Читать книгу Сын игромана - Надежда Веселовская - Страница 7

Внешне Ирина продолжала жить, как прежде: работала, ходила по магазинам, дома стояла у плиты, мыла пол, запускала стиральную машину. Только очень внимательный человек мог бы заметить в ней перемену: она стала больше молчать. Раньше, когда, бывало, медсестры и регистраторши, собравшись вместе, начинали жаловаться на жизнь: вот, мол, сидят они, бедные, в клинике с утра до ночи, а дома еще гора всяких дел, – голос Ирины тоже звучал в этом хоре не из последних. И на мужа она была не прочь посетовать: дескать, такой-сякой, по хозяйству помогает мало, а в театр вообще не вытащишь. На самом же деле эти жалобы были своеобразным кокетством, ибо таили в себе оттенок похвальбы. Мало помогает, когда у многих мужья не помогают совсем. А сколько женщин были бы счастливы назвать своей главной проблемой с мужем то, что его трудно вытащить в театр! И вообще, искусственно прибедняясь в оценке своей семейной жизни, Ирина давала собеседницам понять, что ее критерии в данной области весьма высоки.

Теперь наступила полоса молчания. Говорить хотелось только об одном, а об этом она не могла никому сказать из гордости. Разве что бабуле, но та была далеко. Ирина молчала с медсестрами, в который раз полощущими, как стирку, тему своей обездоленности; молчала со Светкой Стайковой, без умолку трещавшей о том, что теперь ее Славик будет ходить в походы, на карате, плюс к школьному психологу, и недоумевавшей, почему все это не колышет Ирину относительно Тимки. Молчала с соседями, со случайно встреченными знакомыми, в магазинах, где вспыхивали спонтанные обсуждения товара. Горло у нее теперь постоянно сжимал внутренний обруч, и даже необходимые слова подчас давались с трудом.

Известно, что существует медицински обусловленная связь между немотой и глухотой. Онемевшая Ирина перестала слышать, в смысле воспринимать сложную информацию. Она теперь понимала лишь самое простое: да, нет, сколько стоит, что надо сделать по хозяйству. В клинике она механически поднимала телефонную трубку, давала информацию, вела запись к врачам, искала карты, выписывала квитанции. Так мог работать почти глухой человек.

Она не слышала даже Тимку. Первого сентября он пришел домой бледный и какой-то взъерошенный и тут же кинулся ей, как в детсадовские времена, головой в колени. Оказалось, сынишкой завладела навязчивая идея – будто у них украли папу. Якобы его подменили: был настоящий, а теперь сидит за компьютером некто внешне похожий на него, но на самом деле совсем другой. Тимка стал говорить об этом из раза в раз, и однажды она, чувствующая в душе то же самое, произнесла почти бессознательно, не соображая, с кем говорит:

– Да, украли… украли у нас нашего папу!

На Тимку эти слова подействовали так, что Ирина моментально встряхнулась. С сыном началась самая настоящая истерика: рыдания грозили перейти в конвульсии, его трясло. Детский невролог предупреждал, что у Тимки есть какая-то судорожная готовность, и любая мать должна была испугаться, наблюдая этот самый настоящий припадок. Когда Ирина с бесполезным стаканом воды стояла над задыхающимся, бледным и опухшим от слез ребенком, в двери стал поворачиваться ключ. Пришел Павел.

– Что у вас тут такое?

Это уже было облегчением: Павел их заметил! В нынешнем своем состоянии он мог вообще не принять во внимание больного сына, не говоря уж о ней самой. Но он их заметил! Окрыленная этой нежданной радостью, Ирина возбужденно заговорила:

– Павел, Тимке плохо! Он стал сильно плакать и теперь не может остановиться… Боюсь, чтобы не перешло в судороги. Наверное, это потому, что последнее время… ну, ты понимаешь… Ладно, не будем об этом!

Ей казалось дико выяснять отношения над все еще не пришедшим в себя, хотя и стихшим немного Тимкой. Но с другой стороны, лучшего времени вскрыть этот гнойник не предвиделось. Если Павел сейчас приласкает Тимку, может быть, тем все и закончится – навсегда уйдет из их жизни то страшное, что, поселившись у них, неуклонно разрасталось, захватывало всех троих своими щупальцами и тянуло в общую мясорубку.

* * *

Ирина застыла, ожидая, что сделает сейчас Павел. А он наклонился и поднял с дивана Тимку, сразу сцепившего руки за отцовской шеей. Понес сына в спальню, очевидно, решив, что там ему будет спокойнее, и опустил на широкую родительскую софу. Счастливая Ирина вбежала следом и, едва дыша, остановилась у двери. Выходит, Тимкино состояние проняло Павла, и теперь он станет прежним, как остановившиеся часы после встряски вновь начинают стучать. Господи, неужели правда…

* * *

Потом он вышел – наверное, посмотреть, нет ли в аптечке подходящих капель. Ирина не двигалась, боясь спугнуть чудесное обретение настоящего Павла словом, жестом либо еще каким проявлением своего присутствия. Так она простояла минуту, а может быть, две, три, четыре …

– Папа!.. Где папа?! – приоткрыл Тимка один припухший после рыданий глаз.

– Здесь, милый, здесь. Ты же его только что видел. Ты знаешь теперь, что никто его не украл…

– А где он сейчас? – охрипшим голосом спросил настрадавшийся ребенок.

Действительно, Павлу уже полагалось возвратиться: не столь велика была их домашняя аптечка, чтобы рыться в ней более трех минут. Особенно если тебя ждет больной ребенок, лучшее лекарство которому – твое присутствие. Однако его все не было…

Ирина выглянула из спальни и увидела как раз то, о чем уже подспудно догадывалась и во что боялась поверить: Павел сидел в большой комнате за компьютером. Перенося сына в спальню, он просто расчищал таким образом путь к своему любимому ящику. Просто освобождал место. Вы, мол, там болейте и умирайте, с ума сходите, только меня оставьте в покое. И вот тогда стало ясно, что его действительно украли, ибо сам он так поступить не мог. Это уже действительно был не Павел, а кто-то другой… кукла, сделанная по образцу человека. А поскольку человек отличается от двигающейся и мыслящей куклы наличием души, получалось, что у Павла украли душу.