Читать книгу Соседка под шубой - Надежда Нелидова - Страница 2

Сначала в микроволновке взорвался сырный суп с яйцом – оказывается, яйца взрываются даже в разболтанном виде. Потом дед покакал и пытался сам снять памперсы – неудачно, так что потребовалось срочно отправлять его в ванну. Кто у нас молодец? Дед у нас молодец. В общем, началось в колхозе утро.

Дед капризничал, упирался, надувался всем тщедушным тельцем – а руки клешнятые, хватались за всё с необыкновенной силой и цепкостью. Обезножел, зато развил хватательный рефлекс. Не дед, а орангутанг.

И самой с головы до ног пришлось мыться заново. Так что Чистый четверг оказался так себе, видно, здорово нагрешила перед богом.

– А ещё в пансионат собрался, – приговаривала Рыжикова, меняя постельное. – Ну вот куда тебе, засмеют ведь бабульки.

У деда была идея фикс: хоть раз в жизни отдохнуть за счёт государства. В советскую бытность не удалось: путёвки расходились как-то всё больше среди начальства и профсоюзных активистов, а может, дедовский язычок был не в меру ехиден.

Несколько лет назад завод выделил пенсионерам материальную помощь в размере двадцати тысяч. Дед, как путный, собрал документы: паспорт, трудовую, пенсионку, сберкнижку, на всякий случай ИНН. Грамоты в картонной папочке с тесёмками. Затянул под торчащим кадыком галстук, побрызгал на пиджак доперестроечным, загустевшим как сироп, одеколоном «Саша». Отстоял тихую, покашливающую очередь в жэковском коридоре у фанерной дверки с табличкой «Совет ветеранов».

А его развернули на сто восемьдесят градусов. Вы долго ехали – колёса стёрлися, а мы не ждали вас – а вы припёрлися. Не заслуженный, не почётный, не имеет высоких наград (заводские не в счёт), не занесён в какую-то программу продвижения… Не состоял, не привлекался, не участвовал, не… не… не.

Дома дед хорохорился: эх, из-под носа уплыли двадцать тыщ. Это же… это же и девочек в номер можно было заказать!

Рыжикова хмыкнула:

– Нужен ты девочкам. Если только пенсионеркам по вызову.

– Пенсионерки сами прибегут, чекушку поставят, закуску сгоношат, ещё и приплотют за доставленное удовольствие.

– Это смотря какие пенсионерки. Если вроде соседки Верки – ни стыда ни совести…

Не могла забыть, как на Новый Год ставил Верке новую раковину – одинокая же женщина. Та сказала спасибо. «Спасибо не булькает», – значительно намекнул дед, ну и на пару обмыли с ней – чтобы раковина не протекала, долго служила. От Верки дед вернулся мрачный и сел к зеркалу выщипывать буйную поросль в носу и ушах.

– С чего бы, на зиму глядя? – удивилась Рыжикова. – Обычно ты раз в год перед летом марафет наводишь. Потом не жалуйся, что нос и уши мёрзнут.

Дед не удостоил её ответом. Вытащил с антресоли чемодан: собрался жениться на Верке. Водка победила: в самый разгар сборов свалился на койку и захрапел. Выспавшись, вопрос о женитьбе не поднимал, при встречах с Веркой шил глазами и шмыгал мимо.

Сейчас он лихо носился в коляске, покрикивая: «Но-о, ретивыя!» Время от времени случался конфуз, вот как с памперсами. Если подозрительно притих – сто процентов набезобразничал.

Участковая навещала, спрашивала, как зовут, когда родился, какой год на дворе?

– Э, девонька, какой бы ни был – всё по кругу, ничего не меняется. Кто в МТС торчит, кто в телеге. Кого-то в баню отправили – в бане, говорит, сидит. У нас тоже в эмтээсе машины-трактора чинили, и в бане любили попариться. А что телег на конном дворе было: и таратайки, и дилижансы…

– Бан – это другое, дедушка, – улыбалась врач и переглядывалась с Рыжиковой. – И телега – сленг такой… площадка, трибуна. Любой выступает, говорит что хочет.

– Дак я о чём. Тоже мода была: на поле ли пахать, навоз выгребать, сено копнить – поперёд всего председатель вскарабкается на телегу и ну речь запузыривает. Потом Лидка бесстыдница из комбеда лезет, ветер юбку задирает выше ляжек: «Товарищи! – гаркнет, аж мерин присядет: – Товарищи, раздуем мировой огонь революции! Одолеем буржуазную гидру! Навоз – наш вклад в светлое будущее!»

– Вот бы Лидку перенести на сто лет вперёд, в светлое-то будущее. Включает телевизор – а там Олеся Малибу! Лидка бы умом тронулась, – дед заливался дребезжащим жестяным колокольчиком. – А дружное было время, душевное, хоть голодное. Отовсюду: «Товарищи, товарищи». Даже к деревенскому пастуху-дурачку Игнахе: «Ты, товарищ Игнат, несознательный элемент. Корова в гречихе, а ты морду на солнышке жаришь…» Всё помню.

Врёт, ничего не помнит, ему тогда от силы годиков пять было. Всё же Рыжикова задумывалась: когда это слово гордое «товарищ», которое, как в песне, нам дороже всех красивых слов – ушло из обихода? Вместо него закрепилось хамское, быдловатое: мущина, женчина… Погоняла по первичным половым признакам. Мы что, голые в бане?

В юности млела от романов: «сударыня», «сеньора», «мисс», «пани»… «Мадам, осторожно, плаха скользка от крови. Извольте головку вот сюда…»

Обращения «господин», «госпожа» были ошельмованы и гонимы, приняты в штыки. Уже тогда Рыжикова поняла, что ничего вокруг не поменяется, раз мы сами не поменялись. Чтобы величать друг друга господами, нужно достоинство, самоуважение, почтение к ближнему.

***

Врач собирала чемоданчик:

– С юмором у вас дедушка, славный.

Ну да, ну да. Славный, пока спит…

Господь батюшка дал человеку три задачи: в субботу в баню ходить, детей родить и отца-мать кормить. И если процесс мытья в бане и производства детей хитрый Создатель сопроводил изрядной приятностью, то с кормлением престарелых родителей как-то не продумал. Не горели желанием люди выполнять унылую обязанность номер три, всячески от неё отлынивали.

У Рыжиковой всё наоборот, всё не как у людей. Бани и сауны не любила: не потому что грязнуля, а потому что от хлорной городской воды её белая кожа покрывалась крапивницей. Детей не было, потому что ребятёнки без мужчины не заводятся, а мужчины не было, потому что потому, окончание на «у». Зато её отношением к старому деду бог был бы доволен.

А ведь мало того, что он не родитель, так и по крови не родной. Уже в преклонных годах он с бабушкой чудом удочерил девчонку. В местной криминальной сводке мелькнула заметка: «На перекрёстке Кирова и Энгельса в половине второго ночи неизвестный пытался надругаться над пятилетним ребёнком». С насильником ясно, но что делает ребёнок на улице в половину второго ночи?! Рыжикову – это была она – изъяли из асоциальной семьи и поместили в детдом. Других приёмных родителей, кроме деда с бабкой, на неё не нашлось: с такими-то генами прости господи…

Бабушка оказалась не долговечной и этим нарушила народную мудрость: «Гнилое дерево долго скрипит». Она, в отличие от деда-бодрячка, как раз любила хворать, делала это обстоятельно и со вкусом, соревновалась с подружками на предмет холестерина и давления. Для лекарств в серванте была выделена целая полка, в хрустальных ладьях теснились аптечные коробочки и пузырьки, жирно надписанные бабушкиной рукой: «3 раза в день натощак». Откроешь сервант – до сих пор слабо пахнет анисовыми каплями, ещё чем-то печальным, нежным. Возможно, так пахнет в раю, куда ушла бабушка, где «несть ни болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная».

***

– Скажи на милость, откудов у Адама и Евы взяться пупку? Адам из глины, Ева из ребра.

Рыжикова в очередной раз поразилась нестандартному мышлению деда. Сколько разглядывала картинки с изгнанными из рая прародителями – не обращала внимания. Действительно, откуда взялись пупки? А деду в руки попалась книжка средневековой живописи – и пожалуйста. Газеты до сих пор читает, правда, с лупой. То и дело кричит:

– Внуча, тут написано: страты. Что за страты такие?

– «В экс-по-нен-те» – это как?

Даже на работу звонит и не отстанет, пока Рыжикова чертыхаясь не полезет в интернет. Господи, зачем ему это?! Откуда в девяностолетнем человеке жадное детское любопытство, для чего ему, ни жить ни быть, понадобилось значение слова «лапидарный»?! Пришлось учить компьютерным азам: пускай сам листает виртуальные словари. Так он тут же подружился со старичком иммигрантом из штата Калифорния. Сын у старичка беглый нашенский не то депутат, не то министр, не то губернатор, ярый патриот, денег как грязи.

У обоих дедов бессонница, круглые сутки через океан туда и обратно летят голосовые и видео. Так у них развернулось негласное соревнование. В ответ на обвинение в дезертирстве калифорниец дразнил, мстительно и шумно прихлёбывал кофе:

– Зерновой отборный, Фазенда Санта Инес. С вашим растворимым г..ном, для третьих стран, рядом не стоял.

– Тю, не пивал я того кофю. На скус чисто картошка с табаком. Куда твоей фазенде до чайка с шиповничком, с душичкой, – в свою очередь, громко дул в кружку, причмокивал.

– Видал? – калифорниец крутил рукой с экрана перед носом деда. – Браслет, тревожная кнопка. Сердечко во сне сбоит или давление прыгнуло – парамедики уже тут. Кардиограммочка, укол, таблетки, все дела.

– Твоя тревожная кнопка рядом с моей не стояла, – дед нашаривал швабру у кровати и с гордостью ею потрясал. – Батарейка сядет – у тебя и пар вон. Жмурик. Помер – надел на палец номер. А у меня во: безотказная, на вечной гарантии. Затарабаню по батарее отопления, пока соседи со всего дома не сбегутся и дверь не вышибут. Народ у нас отзывчивый, не даст помереть.

– На Карибы собираюсь, – хвастался калифорниец, – сынулька яхту зафрахтовал. В прошлый раз вот такого тунца на блесну поймал. Мясо как масло, во рту тает.

– А я… А у меня… – деду крыть было нечем, и он крыл в прямом смысле: яростно захлопывал ноутбук.

***

Дед не мог примириться с одиночеством внучки. Грозился не помереть, пока не устроит её судьбу. Молчал бы уж. Встретить в наших краях приличного мужчину, когда тебе под сорок – шанс такой же, как на Почте России выиграть лотерейный билет.

Нет ни желания ни времени ошиваться на сайтах знакомств и по вечерам «Кому за…» Да и у деда всё чаще случается конфуз с памперсами, каждый день в доме генеральная уборка.

А тут ещё у него на шее выскочила горошина, которая всё росла и превращалась в шишку, а в их городке легче к Господу богу на приём попасть, чем к узкому специалисту.

В двенадцать ночи перед замершими на низком старте у компьютеров беговыми кроликами выкидывалась кучка бесплатных талонов. Сотни бессонных конкурентов держали наизготове указательный палец, одновременно тюкали… Сайт не выдерживал такой единомоментности и сплочённости, зависал. Часть страждущих откалывалась, матюкалась за всё хорошее против всего плохого и шла спать, слабакам здесь не место. Рыжикова в числе самых упорных была вознаграждена зелёным вожделенным квадратиком.

Онколог был новый. От прежнего, который ещё лечил бабушку, под кушеткой остались голубые резиновые шлёпанцы. Ах ножки, ножки, где вы ныне, где мнёте вешние цветы? Цветы ли, ковры ли частных клиник или жмёте курьерские педали на московских улицах, с коробом «доставка еды» за спиной – по зарплате выходит в три раза больше.

У нового врача была очередь на весь коридор (все – «чтобы исключить») и неприятное лошадиное, серое лицо. Почему онкологи всегда такие грубые? На все жалобы – две взаимоисключающие фразы: «Что вы отвлекаете по пустякам, болезней себе ищете» и: «Где были раньше, ещё до терминальной стадии бы дотянули».

– Как дела, дедушка, какие условия жизни? – доктор рассеянно листал карту, спросил явно чтобы занять паузу.

– Условия-то хорошие, жизни нету, – доверительно поделился дед. Онколог и медсестра неодобрительно посмотрели на Рыжикову.

Врач зажал маленького деда между здоровенных джинсовых колен и, задрав глаза к потолку, начал щупать шею. Дед, вообще-то терпеливый, сучил ножками и попискивал. Значит, действительно больно. А врач нахмурился и того сильнее. Рыжикова не выдержала (тут ещё двухчасовое стояние в очереди дало о себе знать):

– Что вы давите на самое больное, как… коновал какой-то? Мы даже дотронуться боимся. Думаете, раз старый – можно не церемониться?

Коновал очнулся, вернул глаза с потолка на землю. Толчком уехал в своём кресле к столу.

– Свободны. Я вас более не задерживаю. На аркане не тащил – сами записались.

Обычно это срабатывало, и взбрыкнувшие пациенты смирялись как овечки. Но не в этот раз. Онколог догнал коляску в коридоре, преградил путь:

– Верните немедленно больного. Сами со своими истериками дуйте хоть на все четыре.

Он знал, что по жалобе не уволят: до него поменялось три врача, и за забором очереди не наблюдалось. Пускай администрация сама извивается глистой перед быкующими пациентами и страховой.

А Рыжикова, ввозя деда обратно в кабинет, с ужасом прочла на дверях: «Врач-онколог И. С. Коновалов». Шишка деда оказалась воспалившимся лимфоузлом, а причина – флюс от зуба мудрости. В 90 лет надоело зубику сидеть, решил прорезаться на свет божий, мир повидать, себя показать.

Доктор Коновалов, заполняя карту, сквозь зубы произнёс кое-какие слова в адрес Минздрава, набравшего ценных специалистов с нездешними фамилиями, которые флюс от рака не могут отличить. И определил место, где это министерство должно находиться. Где, где – спросите у бабского доктора, как остроумничал в таких случаях дед-сквернослов.

***

По дороге домой произошло маленькое событие. Автобус был забит, еле втиснулись с коляской на заднюю площадку. На них ворчали: «Дома не сидится. В самый час пик, люди с работы едут…» В воздухе висела нервозность и только ждала чирканья спички, повода, чтобы вылиться в грандиозный ор, перепалку, в оскорбления и тычки.

Тут дед обмяк, поник головкой, стал терять сознание.

– Товарищи, человеку плохо!

– Окна откройте! Да что вы сгрудились, ему дышать нечем! Махайте на него чем-нибудь.

– Водитель, тормози, тут поликлиника за углом. Товарищи, кто-нибудь помогите.

Деда бережно вынесли, две участливые девушки прыгнули следом, вызвались сопроводить до больницы – Рыжикова отказалась. Катила коляску, а под ресницами было влажно. Мартышка к старости слаба глазами стала. «Товарищи…» Щемило сердце от непривычного, слышанного только в фильмах, ностальгического слова… Вот ведь, сплачиваемся когда хотим.

Тут дед встрепенулся, ожил и подмигнул. Дескать, чего рюмишь, выше нос, товарищ! Артист! Ну погоди, дедуш, дома у меня получишь. Будет тебе обещанный шкалик, бу-удет!

Но не выдержала характер, налила: у деда выдался трудный, насыщенный день. Пускай расслабится.

– Уныние есть смертный грех. Бог сказал: «Радуйтесь!» – со значением провозгласил дед и опрокинул стопку.

***

В ресторане она ждала, что Коновалов, как все предыдущие претенденты, станет пошлить:

– С такой фамилией вам надо в весёленький цвет краситься, знаете, в эдакий яркий, как у рыжика. Вам очень пойдёт.

Коновалов помалкивал и всё больше налегал на еду, желваки ходили по-лошадиному. Рыжикова смотрела, матерински подперев щеку, жалела его, как заезженную, вусмерть усталую лошадь. Чем её квартирка не укромное чистенькое стойло, где можно пожевать вкусного сенца, вздохнуть, положив морду на её мягкое плечо, набраться сил для завтрашней пахоты.

Были и плечо, и тепло больших, по-докторски внимательных и властных рук. Под утро, переворачивая подушку, Рыжикова наткнулась на что-то твёрдое и крошечное. Зуб! Дедовский зуб мудрости, да какой беленький, крепкий. Это у деда очередная пионерская зорька в попе взыграла: решил переадресовать зубную фею к внучке – старику-то к чему её дары?

Что удивительно: у Рыжиковой исчезла аллергия на воду. Теперь она, в соответствии с божьими заповедями, деда-родителя кормит, в баню с мужем ходит. А уж за третьей задачей: рожать детей с Коноваловым, оказавшимся в постели очень даже темпераментным – дело явно не станет.