Читать книгу Вежливость королев - Надежда Первухина - Страница 4

Ранняя весна в городах Тарсийского Ожерелья, и особенно в столице, лишена какой бы то ни было прелести и оптимизма. С Бронзового моря дует постоянный леденящий Ветер Перемен, вызывая у жителей прибрежных поселений жестокую непонятную тоску, граничащую с суицидом. Солнце почти не выглядывает из-под плотного войлочного одеяла туч, сыплющего то градом, то неуместным снегом, то ледяным дождем. Леса, сады и даже знаменитые королевские парки выглядят голыми и беззащитными, особенно когда очередной порыв урагана ломает хрупкие деревца и корежит ветви старых исполинов. Основными расцветками на это время года становятся грязно-серый и угольно-черный, и это тоже не добавляет обывателям радости: мало того что по весне традиционно увеличивают налоги, так еще и погода такая, что хоть удавись.

Такое безобразие творится до наступления знаменитых Тарсийских ночей, когда расцветают наконец легендарные и прекрасные цветы – элрисы, когда утихомиривается море, небо распахивает звездные объятия, а наутро вдруг оказывается, что вчера еще мертвая земля сплошь покрылась свежей, пахнущей почему-то девичьей кожей травой и на деревьях лопнули клейкие крупные почки, а небо такое голубое с ослепительным кругом солнца посередине, что больно становится глазам, отвыкшим от ярких красок!

Но до Тарсийских ночей далеко. До травы, новых бутонов в королевском элрисии и праздника цветоводов.

А если ему не удастся решить эту проблему, то, возможно, он больше травы и не увидит.

Никогда.

Главный Советник замычал от еле сдерживаемого бешенства и мутным взором окинул распотрошенную опочивальню Ее Величества. Возле дверей жалкой стайкой притихли полуодетые и непричесанные камеристки, не зная, то ли им уйти и оставить созерена в одиночестве, то ли дожидаться его дальнейших вопросов и указаний.

Герцог Рено, Главный Советник Ее Величества, стиснул пальцы до хруста костяшек и заставил себя обойти опочивальню так, как это сделали бы люди из Розыскной службы – ища приметы и улики, указывающие на то, что и как произошло минувшей грозовой ночью.

Приметы!

Улики!

Ха!

Герцога передернуло от отвращения. Вот она, главная улика – заскорузлый от грязи мужской плащ на королевском ложе! Кому эта улика принадлежала, не нужно и догадываться!

Проклятый распутный плебей!

– Кто из вас главная камеристка? – спросил он, не затрудняя себя еще одним взглядом в сторону сжавшихся перепуганных дам.

Одна из них вышла вперед, суетливо поправляя широкий платок с длинной паутинчатой бахромой:

– К вашим услугам, мой созерен.

– Вы хорошо знаете содержимое шкатулок и шкафов Ее Величества?

– По долгу службы, мой созерен… Да.

– Осмотрите при мне все и перечислите, что пропало.

Главная камеристка не заставила себя просить дважды. Тем более что от одного взгляда герцога Рено ей хотелось превратиться в крошечную зверушку – ушастого улика, известного своим опасливым норовом, – и юркнуть в самую дальнюю норку этого ужасного дворца.

Камеристка перечислила пропавшие драгоценности, а затем вскрикнула, будто ее ужалила бабочка-серебрянка:

– О, слава Тарска! Мой созерен, корона… Ее нет на месте!

Герцог Рено меж тем задумчиво смотрел в потухший камин.

– Корона, говорите? – как бы встрепенулся он. – Подойдите сюда. Взгляните. Не похожа?

Главная камеристка заглянула в камин и пискнула, едва не лишаясь чувств:

– Это она!

– Достаньте, – безапелляционно приказал Главный Советник.

Лицо камеристки стало белым, как знаменитые тарсийские кружева.

– Мой созерен… Я не имею права прикасаться к этой святы…

– Я вам разрешаю. Выполняйте, прах вас побери!!! Или прикажете мне копаться в каминной саже?!

Разумеется, камеристка более не смела возражать. Она извлекла из камина злосчастную корону, имевшую в настоящий момент отнюдь не царственный вид. Женщина держала главную регалию королевства в вытянутых руках, как держат только что выкупанного и при этом неистово вопящего младенца благородных кровей.

– Передайте корону дворцовому ювелиру. Пусть приведет ее в порядок, – приказал герцог Рено. – И убирайтесь все вон! Нет, стойте! Так никто из вас не слыхал сегодняшней ночью шума в опочивальне королевы? Никто не знал о том, что… случится? Наверняка?

– Увы, наш созерен…

– Убирайтесь. И пришлите сюда поломоек, чтобы в опочивальне не осталось ни пылинки, ни соринки. Да, и сообщите дворцовому исполнителю наказаний и провинностей, что вам, как не выполнившим своего гражданского долга, полагается по двадцать плетей. Каждой.

– Да, герцог…

Главный Советник метнул изничтожающий взгляд на главную камеристку, прижимавшую к груди изуродованную корону:

– А вам – тридцать. За отсутствие наблюдательности.

Едва камеристки удалились, бесшумные и перепуганные, как тени (если только тени бывают перепуганными), герцог Рено запер за ними дверь опочивальни и быстро подскочил к гобелену, за которым скрывался тайный ход.

Герцог Рено не стал вспоминать, за какую нить надо тянуть, чтобы гобелен отъехал в сторону, поэтому он просто сорвал его с бронзовых крючков. И столкнулся нос к носу с начальником Розыскной службы капитаном Лавдисом.

– А, капитан…

– Мой созерен…

– Вы уже здесь. Меня радует такая… оперативность.

Слово «оперативность», как и другие новомодные словечки, введенные в обиход тем проклятым магистром, герцог не терпел. Но сейчас оно пришлось кстати. Капитан Лавдис наклонил голову в знак благодарности за похвалу. Он знал, что похвалы от герцога Рено можно дождаться только в самом крайнем случае.

Значит, случай действительно крайний.

– Крапленый Эндрю и Ее Be…

– Чшш!

– …И его спутница прошли тайным ходом не позднее двух часов пополуночи. Вышли у кладбищенской стены, где их ожидали лошади, и быстро поехали…

– Направление?

– Прорабатывается несколько версий. Дело в том, что следы смыло дождем. Но наши следознатцы…

Герцог Рено опять поморщился. Его коробило смешение старого и нового лексикона. «Версии» и «следознатцы»… Бред какой-то!

В прочем, сейчас не в словах дело.

– Они не могли направиться в одно из его поместий? – спросил Главный Советник капитана Лавдиса.

– В каждом замке Крапленого Эндрю уже работает оперативная группа. С того момента, как от вас поступил сигнал тревоги.

– И что?

Капитан неуловимо пожал плечами:

– Как выяснилось, сей злокозненный негодяй заранее подготовил себе путь к отступлению. Он давно передал купчую на свои поместья другим лицам.

– Кто эти лица? Они могут быть его сообщниками?

– Мессер Эславито, мистресс Айсфилл-вторая и вдова маршала Коде с пятью детьми, которые на данный момент являются владельцами поместий, вряд ли могут быть сообщниками столь низкорожденного негодяя. Репутация этих людей всегда была безупречной и несла Тарску лишь добрую славу…

– Мы кончим тем, что нас зарежут во сне, капитан, если будем полагаться лишь на добрую репутацию честных людей. Эти же добродетельные люди и зарежут.

– Не могу спорить, созерен.

– Допросите их всех, капитан. Даже детей вдовы Коде. На всякий случай.

– Да, созерен.

– Но это не главное. Прежде всего узнайте, куда направились беглецы, прах на вашу голову! – Неожиданно обычно сдержанный и хладнокровный герцог возвысил голос. – Вы не меньше меня понимаете, что это дело…

– Государственной важности. Да, мой созерен. Будет сделано, мой созерен. Со всею возможною тщательностью и быстротой, мой созерен.

Герцог прищурил глаза:

– Маленькая поправка, капитан. Со всею возможною и невозможною быстротой.

– Вас понял; мой созерен.

– Выполняйте.

Герцог вышел из опочивальни в примыкающий к ней небольшой зал с высокими окнами. За окнами по-прежнему висело серое небо и сыпало на дворец и весь прилежащий ко дворцу Тарск мокрый снег. И это называется весна… Вот что значит – жить на проклятом архипелаге.

«Через час – заседание Совета, – с тоской подумал герцог Рено. – И я должен буду официально сообщить всем его членам, что королева бежала. Да еще с любовником. И чем это может грозить Тарсийскому Ожерелью, ведают одни лишь небеса».

В герцоге вскипала злоба. О Абигейл! Достойная продолжательница непотребных деяний своей матери! И бабки! И прапрапрабабки!!! Тарсийское Ожерелье сошло с ума, когда три века назад потребовало заменить власть королей властью королев! Прах на мою голову, какие тогда были бунты! Что низко-рожденные вытворяли с мужской половиной аристократии – и вспомнить страшно. А походы взбесившихся баб и осада дворца, получившая в истории название «Стояние на корсетах»! Наслушались речей какого-то бродячего святоши-мудреца о том, что, мол, при надлежащем образовании и воспитании и кухарка сумеет управлять государством!..

Добро бы кухарка, у нее есть хоть какие-то понятия о чести!

А эти высокородные блудницы с их нравственными принципами паучих… И неутолимой похотью, достойной лишь кобыл…

Герцог Рено и не заметил, что в своем раздраженном хождении по залу остановился как раз напротив большого парадного портрета Ее Величества, написанного четыре с половиной года назад, как раз после коронации.

И тут он беззвучно застонал, словно его ударили и сердце.

Абигейл все-таки была прекрасна. Ее отвратительный и жестокий характер, коварный и изворотливый ум, равнодушие к делам государства и безудержное сластолюбие – все искупалось дивной красотой, которую к тому же на портрете художник постарался возвысить и одухотворить. Двадцатидвухлетняя королева смотрела на своего Главного Советника взором, от которого хотелось сойти с ума.

– Ты же совсем не такая, – глухо прошептал герцог Рено портрету. – На самом деле ты просто лживая, злобная и наглая сука. И я ненавижу тебя.

Герцог решительно повернулся на каблуках своих высоких сапог и зашагал прочь от портрета – готовиться к государственному совещанию. И он запретил себе даже размышлять на тему того, что, как правило, сильная ненависть является обратной стороной любви.

Сильной любви.

И при этом отвергнутой.

Зал совещаний первых лиц государства, или, как его еще называли, Обвальный кабинет (несколько раз на протяжении истории тарсийского государства в нем от пылких споров обваливался потолок), наполовину представлял собой музей боевой славы Тарсийского Ожерелья. Стены украшали старинные штандарты и картины на батальные темы. На потолке лучшими столичными художниками был изображен Тарсийский герб, некогда одним своим видом обращавший противников в паническое бегство.

В центре зала помещен был каменный овальный стол с мозаикой, являвшейся точной копией карты королевства, со всеми его провинциями, пределами и даже малоизученной Окраиной. За столом уже сидели все представители Королевского Совета. Пустовало только два кресла, стоявших как раз друг напротив друга. Кресло Главного Советника.

И кресло Ее Величества.

Впрочем, Главный Советник уже вошел в кабинет, возвестив о своем появлении едва слышным шорохом церемониального плаща и позвякиванием шпор. Государственные мужи встали, приветствуя герцога Рено, и стояли до тех пор, пока он не занял свое кресло.

– Садитесь, господа, – привычно сухо произнес герцог, заменяя этой фразой приветствие.

И посмотрел на пустующее кресло королевы.

Попалась бы ты мне сейчас…

Что бы я с тобой сделал!

А что бы я с тобой сделал, мучительница моя?!

– Господа, – голосом, в котором слышались сталь и лед, заговорил герцог, – наше сегодняшнее заседание носит чрезвычайный характер. И полагаю, при том количестве осведомителей и наушников, которых каждый из вас держит при себе, для вас уже не является новостью то, что я собираюсь сказать. Итак, господа советники, королевы Абигейл больше нет.

Среди советников возник и тут же стих легкий, лишенный эмоций шепот. Значит, они уже это знают. Он оказался прав. Служба защиты государственных секретов во дворце ни к черту.

– Господин Главный Советник, – подал голос советник по делам внутренней политики. – Я позволю себе небольшое замечание. Выражение «королевы Абигейл больше нет» звучит чересчур… мм… сильно и не отражает действительного положения дел.

– А вам известно действительное положение? – Герцог смерил говорившего таким взглядом, словно снимал с него мерку для торжественного гроба.

– Известно, герцог! – это заговорил советник по финансам. У него тон был куда уверенней, поскольку человек, располагающий знаниями буквально обо всех финансовых операциях страны, ее руководителей и подданных, обладает властью, позволяющей не опасаться косых взглядов, тонких намеков и ударов из-за угла, – Королева сбежала. Сегодня ночью. С любовником, известным как Крапленый Эндрю. Мне также известно, что их ищут. И пока не нашли.

– И вряд ли найдут. – Советник по вопросам внешней политики стиснул пальцы. – Герцог Рено прав. Мы уже никогда не увидим Ее Величество Абигейл. Я уверен, что этот подонок постарался заманить ее в такое место, откуда она никогда не вернется. Во всяком случае, живой.

– И что же, нам предстоит объявить народу о безвременной кончине королевы?! – возопил советник по внутренним делам. – Вы представляете себе, чем это грозит?!

– Представляю… – начал было, знаток внешней политической ситуации, но его собеседника понесло:

– Находящаяся под нашим протекторатом провинция Деметриус вновь стоит на грани вооруженного мятежа. Уже совершены серии поджогов и покушений против введенных нами туда войск! В фермерских хозяйствах Элристрона начался глад, мор и весенний запой! Герцогство Хохманлэнд прислало вчера гонца с известием о начале сезонного падежа скота! В порту Скедена введен трехмесячный карантин – торговое судно из Сан-Пеллегрино вместе с тканями и пряностями привезло нам чуть ли не оспу! И при этом с начала весны мы подняли налоги! Да если население, и без того измученное всеми перечисленными мною несчастьями (а я ведь не все перечислил!), узнает еще и о том, что королева Абигейл вместо забот о благе народа позаботилась о благе своей… извините, промежности…

– Советник!

Так вот! Народу нельзя сообщать об исчезновении королевы! Во всяком случае, сейчас!

– Совершенно с вами согласен! – Слово взял советник по делам внешней политики. – Не мне вам рассказывать, сиятельные господа, что сейчас творится у наших границ. Наша разведка доложила, что в вотчине барона Норберта, с некоторых пор отделившегося от Ожерелья и провозгласившего свой феод независимым государством, а себя – всенародно избранным правителем, снова объявились адепты воинствующей секты мурмунов-селенитов. Война тарсийцев с мурмунами-селенитами закончилась три года назад, и вы, господа, помните, чем она для нас закончилась. Позорная договоренность о веротерпимости с теми, кто практикует многоженство, человеческие жертвоприношения и употребление дурманных трав в своих ритуалах! И если, не допусти Небеса, барон Норберт или те же мурмуны-селениты узнают, что королевство осталось без королевы…

– Война.

– Да, война. В которую обязательно вмешается Континент Мира и Свободы, что давненько зарится на наши нефтяные и алмазные разработки. И на главную ценность Деметриуса – королевский…

– Чшш… Все и так знают, что является главной ценностью этого клятого островка.

– Именно. А у нас сейчас нет сил на хорошую, мощную войну. Мы не отразим даже левинтийскую орду Невидимых Убийц, вздумай они опять подступить к нашим стенам…

– Какие стены?

– Я выражаюсь образно, советник.

– Но достаточно ясно для того, чтобы мы все поняли: об исчезновении королевы Абигейл ни внешние, ни внутренние враги узнать не должны!

– Совершенно верно, – тихо сказал Главный Советник. Он был как-то странно задумчив.

– Но господа! – вскричал советник по вопросам культуры. – А слухи среди дворцовой челяди?! Они обязательно просочатся в столицу! И потекут дальше!

– Значит, убьем слуг, – пошутил советник по военным делам.

– Слухи? – Герцог Рено впервые за все совещание позволил себе улыбнуться. – Слухи, господа, бывают разными. И в наших с вами силах сделать так, чтобы эти слухи… гм… представляли сложившуюся обстановку совершенно по-иному. Поэтому дворцовая челядь будет болтать не о том, что королева сбежала с любовником, а о том, что, радея за тарсийское благо, Абигейл на некоторое время отправилась в паломничество на Запретный Остров, дабы попросить тамошних благочестивых духов о молитвах за ее королевство и народ.

– Мило. Глупо, но народ это любит и верит подобным благоглупостям. Кроме того, у людей еще крепка древняя вера в духов Запретного Острова. Однако ведь не может это «паломничество» продолжаться бесконечно. Королева должна появиться. Ее должны будут увидеть.

– Ее увидят. – Герцога Рено, казалось, все больше и больше занимала некая идея, от чего глаза его налились мерцающим изумрудным блеском.

– Вы предлагаете… куклу, советник? – осторожно спросил его финансист.

Герцог Рено улыбнулся:

– Зачем куклу? Живую женщину.

– А! Загримированную под королеву! Но это долго не продержится в тайне…

– Вы не поняли, господа. Это будет настоящая королева. Ее Величество Абигейл.

– Но… как?!

Герцог Рено поднялся:

– Считаю наше совещание закрытым, господа. – И уже выходя из дверей Обвального кабинета, он тихо проговорил, обернувшись: – Предоставьте это мне. Она будет настоящая.

Когда Главный Советник вышел из королевского дворца и сел в свою карету, из-за туч, впервые с начала весны, выглянуло солнце, пощекотав герцога Рено по ресницам. Но он не обратил на это внимания. Он спешил. Ему предстоял неблизкий путь из блистательной столицы в презренный людьми и небесами край Забытых Королей.

Где располагалась главная каторга для особо опасных государственных преступников.

* * *

В самом начале своего правления королева Абигейл не была столь озабочена своими бесконечными будуарными баталиями с фаворитами. Скорее, наоборот. Ее неиспорченный ум тогда занимали вопросы истинного знания, просвещения и веры. Поэтому она не чуралась всяческих просвещенных новшеств, модных философических идей и даже интересовалась научными открытиями, которыми славился тогда Континент Мира и Свободы.

В королевском дворце Тарска имелась прекрасная библиотека, собранная несколькими поколениями монархов. Когда на смену королям пришли королевы, библиотеку не тронули, а, наоборот, создали штат служанок, коим вменялось со всею тщательностью еженедельно проводить в хранилище знаний уборку. В королевской библиотеке, помимо старинных сводов, как впервые написанных, так и палимпсестов на пергаментах тех работ, что признаны еретическими, исторических атласов и описаний далеких земель, были и трактаты прославленных ученых мужей древности, и собрания апологий, и диалоги о сути вещей… И поначалу юная инфанта изучала апологии, дремала над теодицеями и по настоянию учителя зубрила категорические императивы. Однако позднее ее стали занимать рыцарские романы, любовные поэмы, заграничные фолианты с цветными гравюрами, описывающими прелести плотской любви, и прочая беллетристика. Но и интереса к науке взрослеющая Абигейл отнюдь не утратила. Вероятно, поэтому она приняла в своем дворце и осыпала милостями бежавшего с Континента Мира и Свободы магистра Уильяма Магнуса Гогейтиса.

Уильям Магнус Гогейтис, несмотря на весьма молодой возраст (если он и был старше королевы, то всего на каких-то два года), уже заслужил на Континенте не только степень магистра, но и репутацию вольнодумца. Именно из-за этого ему и пришлось оставить родные стены.

Дело в том, что официальная наука Континента и официальная же магия традиционно шли двумя взаимоисключающими путями, никоим образом не соприкасаясь друг с другом. Уильям же Гогейтис, видимо по молодости лет, нахватавшись верхушек многоразличных философских учений, заявил, что есть некая сфера, в которой и наука, и традиционная прикладная магия вполне способны коррелировать. Словечко «коррелировать» выдумал, опять-таки, Гогейтис. Он предоставил на рассмотрение трех ведущих академий Континента свое учение, справедливо полагая, что оно будет воспринято с восторгом. Однако восторгов не последовало. Молодого магистра объявили профаном, неучем, кощунствующим еретиком, как представители точного знания, так и ведущие маги. Когда же Уильям вздумал настаивать па правильности своей гипотезы, его предали публичному позору и осмеянию, даже хотели было посадить в приют для умалишенных, кабы не вмешательство судьбы. Судьба помогла Уильяму Гогейтису найти политическое убежище в столице Тарсийского Ожерелья и заинтересованную слушательницу в лице Ее Величества королевы Абигейл. Позднее вторым слушателем бредней «континентального» ученого-мага стал и герцог Рено. Ему это полагалось по должности – все-таки Главный Советник…

Уильям Гогейтис, впрочем, был человеком универсального ума и таланта, отчего и получил прозвище «Магнус». Он прекрасно разбирался в математике, физике, химии и прочих естественных дисциплинах. Магистр писал великолепные стихи, и его несравненные мадригалы стали образцом для подражания многим начинающим поэтам. Однако его пытливый ум не довольствовался лишь теориями, а требовал прежде всего, практического приложения имеющихся знаний. Таким образом, при попустительстве тарсийского двора и при помощи весьма нехитрых и недорогих приспособлений Гогейтис изобрел и привел в действие так называемую рисовальную машину, состоявшую из доски, на которую медленно подавался лист бумаги, нескольких полых игл, заполнявшихся при нажатии на какие-то кнопки разной краской, и рисовальщика, который сидел подключенным к машине и рисовал портрет обычным способом. А машина делала двойников этого портрета при помощи сотен неразличимых цветовых точек, при нормальном рассмотрении выглядевших как единое целое. Смысл создания рисовальной машины Гогейтис объяснял так: художник ведь рисует один портрет, а машина за это время может создать несколько. Несколько копий того самого портрета. Слово «копия» тоже изобрел Уильям.

Эта машина понравилась королеве. Теперь во всех городских ратушах и магистратах висели копии ее портретов, выполненные при помощи иголок. Хотя, надо сказать прямо, живописцы рисовали куда лучше. Но ведь и брали дороже. А машине, как утверждал Гогейтис, нужны были только «расходные»: краски да бумага. Ну, еще иглы…

Следующее изобретение Уильяма Магнуса пришлось по душе счетоводам, содержателям складов и прочему люду, постоянно имеющему дело с цифрами и вынужденному производить вычислительные операции. Позаимствовав у королевских камеристок рулон широкой портняжной ленты с делениями и пригоршню бусинок, Уильям Гогейтис помаялся неделю, перекладывая бусинки по ленте и бормоча про себя нечто колдовское: «считывающее устройство», «перфорация», «база данных». Наконец, он представил на суд королевы и ее Главного Советника герцога Рено (с неослабевающим интересом следившего за научно-практической деятельностью Уильяма) устройство, носившее громоздкое название «То, Что Вычисляет» или, короче, «Вычислитель». При помощи Вычислителя во дворце произвели инвентаризацию всей мебели, точный подсчет комплектов постельных принадлежностей и даже занесение в специальный каталог королевских столовых сервизов.

Абигейл наградила тогда Уильяма орденом Шейной Косынки, но ученый принял его рассеянно (как и полагается всем истинным ученым, не стремящимся обрасти славой и богатством) и заявил, что Вычислитель еще далек от совершенства, но он, Магнус Гогейтис, будет работать над тем, чтобы сей инструмент обрел большую память, не сбивался со счета, не путал уже учтенные данные, а главное, был удобен и прост в обращении.

Словом, пока Уильям Магнус занимался всякими машинками и устройствами, королева вполне к нему мирволила. Да и дворцовые интриганы не видели для себя угрозы в человеке, вечно возящемся с цифрами, железками, кусочками кремня, да при этом еще и настолько плохо видящим, что носит на глазах выпуклые круглые стекляшки, соединенные дужками и делающие своего владельца похожим на снулого сома.

Но недаром же говорят, что большие знания лишь умножают печаль и приносят неприятности. И в первую очередь эти неприятности касаются того, кто знаниями располагает.

Изобретения полезных машин через некоторое время наскучили магистру Уильям, и он принялся штудировать трактаты Тайного Знания, книги по магии и прикладным степеням волшбы, каковые (книги) имелись в избытке в дворцовой библиотеке. Неожиданно к Тайному Знанию воспылала интересом и королева Абигейл. Впрочем, как позднее выяснил герцог Рено, правительницу в этом самом Знании интересовали только способы приготовления приворотных зелий, афродизиаков и эссенций для поддержания упругости бюста (хотя бюсту Ее Величества до старческой дряблости было ой-ой как далеко, что с полным знанием дела мог подтвердить Главный Советник, на тот момент, ставший еще и главным фаворитом Абигейл)…

Уильям же Гогейтис и вовсе, видимо, тронулся умом от великих своих познаний. Иначе бы поостерегся он не только излагать королеве свою крамольную Систему Окон, но и даже придумывать оную не стал бы!

Герцог Рено помнил тот роковой вечер, как сейчас. Ее Величество, он сам и Уильям Гогейтис сидели в небольшой, примыкающей к библиотеке комнатке, которую ученый переделал под лабораторию.

– Беспорядок тут у тебя, магистр, – с ноткой игривого недовольства заявила королева, оглядывая стол, чуть ли не подламывающийся под тяжестью реторт, колб, пробирок, приборов для возгонки и охлаждения. – Боевой конь копыто сломит… А на стенах это ты что по навешал? Уж не тайные ли расчеты и чертежи для наших врагов?

И Абигейл рассмеялась, конечно понимая, что шпион из Уильяма никакой. Просто уже начинала в ее характере проявляться знаменитая, присущая всему роду Владетельниц Ожерелья августейшая стервозность.

– Не извольте беспокоиться, ваше величество! – воскликнул Уильям. – Эти чертежи и уравнения – лишь малая моя попытка объяснить Систему Окон…

– Вот как?! – очаровательно усмехнулась юная королева и при этом посмотрела на своего Главного Советника. – Разве в королевском дворце мало окон, чтобы ими еще занималась и наука?

Абигейл задавала герцогу один вопрос, а в глазах он читал другой: «Как я тебе нравлюсь в этом новом облио василькового бархата? Хорошо ли смотрится жемчуг на моей груди?» Поэтому Главный Советник смешался и вместо приличного ответа лишь посмотрел на властительницу своего сердца умоляющим взглядом. Абигейл чуть скривилась. Герцог не поддержал ее игру.

– Ваше величество! – услышала она голос Гогейтиса. – Та Система Окон, которой я сейчас занимаюсь, не имеет ни малейшего отношения к обычным окнам! Разве только названия схожи…

Лучше бы этого магистр не говорил! Ибо многие знания, как сказано было выше, могут привести к последствиям непредсказуемым.

– Вот как? – Королева отвернулась от Советника и направилась рассматривать большой непонятный чертеж. – Так объясните мне, мой высокоученый магистр, что же сие есть за Система Окон и на кой прах она сдалась Тарсийскому Ожерелью?

Все ученые, даже самые великие, обладают политической близорукостью. Они полагают, что правители с восторгом подхватят их идеи, да еще и выделят деньги из казны, чтоб эти идеи привести в действие. И Уильям Магнус Гогейтис отнюдь не стал исключением в плеяде наивных ученых.

– Я долгое время изучал различные труды ученых прошлого, а также записи древних магов, – начал Уильям. – И однажды меня осенила мысль о том, что некоторые идеи мужей древности – и магов и ученых – сопоставимы! Весьма привлекла меня теория знаменитого чародея Альбертуса Фоненштейна об относительности всего, что мы считаем реально сущим. А тезисы столпа точной астрономии Пауля Хлобола помогли мне понять и в какой-то мере дополнить учение о множественности миров. Впрочем, идею множественности миров развивали многие ученые и маги. Но мысль Пауля Хлобола подтолкнула меня к такой гипотезе: а что, если множественные миры суть зеркала, отражающие Главный Мир?

– Тогда эти миры должны быть одинаковыми.

– О нет! Лишь нашему несовершенному глазу кажется, что зеркала все отражают без искажения! На самом деле все не так. И представьте, королева, что самое дальнее зеркало в вашей опочивальне, получив в себя десятки ваших отражений, отражает…

– Не меня?

– Вас! Но уже изменившуюся… Так и с мирами! И не исключена возможность, что где-то существует мир (и не один!), ставший отражением нашего мира. Или наоборот…

Королева напряженно задумалась. Брови ее свело над переносицей, глаза сверкнули нехорошим грозовым огнем, превращая милую, очаровательную кокетку в женщину, которая под платьем вместо тела носит кинжал.

– И что же, маг, – холодно осведомилась королева, – во всех мирах есть я?

– Конечно! И вы, и герцог, и даже я! Только там мы, в своих основных чертах оставшиеся прежними, возможно, претерпели какие-нибудь изменения. Например, герцог стал рыбаком…

У герцога Рено свело скулы. Он ненавидел рыбу. Во всех ее проявлениях.

– А я из ученого превратился, например, в бродячего артиста или клоуна, потешающего народ! – смеялся маг. – А вы, ваше величество, может быть, стали – ха-ха! – базарной торговкой!

Гром грянул.

– Торговкой, значит? – голосом, похожим на гром снежной лавины, падающей на горную деревушку, спросила Абигейл.

– Ваше величество! – Уильям, кажется, понял, что в своих мудрствованиях зашел слишком далеко. – Это лишь домыслы! Гипотезы! Но я объясню! Эти зеркала – они еще и окна, через которые мы можем заглянуть в другой мир и увидеть там себя или…

Лавина докатилась до несчастной деревушки и погребла ее под собой.

– Вы предлагаете мне любоваться тем, как в другом мире я торгую на базаре? – проскрежетала королева, сразу став старше на несколько лет и злее в несколько раз. – Так следует понимать ваше учение, Гогейтис?

Герцог закусил губу. У заплечных дел мастера на ближайшие два часа будет очень напряженный график работы.

– А что плохого в торговле, королева? – с какой-то странной, совсем нехарактерной для плебея и зависимого человека усмешкой спросил Гогейтис. – Нет ничего позорного в труде. В… достойном труде.

«Четвертует? Или сначала повесит, а потом четвертует? И сожжет на костре. А голову вывесит на городских воротах вместе с его мужским хозяйством, как поступала ее бабка, Ариаль Белоснежная, со всеми своими врагами…»

Абигейл зашлась от ярости:

– Я королева! И я могу быть только королевой! И во всех твоих придуманных мирах, за каждым твоим несуществующим окном я останусь КОРОЛЕВОЙ! Ты понял, Гогейтис?!

«Он не понял, – с какой-то непонятной печалью подумал герцог Рено. – Он еще что-то пытается доказать ей. Твердит про процент искажения, систему прохождения сигнала. Бедняга. Лучше бы он так заботился о своих причиндалах, а не об идеях. Она его все-таки четвертует».

И Главный Советник вдруг понял, что ему отчего-то жаль непутевого ученого, с таким пылом разглагольствующего про невероятную Систему Окон.

«А ведь как бы смотрелась Абигейл в роли торговки, – честно размышлял он. – А в маркитантках ей вообще не нашлось бы равных».

– ГЛАВНЫЙ СОВЕТНИК!

Герцог Рено вздрогнул и прогнал прочь крамольные мысли. Посмотрел на королеву. Так и есть. Уильям Гогейтис добился своего. Точнее, своей. Своей безвременной и жестокой кончины. Но герцог услышал не то, что ожидал:

– Повелеваю своей королевской властью, – Абигейл роняла слова, как будто стучала молотом по листу жести, – злостного еретика и смутьяна, оскорбителя королевы, нарушителя законов Божеских и человеческих, изобретателя безумных теорий и крамольных идей Уильяма Магнуса Гогейтиса лишить всех дарованных Нами привилегий, наград и милостей и под строгим конвоем препроводить на место пожизненного заключения в подземную тюрьму, именуемую Низина Плача! Приказ исполнить немедленно.

Герцог пронзительно посмотрел на королеву. Она встретила его взгляд и отбила, как меч – мечом.

– Выполняйте, Советник. Ответственность заточное исполнение сего приказа я возлагаю на вас – И крикнула: – Стража!

Вбежавшим дворцовым громилам-стражникам она указала пальчиком на тщедушного Гогейтиса:

– Взять его! В камеру пыток!

И вышла, даже не удостоив никого своим королевским взглядом.

– Но почему?! – горестно возопил Уильям, которого стражники уже поволокли к выходу.

«Лучше бы она его сразу четвертовала, – подумал герцог Рено. – Какое-никакое, а милосердие. Это кто-то солгал, что женщины милосердны. Или королев это просто не касается».

С того памятного вечера он перестал посещать опочивальню королевы.

Потому что выполнил в точности ее приказ.

Но заставить себя снова воспылать страстью к женщине, оказавшейся столь жестокой и высокомерной, он не смог.

Тем более что у Абигейл, забросившей науку, нашлось немало фаворитов. И у дверей опочивальни разве что очереди из любовников не стояли.

Книги, чертежи и прочие вещи Гогейтиса сожгли перед ратушей, когда зачитывался королевский указ. Ученый был предан забвению, а его труды признали политически опасными. Именем Уильям простолюдины долго опасались называть своих новорожденных.

С тех пор прошло три года. За это время герцог Рено стал совсем другим человеком. Сделалась иной (словно вышла из какого-то своего отражения) и королева Абигейл. Только о судьбе Гогейтиса, заживо погребенного в казематах Низины Плача, ничего не было известно. Во всяком случае, официально.

На самом деле герцог Рено, не понимая до конца сам, зачем он это делает, утаил в своем родовом замке некоторые из трудов несчастного Уильяма, особенно те, где рассматривалась преданная ныне анафеме теория загадочных Окон. Герцог иногда, утомившись от государственных дел, пытался вчитаться в каракули ученого, понять ход его мыслей, словно это могло хоть чем-то облегчить участь проклятого магистра…

И сейчас герцог Рено ехал именно к нему. В юдоль скорби, смерти и забвения.

К Уильяму Магнусу Гогейтису.

С делом государственной важности.

И, рассеянно глядя в окно кареты на схожие с лоскутьями траурных покрывал, влажные, еще не освободившиеся от снега луга, герцог Рено молил праведное небо, чтобы ученый еще был жив.

И находился в здравом уме и твердой памяти.

* * *

Герцогские кони встали так внезапно, что погрузившийся было в какую-то дорожную полудрему Главный Советник вскинулся, резко выдохнул, приходя в себя, и машинально тронул эфес своей боевой шпаги. Глянул в помутнелое окно кареты – почему остановка? Уж не разбойники ли щипачи из беглых каторжников решили сдуру, что смогут разжиться у почтенного и богатого господина парой кошельков с золотом?.. Ну, в таком случае разбойников можно только пожалеть.

Герцог наполовину вытянул шпагу из ножен, но тут в дверцу кареты деликатно постучали условным стуком.

– В чем дело, Кевин? – голосом, жестким от внезапного и постыдного для истинного воина страха, спросил герцог Рено.

Действительно, это был один из личных охранников герцога, Кевин, недавно принявший присягу. Второй охранник, рыцарь постарше, именем Костнер, о чем-то невнятно переругивался с кучером.

Дело заключалось вовсе не в разбойниках. Как объяснил созерену Кевин, остановка произошла по весьма прозаической, но не зависящей ни от кого из них причине.

Дорогу на каторгу начали строить еще при королеве Ариаль, которая в этом направлении народ отправляла целыми семьями и деревнями – без права возврата и переписки с оставшимися на воле близкими. Со времен безумной Ариаль каторга разрослась, дорога расширилась и разветвилась, но, поскольку каторжник – не работник, постепенно пришла в упадок. По отдельным участкам дороги еще можно было худо-бедно проехать с обозом или прогнать пешедралом новую партию заключенных, но колея, ведущая к Низине Плача, представляла собой (да еще по такой сырой да дождливой весне!) непролазное, отвратительное даже на вид месиво из суглинка и знаменитого тарсийского плывуна-галечника, что засасывает и коня и всадника, как омут.

Герцог вышел из кареты и вместе со своей свитой осмотрел местность. Осмотр не впечатлил. Во всяком случае, понятно, почему кони не пожелали идти дальше. Аристократическим ли коням увязать в грязи по самые подпруги?!

В туманной дали вырисовывались очертания Низины, бывшей на самом деле никакой не низиной, а целым небольшим городком, состоявшим из лабиринта бесконечных каменных казематов, в которых и томились особо опасные государственные преступники.

– Да, отсюда по такой дороге не сбежишь, – как бы про себя пробормотал герцог. – Только и туда не доберешься.

– А добираться еще добрых пять ариев. – На глаз отметил расстояние, отделявшее их от Низины, суровый воин Костнер. – Будь здесь хоть какие деревья либо кустарник, мой боевой топор за минуту нарубил бы щепы для настила, но…

– Щепа – это полумера, – непонятно высказался герцог и вдруг пронзительно, с какой-то затейливой вибрирующей нотой, так что земля под ногами дрогнула, засвистел.

Свита едва сдержалась, чтоб не зажать себе уши. Кони шарахнулись, чуть не опрокинув карету, а кучер принялся распекать во все корки злого черного гламура.

Герцог уже с минуту как прекратил свой странный свист, а земля все еще дрожала. И дрожь эта усиливалась. Наконец в близлежащей заброшенной кузне что-то грохнуло, зарычало, затопало, и взору государственных путешественников предстал последний Тарсийский Дракон.

Дракон выглядел непрезентабельно. А как еще можно выглядеть, ежели ты являешься пожизненным арестантом и питаешься исключительно горьким хлебом надежды и солью собственных слез?! Когда по указанию первой королевы, Филодоры Благочестивой, Тарсийское Ожерелье истребило всех своих драконов как животных не только опасных, но и, по утверждениям всех животноводческих наук, несуществующих. Этот дракон был еще весьма молод и мог прятаться то в Монарших горах, то среди карстовых пещер Золотой Госпожи, избегая тем самым охотничьих облав. Дракон пережил и Филодору Благочестивую, умершую от разжижения мозга, и еще двух королев, но неосмотрительно попался на глаза каким-то сельским детям. Закон о драконах никто не отменял, но уничтожать последнего представителя все-таки не стали, объявили опасным преступником и отправили на каторжные работы – пламя в кузне раздувать. Тем дракон и жил. И, естественно, Главный Советник прекрасно знал о его существовании. Дракон подполз к людям и выжидательно посмотрел в их слегка перепуганные лица. Глаза дракона гноились, с когтей отслаивались роговые пластины, а на чешуе кишели какие-то паразиты. Грозный зверь слабо шамкнул пастью, полной пеньков, оставшихся от сгнивших клыков. Из пасти пахнуло тухлятиной.

– Зачем нам это чудище, созерен? – созерцая дракона, воскликнул испуганный Кевин.

– Он перевезет нас в Низину, – спокойно ответил герцог, хотя обычно он не снисходил до объяснений своих поступков подчиненным.

– Дракон слаб, – проницательно заметил Костнер. – Его крылья напоминают старые рваные простыни. Он с места подняться не сможет.

– Сможет, – уверенно сказал герцог Рено и подошел к дракону вплотную. Тот чуть попятился и всхлипнул. Герцог извлек откуда-то из потайного кармана малый кинжал…

– Бить столь больную и жалкую тварь – все равно, что заставлять плясать безногого калеку, – прошептал почитатель рыцарской этики Костнер и брезгливо скривил губы под длинными усами.

Но герцог вовсе не собирался бить дракона. Кинжалом он резко и сильно полоснул себя по левой ладони и оросил своей кровью полуотверстую драконью пасть. Казалось, крови вытекло совсем немного, но с последним Тарсийским Драконом, едва его вываленного языка коснулись благородные алые капли, произошла разительная перемена.

Он мгновенно похорошел и налился силой. В глазах, окаймленных золотым ободом, вспыхнул бело-сиреневый огонь. Чешуя засеребрилась, как только что отчеканенные монетки. Из глотки раздался суровый рык, а когда дракон пошире открыл пасть, то казалось, что его новые отросшие клыки сверкают, словно расплавленное золото. С треском, похожим на треск рвущейся парусины, дракон раскрыл крылья. Они были грандиозны и переливались всеми цветами радуги.

Сверкающие глаза преданно посмотрели на герцога, а жуткий драконий язык ласково облизал окровавленную ладонь.

– Приказывай, господин, – прорычал восставший из забвения дракон.

– Отвези меня и моих слуг к вратам Низины Плача. Ты видишь, в каком состоянии дороги…

– Как будет угодно господину.

Герцог Рено, проявив поистине юношескую ловкость, взгромоздился на холку дракона и махнул рукой своим вассалам:

– Побыстрее, господа. Мое дело не терпит отлагательств.

Рыцари Кевин и Костнер, поминутно поминая про себя злых гламуров, кое-как пристроились меж крыльев, моля милостивое небо сохранить хотя бы их честь, если насчет их жизней наверху имеются другие планы… Но дракон взмыл ввысь и пошел над раскисшей дорогой так плавно, как летает не всякая птица. И это успокоило свиту герцога. А Костнер пришел в себя до такой степени, что шепотом рассказал юному Кевину, что их созерен оживил дракона древним, забытым способом. Что, мол, старый больной дракон оживет, наберется сил и помолодеет, если вкусит крови истинного аристократа и храбреца. И тогда станет верным его слугой. А ежели, допустим, напоить старого дракона кровью девственницы или женщины вообще, ничего хорошего не будет: превратится тогда дракон в страшный не убиваемый скелет ходячий и примется творить зло и непотребство…

Сам герцог вполуха слушал эти рыцарские байки и лишь крепче держался за кожистый выступ на холке своего крылатого транспорта. Про себя он уже решил, что пойдет на должностное преступление, но дракону этому помереть на каторге не даст, а заберет его к себе в замок. Благо замок герцогов Дюбелье-Рено находился в лесах, укрывавших его от посторонних глаз, а от непокорного Деметриуса отделялся еще и лагуной. И еще мучила герцога одна мысль. Придется замку Рено дать убежище не одному, а двум каторжникам.

При помощи дракона до Низины Главный Советник с охраной добрались за несколько минут. Дракон приземлился у врат тюрьмы, проржавевших, но достаточно крепких для того, чтобы выдержать не одно восстание каторжан.

– Что еще угодно господину? – склонив сверкающую голову, поинтересовался дракон.

– Ожидай меня и моих спутников здесь, – ответствовал герцог. – Да, и вот еще что… Носил ли ты когда-нибудь имя?

– О нет, господин. Мне его некому было дать.

– В таком случае нарекаю тебя именем. Имя тебе да будет… Диггер.

Дракон аж весь засветился:

– Благодарю тебя, мой господин! Это прекрасное древнее имя драконов… Я твой слуга навек!

– Тогда подожди меня тут, пока я не вернусь. Я думаю, что целый век ждать не придется.

И герцог Рено приказал своим вассалам ударить боевыми топорами во врата.

– Именем Главного Советника, откройте! – взревели в один голос Кевин и Костнер.

Во вратах отверзлось малое неприметное окошечко, и противный голосок осведомился:

– Перепились до синих гламуров, грязное быдло?

И окошечко захлопнулось.

Рыцарь Костнер что было мочи замолотил по вратам – так, что в стороны полетела деревянная щепа да ошметки ржавчины:

– Открывай, падаль, кто б ты ни был! Здесь великий герцог, и, если ты хоть на мгновение промедлишь, я выверну твою поганую шкуру наизнанку и набью ее сенной трухой!

За вратами послышалась странная возня. Наконец окошечко открылось на полпальца, не шире, и тот же, но уже с ноткой растерянности голосок осторожно поинтересовался:

– Бредд и Пит, разве это не вы, парни?

Еще один удар топора в ворота и очередной вопль герцогских вассалов убедили привратника, что ломятся к нему вовсе не Бредд и не Пит.

Герцог, стоя чуть в сторонке, наблюдал эту сцену со смесью легкого неутомительного гнева и сарказма. Однако когда врата открылись и кипящие гневом Кевин и Костнер кинулись на привратника с намерением изрубить его в куски за непослушание, герцог Рено счел нужным вмешаться лично.

У его ног скорчился плюгавый мужичонка, заросший волосами, торчащими во все стороны из-под старого шлема. Занесших было топоры рыцарей, герцог остановил мановением руки, а коротышку небрежно ткнул в плечо острым носком блестящего сапога:

– Встань!

– Ой, не встану! Ой, помилуйте! Ой, проститевиноватбольшенебуду! Обознался! – приглушенно вопил привратник. – Ой, пощадите! Не губите! Ой!

– Встань, когда тебе приказывает великий герцог! – терпеливо повторил Рено. – И не бойся. Никто без моего приказа тебя не тронет.

Мужичонка встал, и оказалось, что росточком он чуть выше герцогского сапога. Физиономия привратника так заросла бородой и бровями, что рассмотреть ее не представлялось никакой возможности. Да герцог и не всматривался в физиономию – он с первого раза определил, кто перед ним стоит.

– Гноттиб?

– Да, мой господин. Гноттиб Оттмар к услугам вашим, господин…

– Ты подумай! – ахнул старый вояка Костнер. – А я-то считал, что все гноттибы давно повывелись, потому как золото, алмазы да сладкие темные плитки в горах уже, почитай, двести лет никто из них не добывает…

– Истинно так, о славный рыцарь! – Мужичонка поклонился в его сторону. – При королеве Офонарелле нас объявили вне закона и забрали все наши рудники и сокровищницы, объявив их королевским достоянием. С тех пор все гноттибы потихоньку перемерли на каторге. Правда, некоторым вроде меня, недостойного вашего раба, удается занять приличную должность и даже обзавестись семьей.

– У тебя есть семья? – спросил герцог, рассеянно оглядываясь кругом. Бесконечные грязные стены с решетками, каменные колодцы, тропинки между чередой тюремных построек… Воистину лабиринт.

– Есть, о господин, – ответил меж тем гноттиб и снова завопил: – Не губите! Пощадите!

– Я вовсе не собираюсь никого губить, – холодно сказал герцог. – Мне просто нужен проводник, который хорошо знает самую короткую и хотя бы относительно чистую дорогу к местам заключения опасных государственных преступников.

– Папочка, я смогу показать дорогу! – раздался откуда-то из дровяного завала тонкий голосок, и пред очи герцога явилась девочка ростом не выше десяти даймов, в сереньком заплатанном, но чистом платьишке и с косыночкой на пушистых волосах.

– Аванта, кто тебя просил вылезать? – обреченно поглядел на дочку гноттиб. – Я сам послужил бы господину.

– Тебе надо сидеть у врат, – резонно, как взрослая, заявила Аванта, после чего присела в поклоне перед господами. – Я знаю дорогу. Я туда часто ношу заключенным пищу.

– Разве нет для того охранников? – удивился Кевин.

– Были, добрый рыцарь, – вздохнул гноттиб. – Да только постепенно перемерли все: кто от болезней, кого пырнули заточкой матерые беззаконники, коим уж и терять нечего, а кто спился… Да и просто помирали от старости, это ведь только наше племя по триста лет живет. А новых людей для охраны давно не присылают. Остались вон только Бредд да Пит, с которыми я вас спутал, да и те как уйдут в воровской кабачок, так и не знаешь, вернутся ли…

– Довольно разговоров, – решительно бросил герцог. – Девочка, веди нас к узилищу, в котором заключен Уильям Магнус Гогейтис.

На лице гноттибов – папы и дочки – читалось недоумение.

– Я никого из тамошних дяденек по именам не знаю, – растерянно сказала девочка. – У них у всех прозвища смешные.

– Он был ученым, – добавил для ясности герцог. – И магом.

– А-а! – обрадовалась Аванта. – Так тут его прозвали Чумной Вилли! Потому что он все время толкует про какие-то непонятные вещи.

Герцог облегченно выдохнул:

– Он жив?

– Да. Я отведу вас к нему.

Чумной Вилли, бывший некогда магистром Уильямом Магнусом Гогейтисом, сидел в каморке с окошечком, дававшим света ровно столько, сколько надобно, чтоб не ослепнуть, и, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону, что-то бормотал себе под нос:

«Стихотворец», – с неудовольствием подумал про Уильяма герцог, покуда отпирали дверь в каморку. Впрочем, это была даже и не дверь, а просто решетка из мореных балок. Видно, не боялись, что такой заключенный сбежит.

Заслышав скрип открываемой двери, Уильям вздрогнул всем телом и посмотрел на вошедших. Герцог тоже уставился на бывшего политэмигранта. Во все глаза.

«Да, уж лучше бы она его тогда четвертовала, чем так мучить!»

Уильям за годы своего заточения иссох телом и уподобился древнему, сломленному болезнями старику. Резкий контраст его худобе составляли ноги: они безобразно распухли, так что кожа на них натянулась и блестела, только блеск этот был страшный.

Всего и осталось прежнего в великом ученом, что одни глаза. И взгляд насмешливый и гордый, как у абсолютно свободного человека. Этим взглядом Чумной Вилли словно пригвоздил герцога к стене, и тот, вопреки всем установленным регламентам, первым поздоровался с заключенным.

– Здравствуй, Уильям, – только и сказал он.

– Приветствую вас, Главный Советник! – с насмешливым полупоклоном ответил Уильям. – Я ожидал увидеть в сей юдоли печали кого угодно, только не вас. Что, королева решила-таки меня казнить? Прелестное она создание! Милосердное, доброе и благоразумное до чрезвычайности! Я отправлюсь на плаху, сочиняя элегический экспромт в ее честь! Что-нибудь в духе: «О опаляющая страсть, сколь ты сладка! Сгорев в тебе, я превратился в облака…» А?! Только вот незадача: сам-то я, своими ногами, к месту казни не доберусь. Придется на руках меня нести.

– Не городи чепухи, – тихо произнес герцог и подошел к Уильяму вплотную. Его сразу замутило – запах от давно немытого тела и колодой лежащих ног был чудовищен. Но Главный Советник пересилил себя. – Что у тебя с ногами?

– Гнилостная водянка, созерен, если вам о чем-то говорит наименование сей плебейской болезни.

– Значит, мои люди понесут тебя отсюда на руках.

В глазах неунывающего Гогейтиса мелькнуло некое подобие страха:

– Все-таки казнь… Так стоит ли трудиться! Уж лучше здесь… Не сходя с этого места. И на погребение расходов не понадобится.

– Дело не в казни. Я все объясню тебе позднее. Лучше будет, если ты помолчишь до тех пор, пока… Пока поймешь, что говорить уже можно.

Кевин и Костнер, содрогаясь от брезгливости, подхватили Уильяма на сцепленные руки. Ноги у того неловко скребнули по полу, и ученый застонал.

– Аккуратнее с ним, – приказал герцог, заметив, как по немытому лицу Чумного Вилли от боли градом покатился пот.

Обратно из казематного лабиринта они шли быстрее: впереди девочка и герцог, сзади, распространяя тяжелый запах нечистой плоти, рыцари с ученым на руках.

У врат герцог задержался на миг, дал девочке несколько монеток, а ее отцу сказал:

– Этого заключенного мы забираем по особому распоряжению столицы. Но будет лучше, если ты на вопросы о нем (а вдруг найдутся те, кто станет тебя расспрашивать про то, куда делся Чумной Вилли) станешь говорить, что он умер. От гнилостной водянки.

– Понял, понял вас, мой господин! – Гноттиб непрерывно кланялся.

– И лучше тебе и твоей дочурке забыть, что мы здесь были.

– Мы уже ничего не помним, господин! – заверил страж.

– Вот и отлично.

Они вышли из Низины Плача и направились прямиком к ожидающему их дракону. Уильям, узрев чудовище, простонал: «Я сошел с ума!» – и потерял сознание.

– Он обеспамятел, созерен, – беспокойно констатировал Кевин, рассматривая вызволенного страдальца с неподдельным ужасом.

– Это даже хорошо. Положите его меж крыльев и поддерживайте, чтоб не упал. Главное – довезти его до кареты, а уж там его сознание – моя забота.

Дракон снова выполнил свою миссию и теперь находился возле кареты, приняв выжидательную позу и преданно глядя на герцога. А у того внезапно заболела голова.

«Что я делаю? Какие все же неловкие эти парни, Кевин с Костнером: сунули Уильяма в карету, как куль с мукой. У кучера глаза безумные. Он может донести на меня. Впрочем, его донос все равно попадет ко мне в руки. Стоп. Это несущественно. Вот что важно: неужели я действительно верю в то, что Гогейтис был прав в своих теориях и у него… у нас… получится? Нет, пока об этом не сметь и думать. Его сначала надо поднять на ноги, откормить. Хорошо, что у меня в замке есть отличный лекарь».

Герцог уже садился в карету, кони тронулись было прочь, назад, в места, где не водятся драконы, но тут его остановил взгляд Диггера.

Преданный взгляд дракона, поверившего, что у него появился истинный господин.

«А кстати, что я буду делать с этим чудищем?»

– Диггер!

– Да, мой господин.

– Ты запомнил мой запах? Запах этой кареты?

– Да, мой господин.

– В таком случае следуй за нами, но сделай это так, чтобы тебя никто не увидел.

– Слушаю, мой господин, – отчеканил Диггер и провалился сквозь землю.

Именно.

Провалился сквозь землю.

– Я прекрасно чую ваш запах, – донесся из-под земли глухой рык. – И буду следовать за вами, куда бы вы ни направились.

– Вперед! – приказал герцог своему кучеру.

Герцогская карета неслась прочь от проклятых каторжных мест, аристократические кони мчали так, словно им под хвосты насыпали черной едкой пряности из Кайенны. А за каретой тянулся еще один странный след: словно под землей бежал гигантский зверь-носоройка…

До замка герцога Рено они добрались уже затемно. Но в замке во всех окнах горел свет: челядь была предупреждена о приезде созерена.

Герцог прошел в главную залу, отшвырнул плащ и перчатки и потребовал лекаря. Прибежавший лекарь Жеан С’едуксен кинулся было к господину, но тот указал на бесчувственного Гогейтиса, которого как раз вносили в залу рыцари Кевин и Костнер.

– О святой Унгиентум, покровитель лекарей! – воскликнул С’едуксен, мгновенно произведя первичный осмотр. – Этот человек страшно болен. Он буквально при смерти, мой созерен.

Герцог одарил лекаря взглядом, от которого можно было воспламенять камины.

– Ваша задача, мессер С’едуксен, – вылечить этого человека, чего бы вам это ни стоило. Иначе при смерти окажетесь вы. Это дело государственной важности.

– Да, мой созерен.

– Отлично. Принимайтесь за дело немедленно.

Мессер С’едуксен кликнул слуг, и те по его торопливым приказам унесли Гогейтиса в лекарскую. Тут же вошла служанка с небольшой жаровней, курящейся ароматами – чтобы изгнать из залы тяжелый, неприятный дух, оставшийся от больного.

Но Главный Советник уже не слышал ни аккуратных шажков служанки, ни того, как бесшумно удалились восвояси верные вышколенные служаки Кевин и Костнер… Герцог Рено рухнул в высокое неудобное кресло и заснул как убитый от усталости и пережитых волнений. И ему снилась беспутная королева Абигейл, выходящая обнаженной из зеркального стекла, вся усыпанная блестками и выступившими от порезов капельками крови. Это сновидение внушало Главному Советнику отвращение и одновременно возбуждало, словно юношу, еще ни разу не познавшего женского тела.

А дракон Диггер выполз из-под земли аккурат перед воротами замка. Хорошо, что на дворе стояла глухая безлунная ночь, и на появление дракона отреагировали только местные собаки. Дракон отряхнулся, втянул ноздрями воздух и взлетел. Сделав круг над замком, он ринулся к пещеркам возле лагуны.

– Хорошее место. Здесь буду жить и ожидать приказов моего господина.

И дракон тоже заснул, сомкнув блестящие веки и своим сонным сопением подогревая воду лагуны. Диггеру снилось, что он превратился в странного маленького и юркого зверька, которому приходится бегать и собирать блестящие кристаллы, да еще при этом уворачиваться от разных других зверьков, так и норовящих его схватить.

* * *

За те два дня, что прошли с момента вызволения Уильяма Магнуса Гогейтиса из Низины Плача, герцогу Рено пришлось совершить огромное количество государственных и почти государственных дел.

Во-первых, до широких кругов общественности была доведена сочиненная Советом байка о благочестивом паломничестве королевы Абигейл. Герцог отлично понимал, что байки этой надолго не хватит. Тем более что в дворцовой картинной галерее ему «случайно» повстречался посол (наверняка бывший еще и шпионом!) маленького, но крайне склочного островного княжества Хрендаредис и язвительно поинтересовался, кутаясь в свой меховой палантин, с каких это пор Ее Величеству приспичило стать благочестивой. Мол, рановато думать о совершенствовании духа в возрасте, когда сладкая плоть так и играет, как сок перебродивших ягод хмеленики… Достойно поставить охамевшего посла на место герцог пока не мог, лишь стиснул зубы и чрезвычайно вежливым тоном порекомендовал господину послу ходить по дворцу аккуратнее – не ровен час, поскользнется, потому как полы хорошо натерты.

Один посол – это мелочь. Вот то, что Континент Мира и Свободы неожиданно прислал в Совет официальный запрос о здоровье королевы, было куда как худо. Но и на запрос Главный Советник сумел ответить достойно, и обтекаемо: чтоб у могущественных соседей не возникло никаких подозрений, а вместе с подозрениями – желания ввести в Тарск миротворческие войска.

Во-вторых, герцог приватно встретился с капитаном Лавдисом, выслушал его доклад, помрачнел, но повелел пока действий никаких не предпринимать и держать все узнанное в глубокой тайне.

В-третьих, памятуя о том, что лучшим средством против народного недовольства является какое-нибудь малозначимое торжество, обязательно сопровождаемое дешевой ярмаркой и выпивкой, Главный Советник, посовещавшись по этому поводу с остальными членами Совета, объявил «от имени королевы» Весеннюю Нерабочую Неделю (которой не было даже при вступлении Абигейл на престол), и народ принялся просаживать в кабаках оставшиеся от уплаты налогов деньги и славить свою повелительницу.

Однако на самом деле для герцога все эти государственные дела были вовсе не важны. Он с нетерпением ждал только одного. Впрочем, ожидания герцога вот-вот должны были увенчаться успехом.

Когда герцог из столицы возвратился в замок, первым делом он прошел в комнату, которую занимал больной Гогейтис.

Сиделки и мессер С’едуксен знали свое дело: вымытый, аккуратно выбритый и подстриженный Уильям Магнус лежал в чистой сорочке на благоухающих простынях с герцогскими монограммами. Однако лицо ученого и мага все еще оставалось изжелта-бледным, да и немудрено – за два дня вернуть человеку здоровье и силы, которые из него высасывали мертвые каторжные камни несколько лет подряд, может только чудо.

Мессер С’едуксен, дежуривший у постели больного, торопливо поднялся навстречу герцогу.

– Как он? – негромко спросил Главный Советник.

– Он позавтракал, принял лекарство, а сейчас задремал, – кланяясь, ответил лекарь. – Я делаю все возможное, созерен, но этот человек чрезвычайно слаб. К тому же болезнь его ног… Она неизлечима. Медицина не нашла еще способов бороться с гнилостной водянкой.

– Эта болезнь опасна?

– О да, созерен! Гнилостные жидкости скоро распространятся по всему его телу и, когда дойдут до мозга…

Герцог стиснул кулаки. Потеря ученого никак не входила в его планы.

– И ничего нельзя сделать, мессер?

– Возможно только одно, мой созерен, – Жеан С’едуксен горестно развел руками, – ампутация ног. Причем срочная.

– Брешет ваш лекаришка и денег за брехню не берет! – послышался от кровати слабый, но весьма насмешливый голос. – И где их только учат, докторов этих?! Им бы только резать да потрошить!

Герцог и доктор повернулись к кровати. Больной, оказывается, вовсе не спал и, по-видимому, слышал весь их разговор.

– Приветствую вас, герцог! – Премудрый Гогейтис слабо махнул тоненькой, похожей на костяную флейту рукой. – Скажите мне, уж не грежу ли я – Главный Советник приютил в своем замке гнусного и проклятого по приказу Ее Величества каторжника?

При этих словах мессер С’едуксен страдальчески охнул, а герцог поморщился.

– Прекрати, Уильям. Я хочу вернуть тебя к полноценной и здоровой жизни.

– Зачем? – Изобретатель Вычислителя скептически поджал бескровные губы.

– Я объясню это позже. Когда ты выздоровеешь. Гогейтис присвистнул.

– Видно, я за чем-то очень важным понадобился. Государственное дело! – И глупо захихикал, а герцога при этом смехе пронзила ужасная мысль о том, что его подопечный помешался, и острый ум Уильяма также источила каторжная гниль, превратив в никчемную труху.

Но Гогейтис развеял его сомнения. Он перестал смеяться и серьезным взором посмотрел на герцога и доктора.

– Господин Советник, – сказал он герцогу, – мессер С’едуксен, конечно, прекрасный лекарь, и я прошу у него прощения за насмешку. Но в свое время я изучал такие виды лечений, которые не известны официальной медицине. И я знаю, что в надлежащих условиях и при приеме определенных эссенций моя болезнь исчезнет буквально за несколько дней.

– Но это невозможно… – прошептал доктор.

– Возможно, – заверил того Гогейтис. – И ежели по моему требованию будут мне предоставлены необходимые составляющие для лекарства, а кроме оных – бадья с водой, в которой три часа кипятили двухфунтовый слиток чистого серебра… Мои ноги станут прежними. Я уверен. Знания меня еще никогда не подводили.

– Какое самомнение! – почти беззвучно шевельнул губами доктор С’едуксен. Его врачебное самолюбие было сильно задето, но перечить больному, в выздоровлении которого был серьезно заинтересован сам герцог, он не смел. Ибо все, кто когда-либо и в чем-либо противоречил Главному Советнику, находили свой последний приют в глубоком и безмолвном Колодце Смерти, выстроенном специально для окончательного усмирения непокорных. Колодец был выложен еще при прадеде нынешнего герцога, и, как гласит семейная легенда, первыми, кто упокоил свои кости на дне его, были сами строители. Их просто передумали поднимать на поверхность. К тому же и деньги сэкономили – некому стало платить за работу… Мессер С’едуксен поежился, поймал на себе взгляд герцога и весь обратился в слух.

– Хорошо, Гогейтис, – кивнул герцог, – тебе будет предоставлено все, что пожелаешь. Мессер С’едуксен, вам вменяется в обязанность во всем помогать этому человеку. И если он потребует для своих эссенций толченых алмазов или кошачьей слюны – не спорьте с ним, а принесите требуемое.

Насчет кошачьей слюны герцог как в воду глядел. Она действительно понадобилась. Причем в таком количестве, которое никак не могли дать полдюжины замковых кошек. Пришлось слугам погонять по окрестностям, поискать бродячих котов и стребовать с них дань именем герцога.

Уильям Магнус, из постели пересаженный в кресло, вплотную приставленное к длинному столу, на котором, как в прежние времена, громоздились стеклянные армады колб, реторт и мензурок со странными жидкостями, кропотливо перемешивал добытую слюну с тремя частями порошка взрывчатой верогнезии, частью перетертых листьев королевского едра и пятью частями топленого мосольего жира. После чего поставил смесь подогреваться в небольшом сосуде. Вонь при этом пошла по комнате такая, что мессер С’едуксен закашлялся и кинулся отворять окна.

– Никаких сквозняков, доктор! – завопил Гогейтис. – Закройте окна немедля, иначе не будет положенного результата! Что, воняет? Разве это вонь? Мессер С’едуксен, если вы решились идти тернистым путем познания, приготовьтесь к тому, что благоухать этот путь будет отнюдь не цветочными ароматами!.. Вы приготовили вытяжку из кулыбьей желчи? Извольте подать ее сюда.

Готовая эссенция, которую Уильям предполагал выпить через три дня, в час нарождающейся луны, и с особыми заклинаниями, отстаивалась в специальном темном месте, коим стал потайной стенной шкафчик герцога. До принятия эссенции Уильям успел трижды по три раза окунуться в пресловутую бадью с водой, где плавал серебряный слиток. Герцог, разумеется, не присутствовал на процедурах, но, навещая больного, с затаенным волнением вглядывался в него: произошли ли хоть какие-то изменения? Ведь время так дорого! И им еще столько предстоит сделать (хотя Уильям еще и не подозревает об этом)!

Наконец наступил и почитаемый магами и звездочетами «час рождения луны». В этот час все в замке спали, даже герцог. Только Уильям Гогейтис сидел в кресле у окна и нетерпеливо смотрел на ночное небо. В руках он сжимал флакон с чудодейственной эссенцией. Сердце его глухо и тяжело стучало.

– Пора, – выдохнув, прошептал он и махом опрокинул в глотку содержимое флакона.

Народившаяся тарсийская луна, похожая на зеленоватое недозрелое яблочко, через некоторое время осветила комнату, в которой несколько часов назад сидел ученый. Комната оказалась пуста. Пусто было и кресло, поваленное набок. А в герцогском крытом цветнике кто-то всю ночь отплясывал так, что с кустов летели первые робкие листочки да хрустел гравий под сильными ногами. Невидимыми ногами.

– Доброго вам утра, созерен, – вкрался в еще сонное сознание герцога Рено чей-то очень знакомый голос.

«Какого гламура! Как смеют слуги будить меня в такую рань?!»

И тут герцог окончательно проснулся. Во-первых, слуги обращаются к нему не иначе как «мой созерен», а во-вторых…

Герцог вскочил с постели и быстро оглядел свою опочивальню.

В опочивальне никого не было.

И тут герцог едва сдержал себя, чтобы не завопить. Потому что брошенный им с вечера в кресло халат вдруг поднялся, распялил рукава, а затем принял форму некой фигуры. Которая его надела.

– Надеюсь, вы простите мне эту вольность, созерен. Я за прошедшую ночь замерз просто как гламур. А ваш халат такой теплый…

И тут герцог узнал голос.

– Уильям?!

– Да, созерен.

– Но каким образом?!

Халат беспечно взмахнул пустым рукавом. Герцог кинулся к рукаву и вместо пустоты ощутил руку. Крепкую мужскую руку.

– Поверьте, герцог, это я, а не утреннее похмельное видение. Тем более что вы не пьете.

– Скоро начну, – выдохнул герцог и сел в кресло. – Как это могло произойти?

– Герцог, вы же помните, что сегодняшней ночью я должен был испить приготовленный мной эликсир, чтобы раз и навсегда избавиться от болезни ног.

Эликсир я выпил и тут же почувствовал во всем теле, и особенно в ногах, небывалую бодрость и силу. Я посмотрел на свои ноги – они стали прежними, как до болезни. Я возликовал, вскочил, ощущая себя всесильным – ведь я отнюдь не был уверен в положительном исходе лечения! О таких методах я, еще будучи студиозусом, прочел в книге известного мага-лекаря Аль-Буцида, и вот теперь эти методы оправдали себя! Я хотел было тут же броситься к вам, известить о том, что здоров, но, оглядев себя, вспомнил, что согласно условиям лечения я принимал эликсир, полностью обнажившись! И вот тут произошло неожиданное. Я еще раз оглядел себя и в замешательстве увидел, что тело мое становится как бы стекловидным и прозрачности в нем прибавляется буквально с каждой минутой! Я еще успел броситься к зеркалу, чтоб посмотреть на себя и увидеть, как я становлюсь невидимкой!

Халат комически заломил руки над тем местом, где полагалось быть голове.

– Поначалу я страшно расстроился и испугался. А если вслед за невидимостью мое тело начнет распадаться на крохотные частицы?! Но потом я успокоил себя изречением великого ученого Жан-Клода ван Дайума о том, что истинный исследователь и слуга знания не должен ничего бояться. Подвергнув мысленному анализу произведенные мною операции, а также состав той эссенции, которую я выпил, я с великим облегчением вспомнил о том, что бадмиевые соли, катализуя синтез животных белков и порошка пульфида матримония, поэтически названного Аль-Буцидом «перхоть столетий», могут дать такой побочный эффект, как невидимость! Вреда организму от этого никакого, на мыслительные и… прочие процессы невидимость не влияет… Так что, Уильям Магнус Гогейтис теперь здоров и к вашим услугам, созерен!

Герцог помаленьку пришел в себя.

– И как долго ты будешь невидимкой? – Все-таки общаться с пустым халатом ему, хоть и привыкшему за насыщенную интригами дворцовую жизнь к разным ужасам, было как-то неприятно.

– Не думаю, что долго, – жизнерадостно заверил Уильям, но тут же добавил: – Впрочем, это зависит не от моего желания, а от времени процесса полураспада…

– Ах, оставь свои научные словеса! – Герцог стиснул голову ладонями. – Лучше скажи: чем тебя теперь кормить? Как ты слугам покажешься? Они же все сбегут из замка и растрезвонят на округу, что я поселил у себя черного колдуна!

– Не волнуйтесь, созерен. Полагаю, этот вопрос уладится. Тем более что меня ждут некие более серьезные проблемы, не так ли?

Главный Советник усмехнулся:

– Воистину так.

Когда герцог Рено, запершись с укутавшимся с головы до пят в старую мантию невидимкой Уильямом в кабинете, разложил перед Гогейтисом чертежи, свитки с записями, толстые тетради, исписанные корявым почерком Магнуса, тот ахнул от восторга:

– Неужели вам удалось сберечь мои научные изыскания?!

– К сожалению, не все. Сам понимаешь, в какой ярости была тогда Абигейл…

Ученый тихо ругнулся и зашуршал чертежами. Он так увлекся, что даже мантия сползла с его невидимых плеч.

– Да, жаль, конечно, разработок и подсчетов… Жаль теории Хаотических Последствий… А моя бесценная Омега-книга! Неужели ее больше нет? Впрочем, хорошо, что хотя бы Альфа-книга осталась: в ней есть немало полезного… Послушайте, герцог… Вы случайно или намеренно сохранили все мои записи, касаемые гипотезы, трактующей Систему Окон?

– Уильям, не забывай, с кем говоришь.

Невидимка хмыкнул.

– Я помню, созерен. Только сейчас я вам нужен. Потому что этих чертежей никто как положено, не прочтет, кроме меня. Потому что вы вытащили меня из тюремного каземата. И небольшое нарушение политеса не должно вас раздражать.

– Хорошо, – терпеливо кивнул герцог, – согласен. Пороть за непочтение к господину тебя не будут.

– Пороть?! – Невидимка совсем сбросил мантию и расхохотался. – И думаете, я позволю нащупать, где у меня задница?!

Тут уж захохотал и герцог. Хоть он и был Главным Советником и человеком, облеченным великой властью и ответственностью, иногда ему хотелось вспомнить, каково это – быть обычным. Впрочем, он мгновенно посерьезнел:

– Уильям, дело тебе, да и мне тоже, предстоит действительно важное. Абсолютно тайное и, надеюсь, выполнимое. И здесь все зависит только от тебя.

Скрипнул придвигаемый к столу стул. Невидимка уселся, натянув на себя мантию – в кабинете сквозило.

– Объяснитесь, созерен.

Герцог мрачно посмотрел на настенный гобелен с вытканным гербом своего рода. Прижал палец к губам и, доставая кинжал, бесшумно подкрался к гобелену. И нанес точный колющий удар – прямо в серебристый цветок элриса, что красовался в центре герба.

Ничего не произошло.

Герцог вытащил из гобелена чистый кинжал, потом откинул и сам гобелен. В узкой нише, кроме дюжины спасающихся отчаянным бегством пауков, никого не было.

– Гламур меня побери, – задумчиво проговорил герцог, возвращаясь к столу и пряча кинжал. – Слуги перестали подслушивать тайны своих господ! Что творится, а?! Воистину, грядет гибель королевства… Слушай меня, премудрый Уильям. Мы лишились королевы. Абигейл сбежала с любовником. По всей видимости, безвозвратно.

– Так это ж просто замечательно! – хихикнул Гогейтис.

– Ничего замечательного! – рыкнул герцог. – Внутри страны сейчас полный бардак: народное недовольство, голод, мор, шайки бандитские разгулялись вовсю. Позавчера вон какие-то немытые уроды сожгли здание королевского театра. А сколько внешних врагов точит на нас зубы! Одна Славная Затумания чего стоит…

– Погодите, созерен… Неужели королева Абигейл была настолько значимой политической фигурой, что…

– Нет, конечно! Цена на нее в политике – как наемнику-душителю – в вышивании. – Герцог поморщился. – Но она была королева. Какая-никакая, а представительница ВЛАСТИ. СИЛЫ. И народ в нее истово верил. В ее благородство, милосердие, заботу об убогих и сирых… Мол, аристократы и владетели наши плохие, а вот Ее Величество – заступница. Благодетельница. Ты представляешь, что начнется, когда и Тарсийское Ожерелье, и весь остальной мир узнают, что благодетельница сбежала, как блудливая девка?! Да нас растопчут! И первый, кто Тарсийский архипелаг на кусочки разберет, будет этот клятый Континент Свободы. Они сюда мигом отряды своих стальных головорезов введут!

Лицо герцога пылало. Он нимало не был патриотом. Но он присягал ей на верность. Ей, этой стране. А не королеве. И волей-неволей приходилось следовать присяге.

– Я вас понял, созерен, – спокойно сказал Уильям. – Не могу уразуметь лишь одного: почему вы упускаете благоприятный момент для того, чтобы вернуть стране короля? Раз уж королева сбежала…

– Вилли, у нас больше нет королей. Ты, вероятно, не читал тарсийской летописи.

– Отнюдь. Читал и изучал с пристальным вниманием. И я помню, как это все началось.

– Ты про убийство безумного короля Бланка его женой Галлиной? Да, это был хорошо организованный дворцовый переворот. Причем до этого в истории Тарсийского Ожерелья переворотов было штук тридцать. Но удался только этот.

– Потому что его полностью организовали и провели женщины. Только женщины.

Герцог Рено как-то тоскливо усмехнулся и затем кивнул:

– До того самого момента никто, наверное, и не подозревал, что хрупкие, затянутые в корсеты создания с изнеженными руками и певучими голосами смогут вот так – всерьез и виртуозно уби… добиваться своего. И они добились.

– «Точность – вежливость королев! – воскликнула блистательная Галлина и вонзила кинжал точно в правое предсердие своего венценосного супруга…» – дословно процитировал Уильям фразу из летописи и зашуршал бумагами. – Но, если сейчас в стране, по сути, нет королевы, почему ты не хочешь вернуть нормальный порядок вещей? Почему ты не хочешь королей? Или уже привык, как и остальные благородные и низкорожденные граждане этого славного государства, что вами верховодят бабы?

– Уильям! Не забывайся!

– Тогда почему? Это я насчет королей…

– Вот привязался, как гульфик к мошонке! Да откуда их теперь взять? Рассуди здраво, мой высокоумный и многознающий друг! Королями рождаются, а не становятся. Кровь королевская, наследственность, опять же… Но у нас в стране давным-давно принят закон, по которому монаршая власть передается только по женской линии. Это тебе не Континент Свободы, где к женщинам относятся как к недалеким бесправным существам, способным лишь рожать детей да скандалить по любому поводу. Откуда у нас теперь взяться королям? Очередная коронованная властительница может, если ей того возжелается, зачать и родить ребенка от кого угодно, хоть от конюха. Но родить только девочку. Наследницу престола. Если у королевы рождается мальчик, ей говорят, что она выкинула. А ребенка отдают в какую-нибудь бедную семью на самой окраине архипелага. Или вообще… Младенцы такие слабенькие, нить их жизни так легко рвется. Даже от случайного прикосновения…