Читать книгу Убыр - Наиль Измайлов - Страница 6

Я проснулся от звонка в дверь – и стукнулся головой о стул. Не потому, что проснулся, конечно. Я ночью Дилькин стул над головой поставил, не знаю уж зачем, а теперь вот вскинулся на звонок. Зашипел, испуганно лег обратно, соображая, рывком отодвинул стул подальше и сел, потирая лоб и оглядываясь.

Было темно, но по-утреннему. К тому же с улицы доносился совсем не ночной шум машин. Дилька дрыхла, выставив голую пятку далеко в сторону. А у меня голову словно отшибло: тер лоб и пытался сообразить, почему я в Дилькиной комнате и на полу, зачем упираюсь ногами в дверь и что меня разбудило.

Сообразить не успел: опять завопил звонок. Как подсказка.

Что именно он подсказывает, я никак не врубался. Чуть-чуть посидел, ожидая, что мама или папа откроют, рванул к двери сам, чуть не стукнувшись все о тот же стул, – и остановился. Не в трусах же бежать – со сна это не очень эстетично.

На стуле лежал халат. Мне его däw äni[11] на день рождения подарила, хороший халат, махровый. И что он тут, в Дилькиной комнате, делает? В голове заколыхались клочки странного сна про дверь, про халат и вроде бы про ножик. Или это не сон был?

Не время вспоминать: опять позвонят, всех разбудят, народ и без того нервный, а с недосыпу вообще колбасня начнется. Я накинул халат, не обратив внимания на тяжелый толчок полы в бедро, и поспешил к двери.

Щелкнул выключателем, но сразу открывать не стал. Мало ли кто ранним утром в дверь звонит. Вдруг воры или бандиты. Слышал я всякие истории.

Поэтому посмотрел в глазок, конечно.

В глазке был папа. Выражение лица у него было странным, видно даже в глазок, который здорово искажал. Я выбросил из памяти фильмы, в которых всякие гады вот так ставили перед глазком хозяина квартиры или его приятеля, чтобы им открыли дверь, – ну и врывались, значит, с гадскими последствиями. Это жизнь, а не кино, здесь папа – это папа. И я открыл дверь, лишь после этого задумавшись, чего на лестничной площадке делать папе, который, вообще-то, с раннего вечера спокойно дрыхнет в спальне. Должен дрыхнуть.

Ну, может, дела у него, подумал я, распахивая дверь с негромким, чтобы никого не разбудить, воплем:

– Здоро́во!

Папа не ответил. Смотрел куда-то вбок, а там не было никого – я специально посмотрел. Только холодом поддувало.

Я потер ступню о голень и сказал:

– Ну входи скорее, дубак же.

Папа не зашел, а ввалился и застыл – какой-то странный. Глаза и губы выкачены, щеки то ли от этого впалые, то ли сами по себе спрятались, брови домиком. Да еще одет в дикий болотный плащ с капюшоном, как на охоту. И под этим плащом папа был очень толстый и растопыренный – вопреки щекам, если так можно сказать.

Во дурачится, подумал я неуверенно и спросил:

– На рыбалку ездил, что ли?

Папа повел головой, мазнул по мне оловянным взглядом и отвернулся – очень неудобным образом, по-моему. И чего играется, подумал я. Как будто кому-то от этого смешно. Я хотел сказать об этом, и тут папа пришел в движение. Покачался, переминаясь, и пошел гусиным шагом – вдоль стенок прихожей с заходом в зал и обратно. Голова у него коротко поворачивалась туда-сюда, но не ко мне, точно он лицо прятал. А чего перед глазком тогда позировал, подумал я зло, и тут папа чуть не сшиб меня с ног, зацепив твердым скользким локтем, – и даже не остановился. Чапал себе дальше по расходящейся спирали. В сторону спальни с детской – но нет, развернулся и снова к залу побрел.

– Пап, – сказал я, потирая ушибленный бок.

Широкая болотная спина качнулась за дверь зала и тут же уступила место руке-ноге-капюшону, которые мелко пошагали обратно.

– Пап, хватит, а! – попросил я громко, не отрывая глаз от отца.

Я краем глаза заметил, что из кухни вроде высунулась на миг мамина голова, опять лохматая, торжествующе усмехнулась и тут же спряталась, только волосы мотнулись. Я рывком посмотрел – нет никого, и тихо на кухне. Крикнул:

– Мама!

Папа подбредал ко мне, все так же отворачивая лицо. У него сейчас шея лопнет.

– Мама! – крикнул я уж совсем отчаянно.

Папа резко развернулся и снова пошагал к залу. Развернулся, кажется, в сантиметре от меня, аж костром пахнуло, – а ведь я уже отступил на полкоридора.

От папы никогда не пахло костром.

Он никогда так себя не вел.

Это вообще папа?

– Папа, это ты? – отчаянно крикнул я.

Растопыренный плащ вышел на новый круг.

Я решил больше не отходить ни на сантиметр – и обязательно заглянуть под капюшон, чтобы все понять, даже присел немножко, и давил, давил в себе вопль, тупой и дикий, чтобы горло разодрать, но прекратить эту непонятную и страшную ерунду. Пахнуло костром, плащ побрел к залу, а я почувствовал, что упираюсь спиной в ручку Дилькиной двери.

Блин, я же на месте стоял, вон у того стыка обоев, а уже сдвинулся на полтора метра.

Надо вернуться.

Ноги не шли. Не шли, и все.

Он к Дильке прет. Зачем-то.

Имеет право, она его дочь.

Не пущу.

Я привалился спиной к двери, совершенно позабыв, что она открывается внутрь, качнулся, но не провалился, и сказал:

– Стой.

Не то себе, не то плащу.

Сам устоял, плащ приближался.

– Стой, говорю!

Драться не смогу, понял я, это все равно отец – или не отец, ну что ж это, как можно о таком думать вообще, пахнуло костром, где мама, почему всё на меня-то? – и крикнул почему-то по-татарски:

– Tuqta![12]

Смешно. И главное, непонятно, подействовало или нет. Похоже, нет – я, оказывается, на полметра вдвинулся в комнату. Зато горло посадил, как и мечтал.

Никто не проснулся, даже Дилька, – я мельком оглянулся. Она живая хоть? Сопит и хмурится. Плащ выбрался из зала.

Я упал ладонями на косяки, вцепился в них и силой – честно – вернул себя в дверной проем.

Не пущу.

Что происходит, а?

А?

Кажется, я заорал это. Осипшим-то горлом.

Кажется, зажмурился.

И кажется, сделал что-то еще.

И застыл с закрытыми глазами, ожидая, пока пахнёт костерком. И наверное, случится что-то еще.

Сердце оглушительными толчками распирало горло и виски. Руки и ноги тряслись. Костром не пахло.

Я медленно открыл глаза.

В коридоре было пусто.

В прихожей было пусто.

В зале, кажется, тоже.

Я быстро оглянулся.

Дилька дрыхла, а я стоял в дверном проходе звездочкой – растопырившись руками и ногами.

Правая рука ныла – как после акцентированного удара мимо груши.

Я сказал:

– Пап.

Потом сказал:

– Мам.

Было тихо, как ранним утром. Нормальным ранним утром.

Я еще раз огляделся, подумал и осторожно вышел в коридор, в прихожую, в зал и на кухню. Не было там никого.

Сон, что ли? Сплю и на руке лежу, поэтому и ноет.

Я медленно вернулся в прихожую и уставился на торчащий из двери нож, размышляя, есть ли смысл щипать себя, чтобы понять, сон ли это.

Сморгнул, вытянул руку и потрогал нож.

Тот самый, что папа привез из деревни.

Тот самый, что я ночью нашел зажатым в дверной петле.

Это не сон был, значит. Значит, я в самом деле проснулся непонятно от чего, весь в одеяле, как бутерброд, распутался, решил перейти спать в свою комнату, вышел туда, надел халат и вернулся в холодную прихожую, включил свет и увидел, что внутренняя, деревянная дверь в квартиру распахнута, а наружняя, металлическая, приоткрыта, подумал, может, мама среди ночи мусор выносит, выглянул на лестничную площадку, послушал, окликнул, пожал плечами, испугался и попытался быстро захлопнуть дверь – а не получилось, потому что над верхней петлей торчал мой нож рукояткой вверх, кто-то его в щель воткнул, чтобы дверь не закрывалась, – я его вытащил, не думая положил в карман, прямо лезвием, торопливо запер обе двери и пошел в Дилькину комнату – лег, уперся пятками в дверь, да еще непонятно зачем над головой поставил стул с халатом.

И с тем самым ножом в кармане.

Тем самым, который я, видимо, выхватил и метнул в плащ. Со всей дури. Оттого рука и болит.

Я же его зарезал, подумал я с ужасом.

А почему тогда нож в двери торчит?

Выдернули из плаща и воткнули в дверь?

Или нож сам отскочил и воткнулся рикошетом?

Как он мог отскочить от обычного плаща?

А как мог обычный плащ меня, как шайбу по льду, откатывать на метр?

И где он теперь?

Как вообще вся эта дурь возможна?

Я сплю. Я сошел с ума. Я умер.

Я раскачал нож, выдернул его из двери, ушел в Дилькину комнату, лег на пол, уперевшись пятками в дверь, поворочался, поставил над головой стул, попытался прочитать этикетку с нижней стороны сиденья – совсем рассвело, оказывается, – сжал в кармане рукоятку ножа и уснул.