Читать книгу Солнечные часы с кукушкой - Надежда Николаевна Герман - Страница 3

В мутновато-алом свете

затуманенной луны

я заброшу в море сети,

на мысу, где хмеля плети,

где свистит на флейте ветер

и темнеют валуны.

Мне бы много и не надо,

но пускай по лону вод

любопытная наяда

из пучины приплывёт —

принесёт её случайно,

к человечьему жилью.

Затоскует, заскучает,

в сеть запутавшись мою,

запрокинет сини очи,

задрожит, запросит пить.

Вот и мне сегодня ночью

будет с кем поговорить

о кораллах и пассатах,

о далёких берегах,

о затопленных фрегатах

и пиратских сундуках…

И про что ещё, не знаю,

но придумаю потом.

Я налью русалке чаю,

или кофе с молоком.

И покуда не остынет —

посидим, она и я.

Утро голову поднимет,

злая жёлтая змея,

хлынет в низкое окошко

мутно-алая заря.

Ты побудь ещё немножко,

дочь подводного царя!

Накормлю, помою в ванне,

торт малиновый куплю,

и на шёлковом диване

две перины постелю.

Про печали и заботы

у меня забудешь ты.

Оставайся до субботы.

Ну, хотя бы до среды.

Хоть до следующей ночи…

Хоть допей напиток свой!

Ничего она не хочет,

только просится домой.

Плачет: брось подальше в воду,

где гуляют караси,

и в награду за свободу

что захочешь попроси:

жемчуг? злата два бочонка

из неведомой страны?

Ах ты, глупая девчонка,

у свободы нет цены.

У очерченного круга

ни обрыва, ни угла:

ни одной тебе, подруга,

жизнь в неволе не мила.

Равнодушно дремлет море.

Ходят волны не спеша.

И кому какое горе,

что болит моя душа?

Никому меня не жалко.

(А чего меня жалеть!)

Уплывёт моя русалка,

разорвёт зубами сеть…

…Сдох под печкою сверчок.

Карася поймали бреднем…

Нынче летом дурачок

Жил на хуторе соседнем.

Он босой бродил в реке,

Бормоча о чём-то странном

На своём, таком туманном,

Непонятном языке.

Рыбкам пел, синиц кормил,

По домам просил объедки

И поломанные ветки

Клёну старому лечил.

Тихий, странный, по утрам

Шёл в луга, где пели косы,

И роняла, будто слёзы,

Росы юная трава.

Тихо-тихо, как во сне,

Колокольчики звенели

И светло в глаза глядели

Незабудки на стерне.

Он ходил и, пряча взгляд,

Пересохшими губами

Разговаривал с цветами,

Улыбаясь невпопад.

А потом он шёл в пыли

По дорожке, меж домами,

Где парадными рядами

Гладиолусы цвели.

Шёл и прятал под жилет,

Ближе к сердцу, под футболку,

Свой, похожий на метёлку,

Удивительный букет.

Так ребёнок прячет гвоздь

Или новую игрушку,

Нищий – чёрствую горбушку,

Падший ангел – неба горсть.

Так укачивают чудо,

Обречённое на смерть…

На него честному люду

Было весело глазеть.

В зелёном доме у реки,

Где рос лопух,

Скрипели старые сверчки

И пел петух,

Где паутину плёл паук

В своём углу,

Где были гвозди и сундук,

И щель в полу.

Где ровно в полночь сам собой

Звенел хрусталь —

Там жил за печкой домовой,

Ворчун и враль.

Он недоволен был всегда

И всем подряд

Ворчал на зной, на холода,

На листопад.

Бурчал, что кухня вся в дыму —

Ему на зло.

Мол, с местожительством ему

Не повезло!

В окно таращилась луна

Разинув рот.

Дремали куклы, два слона,

Медведь и кот.

В глухую ночь скрипела дверь,

Сочился свет…

Но дома старого теперь

На свете нет.

Где жил когда-то домовой

Сам по себе,

Играл остывшею золой

И выл в трубе —

Пятиэтажные дома

Теперь стоят.

И только память, как сума —

Заплечный клад…

Журча из звёздного ковша

Течёт вода.

Прости нас, детство, что, спеша

Бог весть куда,

Бросаем кукол, медвежат

И домовых,

Свой дом, где ходики стучат,

Где вечер тих…

Ныряем в бешеный поток.

И он несёт

В такую даль, что даже Бог

Рукой махнёт.

И вот уж нету ничего,

Что было в нас:

Весенних лужиц, ручейков

И ясных глаз.

И остаётся старый гном,

Бездомный дух,

Ловить бумажным колпаком

Ленивых мух

И неприкаянно стоять

Среди берёз,

Чтоб вслед глядеть, рукой махать

И морщить нос.

В февральском небе над каскадом крыш,

где лунный луч и одинок, и тонок,

тихонько плачет звёздный медвежонок,

озябший галактический малыш.

Такая на земле стоит зима —

созвездий угольки примёрзли к тверди.

Но я скажу: пожалуйста, поверь мне,

не всё на свете пустота и тьма.

Взгляни сюда: вот кисть и акварель.

Мы разведём малиновую краску

и нарисуем солнечную сказку,

весёлую, как первая капель.

И поплывут армады облаков

над тихими, как небо, озерцами,

над лугом и над спинами коров

с печальными и добрыми глазами.

Стрекозы замелькают простодушно.

И лютик закачает головой.

Рассвет ресницы мокрые просушит,

как парус после ночи штормовой.

Мы нарисуем свет и тишину,

ручей и одуванчики в букете.

Так мелом на стене рисуют дети —

тепло тому, кто верует в весну!

…Но небеса черней, чем антрацит.

Скрипит фонарь, простуженный и тёмный.

И ветер, как побитый пёс бездомный,

опять всю ночь под окнами скулит.

Промозгло на земле и над землёй.

И серп луны так уязвимо тонок.

И одинокий звёздный медвежонок

о Солнце плачет тихо, как большой.

День настаёт – выхожу из тумана,

пью полутёплую воду из крана,

тихо (в душе) ненавижу соседей,

в грязном зверинце на белых медведей

мрачно смотрю: я такого же цвета…

Астры повсюду. Кончается лето.

Тянут ладони кленовые ветки.

Люди, как звери, засунуты в клетки.

Возле кафе продаются котята.

Серого дога уводят куда-то.

Смотрит плакат по-осеннему строго.

Туча похожа на тень осьминога.

Бабка в платке продаёт помидоры.

И – разговоры кругом, разговоры.

Кто-то мечтает удачно жениться,

или без мыла залезть в заграницу.

Бочка пивная – на радость народу…

…Дед-водовоз подгоняет подводу.

Местный подводник (подводовладелец)

ляжет на дно и уснет, как младенец.

Может, приснится семь капель в стакане,

жирная вобла и шторм в океане…

ночь и огни… якоря и гитара…

пёстрая клумба и зелень бульвара…

девочки смотрят восторженно вслед…

…Сон ещё есть, а матросика – нет.

Нету нигде. И искать бесполезно.

Всё исчезает. Куда – неизвестно.

Дамы с авоськами. Поп без гармошки.

Астры. Медведи. Котята и кошки.

Клён. Осьминог, притворившийся тучей.

Бочка с толпой. И голландец летучий,

тот ниоткуда, напрасно, нелепо

мачты вонзающий в низкое небо.

Скачут по волнам слепящие блики…

…Нет никого. И никто не окликнет.

Не подойдёт, и «здоро́во!» не скажет.

Не подмигнет и рукой не помашет.

Пусто совсем. И погода ни к чёрту.

Осень болезненно льется в аорту.

Хочется чаю. Не хочется грязи…

…Я возвращаюсь. К себе. Восвояси.

Я слышу голос крови…

Или мне

почудилось?

И, догоняя лето,

чужая стая тает в вышине,

как на губах улыбка без ответа…

Ах, Андерсен, мне повзрослеть пора.

Сухой сентябрь качает паутиной.

Но до уродцев птичьего двора

какое дело стае лебединой?

В городе детства чудес не осталось.

И только в подвалах,

там, где ютятся коляски,

бездомные кошки и чьи-то галоши,

сказки ночуют,

как тихие, пьющие бомжи,

прячась от мира в дырявых,

отживших своё одеялах…

Прошли эпохи. И дожди

по черепице простучали.

А сказке некуда идти.

Она осталась посреди

пространства света и печали.

Она осталась в тех мирах,

где воздух розами пропах,

где эльфы солнце пьют из кружки,

где свод небесный синь и чист,

и вечно верит Трубочист

в любовь фарфоровой Пастушки…

Прошуршит по крышам первый снегопад.

Упадёт на город пелена тумана.

Над лугами детства лебеди летят,

грустные, как сказки Ганса Христиана.

Не скрипи так мрачно, уличный фонарь.

В жизни даже звёзды, знаешь ли, стареют.

Раздувает ветер угольную гарь.

Почему же спички не горят, не греют?

Всё бледнее щёки, губы холодней.

Белая дремота липнет на ресницы.

Солнечная стая гордых лебедей

гадкому утёнку больше не приснится.