Читать книгу Иероглиф «Любовь» - Надежда Первухина - Страница 5

… Словно повозка по горной тропе, катились год за годом. Будто стрижи в небе, мелькали дни и месяцы. Слышался только свист крыльев да перестук колес – такими звуками напоминает о себе быстро бегущее время.

Прошло двенадцать лет с той ночи, когда император Жоа-дин пообещал прекрасной Нэнхун выстроить для нее дворец, равных которому нет на земле. Дворец действительно был выстроен и назван Дворцом Побеждающей Нежности. В нем и жила теперь Нэнхун, ставшая самым драгоценным сокровищем императора. Она носила титул единственной особо драгоценной наложницы, в услужении у нее были сотни слуг, пожелай она – ей принесли бы снега с Дальних гор или гнездо с птенцами священного феникса. Но Нэнхун, вознесясь высоко, осталась прежней: ее скромность, милосердие и целомудрие не осквернились прикосновением к роскоши и вседозволенности. И за это император еще больше любил ее.

Юй по прозвищу Расторопные Туфельки по-прежнему оставалась не только служанкой, но и наперсницей госпожи Нэнхун. Служанкам такого высокого ранга позволяется выйти замуж за какого-нибудь дворцового челядинца, но Юй отказывалась от замужества, предпочитая всю свою жизнь отдавать служению госпоже. Впрочем, у курносой Юй (к слову сказать, за прошедшие годы она выросла в настоящую красавицу) могли быть и другие причины отказываться от брака со смертным человеком.

Любовь к Нэнхун сделала сердце императора сильным и мудрым. Жоа-дин правил как истинный Просветленный: он не вмешивался в процветание своей страны, и потому страна процветала. Он не помогал всходам расти[13], и оттого плоды его земли были изобильны. В деревнях и провинциях не было голода, а значит, не было бунтов. Правителями уездов и городов назначались люди неподкупные и справедливые; слово «взятка» исчезло из лексикона. Судьи судили по закону, чиновники знали свое место и не просили от жизни привилегий, процветали благородные искусства, наука, благочестие. Не было войн, поскольку Яшмовая Империя установила со всеми своими соседями добросердечную дружбу. Словом, жизнь Яшмовой Империи была такова, что радовала смертных и восхищала небожителей. А причиной такой жизни стала неугасимая любовь императора к госпоже Нэнхун.

Вы, бесценный читатель, скажете недоверчиво, что такого не бывает? Что любовь не влияет на политику, не спасает от войны, не изменяет мира? Простите, умудреннейший и опытнейший читатель, но вы заблуждаетесь. Любовью этот мир только и держится – исключительно настоящей, не придуманной любовью. А не будь ее… Но – простите. Кисть забрела не туда, вывела не те иероглифы. Приструню ее и вернусь к нашему повествованию.

Император Жоа-дин в первый же год жизни с госпожой Нэнхун повелел распустить весь цветник своих наложниц. Каждая из бывших подруг императора была наделена богатым приданым и отдана замуж в родовитую семью. Родовитые семьи, кстати, почитали за честь то, что их сыновья женились на «женщинах из дворца».

И еще. Ни в одиночестве, ни тем более в присутствии госпожи Нэнхун император Жоа-дин не вспоминал об опальной наложнице Шэси, заточенной в загородной резиденции. Он также запретил придворным сообщать какие-либо новости о ней – не потому, что император не мог простить обмана, а потому, что не желал, чтобы этот обман снова сплел липкую паучью сеть вокруг его души.

Катились годы-повозки, мелькали дни, как опавшие листья, и в один из таких дней госпожу Нэнхун пригласили на чаепитие к императрице Тахуа, в Персиковый дворец. Это было уже далеко не первое Приглашение, поскольку государыня за прошедшие годы крепко сдружилась с Нэнхун; мало того, она официально объявила наложницу своей младшей сестрой. Императрица Тахуа жила благочестиво, почти по-монашески, отринув все земное; Нэнхун же, хоть и была наложницей императора, хранила чистоту духа и помыслов, за что и пришлась по душе государыне.

Итак, госпожа Нэнхун получила приглашение и отправилась в Персиковый дворец на чаепитие к императрице. С собой у нее были подарки – собственноручно вышитые домашние туфли для государыни и короб самых изысканных лакомств, приготовленных лучшим дворцовым поваром.

Императрица ожидала гостью в теплом чайном павильоне. Была середина снежной и холодной зимы, но внутри павильона, казалось, навсегда осталась весна.

– Приветствую великую императрицу! – сказала Нэнхун, едва вошла в чайную залу.

– Здравствуй, сестрица, – улыбнулась государыня. – Проходи, садись рядом, грейся. Сегодня, верно, очень морозный день?

– Да, государыня, и дует ледяной ветер с Западных гор. К ночи, наверное, будет сильный снегопад. Не угодно ли вам полюбоваться снегопадом?

– Ах, сестрица, – вздохнула владычица Тахуа, и тут Нэнхун заметила, что государыня выглядит бледной, усталой и изможденной. – Боюсь, я уже не смогу любоваться снегом. Послушай меня. Я давно и неизлечимо больна.

– Как?! – пораженная, воскликнула Нэнхун. – И государь не знает? Давно ли вы заболели, владычица?

– Еще на прошлый Праздник Дракона я почувствовала недомогание, – ответила Тахуа. – Я тогда испытывала такую сильную боль, что решилась поступиться своими заповедями и пригласить лекаря Босюэ, чтобы он осмотрел меня.

– И что же? – В глазах Нэнхун стояли непритворные слезы. Она любила добродетельную и смиренную императрицу, почитая ее как небожительницу, сошедшую с небес на землю.

– Лекарь осмотрел меня и сказал, что в моей печени скопилась черная эманация и породила опухоль, которая со временем так разрастется, что ускорит мою кончину. Лекарь сказал, что вылечить меня невозможно, таких лекарств нет в целом мире. Он может лишь давать мне особые составы, утишающие боль…

– О боги! – воскликнула Нэнхун. – Я не могу в это поверить! За какие провинности вам Небо ниспослало такую ужасную болезнь, государыня? А может быть, лекарь Босюэ ошибся с определением вашей болезни?

– Нет, он не ошибся, – сказала императрица. – Он предупредил меня, что в середине нынешней зимы мне следует ожидать смерти. Я подготовилась и уже не страшусь. Сегодня ночью я видела сон: к моим покоям подошли облаченные в белые одежды слуги с паланкином, а за ними следовали служители храма Небесных Чиновников. Я умираю, милая Нэнхун, младшая сестрица.

– О нет, нет! – заплакала Нэнхун. – Почему вы не сказали о болезни государю? Он пригласил бы других лекарей, и тогда…

– В этом не было никакой необходимости, – спокойно сказала императрица. – Я не смогла принести государю наследника – мне ли омрачать его жизнь еще и своей болезнью? Нет. Небо научило меня принимать судьбу такой, как она есть, ибо тот, кто над нами, всегда прав и мудр.

– И спокоен[14], – добавила, рыдая, Нэнхун.

– Да, и спокоен, – кивнула императрица. – А потому и нам подобает спокойствие, милая сестра. Однако я пригласила тебя сюда не за тем, чтобы рассказывать о своей болезни. Погоди немного… Я слышу, как звенят бубенцы императорского паланкина.

Государыня не ошиблась – к ней прибыл император Жоа-дин. Через несколько минут он уже входил в чайный павильон. Тахуа и Нэнхун встали и склонились в поклоне перед императором.

– Вы и впрямь как две сестры, – улыбнулся жене и наложнице император. – Но где же ваш чай? И… что случилось? Государыня, ты бледна. Нэнхун, ты плакала. Объясните.

– Великий государь и супруг мой! – заговорила Тахуа. – Я благодарю вас за то, что вы приняли мое приглашение и посетили меня. Я должна сообщить вам нечто важное. Я неизлечимо больна и умру в самое ближайшее время. Скорее всего, нынче ночью.

– Небесная Канцелярия! – воскликнул император. – Но почему ты не говорила о болезни раньше…

– В том нет нужды, мой государь. Меня бы это не исцелило, а вас лишь расстроило бы. Но сейчас я хочу говорить не о том. Я пригласила вас, мой государь и супруг, и мою нареченную сестру госпожу Нэнхун для того, чтобы обратиться к вам с просьбой. Единственной. Предсмертной. Просьбой.

– В чем бы она ни заключалась, я выполню ее, сказал Жоа-дин. – Слово императора династии Тэн.

– Я клянусь, что исполню вашу просьбу, старшая сестра, – опустившись на колени перед императрицей, сказала Нэнхун. Слезы катились по ее щекам.

– Когда я умру, – спокойно сказала императрица Тахуа, – совершите надо мной положенные погребальные обряды и прах мой предайте земле у подножия священной горы Шицинь. А когда пройдет положенный месяц траура, государь, облачитесь в лиловые одежды[15] и сожгите дощечку с моим именем[16].

А после того, государь, сделайте госпожу Нэнхун вашей законной женой и императрицей, ибо она достойна этого высокого сана. Вот и вся моя просьба.

– Я исполню ее, государыня моя и супруга, – сказал император Жоа-дин.

А Нэнхун плакала не переставая и говорила:

– Разве я могу? Я ничтожество, и мне ли занимать место императрицы! О, как жестоко!

– Не плачь, сестрица. – Тахуа обняла наложницу. – Ты ведь обещала исполнить мою просьбу, какой бы она ни была?

– Да… Но разве я достойна?!

– Ты достойнее многих, – сказала Тахуа.

– Государыня, меня страшит это! К тому же, – голос Нэнхун упал до шепота, – государь посещает меня едва ли не каждую ночь, но я за все эти годы ни разу не зачала. Как можно жениться владыке Пренебесного Селения на бесплодной?

– Моя душа будет молиться о тебе, сестра, – сказала императрица Тахуа. – И я верю, что ты подаришь государю дитя, которое станет небожителем на земле. Доверься и исполни мою волю.

– Я повинуюсь вам, государыня, – сказала Нэнхун.

Императрица Тахуа достала из рукава своего халата длинный платок из тончайшего батиста и собственной рукой отерла слезы Нэнхун.

– А теперь, – с улыбкой сказала она, делая знак служанкам, – давайте отведаем чаю и не будем смотреть в заснеженные окна.

Служанки подали ароматный чай, сласти и лакомства, императрица Тахуа потчевала государя и Нэнхун как ни в чем не бывало. За чаепитием они беседовали о возвышенных вещах, цитировали поэтов и древних мудрецов и просидели так несколько часов кряду… Затем императрица Тахуа попрощалась с мужем и госпожой Нэнхун и попросила прислать к ней священнослужителя из храма Пяти башен.

Ночью же действительно повалил с неба густой, обильный снег. Нэнхун не спала и все смотрела в окно на белеющие под снегом узорные стены Персикового дворца. Было тихо, но чуткое ухо Нэнхун вдруг уловило странный звук, напоминавший легкий перестук колес катящейся повозки… И Нэнхун поняла, что императрица Тахуа умерла.

Владыка Жоа-дин повелел устроить похороны государыни особенно пышные. Из дальних храмов и высокогорных монастырей в Непревзойденный дворец были приглашены священнослужители, монахи и древние отшельники – дабы беспрестанно возносить молитвы Просветленным, чтобы душа добродетельной императрицы была избавлена от мук перерождений и сподобилась участи небожителей. В Пяти молитвенных башнях читались священные каноны и исполнялись ритуальные танцы – по старинным поверьям, такими танцами от души усопшего отгоняются злые духи. Погребальная процессия, которую возглавлял сам император и госпожа Нэнхун, двигалась почти через всю страну – к священной горе Шицинь. У подножия святой горы, под нескончаемые песнопения и молитвы, прах императрицы Тахуа был предан земле. После похорон император с госпожой Нэнхун и частью свиты некоторое время еще оставался на горе Шицинь – в монастыре Великого Постижения. Монастырь этот был женский, но устав его был суровым и не потакал никаким женским слабостям. Настоятельница монастыря, блаженная мать Чуан, как говорили, родословную свою вела от одной из древних императорских династий, но в монастыре она отринула свое высокое происхождение и посвятила жизнь Постижению Пути. Монахини скудно питались и бедно одевались, не принимали ни даров, ни пожертвований, своими руками делали все работы в монастыре и при этом постоянно пребывали в мысленной молитве. В обители Великого Постижения император впервые за всю свою жизнь увидел женщин, чья красота заключена лишь в сердце.

Владыка Жоа-дин и наложница Нэнхун удостоились несколько раз беседовать с блаженной матерью Чуан. Ей было уже за сто десять лет, но взгляд ее сиял умом и проницательностью, речь текла плавно и рассудительно, а тело выдерживало любые тяготы и лишения. О чем император беседовал с великой настоятельницей, нам неведомо, но зато нам известен разговор между блаженной матерью Чуан и госпожой Нэнхун.

Госпожа Нэнхун никак не могла успокоиться после кончины императрицы Тахуа. Скорбь по ушедшей и страх перед грядущим разрывали ее сердце, словно железные когти. Сидя в отведенной ей гостевой келье, она беспрестанно плакала и молилась. Однажды вечером, когда в монастыре свершились положенные службы, дверь в келью Нэнхун тихо отворилась. Нэнхун испуганно поднялась с молитвенной циновки – навстречу ей шла настоятельница Чуан. Нэнхун склонилась перед ней до земли:

– Прошу ваших молитв, блаженная мать!

Настоятельница взяла ее за руку и сказала:

– Идем со мной.

Госпожа Нэнхун повиновалась.

Она вышла вслед за настоятельницей Чуан западными воротами монастыря. Сразу за этими воротами начиналось ущелье, на дне которого глухо гремела горная река. Ущелье выглядело так мрачно и жутко, раскаты реки напоминали стоны раненых на поле битвы, и госпожу Нэнхун взяла оторопь.

– Спустимся вниз, к реке, – сказала настоятельница.

– Но здесь обрыв, нет никаких ступеней, – пробормотала Нэнхун. – Это невозможно!

– Для того, кто посвятил себя Постижению Пути, нет невозможного, – ответила мать Чуан.

– Но я не совершенна, как вы. Для чего мне спускаться в это ужасное место?

– Страх живет во всем твоем существе, дитя. Мы должны изгнать страх и поселить надежду. Только так ты сможешь выдержать все, что предстоит тебе в будущем. Остальное я скажу тебе, когда мы спустимся. Иди за мной и с. каждым шагом возноси молитву к Небесам.

Настоятельница шагнула прямо в пустоту, не отпуская руки Нэнхун. И наложница увидела, что блаженная мать Чуан стоит на пустоте, как на каменном полу.

– Не бойся, – сказала монахиня, и Нэнхун перестала бояться. Она ступала по пустоте вслед за святой настоятельницей, шаг за шагом, и так они достигли потаенной реки. Воды ее были бурливы и в то же время так спокойны, что в них отражалось небо, полное невиданных созвездий. На берегах реки стояли каменные изваяния драконов, фениксов и цилиней.

Настоятельница и госпожа Нэнхун стали у кромки воды.

– Трижды наклонись к реке, трижды зачерпни воды, трижды сделай глоток и так постигнешь свое грядущее, обретешь надежду, отринешь страх, сказала блаженная Чуан.

Нэнхун повиновалась. В первый раз зачерпнула она воды – вода была почти горячей. Выпила – вода на вкус оказалась слаще меда. Во второй раз зачерпнула Нэнхун воды – вода была едва теплой, а сладость в ней мешалась с горечью. Когда же в третий раз зачерпнула государева наложница воды из чудесной реки – та была ледяной, а на вкус горька, как желчь, как яд, как отвар полыни… Нэнхун понудила себя проглотить эту горечь и взглянула на настоятельницу Чуан.

– Нет в моем сердце страха, – сказала Нэнхун. – Есть надежда, которая не обманет. И в свете и во тьме побывала душа моя, пока я пила воду священной реки. Но я не умею истолковывать приметы грядущего. Помогите мне, блаженная мать!

– Опиши мне, что ты чувствовала, – приказала настоятельница.

– В первый раз я пила горячую и сладкую воду – словно пила густой дорогой чай, потом вода стала чуть теплой и наполовину сладкой, наполовину горькой, а в третий раз – такой холодной и горькой, что щипало язык, сводило скулы и ломило зубы!

– Таково твое будущее, – сказала мать Чуан. – Вначале оно исполнится для тебя сладости и теплоты жизненной и сердечной. Ибо ты станешь супругой императора, наденешь облачение императрицы Яшмовой Империи, а после того в скором времени понесешь во чреве.

– О, – прошептала госпожа Нэнхун.

– Ты родишь дивное дитя – в том будет сладость, но тебе не суждено остаться с ним – в том горечь второго глотка. Тепло в твоем сердце не оскудеет, но вокруг тебя сгустится холод зла, которое на таком расстоянии невозможно увидеть в лицо и назвать по имени.

Госпожа Нэнхун едва слышно вздохнула.

– Конец твоей жизни ознаменован горечью и холодом отчуждения. Тебя предадут, отвернутся, забудут. Но и тогда храни в своем сердце надежду, не пускай в него злобу, будь тверда в страданиях. Вот все, что я могу тебе сказать, дитя.

Госпожа Нэнхун сделалась ни жива, ни мертва от таких слов.

– Блаженная мать, – наконец выговорила она, Но что же будет с моим ребенком? С государем Жоа-дином?

– Мы смотрели в твое грядущее – не в их, – ответила настоятельница Чуан, – Потому не спрашивай меня о том, чего ни мне, ни тебе не следует знать.

– Как мне жить с таким знанием? – прошептала Нэнхун.

– Стойко, – ответила мать Чуан и взяла за руку императорскую наложницу…

… В этот момент госпожа Нэнхун проснулась у себя в келье. Оказалось, что она заснула, распростершись на молитвенной циновке. За крошечным окошком бархатно чернела глухая ночь. Вокруг стояла тишина, не нарушаемая ни единым звуком, именно такая тишина царит по ночам в далеких монастырях.

– Какой ужасный сон я видела, – прошептала Нэнхун, вставая.

Но горечь во рту, оставшаяся от последнего глотка, говорила о том, что это был не просто сон.

…Через несколько дней император Жоа-дин и госпожа Нэнхун покинули монастырь Великого Постижения, возвратились в столицу. А когда во дворце истек срок положенного траура по императрице Тахуа, государь облачился в лиловые одежды, вместе с Нэнхун совершил моление перед дощечкой с именем умершей, а затем предал дощечку огню. После чего во дворце начались приготовления к свадьбе императора.

Нэнхун и радовалась предстоящей свадьбе, и тревожилась. Стать императрицей из простой наложницы – значит породить сплетни, зависть и косые взгляды. Впрочем, к этому Нэнхун была готова. Одно печалило ее: когда-нибудь сладость сменится горечью, безымянное зло нанесет свой удар, и с этим ничего нельзя поделать.

Придворные гадатели назвали благоприятный день для свадьбы, и церемония состоялась. Император и Нэнхун в роскошных торжественных одеждах совершили поклонение Небесной Канцелярии и духам предков, вкусили супа брачного согласия[17] и свадебного вина… Празднество во дворце превосходило всякое воображение. На пирах подавались самые изысканные яства и вина: множество лицедеев, танцовщиц, певиц, фокусников потешали гостей. Над дворцом гремели и сверкали разноцветными огнями фейерверки. Императору и новой императрице подносили дары государи соседних стран…

– Рада ли ты, моя государыня? – в один из праздничных дней спросил Жоа-дин.

– Да, владыка, – склонила унизанную драгоценностями голову Нэнхун.

Свадебные торжества продолжались до Нового года. А сразу за новогодними праздниками императрица Нэнхун почувствовала себя в тягости. Лекарь Босюэ подтвердил ее предположения: владычица ожидала ребенка. Когда об этом узнал император, то на радостях издал указ об освобождении всех заключенных, об отмене смертной казни на несколько лет и о даровании свободы рабам, которые не могут сами себя выкупить.

– Я ощущаю себя небожителем, – сказал император государыне. – Мое счастье так полно, что нечего больше и желать. Разве только того, чтоб ты родила сына. Но и дочь – это прекрасно!

Тогда же император Жоа-дин написал завещание, в котором объявлял наследником престола ребенка, рожденного государыней Нэнхун. Завещание освидетельствовали жрецы из храма Небесных Чиновников, поместили в особую шкатулку и опечатали ее восемью золотыми печатями, которые снять можно было только в случае смерти императора. Шкатулка была помещена на алтаре одной из Пяти молитвенных башен императорского дворца…

И снова неумолимо стучали колеса повозки Времени, увозя в прошлое людские радости и печали, привозя из будущего новые печали и радости. В положенный срок императрица Нэнхун разрешилась от бремени. При родах, помимо целой толпы повивальных бабок, императрице прислуживала Юй, ибо ей Нэнхун доверяла как самой себе. Юй приняла ребенка, осмотрела его и сказала:

– Возрадуйтесь, моя государыня! Вы родили девочку.

– Покажи мне ее, Юй, – попросила Нэнхун осипшим от долгих мучительных криков голосом.

– Да, владычица. – Юй показала императрице крошечное писклявое существо. – Ваша дочка прекрасна как лотос! Ну, или как бутон лотоса.

Нэнхун слабо улыбнулась:

– Слава Небесам! Надеюсь, император будет рад… Императрица не ошиблась – радости ее супруга не было предела. Когда ему поднесли запеленутую в драгоценные ткани дочку, он взял ее на руки, поднялся к престолу, возвышающемуся в главной зале Непревзойденного дворца, и положил младенца на престол.

– Вот ваша будущая императрица, моя славная наследница! – возгласил император Жоа-дин толпившимся перед ним придворным. – Только не вздумайте сейчас оглашать воздух приветственными кличами. Еще напугаете мне малышку. Пошли вон.

Император снова взял дочку на руки, сел на престол и принялся напевать колыбельную. Если в зал заглядывали сановники, император, не прерывая пения, так грозно сдвигал свои знаменитые брови, что сановники беззвучно исчезали за дверью.

Через десять дней после рождения девочки император и императрица пришли с нею к Пяти молитвенным башням. Жрецы вознесли молитвы о благополучии и здоровье принцессы, а затем ей дано было имя Фэйянь, означающее «дарованная Небесами».

… И лишь прочитав следующую главу, вы узнаете, что случилось дальше.