Читать книгу С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis - Надя Бирру - Страница 4

Был хмурый дождливый вечер (интересно, сколько раз уже эта фраза встречалась в различных произведениях? Но что поделаешь: тот вечер был именно таким). Сквозь поредевшую листву блестели фонари, отражаясь в многочисленных лужах. Сентябрь подходил к концу.

На автобусной остановке, находившейся напротив студенческих общежитий и потому называвшейся «Студенческая», топтались две-три одинокие фигуры. Прохожих было мало. Но вот вечернюю тишину улицы нарушили откровенно громкие голоса вперемежку со звонким девичьим смехом. Казалось, идёт целая ватага запоздалых гуляк. На самом деле весельчаков было всего четверо – трое молодых ребят и девушка. Они о чём-то оживлённо спорили, а сказать по правде, просто балагурили, стараясь перещеголять друг друга, а девушка радостно смеялась, не столько их словам, сколько вниманию, высказываемому ей со всех трёх сторон.

Как описать наших героев?

Тьфу! Опять сбиваюсь на эту литературщину! «Героев»! Это Пашка, что ли, герой? Пашка Разин, которого мы за упрямство прозвали Осликом? Этот упрямый Ослик, конечно, далеко пошёл теперь в науке, но тогда он был маленький, лопоухий, кругленький, с доверчивой физиономией пятиклассника и коротко стриженой головой мыслителя. Да, под русыми кудрями скрывался красивый выпуклый лоб… светлая голова! Но тогда мы его дразнили его же собственными идеями, казавшимися нам смешными. А он кротко заглядывал в наши смеющиеся физиономии и говорил: «Ребята, но вы же не правы!» Всё, что он изрекал, до чего додумывался, казалось ему таким очевидным, что он даже не пытался с нами сколько-нибудь серьёзно спорить, а просто упрямо стоял на своём. «Eppursimuove!» и всё тут. А мы не понимали, осмеивали, Пашка был для нас кем-то вроде презабавного доморощенного комика. Потом его место занял Василий, ну, это я уже скакнул вперёд.

Вторым был я, который тогда тоже не выглядел героем – ни действительным, ни литературным. Тогда, говорю. Хочется всё-таки себя приукрасить, дескать, теперь я выгляжу иначе. Тогда, как и теперь, во мне было под два метра росту, я был нескладным и неловким, много ел и всегда, особенно перед девчонками, стеснялся собственных габаритов. Ещё я носил очки – такие маленькие, кругленькие, на полстолетия опережая моду, что выглядело, разумеется, дурацки. Я был серьёзным малым, молчаливым, не умел любезничать и остроумием не блистал. Почему она выбрала именно меня – это загадка, которую вам предстоит разгадывать самостоятельно.

Третий был высокий парень из тех, что сразу, с первого взгляда покоряют девчоночьи сердца. Что бы о себе ни воображали эти девчонки, устоять против Юрки они не могли. Он был подтянут, строен и при этом роскошно широк в плечах. Волевое открытое лицо с сильно развитым подбородком выглядело очень привлекательным, хотя сказывающееся во всех чертах волевое начало было в ущерб красоте. Волосы у него были светлые и слегка вились, взгляд из-под бровей немного тяжёлый (волчий, как говорила Маринка). Одевался он здорово, но при этом вовсе не придерживался моды. Когда у всех на уме были джинсы и фирма, он мог носить светлые парусиновые брюки, но сидели они на нём лучше, чем костюм Зорро на Ален Делоне. У него был свой особый раскованный стиль – и в одежде, и в походке, и в манере общения. Из-за него остальным застенчивым обитателям нашей мужской коммуны приходилось часто принимать гостей женского пола, которым вечно что-то было надо на нашем этаже или непосредственно в нашей комнате. Всё, что он говорил или делал, казалось таким естественным, что я долгое время считал его просто славным малым, которому всегда везёт – не по заслугам. Ну, этакий баловень судьбы. Только после, когда он стал моим другом, я кое-что понял, да и то не до конца. Вот с него, с Юрки Пирогова, для меня всё и началось.

«Началось» – это я о Маринке. Марина Золотилова… Не знаю, что ещё сказать. Для тех, кто её знал, этих двух слов было бы достаточно. Она была невысокая, крепкая, спортивная и одновременно хрупкая, будто сошедшая с картины какого-то средневекового романтически настроенного художника. Это впечатление подкреплялось очень нежным цветом лица, тонкостью рук и шеи, плавностью движений. Впрочем, она могла быть и совсем иной – резкой, стремительной. Мне трудно описывать её. Как это у Цветаевой: «Изменчивой, как дети, в каждой мине…» Это точно про неё, пусть так и останется. Скажу только ещё: я бы не рискнул назвать Маринку красавицей, но неправильные черты её лица имели такое сочетание, что, взглянув на неё раз, случайно, вы с трудом могли бы отвести глаза. Ваш взор словно бы магнитом притягивало к этому лицу. На расстоянии она пугала, казалась загадочной и неприступной. Я даже помню, как поначалу наш добродушный Пашка искренне выпучивал глаза, слыша от неё простые человеческие слова. Первым приблизиться рискнул Юрка – краса и гордость нашей альпсекции, где все мы занимались. Но проделал он это так непринуждённо, лучше сказать, ювелирно, что мы сначала и не поняли, как и почему Маринка прибилась к нашей маленькой мужской компании. После того, как его не испепелило молнией, мы с Пашей тоже осмелели.

Ясно, что моя и Пашина бледные фигуры оказались для Юрки фоном более, чем выгодным, но уже тогда у Маринки проявилось одно такое свойство… Нет, у неё и тогда, конечно, были при себе все её свойства, обнаруженные мною впоследствии, но я-то сам в то время ещё спал счастливым, не растревоженным сном и смотрел на Маринку, как на красивую тропическую бабочку, которой вздумалось почему-то летать рядом. А свойство это было такое: рядом с ней даже Пашка чувствовал себя Аполлоном Бельведерским, так она была мила, ласкова и щедра. Так что я клянусь, мы тогда чувствовали себя ничуть не хуже Юрки, а может даже лучше, и даже не догадывались, какие замысловатые сети расставлены вокруг нашей бабочки. Догадывалась ли она? Если бы меня спросили об этом тогда, я бы возмутился: «Да вы что!» Теперь я лишь глубокомысленно промолчу. Конечно, Юрку мне бы следовало знать лучше, но до некоторых пор просто не возникало такой необходимости. Знаете, так иногда с книгами бывает: прочтёшь, зевнёшь, отложишь. Пройдёт время, выйдет что-то в жизни или так, в душе, прочтёшь опять и – но позвольте! Да тут же всё написано, растолковано, как же я раньше не заметил? А вот не заметил же! Ладно, я увлёкся, а рассказ мой стоит.

Знакомая нам четвёрка свернула к входу в одно из общежитий, на торце которого значился номер четыре, и в это время, словно дождавшись условного сигнала, вдруг хлынул такой сильный ливень, что, добежав до крыльца, ребята успели совершенно промокнуть, так как были одеты не по погоде легко – все, кроме Юры, были в футболках и в тонких ластиковых трико. Объяснялось это просто: они возвращались с тренировки, где им пришлось попотеть так изрядно, что накопленного тепла хватило на всю недолгую дорогу от спортзала до общежития. Все четверо учились в МИЭТе (для непосвященных: Московский институт электронной техники) и занимались в секции альпинизма или, если угодно, наоборот, потому что тренировки и занятия альпинизмом значили для них больше, чем учёба.

– Вот мы и дома, – радужно произнёс Сергей Воскресенский.

– Кто дома, а кто и не очень, – пробурчала Марина – вход в женское общежитие находился напротив, и чтобы попасть туда, ей предстояло пересечь широкий, заросший сиренью и акацией двор, освещаемый к тому же только светом из окон.

– А ты посиди пока у нас, – гостеприимно предложил Паша.

– Как это «пока»? Пока общежитие не закроют, да? – съязвила Маринка.

В это время Юра снял с себя ветровку и накинул Марине на плечи. Та благодарно улыбнулась, кивнула на прощанье и быстро сбежала с крыльца. Ребята несколько секунд смотрели ей вслед, а когда уже повернулись, чтобы уходить, Юрка вдруг ринулся следом и, крикнув: «Скоро вернусь!», исчез в темноте.

Скоро он, разумеется, не вернулся, и нам с Пашкой стало ясно кое-что. Неделю или чуть больше спустя это «кое-что» стало ясно уже всей секции, всем друзьям и знакомым. Теперь их везде и всегда видели только вместе, они не скрывали своих отношений, и Маринка нередко приходила к нам в гости, особенно, когда на улице было холодно и неуютно. Славные у нас бывали вечера, но эта счастливая пора длилась недолго. Хочу сказать сразу: мой рассказ о Юрке – лишь предыстория, совсем не он оказался главным героем романа, поэтому я кратко изложу только суть, хотя по времени это продолжалось чуть больше года.

Если говорить честно, то мне самому далеко не всё ясно. Говорили разное: многие в секции обвиняли Юрку в легкомыслии, находились даже свидетели, которые утверждали, что они слышали, как другие видели его в обществе Лариски Агеенко, а кое-кто намекал о тонком участии в этом деле нашей Анечки. Возможно, были завистники, ведь, как я уже говорил, Юрка был личностью популярной. Возможно, он и в самом деле пытался ухаживать одновременно за кем-то ещё (это Маринкина версия, но я в неё как-то слабо верю). Сам же Юрка в пору своей откровенности сваливал всю вину на ужасный Маринкин характер.

Первый раз они публично поссорились на осенних сборах. Меня там не было, но могу сказать, что эта ссора не была обычной размолвкой двух капризных влюблённых, потому что продлилась до середины зимы. Потом опять наступил мир, увы, недолгий. Я оказался тоже вовлечённым в этот круг: сначала как сторонний наблюдатель, потом как активное действующее лицо. Причём, происходило следующее: Юрка, поначалу делившийся со мной своими радостями и тайнами, становился всё более замкнутым и недоверчивым, иногда от него исходила какая-то недоброжелательность и раздражительность, явно вызванная моим присутствием. Маринка же, которая на первых порах воспринимала меня как Юркиного друга, с течением времени стала проявлять ко мне странный и всё более усиливающийся интерес. Вначале мы вовсе не были с ней так близки, хотя она где-то внутренне уже была готова к этому и, наверное, считала, что готов и я. Но меня о моей готовности она в известность не поставила, и я продолжал пребывать в неведении по поводу её загадочных визитов.

Первое время меня, не привыкшего к близкому общению с женским полом, эти её посещения пугали. Тем более. что вела она себя иначе, чем обычно. Она не старалась быть ни весёлой, ни милой. Нет, она задавала мне какие-то, казалось, совершенно отвлечённые вопросы и с сосредоточенным вниманием выслушивала всю ту чепуху, которую я нёс. Сначала только слушала, потом начала говорить, а некоторое время спустя, когда мы оба уже освоились друг с другом (примерно в это время она выбрала меня своей связкой) у нас возникали такие фантастические споры, что послушай нас со стороны кто-нибудь благоразумный, он не преминул бы вызвать психиатричку. Я теперь, конечно, уже не могу вспомнить точно, о чём мы спорили, для меня это было нечто настолько отвлечённое, что, высказав всё, что имел сказать, я очень легко и скоро забывал об этом. Для неё всё было иначе. Теперь-то я знаю: о чём бы она ни говорила, она всегда говорила о себе самой, и верно я тогда, ни о чём не подозревая, распутывал сложности её и Юркиных отношений. Вот так. Теперь о Юрке.

Юрка пришёл в секцию на год позже меня. Его привёл старший брат Олег, который к тому времени уже окончил наш институт и работал в лаборатории на химическом заводе. Олег был намного практичнее Юрки и он же, кажется, выхлопотал брату направление с завода (Юрка там работал до армии). А иначе ему о нашем институте только мечтать. Хотя институт наш был ещё совсем молодой, конкурс туда выстроился порядочный и год от года становился всё серьёзнее. Впрочем, мечты у Юрки, кажется, были совсем иные.

Братья Пироговы были похожи, как близнецы. Но при всей схожести черт лицо Олега вовсе не было привлекательным, да и сам он был лишён Юркиного обаяния и умения привораживать к себе людей. И ещё другого – безмерного Юркиного честолюбия, до поры до времени скрытого под маской простоты душевной. Такие люди, наделённые от природы и силой, и умом, и обаянием – прирождённые честолюбцы. Часто они кажутся милыми и простодушными – не верьте им: в душе они лелеют надежду покорить весь мир и в своих мечтах уже видят себя победителями, но именно они чаще всего и проигрывают.

Начал Юрка блестяще. За один год он из подающего надежды новичка превратился в одного из перспективных молодых альпинистов. Тогда же проявилась его склонность к командованию. Командовать он любил страстно, но делал это так легко, ненавязчиво, вроде бы шутя, что слушавшимся его казалось, будто они в любой момент могут поступить по-своему и не делают этого единственно из желания доставить удовольствие этому доброму малому Юрке Пирогову.

Я уже сказал несколько слов о Пирогове старшем, а теперь пора познакомиться с его очаровательной женой. Хотя если речь зашла об Анне, то слово «очаровательная» не совсем уместно. Для её характеристики как нельзя лучше подходит ёмкое русское – «хороша». Да, она была хороша – высокая, статная, черноволосая. Когда она ещё не стала женой Олега и не родила ему дочь, у неё была тонкая талия и роскошная коса. Характер у неё был под стать внешности – сильный, своевольный, но типично женский – с желанием поскорее влить в кого-нибудь свою через чур тяжёлую для женских плеч силу.

Но, несмотря на все свои выше перечисленные достоинства, лично мне она не нравилась. Была в ней какая-то червоточинка, какая-то лживость, как будто предчувствие того, что в какой-то крутой момент эта цельная и глубокая натура может оказать не такой уж цельной и глубокой. Я, конечно, не верю тому, чтобы Анна могла как-то открыто повлиять на Маринку, что-то сказать или передать ей – это вряд ли, не такие у них были отношения (они, скорее, недолюбливали друг друга), но дело было в том, что прежде, чем стать женой Олега, Аня была Юркиной девчонкой, хотя и старше его двумя годами. Олег появился потом. Нет, он и не собирался обижать младшего брата. Просто Аня, почувствовав, что Юрку ей не удержать, сама первая ушла к Олегу, и этим надолго привязала к себе Юрку. Тот, разумеется, недолго страдал в одиночестве, но как он мне потом сам признавался, после Ани у него не было ничего серьёзного. Пока не появилась Маринка. Да, а сама Аня в секции (точнее, в альпинизме) не прижилась, и если иногда и участвовала в тренировках и других совместных мероприятиях, то скорее в роли жены Олега. На сборы с нами она не ездила. Я, кажется, благополучно подплыл к концу своего объяснения. Для меня оно необходимо. Другим, возможно, проще было бы обойтись без него. Кому как… Ну, я продолжаю.

Напоследок ещё два маленьких замечания. Во-первых, к началу весны мы с Юркой чуть не раздружились. Он стал со мной невыносимо груб, нетерпелив, всё время лез на рожон и резко обрывал всякие попытки восстановить нормальные отношения. Дело объяснилось просто: он по-своему объяснял себе наши с Маринкой близкие отношения и ревновал.

Во-вторых, если кому-то придёт в голову попытаться доискиваться, кто же виноват в том, что их взаимная любовь так неправильно и трудно развивалась, то я сразу хотел бы высказать своё мнение: вряд ли это была любовь, просто естественное притяжение и симпатия двух сильных и целеустремлённых натур, которые просто не могли пройти мимо друг друга. Потому что Маринка – это тот же Юрка, только в своем роде.