, и до того упахивались на полевых работах, на барщине – дай бог ноги до лавки доволочь.

В дворянских семьях для этого дела имелись горничные, Катюши Масловы. Живые самоучители. Всё на глазах у строгих матерей – почтенных дам. Всё стерильно, с гигиенической точки зрения. Дворянские недоросли сбрасывали сексуальное напряжение, приобретали необходимый опыт. А там поспевал срок, по сватовству, жениться на ангельски невинных душой и телом барышнях из приличных семей. На девушках в белом. На гениях чистой красоты.

Нет никого, а нам и не надо. Сын весь в учёбе. Учителя, а затем институтские преподаватели в один голос прочат огромное будущее. Аспирантура, научные открытия, учёные степени, мировая известность… Татьяна суеверно боится, что её ребенка захвалят. На дверях приколола вычитанную цитату: «Гений – это 90 процентов потения и 10 процентов – вдохновения».

– Ма, ты не представляешь! Это чудо, что мы встретились! При таких необыкновенных обстоятельствах…

Ещё бы, необыкновенные обстоятельства. Однокурсница за соседним столом. Причём, по его признанию, сначала ему особо и не нравилась. Подошла к нему первая, проявила инициативу (навязалась, проще говоря). Повела за собой. Она – ведущая, он – ведомый. Изнеженный, размягчённый, избалованный папочкой. Мягкий, уступчивый – в Татьяну. Потенциальный подкаблучник. Та будет из него верёвки вить, а у Татьяны – сердце кровью обливаться за своего ребёнка.

До поры до времени девица натянула овечью шкурку. Но уже сейчас он подчиняется, подавляется ею. Целая картина складывается из мелочей, как пазлы.

Сын по природе – жаворонок, девица – сова. Он привык ложиться спать в десять. У той в полночь просыпается потребность пощебетать, посиропиться по телефону часика эдак на три. Сын хронически не высыпается, круги под глазами. Трёхчасовые переговоры по мобильнику тоже не полезны. Учёные говорят: от излучения мозги сворачиваются как куриный белок.

Или ещё случай: сын набрал ванну, хочет помыть голову. Торопится успеть высохнуть перед сном. А подружка хочет посидеть в аське. Всё брошено, сына за уши не оттащить от компьютера. Ванна остывает, Татьяна закипает. Ещё не женаты, и уже такая безграничная власть… С глаз бы долой, чтобы не видеть, не нервничать.

***

Тем более, однушка имеется. Её Татьяна сдаёт за десять тысяч в месяц («На бабские цацки хватает», – снисходительно определяет муж). Ещё есть пустующий загородный дом. В котором, как выяснилось, девица даже успела погостить несколько ночей. Глаза-то небось разгорелись на чужое добро. Ходила прикидывала: кухню переделаю так, спальню эдак.

Спальню Татьяна устраивала с великой любовью и фантазией – это ещё когда у них с мужем были не ночи, а сказки Шахерезады. Обои для спальни… Кстати, рулоны серой грубой дешёвой бумаги, какой принято оклеивать нынче стены, правильно называть не обоями, а оклеями. У Татьяны были именно обои: она обила всю спальню, сверху донизу, японским шёлком насыщенного, глубокого тёмно-синего цвета. Золотые обойные гвоздики мерцали в свете ночника как звёздочки. Засыпаешь среди ночного звёздного неба.

Не для тебя устраивалась эта спальня, милочка. Тоже вот ведь: не прилипла к какой-нибудь голи перекатной, к деревенскому нищему пареньку. Знала кого выбирать. Хищница. Того и ждёт: войти в богатую семью, въехать хозяйкой в шикарные хоромы – на зависть сокурсницам, давящим жиденькие общаговские койки.

***

– Ма! Давай я вас познакомлю!

Сейчас. Это, извините, серьёзный шаг. Логическая заявка на определённое развитие событий. Знакомство с родителями, затем просачивание тихой сапой в семью, затем свадьба… Разбежались. Татьяна как бы намекала наивному сыну: сколько у тебя ещё таких будет. Со всеми не перезнакомишься.

Да там и смотреть нечего, господи. Видела «нечаянно» подсунутую сыном фотку. Ничего особенного. Модное лошадиное лицо. По моде губастая и зубастая, рот от уха до уха. По телефону слышала: говорит сиплым басом – тоже модно. Татьяну с такой моды воротит.

– Тебя не разберёшь, – упрекаю я Татьяну. – Сама же страдала, жалела его: все парами ходят, а он один. Так мечтала, чтобы он с кем-нибудь встречался.

– Да, мечтала. – парирует Татьяна. – Потому что это необходимо для общего психологического и физического здоровья. Пускай спят вместе сколько угодно, хоть затрах… заспятся: с утра до вечера и с вечера до утра. Три, пять, десять лет. Но если – ребёнок?!!

– Так это счастье: человек родится…

Татьяна захлёбывается в клокочущем фонтане возмущённых аргументов.

– Господи, какой ребёнок?! В Америке женятся и рожают детей в зрелом возрасте. Достигнут высот, встанут на ноги, сделают карьеру – тогда пожалуйста. Только у нас дети рожаются безответственно и внепланово как котята. Страна матерей-одиночек, отцов – алиментщиков и психологически травмированных детей.

Она, Татьяна, и сыну говорила:

– Да ради бога! Живите, но ни-ка-ко-го ребёнка, слышишь?! Ты ещё сам ребёнок. Жизни не видел. Вот и повидай её – жизнь. Нам-то с папой не довелось из-за железного занавеса. Поезди по миру, посмотри людей, покажи себя. Осуществи, чёрт возьми, самые дерзкие мечты. Пока молод – жадно поглощай, черпай полным ковшиком, глотай, кусай её, жизнь. Иначе чем ты будешь отличаться от собаки, привязанной цепью к конуре? Только дурак торопится добровольно посадить себя на цепь: семья – дом – обязанности – ребёнок.

Ребёнок – это, в сущности, конец тебя как личности, вразумляла Татьяна. Считай, твоя жизнь будет закончена. Ты начинаешь жить в ином качестве – жизнью ребёнка. Это крест, который ты ставишь на своей молодой свободной жизни. Ребёнок не обедняет и не обогащает. Просто ты начинаешь переливать свою жизнь в сосуд его жизни. Закон природы.

Так говорила Татьяна сыну – и он, кажется, с ней мысленно соглашался. Но девица! Хозяйкой-то положения была она. При малейшей опасности изловчится и засадит в сына мощный якорь – беременность. И хоть Татьяна наизнанку извернись – снисходительно, с любопытством будет смотреть на её метания, как таракашки в ладони. В её власти в любой момент – ап! – и таракашка в западне.

***

Недавно на углу открылся свадебный салон. А в нём целый отдел для… глубоко беременных новобрачных!! Платья хитроумно пошиты так, что под складками и кружевами у невесты восьмимесячный животик с тройней не углядишь. Продавщица хвасталась: очень, мол, те платья пользуются спросом. Интересно, вот бы такой магазин перенести, скажем, в XIX век. Как бы его восприняли тогдашние почтенные матери семейств?

Татьяниными стараниями на сыновней двери появились стикеры с изречениями умных людей. «Женская стихия, которая столь парадоксально щедра к берущим от неё и истребительно-жестока к дающим…» «Удачно жениться – то же самое, что вытащить ужа из мешка с гадюками».

– Как можно решиться сделать выбор, если чувства не обкатаны, не проверены на прочность? Да и о каком выборе идёт речь? У сына никого не было до сей опытной девицы (иначе чем объяснить её столь скоропалительное ныряние в постель?) Ему её даже сравнить не с кем! Во-от! – Мы разговаривали по телефону. Я не видела Татьяну, но знала, как она в этот момент торжествующе подымает палец. – Во-от! Отчего у молодых столько разводов? Да потому что женятся – а потом из любопытства начинают посматривать по сторонам, сравнивать. А сравнивать-то нужно было до свадьбы. Нажиться, нагуляться. Научиться отделять зёрна от плевел, чёрное от белого.

***

Татьяна не собиралась сидеть сложа руки. Не для того вынашивала, рожала, растила. Слишком большой кровью дался ей сын, чтоб широким жестом делать царский подарок первой встречной.

Так. Выработать стратегию. Скажем, пригласить юную племянницу подруги в гости. Пусть сын оценит истинный нераспустившийся бутон: невинность, розовеющую от взгляда, смущённо потупляющую глаза, стыдливо отдёргивающую руку от случайного прикосновения. Пусть-ка, пусть сравнит со своей: сиплоголосой, прожжённой, прошедшей огонь, воду и медные трубы.

Найти в газете объявление: например, молодая женщина даёт уроки английского языка на дому. Желательно чтобы была одинока. Лет так на 10—15 старше сына. В идеале: чтобы мать-одиночка. Если она не совсем дура, из домашних уроков может проклюнуться нечто более глубокое, интимное. Но не больше. Одинокая намыкавшаяся мать реально смотрит на вещи. Рожать точно не станет…

***

Тем временем стенд с цитатами пополнил очередной стикер с убийственным по неопровержимой правоте содержанием:

«От 0 до 7 лет. Мама всегда права.

От 7 до 14 лет. Мама иногда бывает не права.

От 14 до 20 лет. Мама никогда не права.

От 20 до 30 лет. Мама иногда бывает права.

От 30 лет. Мама, как же ты была права!»

Возможно, это и стало последней каплей, переполнившей чашу сыновнего терпения.

– Мама, мне ещё нет тридцати лет, когда я оценю твою правоту. А пока позволь мне делать ошибки, на которые я имею право, – сказал сын. И ушёл, сняв со «своей» комнатку.

– Представляешь! – ревниво возмущалась Татьяна, навестив их. – Пока, бывало, дома сына заставишь посуду помыть или за хлебом сходить – сколько препирательств, ворчаний, крика, нервов. А тут, ни слова ни говоря, стирает её лифчики и трусы – срам! Моет полы, бежит в магазин как бобик. Только что не подпрыгивает и хвостом не машет. Как это больно, больно…

– Я устала, – призналась однажды Татьяна. – И потерпела полное поражение. «Та» не простит мне, это ясно. Никогда не сбыться мечте о кроткой покладистой снохе. Той, которая заменит в старости дочку, подаст стакан воды. Уж «та» отыграется на мне, беспомощной, по полной программе. Но у меня уже нет иного выхода, понимаешь? Я загнана в угол. Пути к отступлению отрезаны, мосты сожжены.

Знала бы Татьяна, какие настоящие житейские бури её ждут впереди. Сокрушительный удар номер один: выяснилось, что много лет за стенами квартиры муж увлекался не столько делами, сколько своей секретаршей. Второй удар: сын со «своей» родили ребёнка, расписались и столь же скоропостижно разбежались. «Та», ясно дело, не засиделась в разведёнках. Сын («Ха-ха-ха, – заливалась Татьяна, – не обращай внимания, у меня истерический смех!») женился на англичанке. Старше его на тринадцать лет, с двумя детьми. Осел возле них надолго – вероятно, на всю жизнь. Попал в ловушку, тщательно устроенную, замаскированную Татьяной. Какая мировая известность, какое огромное будущее… Англичанка устроила его в свою средненькую школу трудовиком – он и доволен.

***

Впереди по заснеженной дорожке катились два тепло укутанных колобка, толкали коляску. Я обогнала и оглянулась. Татьяна! В румяном морщинистом дедушке-колобке в пуховичке и валенках с трудом узнала Николая, её великолепного мужа-бизнесмена. А в коляске кто?

– Ё-ёсик! Ёсико – колёсико наше! – Татьяна хотела сказать «Лёшик», но из-за не справившихся с умилением, расползшихся от счастья губ получился «ёсик». Она сразу услала мужа с коляской вперёд, чтобы не разбудить «ёсика» нашей трескотнёй.

Итак, у сына новая семья. У «той» тоже семья. Никому не нужный Лёшик провис между этими двумя полными благополучными семьями. Однажды был глубокий ночной звонок. За дверью маячило ненавистное лошадиное лицо. Скороговоркой:

– Татьяна Сергеевна, я знаю ваше отношение ко мне. Но вы родная бабушка! Меня кладут в больницу по женскому делу, на один день, понимаете (ещё бы не понять, милочка)? Всего один день! Вы можете один день в жизни побыть человеком?! Пусть не со мной – с внуком вашим вы можете быть человеком, я вас спрашиваю?!

А ты, милочка, спрашивала, как Татьяна выкручивалась одна-одинёшенька, когда сын был маленьким? Спрашивала Татьяну, когда вы с сыном ребёнка делали?! И нечего свой крест вешать на других!

Это Татьяна выкрикивала уже в спину «той», в панике, как от погони, громыхающей каблуками по лестнице вниз. На полу в прихожей изгибался в пелёнках «крест», по-мужски терпеливо покряхтывал. Оказалось: мокрый, хоть выжимай. Мокрый и ледяной. «Мама, как же ты была права!» Фразу нужно бы адресовать сыну, да попробуй его выцарапай из-под бока престарелой англичанки.

Подкидыш остался на ночь. Потом, в связи с осложнением у «той», ещё на ночь. И… пока на всю жизнь.

– Знаешь, чего боюсь больше всего? – страдальчески таращит глаза Татьяна. – Что «та» придёт и заберёт Лёшика. Хотя вроде не должна: ждёт ребёнка. Её устраивает сложившееся положение вещей. Подружились с ней и её мужем, представь себе. На что не пойдёшь ради Лёшика. А вот с сыном отдалились, отношения прохладные. Англичанка его, что ли, настраивает против.

– Господи, какие кренделя закручивает жизнь! – Татьяна качает головой, по-деревенски закутанной в платок. Смахивает расписной варежкой снег на скамейке, мы садимся.

– В последнее время философом заделалась. Знаешь, что поняла? Что отцовству и материнству человек научается быть лет в шестьдесят. Не раньше. И начинает понимать это только на внуках. Я сейчас с ужасом думаю: разве мы любили своих детей? Вспомни: да нам вечно некогда было, не до этого, всё бегом, бегом. Дети росли, как обсевки, между делом. Молодость в башке шумела. Гормоны бушевали.

Помнишь, встретимся, одна мечта: скорее бы выросли наши детки, развязали руки, вот тогда заживём! Дуры! – Татьяна поправила платок. – Ничего не соображали. А нужно-то было той любовью… – она подыскивает слова.

– Упиваться ею, глотать, жадно поглощать. Черпать полным ковшиком… – подсказываю, напоминаю Татьяне.

– Злая ты… А у меня, – похвасталась, – на дверях недавно новая цитата появилась. В интернете наткнулась. «Главное в жизни – не любовь, а то, что после неё остаётся». Вот! Про Лёшика думаю: господи, останови время, растяни минуты. Вот мы его купаем – это же такое блаженство, наслаждение: приготовления, суета! Видела бы ты при этом деда: лицо, будто ему самому два годика, и это его в ванночке купают! Кормит кашкой – губами причмокивает. Спать укладываем, ссоримся: кому колыбельную петь. Ревнуем друг к другу, дураки старые… Ко-оля! – трагически вскричала Татьяна. – Дурак старый! Коляску прямо под сосульки завёз! Ко-оля!

Татьяна, мощно, поршнеобразно задвигала бёдрами в толстых лыжных штанах, затопотала к коляске. Тревожиться, спасать, беречь, заботиться. Перетекать в сосуд по имени Ребёнок.