Читать книгу Ленни Голд в поисках самого себя. Бхуми - Нади Луч - Страница 3

В городе стояло теплое солнечное утро. Пахло мокрой от росы пылью и цветущими липами. По булыжной мостовой то и дело проезжали экипажи, запряженные лошадьми, проносились редкие новенькие авто. В их кожаных салонах сидели богатые евреи. А по тротуару шел рабочий люд, все коммунисты.

Коммунисты и евреи. Евреи и коммунисты.

Молодой 34-летний мужчина что-то рисовал в альбоме, лежащем на коленях, и зло зыркал на проходящих и проезжающих с досадой, переходящей в ненависть.

Он сидел на верхней ступени неработающего фонтана посреди небольшого сквера, время от времени нервно стучал пятками по земле и грыз и так обкусанные до кожи ногти.

Напротив него, за кованым забором и небольшим ухоженным садиком с фигурно подстриженными кустами, возвышался серый особняк в стиле барокко со скульптурно декорированным фасадом. Атланты, выполняя функцию колонн, как элемент декора несли на своих плечах балкон.

Движения художника становились все более резкими и раздраженными. Ноздри раздувались от еле сдерживаемой злости, глаза горели, по лицу пробегали волны гнева, как отзыв на его мысли: «Куда ни кинь взгляд – евреи, евреи, евреи. Германией управляют евреи. Нация, наследница атлантов, управляется евреями!!! Они набивают карманы нашими деньгами! Мы должны бороться с ними, бороться до последнего еврея!».

Возле его ног не ворковали мирно голуби и не чирикали бойкие воробьи в ожидании крошек хлеба. Их не было. Они вспорхнули и исчезли сразу же при его появлении. Сквер, всегда наполненный птичьим щебетом, сейчас пребывал в тишине.

Молодой человек, худощавый, узкоплечий, невысокого роста был щеголевато одет, гладко выбрит, под большим носом с еле заметной горбинкой торчал густой пучок смешных усов, кончики которых он обрезал из желания соригинальничать, черные волосы напомажены, челка прилизана на лоб влево. Маленький рот с тонкими губами недовольно кривился. Две глубокие складки между бровями то появлялись, то исчезали.

Чего не было, так это аромата одеколона, любимого модниками. Он принципиально не пользовался запахами, созданными человеком, чтобы ощущать запахи, созданные природой.

Возле него стояла трость из красного дерева с набалдашником из слоновой кости. Он рисовал пастелью в раскрытом на коленях альбоме. Коробка с мелками лежала рядом, на ней – небрежно брошенная тряпица, о которую он время от времени вытирал измазанные мелом пальцы. Движения его рук были быстрыми и резкими, взгляд прозрачных светло-голубых глаз был пронзительный и злой. В нем пульсировала гипнотическая сила и выплескивалась на всех, на кого он смотрел.

– Дяденька, а дяденька, что вы рисуете? – Вдруг услышал он возле себя тонкий детский голос.

– Тетеньку, – был ответ, не глядя.

– Можно посмотреть?

– Шел бы ты… – но, мельком взглянув на навязчивого пацана, он не продолжил фразы.

Огромные зеленые глаза, полные невинности и радости, смотрели на него снизу вверх. Он никогда не испытывал особой симпатии к детям, скорее раздражительность и досаду, но сейчас на него смотрели глаза, за невинностью и радостью которых скрывалось нечто большее. Сила. Он чувствовал ее также явственно, как и два его ангела-хранителя: огромный черный воин у ног, положивший руку на меч при приближении мальчика, и черная воительница, одетая как амазонка, что сидела рядом с ним, ступенью ниже. Чуть раньше она, закинув нога на ногу, указывала, какой мелок ему взять. Медленно и неохотно запахнула она одежду на своей обнаженной груди, как будто мальчуган мог ее видеть. Нервное лицо мужчины было дернулось, но ангел положил ему на колено руку, успокаивая, потянул носом, принюхиваясь. Ноздри молодого человека тоже судорожно затрепетали, втягивая в себя запах, исходивший от юнца.

– Как тебя зовут? – Наконец снизошел он до ребенка.

– Ленни. А тебя?

– Адольф.

– Покажи, что ты рисуешь.

– Сначала скажи, чем ты пахнешь?

– Ну, не знаю, наверное, мама сегодня утром пекла ванильное печенье…

– Нет, не то.

– Покажешь?

Адольф продолжал втягивать носом воздух:

– Что? – Он перебирал в памяти все запахи, которые раньше уже обонял и отсортировал, а потом, молча и задумчиво, протянул приставучему малому альбом для акварели, зорко наблюдая за реакцией.

На листе была изображена девушка с четко прорисованной обнаженной грудью и аморфными всеми остальными частями тела, несущая на голове что-то тяжелое. Мальчик оглянулся в поисках натуры. Напротив фонтана был лишь дом с атлантами, напрягшимися от тяжести ноши.

– Красиво, только там одни мужчины, и они – каменные.

– Я вдохнул в одного из них женское начало, – Амазонка настолько кокетливо, насколько могла это сделать закаленная в жестоких битвах воительница, поправила волосы.

– Мой маме понравилось бы, она тоже рисует.

– А где она, кстати? – Теперь стал оглядываться Адольф в поиске, наверняка, красивой женщины.

– В магазине, – вздохнул мальчик, – это надолго. Она мне разрешила поиграть возле фонтана, покормить голубей. Жаль только он не работает и голубей нет. А что это? – Указательный палец мальчика потянулся к лацкану пиджака Адольфа, на котором был приколот значок с черной свастикой на белом фоне.

– Это хакенкройц – черный крест, призыв к беспощадной борьбе с коммунистами и евреями. Хочешь, подарю?

– Хочу значок, но смысл у него какой-то зловещий. У мамы свастик много, но такой, как у тебя, у нее точно нет.

– Видать, твоя мама – истинная арийка. Почему же я ее не знаю? У меня, кстати, их тоже много. Могу показать. Здесь недалеко.

Удушливая волна безотчетного беспокойства охватила мальчика. Это амазонка встала со своего места и положила ему на плечи свои руки и, насмешливо улыбаясь, потрепала его по голове. Ленни поднял руку и тоже взъерошил себе короткие волосы, в точности повторяя ее жест. Она удивленно взглянула на своего соратника. Тот усмехнулся.

– Мама, будет меня искать, – амазонка легонько дернула его за удлиненный сверху кончик уха, он почесал его.

– Ты же сказал, что она надолго.

Амазонка пощелкала пальцами перед лицом Ленни, и он помахал рукой перед собой, вроде отгоняя невидимое надоедливое насекомое. Она начала как бы шутливо тянуть его в нужном им направлении.

– Ну ладно, только быстро. Чтобы я успел вернуться до того, как мама начнет меня искать.

Адольф резко встал, без лишних слов сгреб мелки в коробку, небрежно сунул ее, альбом и тряпку в ранец, закинул его за плечи и спустился вниз.

Шли и впрямь два шага: в подвал дома по соседству со сквером. Там было душно, влажно и так сильно и пронзительно пахло краской, что Ленни сразу же сунул нос в ворот рубашки и зажал двумя руками.

– Так пахнет победа, – новый знакомый похлопал его по плечу и подтолкнул вперед.

Какой-то человек с таким же значком, что и у Адольфа, не отвлекаясь на вошедших, вырезал из плотного картона огромную свастику. На длинном столе кипами громоздились красные полотнища с белыми кругами внутри и уже законченные шаблоны.

Наконец, последний трафарет был сделан, со столешницы убран мусор, приготовлена банка с краской, которая невыносимо воняла. Адольф вздернул чисто выбритый подбородок, расправил плечи, выпятил грудь и высокопарно заявил:

– А сейчас ты станешь свидетелем начала возрождения арийской нации, – и он жестом человека, которому беспрекословно подчинялись, махнул рукой: – Начинай.

Работник немедля разложил несколько полотнищ в ряд на столе, разровнял складки, выложил в середине белых кругов трафареты. Но тут.

– Адольф, Юргенс, – кто-то легко постучал носком пыльной туфли в стекло подвального оконца. Юргенс, уже мокнувший тампон в черную краску и приготовившийся наносить ее, поднял голову и вопросительно посмотрел на Адольфа, тот кивнул в сторону двери.

– Мы сейчас вернемся. Ничего не трогай.

Оба торопливо вышли, оставив Ленни одного. Стало как будто легче дышать. Плотное облако, окутывающее его и заставляющее подчиняться, ушло вместе с Адольфом. Присутствие странного художника непривычно и завуалировано подавляло, делало покорным, убивало радость. Первоначальное любопытство и неосознанное притяжение к рисующему человеку там, возле фонтана, здесь сменилось чувством опасности, безотчетным страхом и готовностью защищаться, но и оно тоже приглушалось. Ватные руки и ноги делали совсем не то, что хотела бы делать голова. Сказывалось влияние амазонки, которая не оставляла Ленни ни на секунду, то вела под руку, то закрывала глаза, то танцевала вокруг него. Но ушел Адольф, ушла она, ушел и страх.

Все трое мужчин остановились недалеко от окна со стороны улицы и что-то тихо, но очень эмоционально обсуждали, возбужденно жестикулируя.

У Ленни появилась возможность прийти в себя, осмотреться и сбежать. Но что-то его останавливало.

Свастика. Ленни вспомнил мамины слова. Она говорила, что свастика – это космический символ чистоты, мудрости, проницательности и смирения перед богом. Она дает способность преодолевать все искушения и соблазны, разрушает зло внутри человека и все препятствия на пути к добру. Свастика должна крутиться только по часовой стрелке, тогда она созидает, помогает, защищает. Если ее нарисовать против часовой стрелки, хоть и случайно, то она будет работать на разрушение как для человека, который ее нарисовал, так и для его семьи, родственников и даже страны.

10-летний мальчик почувствовал всем своим существом, что здесь и сейчас должно совершиться величайшее в истории человечества святотатство: использование сил добра для целей зла.

Двое из троих за окном торопливо зашагали прочь от подвала, третий возвращался назад. Нужно было что-то быстро сделать. Разлить краску на будущие флаги? Это поможет ненадолго, сошьют и напечатают новые. Что-нибудь всыпать в саму краску? Нет. Шаги приближались. Идеальное решение искрой мелькнуло в голове, а руки не замедлили воплотить его. Ленни просто перевернул все трафареты свастики против часовой стрелки и встал там, где стоял. Тот, кого называли Юргенс, молча прошел на свое место, грубо оттолкнув мальчика, склонился над флагом и начал набивать трафарет, переходя от одного полотнища к другому. На Ленни он больше не обращал внимания. Мальчик довольно улыбнулся, повернулся к двери и бросился прочь, поспев к магазину как раз к тому времени, когда его мать выходила с покупками.

Их квартирка, расположенная на верхнем этаже стоящего на невысоком холме пятиэтажного здания, была самой маленькой в доме и потому самой дешевой. Но сверху открывалась великолепная панорама почти половины города. При свете восходящего и заходящего солнца город окрашивался нежно-розовым или оранжевым цветом, стекла квартир и витрин отбрасывали блики красными солнечными зайчиками. А днем крыши домов веселили глаз разноцветьем. Люди внизу суетливо проживали свои жизни, спешили насладиться всеми ее дарами: есть, любить, творить.

Матери Ленни Еве нравилось наблюдать за городской жизнью сверху по свободе или во время отдыха в перерывах между работой.

Но в июльском городе, увешанном странными флагами со свастикой против часовой стрелки, больше похожей на черного паука, чем на ее любимый символ благоприятствования, становилось неспокойно. Очень неспокойно и даже опасно.

Рабочие и ремесленники, солдаты совсем недавно законченной мировой войны, сломленные поражением и безработицей, богатая и праздная молодежь в поисках новых ощущений, объединялись в небольшие вооруженные, вызывающе нахальные, безнаказанно бесчинствующие группы. Они пьяно орали о чистоте арийской расы, блюя и мочась прямо на улице, обвиняли евреев в своих неудачах, громили их магазины и молельные дома, мародерствовали без зазрения совести.

Ева видела, как один за другим поднимают головы и расправляют крылья черные ангелы за спинами эгоистичных личностей и тех, кого увлекла идея чистой расы. Видела, как в них входили огромные демоны и сразу же начинали проявлять в новом теле свою суть. Они подавляли волю людей, подчиняли их себе и свободно, не встречая хоть сколько-нибудь значительного сопротивления, управляли ими. Страх, желание богатства посредством физического устранения их владельца, жажда власти любой ценой, хотя бы над отдельно взятым человеком – качества, какими можно запросто манипулировать. Идея нового лидера, так называемого фюрера, который поднял бы с колен нищую Германию, гипнотизировала, чем облегчала проникновение демонов в людей и их проявление.

Интуиция матери, а она никогда ее не обманывала, подсказывала Еве, что надо бежать не только из города, но и из страны. Ее собственный белый ангел подгонял и внушал поторопиться, но она все тянула и тянула, уверенная в своей защите. Но когда узнала о том, что вытворил ее сын со свастикой в подвале новых арийцев, засобиралась в путь. Доделывала заказы, расплачивалась с долгами, договорилась со знакомыми о переезде в гораздо более безопасную Швейцарию и о местах в товарном составе с одним пассажирским вагоном, который формируется на запасных путях недалеко от Мюнхена. Осталось только дождаться нужной даты.

В конце июля за день до отъезда, хотя уже и наступил вечер, было очень жарко. Горячий воздух поднимался вверх от раскаленного камня улиц и колыхался, только если его кто-то вынуждал двигаться. В квартире было так душно, что даже сквозняк из всех распахнутых окон и дверей не приносил облегчения.

Ева расстегнула на груди верхние пуговицы широкого льняного платья и, облокотившись на балконные поручни, обмахивалась самодельным веером. Она медленно переводила взгляд с разноцветных крыш домов на спешащих по делам или праздно шатающихся людей, и обратно, мысленно прощалась с городом, вспоминала, все ли сделала.

Она устала от суматохи сборов, от, возможно, излишнего беспокойства по поводу новой жизни в другой стране. Тело одновременно плавилось от жары и задыхалось от духоты и пыли.

Тут ее взгляд перестал бесцельно блуждать и остановился. И она с интересом стала следить за скоплением людей на небольшой площади через улицу.

Сначала они развешивали флаги вдоль небольшой улочки и на площади, а окончив, скучились, что-то бурно обсуждая и громко хохоча.

Сразу же с момента их появления улица мгновенно опустела. Ее жители попрятались по домам, предпочитая переждать под защитой стен, и со страхом ожидали от них напастей. Случайные прохожие, завидев их издалека, сворачивали в первую попавшуюся подворотню или спешили проскочить мимо, чтобы, не дай бог, не привлечь их внимания.

С обеих сторон улицы на площадь вливались все новые группы пьяно орущих мужчин в черных рубашках с закатанными рукавами и белыми повязками на левой руке. Маленькое пространство быстро заполнилась черным: люди в черном стояли в плотном окружении высоких черных, невидимых человеческому глазу, фигур. Все они чего-то ждали.

Последним пришел человек, вокруг которого колыхалась аура всевластия, ощутимая даже издалека, за ним неотступно следовали два его ангела-хранителя. Он отрывисто поприветствовал толпу, быстро вскинув прямую правую руку, и та ответила ликующим оглушительным воплем и всплеском рук. Ждали его. Он взошел на небольшое возвышение, ангелы встали по бокам, сложив руки на груди и широко расставив ноги.

– О, я его знаю. Мам, помнишь, я тебе о нем рассказывал, – сын потихоньку вышел на балкон и тоже смотрел в том же направлении.

– Иди в комнату, Ленни, я скоро приду.

Не было слышно, что именно говорил молодой человек, но он говорил то громко, убедительно и авторитетно, повторяя жесты воина, то тихо, вкрадчиво и злобно, как нашептывала воительница. Толпа стояла, затаив дыхание, заворожено внимая своему лидеру, боясь пропустить слово, а в конце речи Адольфа, а это был он, разразилась криками, улюлюканьем и глумливым хохотом. Черные ангелы людей в толпе были довольны своей работой, но что интересно, не нарушали некую субординацию по отношению к ангелам оратора. А вот демоны внутри людей бесновались. Впервые за долгое время они могли открыто проявить себя и, никем не преследуемые, делать то, что заложено в их природе. Толпа разделилась на две группы, и те ринулись в противоположные концы улицы, громя все на своем пути.

Небольшая улочка была почти полностью заселена богатыми еврейскими семьями, которые содержали здесь рестораны, кафе, продуктовые, антикварные и ювелирные магазинчики, ломбард, театр варьете и даже небольшой кинотеатр. Сюда часто приходили жители близко расположенных соседних районов сделать покупки, вкусно поесть и развлечься.

Но сейчас было невесело. За разбитыми окнами слышались крики о помощи, но никто не сопротивлялся. Женщина-воительница носилась от дома к дому, где плеткой, где руками, где ногами заставляя замолчать в страхе кричащих людей. Никто не приходил им на помощь: полиция была частично подкуплена, частично сама уже причисляла себя к нацистской партии. В некоторых квартирах вспыхнул огонь. Изредка раздавались выстрелы, но чернорубашечники предпочитали действовать ножами, тихо и больше крови, так любимой демонами.

Человек, вызвавший бурное ликование и благословивший на разбой, так и остался стоять там, откуда произносил речь Сложив руки на груди, он спокойно наблюдал за эффектом своих слов. Он был доволен. Все награбленные деньги и драгоценности сносились к его ногам. И он абсолютно точно знал, никто ничего не возьмет из того, что он не позволит взять. В демонической иерархии все беспрекословно подчиняются вышестоящим, иначе наказание и смерть.

Время от времени он смотрел по сторонам, иногда его глаза застывали, и казалось, он ничего не видит перед собой. Но вдруг его взгляд поднялся выше двухэтажных домов напротив, где орудовали его люди, и стал бездумно рассматривать пятиэтажный дом, стоящий на возвышении, этаж за этажом и остановился на женщине в белом на балконе пятого этажа.

Душный день как-то быстро стал душными сумерками, а те незаметно сгустились в душную ночь. Но Ева уже давно не обмахивалась веером, он выпал из ее рук, пальцы судорожно вцепились в поручни. Они были слишком далеко друг от друга, чтобы видеть лица, но оба знали, что их взгляды встретились. Предводителю бесчинствующих людей и демонов был опасен не столько свидетель, сколько белый ангел, стоящий за женщиной. Он слегка повернул голову в сторону своего хранителя и отметил, что тот смотрит туда же, положив руку на меч. Затем он крикнул что-то резким лающим голосом. Из домов, где совершались погромы, торопливо выскочило несколько человек, подбежали к нему, глянули по направлению вытянутой руки, указывающей на силуэт женщины, четко вырисовывающийся на фоне освещенного окна с развевающимися занавесками, и, сломя голову, бросились по улице, подгоняемые бегущими рядом черными ангелами.

– Ленни, ты помнишь молитву, которой я тебя учила?

Ева хотела встать на колени, чтобы застегнуть пуговицы пиджака, как делала, когда сын был маленький.

Но он увернулся, не позволив ей этого, считая себя очень даже взрослым, чтобы одеваться самому, застегиваясь, буркнул:

– Мам, я уже не маленький.

– Знаю, сынок, знаю, – но ее чуткие пальцы продолжали поправлять воротник, рукава, одернули рубашку, полы пиджака.

И глядя на ее красивое лицо, в зеленые глаза, всегда излучающие любовь, а сейчас полные беспокойства, Ленни не понимал, зачем она в тысячный раз задает один и тот же вопрос.

– Да, мам, я помню.

– Повтори.

– Ну, мам…

– Леонард Голд, повтори. – Если мать говорила таким голосом, стало быть перечить нельзя. И Ленни монотонно начал бубнить ничего не значащую для него молитву с неизвестными словами, с трудно выговариваемыми звуками, при этом переводя взгляд с одного предмета на другой за ее спиной. Он видел хорошо знакомые часы с ходиками, картины, нарисованные мамой, странные, но почему-то захватывающие дух, вазоны на окне, с постоянно цветущими и благоухающими растениями, кружевную скатерть на столе. Все было чисто, свежо и приятно пахло.

– Хорошо, – сказала она после того, как Ленни закончил, – запомни: молитва сработает только тогда, когда ты будешь в безвыходном положении и в полном отчаянии. Это должен быть зов сердца, а не головы. Где бы ты ни был, что бы ни случилось, помни о матери.

– Но ты со мной?!

– До тех пор, пока это необходимо. Медальон на тебе?

Ленни вынул из-под ворота рубашки кожаный шнурок с подвеской в виде свастики, стилизованной под цветок, но заметив, как беспокойство на ее лице сменилось удовлетворенностью, засунул его обратно. Мать прищурив глаз, вспомнила:

– Твое свидетельство о рождении! На, положи на всякий случай во внутренний карман пиджака, пусть оно будет с тобой, а не в моих вещах.

Проследила, чтобы Ленни все сделал правильно, и только тогда сказала то, чего говорить явно не хотела:

– А теперь мы должны идти. И быстро.

Она накинула легкий платок на русые, отливающие золотом волосы, заплетенные в толстую косу, взяла узелок с едой, чемодан с самыми необходимыми вещами и документами, и они поспешили к выходу.

Ева, будучи честной женщиной, не могла оставить квартиру, не заплатив за проживание. Она сунула оторопевшей хозяйке деньги, и ничего той не объясняя, было некогда, кинулась через задний вход во дворы, таща за руку сына.

Дом, милый дом, такой родной и уютный, быстро исчез из виду.

Нанятый экипаж на выезде из города остановили и перевернули пьяные, смердящие алкоголем и табаком, чистокровные арийские молодчики. Они тупо ругались, проклиная жидовскую бороду какого-то Маркса, при этом обрезая поводья в упряжи. Пока они были заняты перепалкой с извозчиком, который доказывал, что он – чистый немец, мать и сын, скрытые крыльями ангела и потому невидимые для людей, поспешили уйти как можно дальше от опасного места.

Демон, внутри самого наглого типа, управлял его рукой с ножом и, криво усмехаясь, следил за действиями человека. А тот, вонзил нож в грудь кучера несколько раз, склонился над лицом умирающего и с нескрываемым наслаждением наблюдал, как из того вместе со струйкой крови изо рта, вытекает жизнь.

Лошадь увели, а ее хозяин остался лежать на мостовой узкой безлюдной улочки в кровавой луже.

Но Ева и Ленни этого не видели. Вскоре и ночной город скрылся за деревьями.

Теперь добираться до пункта назначения, тупиковой железнодорожной станции, придется пешком и без денег, отданных за перевозку вещей.

Они шли всю ночь и весь день по тропинке вдоль главной дороги и при появлении чернорубашечников прятались в зарослях, останавливались только, чтобы наскоро поесть и немного передохнуть, избегая заходить в близлежащие деревушки. Идти прямо по ней, не таясь, и отдыхать на ее обочине уже было слишком опасно. На ней уже вовсю хозяйничали наци, упоенные безнаказанностью и непротивлением загипнотизированных неариев. Они носились по ней на лошадях или шли небольшими группами, не строевым шагом, но и не как гражданские.

Ева переживала, что сын не сможет осилить столь напряженное передвижение, но Ленни оказался настоящим маленьким мужчиной, не позволяющим себе ни слова недовольства, ни упреков, ни капризов.

– Мама, куда мы идем?

– Мы должны сесть на поезд, который увезет нас из этой страны, здесь для тебя слишком опасно.

– Почему только для меня? А для тебя?

– Для всех опасно, но ты должен остаться живым, даже ценой моей жизни.

– Почему ты так говоришь? Я не понимаю.

– Поверь мне. И смотри под ноги, пожалуйста, у нас нет времени даже на то, чтобы спотыкаться.

Это был чуть ли не единственный диалог за весь путь. Говорить было некогда, это сбивало дыхание, но отсутствие разговоров заменяли нежная забота и участие. Когда мать спотыкалась, сын поспешно протягивал руку, на которую она могла опереться. Когда стало прохладно, мать прижала сына к себе, накрыв своей шалью. Они делили поровну всю еду. По очереди несли чемодан.

Мать вела Ленни куда-то, ориентируясь по только ей известным приметам и слушая ведение ангела.

В конце дня, чтобы переночевать, они свернули с тропинки на еле заметную, заросшую травой колею, которая вывела их к маленькому хуторку из трех домов. Он приютился на берегу небольшой речушки у подножия невысокого холма. Он так густо зарос деревьями и кустарником, что казался сплошной ярко-зеленой массой.

Это место выглядело безлюдным, хотя лаяли собаки, мычала корова, где-то кудахтали куры, мостясь на ночлег. Но когда Ева и Ленни начали стучать во все дома по очереди, то обнаружили, что те действительно пусты. Двери открыты, но внутри ни души. Было похоже, что их покинули неожиданно и в спешке.

Мать, не обсуждая странную ситуацию, но с очень обеспокоенным видом повела Ленни в последний дом, что стоял в отдалении от дороги и вплотную упирался в заросли. Он был настолько поспешно брошен хозяевами, что табуреты грубой работы валялись в беспорядке, а на столе все еще стояла посуда и еда, приготовленные для трапезы.

Сваренный в мундире картофель в котелке, чуть зачерствевший, нарезанный толстыми ломтями хлеб на разделочной доске, кислое молоко в кувшине и растаявшее сливочное масло в миске дожидались своей участи на скатерти из грубой самодельной ткани. Еда еще не испортилась. Можно было поесть и не быть обвиненным в воровстве. Ну, а после отдохнуть, не опасаясь быть выгнанным.

Что случилось, что хозяева бежали, забыв обо всем, кроме своей жизни?

Да, Еве не пришлось никому ничего объяснять, ни упрашивать пустить переночевать и поесть. Им было предоставлено все: и еда, и постель и… страх, и гнетущее ощущение опасности.

Они поели в сумерках, благодарные неизвестным хозяевам, не зажигая света, хотя на столе в глубокой тарелке стояла толстая восковая свеча, и рядом лежали приготовленные спички.

Пока окончательно не стемнело, мать обошла дом в поисках укрытия на случай нежданных гостей, постучала по доскам на полу, заглянула под кровать и в громоздкий шкаф, но единственно возможным вариантом убежища был лес за окном.

Они легли на широкую постель, укрывшись грубым самодельным покрывалом. Ленни мгновенно заснул, а к Еве сон долго не шел, хотя она очень устала. А вставать нужно было засветло.

Ветер насвистывал ночную мелодию в трубе, ветви кустов рядом с домом стучали в окна, внутри стояла жутковатая тишина. Далеко за полночь она забылась тяжелым, но чутким сном, готовая в любое мгновенье проснуться.

Вдруг тишина за окнами разбилась вдребезги и вонзилась в их сердца осколками страха. Ангел Евы разбудил ее. Она соскочила с кровати, спросонья напряженно вслушиваясь в происходящее снаружи. Множество голосов, звуки бьющегося стекла, дикий хохот, непристойная ругань и вспышки яркого пламени за окнами. Она затормошила сына:

– Ленни, вставай, надо уходить, быстро. Ленни!

Подвела сонного, теплого и испуганного мальчика к окну, которое выходило в лес, распахнула его и горячо зашептала прямо в ухо:

– Иди вверх по холму, сразу под ним должна быть тупиковая железная дорога с нашим поездом. Он формируется в Швейцарию, отправляется рано утром, ходит два раза в неделю. Если не успеешь завтра, сядешь через пару дней, там же на вокзальчике и заночуй. Но ты должен пробраться в него. Только не садись в вагоны, а иди к паровозу. О нас договорились с машинистом, у него усы, закрученные в колечки. Ему заплатили, поэтому ты ничего не должен говорить ему, ничего не должен платить, только покажи медальон у себя на груди. Он высадит, где нужно, там тебя встретят, все расскажут, дадут жилье, позаботятся. И еще. Не забудь молитву. Верь себе.

– А ты?

– Я… – Она положила руку на сердце и тихо застонала.

В это мгновение дверь распахнулась от сильного удара. Единственная комната ярко осветилась заревом горящего рядом дома.

– Здесь кто-то есть! – Раздался крик. – Стой!

Ева закрыла собой Ленни, при этом вытолкнув его за окно.

– Беги же уже.

– Мама! – С ужасом в глазах и немым криком на губах Ленни выпал, даже не почувствовав удара, и пополз в темноту.

Ева метнулась к столу, на котором лежал кухонный нож. Подбежавший к ней человек, упал на колени, захрипел, задыхаясь, с выпученными покрасневшими глазами, не понимая, что происходит. Ангел Евы схватил того за шею, а она приставила нож к его горлу. Но тут снаружи вовнутрь метнулось черное кнутовище бича и обвилось вокруг шеи ее ангела-хранителя. Чтобы освободиться от удавки, ему пришлось отпустить человека, угрожающего его подопечной. Послышался резкий крик, после которого в комнату ворвалось еще несколько человек.

Подбежавшие к Еве люди с пивным перегаром, в пропотевших черных рубашках заставили ее отдать нож и не шевелиться. Она, понимая, что сопротивляться бесполезно, стояла спокойно, нахмурив брови и плотно сжав губы.

В дверном проеме появился невысокий силуэт мужчины с женственными формами, узкими плечами и широким тазом. Он шел против света, поэтому не было видно его лица и трудно было определить возраст. Но походка и манера держаться несомненно указывали, что он уверен в своей силе и абсолютном превосходстве.

Он не спеша подошел к Еве. Взял ее за подбородок двумя пальцами, внимательно разглядывая в неровном желтом свете огня.

– Красивая, – констатировал он. – Кто был с тобой?

Он знал, что от нее не дождешься ответа, хотя опытный глаз шпиона уже отметил две грязные тарелки и две смятые подушки. Она была в одежде, значит, спали одетыми.

– Где он? Или она? В лесу? – Он на мгновение оставил ее, выглянул в темноту открытого окна, застыл, прислушиваясь и принюхиваясь, повернулся к своим людям, – а, впрочем, сейчас это не важно, – он плотоядно втянул запах молодой женщины, – я так думаю, кто бы там ни был, опасности он не представляет. Выведите ее наружу.

Ленни отполз в непроглядную темень чащи кустов и лежал, стараясь не производить ни звука. Он выждал, пока человек со знакомым профилем отойдет от окна, и бросился бежать вверх по холму, по наитию выбирая дорогу.

Но внезапная мысль об оставленной, беззащитной матери взорвалась в его мозгу, до этого наполненного только страхом, и заставила остановиться. Чувствуя относительную безопасность, не слыша звуков погони, он медленно повернулся к дому. Холм хоть и был невысокий, но настолько зарос деревьями и кустарником, что даже днем трудно было бы отыскать кого-либо в зарослях, не то, что в темноте.

Ленни стоял уже достаточно высоко над домами, чтобы отчетливо видеть, что происходит внизу. Он видел, как его мать вывели из дома, где они ночевали, как ее повели к небольшой площадке перед горящими строениями.

Здесь группа людей остановилась.

Офицер в штатском, неторопливо шедший немного позади, видно, скомандовал отойти им в сторону. Хотя все были пьяны, его послушались беспрекословно, быстро и четко выполнили приказ.

Сверху хорошо было видно этого молодого мужчину с волевым лицом. Прядь седых волос придавала бы его лицу благородство, если бы не нос хищника, тонкий с еле выступающей горбинкой, нависающий над маленьким ртом с тонкими губами. Кончики рта всегда неудовлетворенно опущенные, сейчас дрожали в довольной ухмылке. Глаза цвета голубой стали, отражая огонь, казались желтыми. Их взгляд был самоуверенным и пронзительным, как у человека, наделенного безграничной властью, однако, не обделенного чувством красоты.

В нем Ленни узнал Адольфа, с которым разговаривал совсем недавно в сквере, в ожидании мамы. Он не видел ни белого воина матери, ни двух черных ангелов нечаянного знакомого незнакомца, которые были намного выше подопечных и более мощного сложения, но напряжение между ними чувствовал хорошо даже со своего места.

Черные ангелы стояли, сложив руки на груди, широко расставив ноги, слегка опустив голову, и оценивающе исподлобья разглядывали соперника. Белый же ангел положил руки на плечи Евы, и готов был защищать ее даже ценой своей собственной гибели.

Адольф смотрел на женщину и видел не только красоту, но и ее решимость пожертвовать собой ради кого-то. Ради кого?

– Ты кто? – Спросил он по-немецки, и не дождавшись ответа:

– Кто был с тобой? – Спросил по-английски.

– Муж? – По-итальянски.

– Ребенок? – По-русски.

Он уже не ждал ответов. Он видел их по глазам, с удивлением осознавая, что она его понимает. Белое крыло заслонило ей лицо. Ева опустила глаза и больше их не поднимала.

– Смотри на меня, – резкий раздраженный голос издал приказ по-французски.

Задавая вопросы, он подходил все ближе и ближе, пока не оказался в шаге от нее. Черный ангел справа протянул руку к Еве. Белый хранитель оттолкнул ее, что воспринялось, как повод начать поединок. И они сцепились друг с другом врукопашную.

Адольф, скопировав движение своего ангела, поднес свою руку к лицу Евы. Почти не касаясь, поправил растрепавшиеся после сна волосы, в точности повторив жест уже своей амазонки, стоявшей у него за плечом слева, и которая по достоинству оценила человеческую красоту. Она зашла за спину женщины и провела рукой по заплетенным волосам. Но тут ей стало не до человека. Белый ангел споро нападал на ее собрата, легко отбивался, и она поспешила к более интересному для нее занятию.

Но Адольфу это нравилось. Он обошел мать сзади, расплел косу, разложил пряди на спине, отдал должное и их красоте. Мать резким движением перебросила волосы вперед, обнажив маленький участок шеи, к которому тотчас же потянулась холеная рука. Он провел тонким указательным пальцем с обкусанным ногтем по гладкой коже шеи, отчего Ева вздрогнула от отвращения, а Адольф едва выдохнул ей в маленькое ушко вкрадчивым, обольщающим голосом:

– Я вот думаю, хочу ли я тебя настолько, чтобы не отдать тем вонючим трусам и посмотреть, кто придет тебя защищать? – Он говорил это уже на иврите, медленно склоняясь к ней для поцелуя в шею, успел вдохнуть запах ее кожи и волос. Запах свежести невинности, как пахнут только девственницы. Но она резко повернулась и оттолкнула его, удивленного своим открытием. Адольф схватил ее, пытаясь притянуть к себе, но встретил сопротивление по-детски отчаянное и безрезультатное.

– Пожалуй, я хочу тебя, – пробормотал он на немецком. Молчаливое противоборство жертвы возбудило его, ее запах манил.

Хранитель Евы после упорного сопротивления двум искусным воякам был повергнут. Черный ангел навис над ним, приставив острие меча к горлу, как бы размышляя, что делать. Параллельно с ними Адольф в борьбе повалил мать на землю. Она лежала на спине, упираясь ему руками в грудь, тяжело дышала и бесстрашно смотрела ему прямо в глаза.

– Но не здесь, – он быстро встал, порывистыми движениями поправил костюм. – Отведите ее в дом.

Два человека молча отделились от группы людей, стоявшей неподалеку, не смея ни хихикнуть, ни отпустить пошлые шуточки, подошли к распростертой на земле, растрепанной матери и грубо, рывком подняли ее. Белый ангел извернулся, оттолкнул черного и бросился к подопечной, пытаясь закрыть ее собой, но его удержали за крылья. Амазонка взвилась над ним и с улыбкой превосходства резким и сильным движением отрубила их. Ангел, упал ничком и пополз в сторону горящего дома. В это время Ева внезапно с неожиданной силой вырвалась из рук тащивших ее молодчиков и исчезла в импровизированном погребальном костре.

«Мать, береги его», – были ее последние слова. Белый ангел протянул к ней руки и застыл на одном месте, становясь все более прозрачным, пока не исчез совсем.

– Мамааа!!!

Все повернули головы на голос отчаяния, долетевший с холма.

– Понятно, с ней был ребенок, – пробормотал Адольф, – хотел бы я посмотреть на плод невинности.

Адольф имел много женщин, он видел много смертей, но эта женщина и эта смерть его впечатлили. Он пробормотал про себя:

– Я буду искать ребенка? Зачем я буду искать ребенка? Я отвечу на этот вопрос только тогда, когда найду его.

Черный воин уже стоял у него за спиной, сложив на груди руки. Амазонка, вставила меч в ножны, откинула назад растрепавшиеся в битве волосы и встала в ту же позу. Адольф повторил их жест. Так они и стояли, глядя на огонь. А тот удовлетворенно потрескивал и постанывал, фейерверком выбрасывая в ночной воздух яркие искры.

Горе и отчаяние Ленни были до того велики, что он ни о чем не мог думать, только тяжело дышал и твердил одно и то же слово, пульсирующее у него в голове: «Мама». Когда он настолько успокоился, чтобы идти, на ум сама собой пришла молитва, выученная только ради матери. И он начал автоматически ее проговаривать: «ОМ ТВАМЕВА САКШАТШРИ МАХАЛАКШМИ МАХАСАРАСВАТИ МАХАКАЛИ ТРИГУНАТМИКА КУНДАЛИНИ САКШАТШРИ САХАСРАРА СВАМИНИ МОКША ПРАДАИНИ САКШАТШРИ НИРМАЛА ДЕВИ НАМО НАМАГА».

Десять, сто, тысяча раз, быстро, без остановки, не думая.

Хотя весь день было пасмурно, и тучи ни разу не позволили ни самому солнцу, ни даже лучику, поприветствовать землю, сейчас как будто специально для него одного открыли другое светило.

Полная луна осветила ему то, что трудно было бы назвать дорогой, но что вело его в верном направлении. И звезды воспользовались возможностью показаться земле во всем своем блеске.

А одна из них, особенно большая и яркая, сорвалась с места и начала быстро приближаться к Земле, становясь все больше и ярче. Когда она соединилась с Землей, никто ничего не почувствовал, не последовало ни взрыва, ни землетрясения, ни цунами, но маленький городок в самом центре Индии, место куда она упала, озарилось светом, подобным радужному северному сиянию, не свойственному южным широтам.

В момент соприкосновения из спины Ленни расправились крылья, поднялась голова, а потом от него отделился белый ангел. Он потянулся, сделал несколько разминочных движений головой, руками, крыльями, как после долгого пребывания в одной позе. Догнал быстро идущего мальчика и пошел чуть впереди, изредка помогая ему легким прикосновением, то нацеливал в нужную сторону, указывая дорогу, то раздвигал ветви кустарников, то отпугивал ночных хищников, которые уходили нехотя, недовольно скаля зубы и рыча, но мальчика не трогали.

Ленни нужно было добраться до поезда во что бы то ни стало. Так говорила его мама. Каким образом, ведь он не знал дороги? Он просто шел туда, куда вел его ангел. И даже сделал свое первое открытие: оказывается, слушать себя очень легко, просто идешь туда, куда тебя как будто бы направляют. Как будто тебя ведет мать, а она всегда знает куда идти. Главное не думать.

Ангел был доволен: малец не сопротивлялся, стало быть, с так называемой на человеческом языке, интуицией, способностью чувствовать не просто присутствие ангелов, но их ведение, у него все в порядке. Людей с таким чутьем очень мало, и поэтому хранителям приходится подолгу ждать внутри каждого своего пробуждения.

Исцарапанный, но не обращающий внимание на боль, не чувствующий усталости, Ленни быстро двигался вперед. Он просто шел и все твердил и твердил неизвестные ему слова, которые вдруг стали родными и как будто понятными. Будто мама снова была рядом, вела его за руку, грела, прижимая к себе, и, время от времени, ерошила ему волосы на макушке.

И вот он уже стоит на вершине. Совсем немного отделяет его от поезда с долгожданными безопасностью и отдыхом, нужно просто спуститься, что по умолчанию всегда быстрее. Отсюда уже можно было видеть пути с составами. Один из них был тем самым товарным поездом с единственным пассажирским вагоном с ярко освещенными окнами и снующими вокруг и внутри него людьми.

Но «вдруг» Ленни поскользнулся и скатился вниз. Собрав последние силы, так как уже было довольно светло, он опять пополз наверх.

Но чего Ленни не знал, так это то, что ему туда никак нельзя. Опытному разведчику, каким был Адольф, особенно с такими помощниками, как его ангелы, нетрудно было вычислить цель и маршрут движения двух беглецов. Он знал, как сюда быстро добраться. У него имелись все средства, люди, а главное было неудовлетворенное любопытство.

Поезд уже проверяли. И ангел Ленни подставил подножку, чтобы мальчик хоть ненамного сбавил скорость. Но тот был упорным малым, несмотря на возраст, и ангел с удовольствием это наблюдал. Он видел, как изможденный, начинающий отчаиваться мальчик, поднялся и, тяжело дыша, опять начал карабкаться наверх. Мысль о том, что он может не сесть в поезд, остаться без помощи и средств к существованию, придавала ему сил. Опять он уже видел огни состава. Теперь не только луна освещала его лицо, но и надежда.

На вершине холма, не такого поросшего деревьями и кустарниками, вроде специально для него, оказался кусок не то забора, не то настила из неплотно сбитых досок, неизвестно как там очутившийся. И Ленни, обрадовавшись, решил, что нет ничего лучше этого, чтобы спуститься вниз не на своих двоих. Это импровизированное средство передвижения было бы гораздо сподручнее, чем его усталые и дрожащие ноги.

Ленни протянул одну руку, другую, подтянулся, и тут ангел решил окончательно пора вмешаться. Сначала он попытался удержать подопечного за ноги, и тому казалось, что вместо ног у него два неподъемных бревна. Но он упорно вскарабкался на настил. Тогда ангел легонько подтолкнул сбитые доски, но не в сторону поезда, а в противоположную.

«Боже!» В широко раскрытых глазах последний раз мелькнули огни, и Ленни с шумом покатился вниз. Хлипкое сооружение налетело на первый же куст, Ленни отбросило. Он упал на спину, сильно ударившись головой, застонал и потерял сознание. Он уже не видел и не слышал, как на него сверху свалились сколоченные доски.

Ангел сел рядом, поправил настил так, чтоб не было видно ног мальчика, вытащил торчащий гвоздь, чтоб не царапал. Он был доволен тем, что не случилось того, чего не должно было случиться. Удовлетворенный он постучал пальцами по доскам, мол, отдыхай. Встал рядом, сложив руки на груди.

В поезде Ленни, действительно, с нетерпением ждали. Двое.

Один из них, машинист, тот самый, с усами, закрученными в колечки, ожидающий двух нелегальных пассажиров, женщину с 10-летним мальчиком.

Второй: Адольф. Позволивший себе совместить работу с любопытством и жаждущий обнаружить необычного ребенка, мать которого так его поразила, раззадорила, но предпочла ему сожжение заживо.

При его появлении молодчики, упоенные вседозволенностью, кричали странно-лающее, восторженное и пугающее: «Хайль!» и резко вскидывали вперед прямую правую руку.

Адольф Гитлер имел право, как офицер немецкой разведки, вести обыски и производить аресты. Он пользовался им и для государственных нужд, и для своих собственных. А с момента начала открытых действий его национал-социалистической партии, он стал волен практически во всем.

К товарному поезду был прицеплен один пассажирский вагон. И при проверке в нем оказалось несколько разновозрастных детей, но все они были с родителями или с родственниками. Эти дети никак не могли быть отпрыском той зеленоглазой красавицы, чье лицо все еще стояло у него перед глазами.

– Это ваш ребенок? – Держа в руках документы очередной мамаши, спрашивал Адольф, когда его ангел повернул голову к холмам и потянул носом воздух, пристально вглядываясь в темноту. Насторожился и Адольф. Он медленно повернул голову туда же, пытаясь понять, что там привлекло его внимание. Именно в это мгновение белый ангел Ленни толкнул мальчика, чтобы тот скатился вниз с противоположной стороны холма. Ангел Адольфа успокоился и перевел свой взгляд на проверяемых. Адольф также вернул внимание на перепуганных пассажиров, с усилием вспоминая, о чем они говорили. Вспомнил, усмехнулся, наслаждаясь волнами страха, колышущимися в вагоне.

– Хорошо, – обратился он к подчиненным, протрезвевшим, сонным и злым, но пластилиново-послушным. – После осмотра поезда и его отбытия, обыщите тот холм.

– Кого или что искать?

– Ребенка, идиоты, ребенка. Думаю, мальчика. Достаточно большого, чтобы ориентироваться на местности, судя по голосу, который мы слышали, еще даже не подростка. Возможно, у него зеленые глаза и светлые волосы.

Потом взглядом указал на богатую еврейскую чету, заставленную со всех сторон множеством чемоданов, баулов и узлов, многозначительно кивнул в направлении выхода. Не дожидаясь окончания крикливо-слезливой сцены выдворения их на перрон со всем багажом, он быстрым шагом двинулся к единственному здесь строению и исчез за дверью.

Чету зарезали недалеко от поезда, даже не постаравшись скрыть трупы. С них сняли золото, не побрезговав выбить золотые зубы, вещи перерыли и забрали все самое ценное. А потом со спокойной совестью до света забылись сном, источая вокруг себя зловоние перегара.

Поезд ушел в Швейцарию по расписанию. Когда клиенты не появились, машинист вздохнул с двойным облегчением: есть деньги, но ни за кого не надо нести ответственность, да и чернорубашечникам не было повода его трогать.

Уже после обеда началась похмельная облава. Молодые, здоровые, небритые мужики с больными от перепоя головами прочесали всю окрестность около путей. Это их раздражало, но сопротивляться они не смели, им затыкали рты демоны внутри них, а тех понукали ангелы, стоявшие за спиной их обожаемого предводителя.

Проходили они и мимо настила, но под него не заглянули: Ангел Ленни предпочел стать невидимым, чтобы не привлекать внимания к себе превосходящих по числу свирепых противников, битва с которыми могла стать для него последней, но самое главное, могла стоить жизни его подопечному. Но когда один из будущих гестаповцев подошел слишком близко к нему, и даже протянул руку, чтобы заглянуть под настил, подставил подножку. Тот выругался, чуть не упав, а когда он уравновесил свое тело, ему приспичило помочиться, и он с облегчением пустил струю на доски и наблюдал, как она брызгалась во все стороны. А после этого он уже не захотел поднимать мокрые от мочи подмостки и заглядывать под них.

Когда все удалились, и звуки шуршащих листьев и голосов затихли, ангел с облегчением вздохнул и сел рядом, опершись спиной на дерево, и стал ждать пробуждения мальчика. Так минули сутки.

На следующее утро, когда солнце уже взошло, и было белым от полупрозрачной облачной дымки, послышался треск ломающихся веток под чьими-то ногами. Ангел насторожился и повернул голову в сторону шагов, потом встал, готовый к действиям. Звуки приближения человека к месту их расположения, слышались все отчетливей и громче.

И тут возле них появился белый ангел. Он резко остановился, потом улыбнулся и поклонился ангелу Ленни, сложив руки на груди в приветствии на восточный манер. Тот ответил поклоном, приложив правую руку к сердцу. Ангел Ленни, отвечая на молчаливый вопрос, указал на настил, и новоприбывший нагнулся, чуть приподнял доски. Ленни все еще был без сознания, но начинал уже приходить в себя. От того, что на его лицо упал свет, он зашевелился и застонал. Тут шаги, производящие шум, затихли. Кто-то прислушивался к стону. Ленни снова застонал. К месту, где стояли ангелы, явно заспешили.

Наконец, из зарослей показался и начал быстро приближаться человек в простой, но удобной одежде местных крестьян. Он опять остановился в ожидании уточнить, куда идти и кого спасать. Звук шел отсюда, но он никого не видел.

Ангелы стояли рядом над Ленни и уже знали, что им предстоит совместный путь и труд, и ожидали увидеть назначенную свыше встречу двух людей, учителя и ученика. Им нравилось наблюдать, как сходятся родственные души, их узнавание друг друга и признание.

У подошедшего мужчины были черные как смоль волосы с седыми прядями на обоих висках, но никто не сказал бы, что он старый. Жизненные невзгоды посеребрили его голову, но тело было молодым, сильным и выносливым, а ум пытливым и впечатлительным, как у ребенка. Волосы он собрал сзади в короткий хвост, небольшая аккуратная бородка не скрывала улыбчивые губы. Смуглая кожа, черные глаза и нос с едва заметной горбинкой выдавали в нем южанина.

Сначала он увидел ангелов, подмигнул своему, улыбнулся и поклонился новому, а повторившийся стон направил его к доскам. Он приподнял их и поспешно отбросил в сторону, освобождая лежащего под ними ребенка. Быстрыми, легкими и точными движениями опытного врачевателя он ощупал Ленни с ног до головы, прислушиваясь, как реагирует на его прикосновения тело мальчика. Царапины, синяки и шишки не волновали, они пройдут за неделю. Но вот причиной беспокойства стало бессознательное состояние и, возможно, сильное сотрясение мозга.

До его жилища было довольно далеко. Донесет ли он мальчика на руках? Но решение нести, а не оставлять здесь, пока он что-нибудь придумает, укрепилось быстро.

Он поднял Ленни на руки. Ангелы видели его сомнение и встали рядом с ним, один придерживал мальчика с левой стороны, другой с правой. Мужчина, ободренный тем, что ноша не такая уж и тяжелая, как он ожидал, быстро зашагал в направлении своего дома.

Ангелы убирали с дороги ветви, чтобы они не хлестали подопечных, помогали обойти ямы, перейти по упавшему дереву через овраг, открыть дверь, откинуть одеяло на кровати.

В убранстве затерянного в дебрях Черного леса деревянного сруба, живописно вписавшегося в глубокую пещеру, было просторно. Там не было ничего лишнего, только необходимое. Кровать, стол, маленькая кухонька, кресло перед камином. И полки с книгами. Здесь жил аскет. Ученый аскет.

– Кто ты, малыш? Ты тот, кого я ждал? – Прошептал мужчина, убирая со лба мальчика растрепавшиеся рыжие волосы.

Потом снял с него верхнюю одежду, протер смоченной в отваре из лечебных трав тряпицей ссадины и ушибы, стер запекшуюся кровь. Увидел на шее тонкий кожаный шнурок, потянул его и вытащил медальон с маленькой серебряной свастикой. Он долго и задумчиво разглядывал символ, удивляясь в очередной раз непредсказуемости событий:

– Да, я ждал тебя.

Когда Ленни пришел в себя, отлежался, обвыкся на новом месте, перестал воспринимать своего спасителя как незнакомца, то безоговорочно начал называть его учителем. Просто учитель. Это случилось само собой, легко и спонтанно. Да, тот и был учителем земной стихии. И учить мальчика собирались премудростям, связанными с землей.

После рассказов Ленни об Адольфе, смерти матери, побеге, молитве, звезде, падении учитель завел с ним первый долгий разговор.

– Ты – необыкновенный ребенок.

– Чем же это? Я же не золотой.

– Ты попал в точку, именно золотой, но не снаружи потому что рыжий, а внутри. На тебе отпечаток золотой богини. Вот здесь, – он указал на крестец Ленни. – Эта кость с секретом, поэтому и называется «сакрум», что значит «секрет, тайна». Здесь сокрыты все сакраментальные, или, чтоб было понятней, тайные знания о тебе, о Земле, о Вселенной. Тот, кто, назвал так эту кость, сделал это со знанием дела. Высказывание «Познай себя, и ты познаешь Вселенную», тысячи лет остается в силе, и ты будешь часто его слышать. Вероятно, можно было бы продолжить: «Познай Вселенную, и ты познаешь бога».

– Разве можно познать бога?

– Нет, определенно, нет. Если понять бога, то это больше не бог. Но научиться чувствовать его прикосновение, его любовь, принимать его знания со смирением и благодарностью можно, это уж точно.

– Ты говорил о золотой богине. Она действительно из золота? У меня внутри золотая статуя?

– Да, золотая, но не статуя. Она живая, и у тебя она еще и пробуждена с самого рождения, а не спит как у других.

– Она есть у всех? Всех, всех, всех?

– У всех без исключения. У стариков и детей, у женщин и мужчин, у немцев, евреев, арабов, индусов, эскимосов, у королей и мусорщиков, животных и растений.

– Получается внутри меня живая золотая женщина?

– Нет, она не женщина, она – змея.

– Змея? – Ленни соскочил с места и начал вертеться из стороны в сторону, пытаясь разглядеть у себя за спиной змею.

– Она жалится?

– Только тех, у кого совесть не чиста.

– Ядовитая?

– Если угрызения совести ядовиты, то да.

– Внутри каждого человека по змее, а они ничего об этом не знают!

– Люди трусливы, глупы, жестоки, корыстолюбивы и неблагодарны, ей приходится прятаться. Но она пробуждается у тех, кто смел, добр и честен, чтобы оградить их от нападений со стороны зла. Она дает им спасение, избавление и утешение.

– Как? Она же внутри?

– Придет время, узнаешь. Но сейчас ты должен знать, что такие люди с проснувшейся золотой богиней называются йогами, буддами, святыми, посвященными, пробужденными. Или дваждырожденными по аналогии с существами, родившимися в яйце. Сначала они рождаются и развиваются внутри скорлупы, а сформировавшись полностью, вылупляются и становятся самостоятельными. Но это не касается существ, что привязаны к земле, это относится к птицам, способным летать.

Они помолчали. Ленни собирал воедино всю информацию, сказанную учителем и тем, что говорила его мать. Тот первый прервал молчание:

– И еще. Вчера ночью я видел падение звезды, похожую на Вифлеемскую. Она падала очень быстро и, казалось, взорвет эту Землю, вызвав планетарную катастрофу. Но этого не произошло. Как раз наоборот. Земля вздохнула с облегчением. Похоже на то, что тебе дана свыше честь последнего голоса. Ты оказался последней каплей в море страданий, которое переполнилось в невидимом мире. Ты всколыхнул его и заставил широким потоком влиться в океан любви. Материнской любви. А этот океан не может выносить волнений, бури и штормы человеческих эмоций, он их, сострадая, поглощает, усмиряет и успокаивает. Во всех предсказаниях говорится, что материнская любовь примет зримые формы и станет похожей на человека, проживет долгую плодотворную жизнь, в течение которой будет иметь миллионы детей одновременно. Ты так звал свою мать, так страдал, что Вселенская Мать услышав тебя, решила воплотиться как мать всех матерей. Когда-нибудь, я надеюсь, ты сможешь распознать ее среди людей и стать ее почитателем. И я тоже этого хочу.