Читать книгу Чаща - Наоми Новик - Страница 2

Наш Дракон девушек не ест, каких бы уж там небылиц ни наплели за пределами нашей долины. Нам их заезжие путники иногда пересказывают. Их послушать – так у нас тут человеческие жертвоприношения в ходу, как будто он и впрямь самый настоящий дракон. Конечно, это все неправда; может, он и колдун, может, и бессмертный, но все равно человек, и наши отцы собрались бы все вместе да убили бы его, если бы он съедал по одной из нас каждые десять лет. Он защищает нас от Чащи, и мы ему признательны – но не настолько же.

Нет, на самом-то деле Дракон их не сжирает, так только кажется. Он забирает девушку в свою башню, а десять лет спустя отпускает на свободу, но только к тому времени она уже не она. Слишком роскошно одета; и разговор ведет прямо как придворная дама; и прожила наедине с мужчиной десять лет, так что, понятное дело, обесчещена. Хотя все девушки хором твердят, будто он их и пальцем не тронул. Ну да что еще им остается говорить-то? И это еще не самое худшее – в конце концов, Дракон на прощание дарит им в приданое набитый серебром кошелек, так что на такой всяк с радостью женится, невзирая на бесчестье.

Вот только замуж они идти не хотят. И вообще не хотят здесь оставаться.

– Они забывают, как тут жить, – неожиданно сказал мне однажды отец.

Я ехала рядом с ним на козлах опустевшей телеги. Доставив недельный запас дров, мы возвращались домой. Жили мы в Двернике: не самой большой деревне долины, но и не самой маленькой, и стояла она в семи милях от Чащи – не то чтобы совсем близко. Однако дорога наша пролегала через высокий холм, с вершины которого в ясный день хорошо просматривалась река по всей длине – вплоть до бледно-серой полосы выжженной земли у опушки и сплошной темной стены деревьев за нею. Драконова башня находилась далеко оттуда, совсем в другой стороне: словно белый брусочек мела, застрявший в основании западных гор.

Я тогда совсем мелкой была – не старше лет пяти. Но я уже понимала, что про Дракона у нас говорить не принято, равно как и про девушек, которых он забирает: вот поэтому мне и запал в душу тот один-единственный раз, когда отец нарушил это правило.

– Зато они помнят, что надо бояться, – добавил отец. Вот и все. Он прищелкнул языком, подгоняя лошадей, и они рванулись вперед, вниз по холму, назад к деревьям.

Мне это показалось сущей бессмыслицей. Да, мы все боялись Чащи. Но долина была нам домом. Как можно бросить дом? И все-таки девушки в родных краях не задерживались. Дракон выпускал их из башни, они ненадолго возвращались к семьям – на неделю, иногда на месяц, не дольше. А затем забирали полученное в приданое серебро и уезжали. В большинстве своем они отправлялись в Кралию и поступали в университет. Нередко выходили за какого-нибудь горожанина или становились учеными книжницами, а не то так лавочницами; хотя вот люди перешептывались про Ядвигу Бах, которую Дракон забрал шестьдесят лет назад – так вот она стала куртизанкой и полюбовницей какого-то барона и какого-то герцога. Но к тому времени, как родилась я, она была уже просто богатой старухой, слала роскошные подарки всем своим внучатым племянницам и племянникам, но в гости никогда не наезжала.

Так что оно, конечно, совсем не то же самое, что отдать родную дочь на съедение, но и радости в том тоже мало. В долине деревень не так уж много, чтобы риск оказался невелик, – ведь Дракон всегда забирает семнадцатилетнюю девушку, рожденную между двумя октябрями. В мой год таких девушек было одиннадцать, то есть шанс на выигрыш еще ниже, чем при игре в кости. Все говорят, что Драконорожденную девушку любят не так, как остальных детей; ты просто ничего не можешь с собой поделать, зная, что того гляди ее потеряешь. Но со мной и с моими родителями было иначе. Ведь к тому времени, как я повзрослела достаточно, чтобы понять – забрать могут меня, мы все уже знали, что Дракон заберет Касю.

Одни только заезжие путешественники, не знающие наших дел, нахваливали девочку Касиным родителям и твердили им, какая красавица у них дочка, какая умница, какая милочка. Дракон не обязательно забирал самую хорошенькую, но всегда – особенную, не похожую на других: если какая-то из девушек далеко затмевала сверстниц красотою или умом, или танцевала лучше всех, или обладала необычайно добрым сердцем, отчего-то Дракон всегда отдавал предпочтение ей, притом, что не обменивался с девушками и двумя словами, прежде чем сделать выбор.

А в Касе было все это сразу. Густые пшенично-золотые волосы – она заплетала их в косу до пояса, – и теплые карие глаза, и смех словно песня, которая так и рвется с уст. Кася выдумывала самые лучшие игры, сочиняла истории и новые танцы прямо из головы; стряпала так, что впору хоть для пира, а когда пряла шерсть отцовских овец, нить сходила с колеса гладкая, без единого узелка или зацепки.

Да, знаю, меня послушать – так речь идет о сказочной героине. Такой я ее и воспринимала. Когда мама рассказывала мне сказки про принцессу за прялкой, или храбрую гусятницу, или речную русалку, я про себя представляла их всех немножко похожими на Касю. А поскольку я была еще слишком мала, чтобы заглядывать вперед, я любила ее не меньше, а сильнее оттого, что знала: скоро ее у меня отберут.

Кася уверяла, что она вовсе даже не против. Она выросла бесстрашной: ее мать Венса об этом позаботилась. «Ей нельзя не быть храброй», – так она при мне однажды сказала моей матери, подзуживая Касю влезть на дерево: девочка все не решалась, а моя мама обнимала ее со слезами на глазах.

Мы жили всего-то в трех домах друг от друга, родных сестер у меня не было, только трое братьев, и все много старше меня. Я любила Касю больше всех на свете. С колыбели мы играли вместе, сперва на кухнях наших матерей, стараясь не мешаться под ногами, потом на улице перед домом, а потом доросли до того, что нас отпускали порезвиться в лесу, на воле. В дом меня совершенно не тянуло: зачем сидеть в четырех стенах, если можно бегать рука об руку под зеленой сенью! Я воображала, будто деревья тянут к нам руки-ветви, чтобы защитить нас и спрятать. Я думала, когда Дракон заберет ее, я просто не выдержу.

За меня бы родители не слишком боялись, даже если бы не Кася. В свои семнадцать я была большеногая, тощая, кожа до кости – сущий жеребенок, – грязно-русые волосы вечно спутаны, а мой единственный талант (если, конечно, здесь уместно это слово) состоял в том, что все, на меня надетое, я умудрялась изорвать, запачкать или потерять еще до исхода дня. К тому времени, как мне стукнуло двенадцать, мама отчаялась меня перевоспитать: мне разрешалось бегать в обносках старших братьев круглый год, кроме разве праздников; в такие дни мне полагалось переодеться в нарядное – не раньше чем за двадцать минут до выхода из дома – и потом сидеть и ждать на скамейке у двери, пока все не пойдут в церковь. И даже тогда мне не часто удавалось дойти до общинной лужайки, не зацепившись за ветку или не забрызгавшись грязью.

«Придется тебе идти замуж за портного, малютка Агнешка», – смеясь, говаривал отец, когда возвращался из леса ввечеру, а я бежала ему навстречу, чумазая, простоволосая, и одежка хоть где-нибудь, да разодрана. Но отец все равно подхватывал меня на руки и целовал, а мать лишь вздыхала, и то самую малость: какие родители станут огорчаться всерьез, если Драконорожденная и обладает недостатком-другим?

Наше последнее с Касей лето выдалось долгим, теплым и слезным. Кася не плакала, а вот я – да. Мы допоздна бродили в лесах, растягивая каждый золотой день сколь можно дольше, а потом я возвращалась домой, голодная и усталая, и сразу ложилась, не зажигая свечи. Приходила мама, гладила меня по голове, напевая тихонько, пока я не засну в слезах, и оставляла у моей постели тарелку с ужином – ведь от голода я, случалось, пробуждалась посреди ночи. Утешать меня еще как-то мама не пыталась – да и что она могла? Мы обе знали: как бы сильно она ни любила Касю и Касину мать Венсу, все равно у нее в душе теплится искорка радости – заберут не мою дочь, не мою единственную! И на самом-то деле мне, конечно же, и не хотелось, чтобы мама думала иначе.

Все лето мы почти не разлучались – я и Кася. Да мы и прежде были неразлейвода. Совсем маленькими мы резвились с оравой деревенских детишек, но когда чуть подросли и Касина красота расцвела, ее мать сказала: «Держалась бы ты подальше от парней, так оно лучше и для тебя, и для них». А я льнула к Касе, и моя мама слишком любила ее и Венсу, чтобы пытаться разлучить меня с ними, хотя и знала, что в конце концов мне будет больно не в пример сильней.

В самый последний день я отыскала для нас полянку в лесу, где деревья еще не сбросили листья, золотые и огненно-алые, и шелестели ими повсюду вокруг нас, а землю усыпали спелые каштаны. Мы развели костерок из прутиков и сухих листьев и зажарили горсточку каштанов. Завтра первое октября. Завтра будет устроен великий пир, дабы почтить нашего заступника и повелителя. Завтра придет Дракон.

– А славно было бы стать трубадуром, – промолвила Кася, лежа на спине с закрытыми глазами. Она мурлыкала что-то себе под нос: на праздник загодя прибыл странствующий певец и нынче утром репетировал свои песни на общинной лужайке. Всю неделю в Дверник прибывали телеги с данью. – Разъезжать по всей Польнии и петь перед самим королем!

Кася произнесла это задумчиво, но не так, как ребенок, витающий в облаках; она сказала это, как будто и впрямь собралась покинуть долину и уехать навсегда. Я сжала ее руку.

– И ты каждый раз приезжала бы домой на Зимний солнцеворот, – подхватила я, – и пела бы нам все песни, какие выучишь.

Мы крепко-накрепко сцепили пальцы, и я запретила себе вспоминать о том, что девушки, которых забирал Дракон, возвращаться в родные края уже не хотели.

Конечно, в тот момент я его люто ненавидела – и только. Но правителем он был не из худших. По ту сторону северных гор барон Желтых Топей держал войско в пять тысяч человек – сражаться в Польнийских войнах, владел замком с четырьмя башнями, жена его носила кроваво-алые драгоценности и плащ из белых песцовых шкур – и это во владениях не богаче нашей долины. Один день в неделю подданные барона были обязаны отрабатывать повинность на его полях (понятное дело, ему принадлежали самые плодородные наделы), а их справных сыновей барон забирал в войско, и столько солдат слонялись без дела, что девушкам приходилось сидеть дома, и по возможности не в одиночестве, как только они входили в возраст. И даже этот был правителем не самым плохим.

А у Дракона башня была только одна, и ни одного дружинника или хотя бы слуги, за исключением той единственной девушки, которую он забирал. Да он в войске и не нуждался: его служба королю заключалась в его неусыпных трудах, в его магии. Изредка он являлся-таки ко двору и возобновлял вассальную присягу, и, наверное, король при желании мог призвать его и на войну, но по большей части обязанности Дракона сводились к тому, чтобы оставаться здесь, приглядывать за Чащей и защищать королевство от ее тлетворного зла.

Его единственной прихотью были книги. Мы все читали немало, для поселян-то, потому что Дракон платил золотом даже за один-единственный увесистый фолиант, так что книгоноши к нам наведывались издалека, хоть наша долина и находилась на самой окраине Польнии. А раз уж им все равно тащиться в такую даль, так они заодно набивали переметные сумы своих мулов потрепанными книжками подешевле и продавали их нам за наши пенни. Лишь в самых нищих лачугах на полках не красовались гордо хотя бы две-три книги.

Тому, кто не жил рядом с Чащей и ничего в наших делах не понимал, все это показалось бы сущими пустяками – дескать, не причина оно, чтобы отдавать дочь. А вот мне довелось пережить Зеленое Лето, когда знойный ветер нес из Чащи пыльцу далеко на запад – в долину, на наши поля и сады. Все созревало на глазах, буйно и пышно, но овощи и плоды уродились до странности обезображенными. Те, кого угораздило их отведать, впадали в ярость, бросались на родных с кулаками и в конце концов убегали в Чащу и исчезали навеки, если их перед этим надежно не связали.

Мне в ту пору было только шесть. Родители пытались оградить и защитить меня, но я живо помню леденящий, липкий ужас повсюду: все изнывали от страха, и у всех подвело животы. Мы к тому времени подъели все свои прошлогодние запасы и очень рассчитывали на весну. Один из наших соседей, обезумев от голода, съел зеленых бобов. Помню, как той ночью из его дома донеслись крики, я выглянула из окна и увидела, что отец бежит на помощь, прихватив с собой вилы.

Тем летом я однажды ускользнула из-под надзора моей усталой, исхудавшей матери и побежала в лес – я ведь была слишком мала и опасности толком не понимала. В укромном, закрытом от ветров уголке я отыскала полуживую ежевику. Я раздвинула неподатливые засохшие ветви, добралась до защищенной сердцевины и откопала дивную гроздь ягод – вовсе даже не уродливых, а здоровых, сочных, чудо да и только! Каждая ягодка отзывалась у меня во рту взрывом ликующей радости. Я съела две горсти, а остальное собрала в подол и поспешила домой: сок расползался по юбке фиолетовыми пятнами. Мама же расплакалась от ужаса при виде моей чумазой мордашки. Я не захворала: ежевика каким-то образом избегла проклятия Чащи, ягоды и впрямь оказались съедобными. Но слезы матери здорово меня напугали; с тех пор я еще много лет не брала в рот ежевики.

Дракона в тот год вызвали ко двору. Вернулся он рано, и поехал прямиком в поля, и призвал магический огонь, и выжег весь зараженный урожай, все отравленные посевы. В том состояла его обязанность; но потом он побывал в каждом доме, где кто-нибудь занедужил, и дал больным отведать волшебного снадобья, и разум их прояснился. А еще Дракон распорядился, чтобы деревни дальше к западу, которых пагуба не затронула, поделились с нами урожаем, и даже отказался в тот год от причитающейся ему дани – просто чтобы никто из нас не умер от голода. Следующей весной, перед самой посевной, Дракон снова прошел по полям и дожег несколько уцелевших уродцев, прежде чем они успели разрастись заново.

Да, он нас спас, но мы все равно не питали к нему любви. Он ни разу не покинул своей башни, чтобы проставить работягам выпивку в страдную пору, как это делал барон Желтых Топей, он не закупался на ярмарке мелкими пустячками, как супруга барона и ее дочери. Случалось, что странствующие актеры давали представления или через горные перевалы из самой Росии наезжали певцы. Но Дракон никогда не наведывался их послушать. Когда телеги привозили причитающуюся ему дань, двери башни распахивались сами собою, и селяне складывали привезенное в погреба, так и не увидевшись с хозяином. Дракон от силы парой слов перемолвился со старицей нашей деревни, да что там – даже с мэром Ольшанки, самого крупного города в долине поблизости от его башни. Он не пытался завоевать нашу любовь, и никто не водил с ним знакомства.

А еще, понятное дело, он занимался черным чародейством. Ясными ночами вокруг его башни вспыхивали молнии – даже зимой. Бледные жгуты тумана тянулись из его окон и плыли ночами вдоль дорог и вниз по реке до самой Чащи – то были его верные стражи. А иногда, если Чаще случалось поймать кого-нибудь – девочку-пастушку, которая по неосторожности подошла слишком близко к опушке, догоняя стадо; охотника, который напился не из того ручья; злополучного путника, который прошел через горный перевал, напевая обрывок мелодии, что запускает когти в сознание, – что ж, Дракон покидал башню и ради них тоже, – но те, кого он забирал, не возвращались уже никогда.

Нет, злым он не был – он был чужим, далеким и грозным. И он собирался забрать Касю, поэтому я ненавидела его всем сердцем, ненавидела вот уже многие годы.

В тот последний вечер чувства мои ничуть не изменились. Мы с Касей доели свои каштаны. Солнце село, костерок догорел, но мы задержались на полянке до тех пор, пока не потухли последние угли. Ведь поутру путь нам предстоял совсем близкий. Праздник урожая обычно устраивали в Ольшанке, но в год выбора – всегда в одной из деревень, где жила хотя бы одна из девушек, чтобы семьям не так далеко было ехать. А в нашей деревне жила Кася.

На следующий день, надевая новое зеленое верхнее платье, я ненавидела Дракона еще сильнее прежнего. Мать дрожащими руками заплела мне косу. Мы все знали, что выбор падет на Касю, но все равно боялись. Я подобрала юбки повыше и как можно осторожнее забралась в телегу – дважды удостоверившись, что зацепиться тут не за что, и позволив отцу подсадить меня. Я вознамерилась расстараться как никогда. Я знала – все бесполезно, но пусть Кася знает: я люблю ее так сильно, что хочу дать ей шанс. Я не собиралась представать перед Драконом сущим чучелом, и уж тем более сутулиться или изображать косоглазие. Девушки иногда прибегали к подобным трюкам.

Мы собрались на деревенской общинной лужайке – и все одиннадцать девушек выстроились в ряд.

Пиршественные столы расставили прямоугольником: они чуть не подламывались, потому что на самом-то деле были недостаточно велики, чтобы вместить дань со всей долины. Все жители деревни столпились позади столов. Мешки с пшеницей и овсом были сложены пирамидами на траве по углам. На лужайке стояли только мы, с нашими семьями и старицей Данкой. Она нервно расхаживала взад-вперед перед нами, и губы ее беззвучно шевелились: она репетировала приветственную речь.

Остальных девушек я почти не знала. Они были не из Дверника. Все молчали, все чувствовали себя неловко в парадных платьях, с заплетенными волосами; все не спускали глаз с дороги. Дракон еще не показался. В голове моей бродили дикие фантазии. Я представляла себе, как заслоню собою Касю, едва Дракон появится, и скажу ему: «Забирай меня!» – или так прямо и заявлю ему, что Кася к нему не хочет. Но я понимала: ни на то, ни на другое смелости мне недостанет.

И тут Дракон появился – страх, да и только! Прибыл он вовсе не по дороге, а просто взял да и вышел из воздуха. Я как раз смотрела в нужную сторону: сперва из ниоткуда показались пальцы, затем рука, нога и половина человека – это было настолько немыслимо, настолько неправильно, что я даже отвернуться не смогла, хотя желудок мой складывался гармошкой. Остальным повезло больше. Они его даже не замечали – до тех пор, пока Дракон не шагнул к нам; тут-то все так и вздрогнули от изумления, хотя и попытались сделать вид, что ничего такого не происходит.

Дракон не походил ни на кого из наших. Ему давно полагалось состариться, поседеть и сгорбиться – ведь он прожил в своей башне целых сто лет, – а он был высоким, стройным, безбородым, с гладкой кожей. Столкнувшись с ним на улице, я бы приняла его за юношу немногим старше себя: за одного из тех, кому я могла бы поулыбаться через праздничный стол, кто мог бы пригласить меня потанцевать. Но в лице его ощущалось что-то неестественное: в уголках его глаз затаились морщинки, как будто годы его затронуть не могли, а вот усталость – да. Никто не назвал бы это лицо некрасивым, но от него веяло холодом – и потому оно казалось неприятным. Все в Драконе словно говорило: я не такой как вы, и не хочу иметь с вами ничего общего.

Само собой, разодет он был богато; его парчовый жупан стоил столько, что на эти деньги целая семья могла бы кормиться весь год (и это даже без золотых пуговиц). Но он был так тощ, словно на полях его случался неурожай три года из четырех. Он держался чопорно и неприступно и прямо-таки вибрировал энергией, как настороженный охотничий пес, – похоже, ему не терпелось поскорее отбыть. Это был худший день в нашей жизни, но он не имел к нам снисхождения, мы, видно, его только раздражали, и когда наша старица Данка поклонилась и промолвила: «Господин, позволь представить тебе этих…» – Дракон перебил ее: «Да, давайте уже приступим».

Теплая рука отца легла мне на плечо: встав рядом со мною, отец поклонился. С другой стороны мать крепко стиснула мою ладонь. Они неохотно отошли назад вместе с остальными родителями. Все одиннадцать девушек непроизвольно придвинулись друг к другу. Мы с Касей стояли почти в самом конце шеренги. Я не смела взять ее за руку, но я стояла так близко, что наши плечи чуть соприкасались. Я не сводила глаз с Дракона и ненавидела его всей душой – о, как ненавидела! – пока он шел вдоль ряда и приподнимал лицо каждой девушки за подбородок, чтобы рассмотреть получше.

Ни с кем из нас он не заговаривал. Он ни слова не сказал ольшанской девушке рядом со мною – а ведь Борис, ее отец, слыл лучшим коневодом в долине, она щеголяла в ярко-алом шерстяном платье, ее черные волосы, заплетенные в две длинные роскошные косы, были перевиты алыми лентами. Когда очередь дошла до меня, Дракон, нахмурившись, скользнул по мне взглядом – черные глаза что лед, бледные губы поджаты – и бросил:

– Твое имя, девушка?

– Агнешка, – произнесла я, или по крайней мере попыталась произнести. Во рту у меня пересохло. Я сглотнула. – Агнешка, господин, – повторила я шепотом. Лицо у меня горело. Я опустила глаза и обнаружила, что, несмотря на все мои старания, на подоле юбки расползаются три здоровенных пятна: я все-таки умудрилась забрызгаться грязью.

Дракон двинулся дальше. Вот он остановился и воззрился на Касю – ни перед кем другим он не задерживался так долго. Он просто стоял, держа ее за подбородок, его тонкие жестокие губы изгибались в тонкой одобрительной усмешке, а Кася храбро смотрела на него и даже не дрогнула. Не пытаясь изменить голос, чтобы он зазвучал хрипло или пискляво – как угодно, только не ровно и певуче, она ответствовала:

– Кася, господин.

Дракон снова улыбнулся ей – не приветливо, нет; так улыбается сытый кот. До конца шеренги он дошел быстро, без всякого интереса взглянул на двух последних девушек. Я слышала, как позади нас Венса не то вдохнула, не то всхлипнула: Дракон развернулся и снова подошел к Касе, глядя по-прежнему одобрительно. А затем вновь нахмурился, оборотился и посмотрел прямо на меня.

Я все-таки забылась и взяла Касину ладонь в свою. Я стискивала ее все крепче, до боли; она в ответ сжимала мою. Вдруг она выпустила мои пальцы, а я в страхе сцепила руки перед собою. Щеки мои горели. Дракон, сощурившись, снова оглядел меня с головы до ног. А затем взмахнул рукою – и в пальцах его образовался крохотный сгусток сине-белого пламени.

– Она не нарочно, – вступилась Кася, храбрая, такая ужасно-преужасно храбрая, храбрее, чем была я ради нее. Голос ее дрожал, но звучал вполне внятно, а я тряслась как кролик, не сводя глаз с огонька. – Пожалуйста, господин…

– Молчи, девушка, – оборвал ее Дракон и протянул мне руку. – Вот, возьми.

– Я… что? – Если бы он швырнул сгусток пламени мне в лицо, я и то бы так не опешила.

– Да не стой столбом как идиотка! – рявкнул он. – Возьми, говорю!

Моя рука дрожала крупной дрожью, поэтому я поневоле задела его пальцы, неохотно попытавшись забрать из них огонек: от его кожи исходил лихорадочный жар. А вот сгусток пламени оказался прохладным как мраморный шарик: никакой боли я не почувствовала. Не помня себя от облегчения, я держала огонек в ладони, не сводя с него глаз. А Дракон с досадой глядел на меня.

– Что ж, – неприветливо обронил он, – значит, ты, я полагаю. – Он забрал у меня сгусток пламени и на мгновение сжал его в кулаке; огонек исчез так же быстро, как появился. Дракон обернулся и приказал Данке: – Дань доставите в башню как только сможете.

Я все еще не понимала. Наверное, никто ничего не понял, даже мои родители; все произошло слишком быстро, а я была слишком потрясена тем, что вообще привлекла его внимание. Я не успела даже обернуться и попрощаться напоследок, как Дракон уже взял меня за запястье. Встрепенулась одна только Кася: я оглянулась на нее, она протестующее потянулась было ко мне, и тут Дракон нетерпеливо и грубо рванул меня к себе, я споткнулась, пошатнулась – и он втащил меня за собою в пустоту.

Когда мы вновь вышли из воздуха, вторую руку я прижимала ко рту: меня тошнило. Едва он выпустил мое запястье, я рухнула на колени, и меня вывернуло наизнанку, – я даже не посмотрела, где оказалась. Дракон пробормотал что-то нелестное – я умудрилась забрызгать длинный изящный носок его кожаного сапога – и коротко бросил:

– Что за бестолочь! Хватит блевать, девчонка, прибери это безобразие! – Дракон отошел от меня, гулко цокая каблуками по плитам, и исчез.

Я подождала еще немного, дрожа всем телом, пока не убедилась, что желудок совсем пуст, а затем вытерла губы тыльной стороной ладони, подняла голову и огляделась. Я лежала на каменном полу, а камень-то непростой – чистый белый мрамор с ярко-зелеными прожилками! Комнатка была маленькая, круглая, с узкими прорезями окон, расположенными слишком высоко, чтобы в них выглянуть, а над моей головой потолок резко изгибался внутрь. Меня занесло на самый верх башни.

Мебели в комнатке вообще не было; не нашлось и ничего такого, чем можно вытереть пол. В конце концов я воспользовалась собственной юбкой: она все равно уже запачкалась. Я посидела там еще немного: с каждой минутой мне становилось все страшнее и страшнее, но ровным счетом ничего не происходило, так что со временем я встала и робко вышла в прихожую. Я бы предпочла выбраться из этой комнаты любым путем, лишь бы не тем, которым ушел он. Но другого пути не нашлось.

К счастью, Дракон уже куда-то делся. Небольшая прихожая была пуста. Под ногами поблескивал все тот же холодный и твердый мрамор, озаренный бледным неприветным светом подвесных светильников. Вообще-то светильники были не настоящие: просто крупные глыбы прозрачного полированного камня, мерцающие изнутри. Дверь обнаружилась только одна; и еще арка в конце прихожей, а за аркой – лестница.

Я толкнула дверь и опасливо заглянула внутрь: все лучше, чем пройти мимо и так и не узнать, что там. Но внутри обнаружилась всего-то-навсего крохотная пустая комнатушка с узкой кроватью, маленьким столиком, умывальником и с огромным окном в стене напротив. За ним синело небо. Я подбежала к окну и перегнулась через подоконник.

Башня Дракона стояла в предгорьях на западной границе его земель. К востоку протянулась наша длинная долина с ее деревушками и фермами; в окно хорошо просматривалась Веретенка – от начала и до конца: серебристо-синяя река бежала посреди долины, а вдоль нее тянулся пыльный бурый тракт. Река и тракт доходили до противоположного конца Драконовых владений, ныряли в рощи и снова появлялись у деревень, пока дорога, постепенно сужаясь, не сходила на нет прямо перед черной громадой непролазной Чащи. Река, оставшись одна, исчезала в ее сумрачной глубине – и больше уже не появлялась.

А вот и Ольшанка, ближайший к башне город. Там по воскресным дням бывает Большая Ярмарка: отец возил меня туда целых два раза. А за Ольшанкой – Поньец, рядом – Радомско угнездился на берегу небольшого озерца, а вот и мой родной Дверник с его широкой зеленой лужайкой. Я различала даже огромные белые столы, накрытые для пиршества, на которое Дракон остаться не изволил. Я соскользнула на колени, уперлась лбом в подоконник и разревелась как ребенок.

Но мама не пришла и не погладила меня по голове; отец не поднял меня с пола и не рассмешил, чтоб слезы высохли сами. Я рыдала и рыдала, пока голова не разболелась так, что плакать уже никаких сил не было; кроме того, я промерзла насквозь и вся одеревенела, просидев так долго на мучительно твердом полу; из носу у меня текло, а высморкаться было не во что.

Я высморкалась в подол с другой стороны и присела на кровать, пытаясь придумать, что теперь делать. Комната была пуста, хорошо проветрена и опрятна – как будто обитательница ее только что ушла. Наверное, так оно и было. Какая-то другая девушка прожила тут десять лет одна-одинешенька, глядя сверху вниз на долину. А теперь она уехала домой, чтобы навсегда попрощаться с семьею, и ее комната перешла ко мне.

На стене напротив кровати висело единственное полотно в золоченой раме. Странное какое-то: слишком уж великолепное для такой крохотной комнатушки, да и вообще никакая не картина – просто широкая бледно-зеленая полоса, серовато-бурая по краям, и лишь одна сверкающая сине-серебряная линия вьется по центру плавными изгибами, а в нее, отходя от краев, вливаются серебряные линии потоньше. Я уставилась на картину во все глаза, гадая, не волшебная ли она. Я таких в жизни не видела.

Вдоль серебряной полоски тут и там на определенном расстоянии друг от друга были нарисованы кружочки – и спустя мгновение я осознала, что на картине изображена долина – только расплющенная: так, вероятно, ее видит птица с вышины. Серебряная линия – это же Веретенка, что бежит с гор к Чаще, а кружочки – деревни. Яркие цвета слепили взгляд, глянцевитая краска бугрилась крохотными пупырышками. Казалось, я различаю волны на реке и отблески солнечного света на поверхности воды. Картина притягивала глаз: мне хотелось смотреть и смотреть на нее не отрываясь. При этом она мне не нравилась. Она была словно коробочка, в которую втиснули живую долину – втиснули и закрыли наглухо; глядя на нее, я и сама чувствовала себя узницей.

Я отвернулась. Похоже, в комнате я долго не просижу. За завтраком я крошки не съела, да и за ужином накануне вечером тоже – еда казалась мне на вкус что зола и пепел. А теперь, когда со мной произошло нечто гораздо худшее, чем все, что я себе навоображала, аппетиту полагалось пропасть вовсе – но нет, я прямо-таки умирала с голоду. Слуг в башне нет, так что поесть мне никто не принесет. И тут мне в голову закралась страшная мысль: а вдруг Дракон ждет, чтобы обед ему сготовила я?!

Следом пришла мысль еще страшнее: а что случится после обеда? Кася всегда говорила, будто верит возвратившимся женщинам: что Дракон-де их в самом деле и пальцем не тронул. «Он же девушек забирает вот уже сто лет, – твердила она. – Хоть одна да проболталась бы, а тогда уж молва разнеслась бы по всей округе».

Но несколько недель назад Кася потихоньку попросила мою мать рассказать ей, как оно бывает, когда девушка выходит замуж – рассказать все то, что ей объяснила бы ее собственная мать вечером накануне свадьбы. Я как раз возвращалась из лесу и случайно услышала под окном их разговор, и, что уж там, дослушала до конца, и по лицу моему струились горячие слезы – я злилась, так злилась и негодовала, сочувствуя Касе.

А теперь на ее месте окажусь я. А я вовсе не храбрая; я наверняка не сумею дышать глубоко и не зажиматься – мама объясняла Касе, что так надо, а то будет больно. На одно жуткое мгновение я вдруг представила лицо Дракона совсем рядом с моим – еще ближе, чем когда он рассматривал меня, прежде чем сделать выбор, – черные глаза холодно поблескивают словно камень, а железные пальцы, до странности теплые, стягивают с меня платье, а сам он улыбается этой своей лощеной, довольной улыбкой, глядя на меня сверху вниз. А что, если он весь такой же лихорадочно-жаркий и обожжет меня своим телом как тлеющий уголь, когда навалится на меня и…

Содрогнувшись, я прогнала эти мысли и встала. Покосилась на кровать, оглядела тесную комнатушку – нет, спрятаться здесь негде. А затем выбежала обратно в прихожую. В конце прихожей начиналась лестница: она крутой спиралью уходила вниз, так что я видеть не видела, что там за следующим поворотом. Испугаться лестницы – что может быть глупее? – но я и впрямь не помнила себя от страха. Я чуть было не вернулась в комнату. Наконец, одной рукой держась за гладкую каменную стену, я стала медленно спускаться вниз, вставая обеими ногами на каждую следующую ступеньку и чутко прислушиваясь, прежде чем продвинуться еще хоть на шаг.

После того как я преодолела так целый пролет и ничего на меня не выпрыгнуло, я почувствовала себя полной дурой и пошла быстрее. Но вот я миновала следующий пролет, и еще один, а лестничной площадки так и не обнаружилось, и я снова испугалась – на сей раз того, что лестница эта магическая и вообще никогда не закончится, и… Я зашагала быстрее, еще быстрее, и еще, поскользнулась, съехала по последним трем ступенькам до следующей площадки – и на полном ходу врезалась в Дракона.

Я уродилась тощая, кожа да кости, но мой отец ростом превосходил всех односельчан, а я вымахала ему до плеча, а Дракон был ну не то чтобы великаном. Вместе мы чуть не скатились вниз по лестнице. Но Дракон успел-таки ухватиться одной рукой за перила, а другой поддержал меня, так что мы оба все-таки устояли и не приземлились на пол. Всей своей тяжестью я навалилась на него, вцепилась в его платье и уставилась прямо в его ошарашенную физиономию. В первое мгновение он слишком удивился, чтобы сразу собраться с мыслями; сейчас он выглядел как самый обыкновенный человек, которого застали врасплох, то есть глуповато и немножко растерянно: губы его приоткрылись, глаза округлились.

Я сама так удивилась, что не могла и пошевелиться – просто беспомощно глазела на него, разинув рот. Но Дракон быстро пришел в себя: лицо его исказилось от негодования, он резко оттолкнул меня и рывком поставил на ноги. Осознав, что я натворила, я в панике выпалила, предвосхищая его вопрос:

– Я ищу кухню!

– Да неужели?! – вкрадчиво произнес Дракон. Лицо его уже не казалось мягким и растерянным, оно посуровело от ярости, но мою руку он не выпустил. Пальцы его до боли впились в мое предплечье: я ощущала их жар даже сквозь рукав сорочки. Он рванул меня к себе и наклонился ближе: думаю, он предпочел бы грозно воззриться на меня сверху вниз, но, не имея такой возможности, рассердился еще больше. Будь у меня секунда все обдумать, я бы отпрянула назад и съежилась, постаравшись казаться меньше, но я слишком устала и слишком перепугалась. И вот лицо его придвинулось вплотную к моему – так близко, что я ощущала на губах его дыхание, и не столько услышала, сколько почувствовала его холодный, ядовитый шепот: – Так не проводить ли тебя туда?

– Я могу… я могу… – дрожа, пролепетала я, пытаясь отстраниться.

Дракон резко развернулся и потащил меня за собою вниз по лестнице: виток, еще виток, и еще – к тому времени, как мы добрались до следующей площадки, мы миновали пять пролетов, а потом еще три. Свет делался все более тусклым. Наконец Дракон выволок меня на нижний этаж башни – в огромное подземелье (никаких других помещений там не было) с голыми каменными стенами, с громадным очагом в форме рта с опущенными вниз уголками. В очаге плясало адское пламя.

Дракон подтащил меня к очагу, и меня захлестнул слепой ужас: да он же собирается бросить меня в огонь! Маг был силен, гораздо сильнее, чем могло показаться при его росте, он играючи волок меня за собою вниз по лестнице. Но дешево продавать свою молодую жизнь я не собиралась. Я ж не смиренная тихоня: сколько себя помню, я бегала по лесам, лазала по деревьям и продиралась через ежевику; паника придала мне сил. Едва Дракон потянул меня ближе к огню, я завопила и принялась отбиваться, царапаться и вырываться, и на сей раз и впрямь опрокинула его на пол.

Я упала вместе с ним. Мы одновременно стукнулись головами о каменные плиты и, оглушенные, секунду лежали неподвижно, перепутавшись руками-ногами. Рядом плясали и потрескивали языки пламени. По мере того как паника отступала, я вдруг заметила, что в стене рядом вделаны небольшие железные заслонки, и тут же – вертел для жарки, а над ним – широкая вместительная полка, заставленная горшками и котелками. Да это же просто кухня!

Спустя мгновение Дракон произнес, словно бы дивясь:

– Ты ненормальная?

– Я подумала, ты собираешься бросить меня в печь, – оторопело объяснила я – и внезапно расхохоталась.

Нет, весело мне не было – я была в истерике, измочаленная, изголодавшаяся, лодыжки и колени все в синяках после того, как Дракон грубо протащил меня вниз по лестнице; а голова болела так, словно череп треснул. Я просто ничего не могла с собой поделать.

Но Дракон-то этого не знал. Знал он только то, что выбранная им деревенская дурочка потешается над ним – над Драконом, над величайшим чародеем королевства, над своим господином и повелителем! Не думаю, что за последние сто лет над ним смеялся хоть кто-нибудь. Он приподнялся, пинком оттолкнул мои ноги, высвободившись, встал и воззрился на меня сверху вниз как рассерженный кот. А я лишь заливалась смехом – все громче и громче. Дракон постоял так немного, резко развернулся на каблуках и ушел, оставив меня валяться на полу и хохотать, – видимо, просто не придумал, что еще со мной делать.

Когда он ушел, хихиканье постепенно сошло на нет, и я вдруг осознала, что мне уже не так страшно и не так пусто в груди. В конце концов, он же не швырнул меня в огонь и даже не ударил. Я поднялась на ноги и огляделась. Поначалу я вообще ничего не увидела: очаг пылал слишком ярко, а других источников света не было. Но, встав спиной к очагу, я постепенно рассмотрела просторное помещение, поделенное на ниши, с низкими стенами, с полками, где рядами выстроились блестящие стеклянные бутыли – вино, догадалась я. Мой дядя однажды принес одну такую в дом моей бабушки, на праздник Зимнего солнцеворота.

И сколько ж всего здесь хранилось! Куда ни глянь – бочонки с яблоками, переложенными соломой, мешки с картошкой, морковью и пастернаком; длинные заплетенные косицы лука… На столе посредине кухни я обнаружила книгу, незажженную свечу, чернильницу и перо. Книга оказалась приходно-расходной: кто-то вел подробный учет всех припасов – ровным, решительным почерком. Внизу первой страницы обнаружилась крохотная приписка. Я зажгла свечу, наклонилась поближе и, только сощурившись, смогла разобрать слова:

«Завтрак в восемь, обед в час, ужин в семь. Накрывай на стол в библиотеке за пять минут до назначенного часа, и тебе вообще не придется с ним – не нужно уточнять с кем – видеться весь день. Мужайся!»

Бесценный совет! А это «Мужайся!» – все равно что касание дружеской руки. Я крепко прижала к себе книгу, впервые за весь день почувствовав себя не так одиноко. Дело шло к полудню, а Дракон в деревне не поел, так что я принялась за стряпню. Готовила я не ахти, но мать от меня не отступалась, пока я не научилась хоть чему-то. Притом фрукты, ягоды, овощи и все такое для нашего стола собирала я, так что я отличала свежее от гнилья и всегда могла сказать, сладок плод или нет. Но с таким количеством припасов я в жизни дела не имела; тут были даже выдвижные ящички с пряностями, которые благоухали как пирог, испеченный ко дню Зимнего солнцеворота, и еще бочонок, доверху полный свежей и мягкой серой соли.

В конце кухни обнаружился закуток, где, как ни странно, царил холод: там висели мясные туши – целый олень и два крупных зайца; и еще притулился устланный соломой ящик с куриными яйцами. На очаге лежала свежевыпеченная буханка хлеба, завернутая в тряпицу, и тут же стоял горшок, а в нем – кролик, тушенный с гречкой и мелким горохом. Я попробовала – да это блюдо хоть для праздничного стола, присоленное и чуть сладковатое, оно прямо тает во рту – еще один подарок от неведомой руки, оставившей приписку в книге.

Такие яства я стряпать вообще не умела и с замирающим сердцем подумала – а ведь Дракон наверняка ожидает всяких разносолов. Я была отчаянно благодарна той, что загодя приготовила крольчатину. Я поставила горшок разогреваться на полку над огнем – ну, плеснула немного на платье, велика беда! – задвинула в печь два яйца, нашла поднос, чашу, тарелку и ложку. Как только кролик был готов, я переставила горшок на поднос и нарезала хлеб – не нарезать было никак нельзя, потому что я отломила горбушку и жадно сжевала ее между делом, – и выложила на тарелочку масло. Я даже запекла яблоко с пряностями: мама научила меня этому рецепту для нашего воскресного ужина зимой, а здесь было столько печей, можно и сладкое состряпать, пока все остальное готовится. Когда я составила все на поднос, я даже немножко загордилась собою: все вместе выглядело прямо как праздничный пир, пусть и странный – только на одного человека.

Я взяла в руки поднос и со всей осторожностью двинулась вверх по лестнице. Я слишком поздно осознала, что понятия не имею, где находится библиотека. Если бы я дала себе труд подумать, то сообразила бы, что уж точно не на нижнем этаже – так оно и оказалось, но я-то это выяснила лишь после того, как с подносом в руках обошла громадный круглый зал с окнами, задернутыми шторами, и с массивным, похожим на трон креслом у стены. В дальнем конце зала обнаружилась дверь, а за ней – всего-навсего передняя и громадные врата башни, в три раза выше меня, запертые на тяжеленный деревянный засов в железных скобах.

Я развернулась, прошла через весь зал обратно к лестнице и поднялась на еще один пролет: там мраморный пол был застелен мягкой пушистой тканью. Ковров я никогда в жизни не видела. Вот, значит, почему я не услышала шагов Дракона тогда, на ступенях. Я опасливо прокралась через прихожую и заглянула в первую дверь. И тотчас же отпрянула: комнату загромождали длинные столы, там стояли странные бутыли, побулькивали зелья и посверкивали невиданные искры таких оттенков, какие в очагах не рождаются; здесь мне и на лишнюю секунду задерживаться не хотелось. Но я все равно как-то умудрилась зацепиться платьем за дверь и порвать юбку.

Наконец следующая дверь в противоположном конце прихожей открылась в помещение, полное книг: деревянные полки от пола до потолка были набиты ими битком. Здесь пахло пылью, а свет проникал внутрь лишь сквозь несколько узких окон. Я ужасно обрадовалась, что нашла-таки библиотеку, и поначалу даже не заметила Дракона: он сидел себе в массивном кресле, а на небольшом столике перед ним лежала книга, да такая огромная, что каждая ее страница была длиной с мое предплечье; с ее обложки свисал тяжелый золотой замок.

Я застыла на месте, не сводя глаз с Дракона: ощущение было такое, словно благой совет из книги обернулся предательством. Я отчего-то решила, что Дракон услужливо денется куда-нибудь до тех пор, пока я наконец не подам на стол. Он на меня не взглянул – даже головы не поднял! – но вместо того, чтобы тихонько пройти с подносом к столу в центре комнаты, расставить все для трапезы и улизнуть, я замешкалась в дверях и пролепетала:

– Я… я обед принесла. – Очень уж мне не хотелось входить без приглашения.

– Да ну? – язвительно осведомился Дракон. – И по пути ни в одну яму не свалилась? Я потрясен. – Только тогда он вскинул на меня глаза и нахмурился: – Или все-таки свалилась?

Я оглядела себя. На юбке осталось огромное безобразное пятно от рвоты – я как смогла отчистилась на кухне, но след не сошел – и еще одно, там, где я высморкалась в подол. Вдобавок я в трех-четырех местах заляпалась тушеной крольчатиной, ну и забрызгалась грязной водой из мойки, пока надраивала горшки. Подол еще с утра изгваздался в грязи и потом в нескольких местах продрался, сама не знаю как. Матушка заплела мне косу, уложила ее кольцом вокруг головы и зашпилила шпильками, но прическа давно сбилась на сторону, и теперь на шее болтался громадный спутанный узел волос.

Мудрено ли, что до сих пор я ничего не замечала; для меня-то ведь это все в порядке вещей, вот только платье на мне больно нарядное под всем этим безобразием.

– Я же… я готовила и мыла… – попыталась объяснить я.

– Если в этой башне и нужно что-то отмыть, так в первую очередь тебя, – откликнулся Дракон.

Да, он был прав – но как же жесток! Я вспыхнула и, не поднимая головы, подошла к столу. Расставила все как надо, оглядела труды рук своих и убито осознала, что пока я блуждала по башне, остыло все, кроме масла, которое растеклось по тарелке противной жидкой лужицей. Даже мое чудесное печеное яблочко заветрилось.

Я в ужасе глядела на еду, пытаясь понять, что делать: отнести все назад? Или, может, ему все равно? Я обернулась и чуть не вскрикнула: Дракон стоял за моей спиной и через мое плечо рассматривал принесенные блюда.

– Теперь понимаю, почему ты испугалась, что я тебя, чего доброго, изжарю, – промолвил он, нагибаясь, подцепил ложкой тушеное мясо из-под слоя застывшего жира и с отвращением вывалил обратно. – Даже из тебя обед бы получился получше.

– Стряпуха я не ахти какая… – начала было я, пытаясь объяснить, что я не так уж и безнадежна, просто заблудилась в башне. Но Дракон фыркнул и перебил меня на полуслове.

– Ты вообще хоть что-нибудь умеешь? – с издевкой спросил он.

Если бы только меня нарочно обучали прислуживать и я всерьез думала, что выбрать могут меня, то, вероятно, подготовилась бы получше. Если бы я не была такая усталая и разнесчастная, если бы я не испытала малую толику гордости за себя там, в кухне; если бы он не попрекнул меня за то, что я неряха – да меня все близкие этим попрекали, но по-доброму, а не со злобой, как он, – если бы хоть что-нибудь из этого случилось по-другому и если бы я только не столкнулась с ним тогда на лестнице и не убедилась, что в огонь он меня кидать не собирается, – я, наверное, просто покраснела бы и убежала.

Вместо того я в сердцах грохнула подносом об стол и закричала:

– Вот и нечего было меня забирать! Выбрал бы Касю!

Я тут же в ужасе прикусила язык, устыдившись сама себя. Я уже собиралась открыть рот и взять свои слова обратно, попросить прощения, объяснить, что ничего такого я не думала, что я вовсе не имела в виду, будто он должен пойти и забрать Касю вместо меня; что я сей же миг побегу сготовлю ему новый обед…

– Кого? – досадливо переспросил Дракон.

– Да Касю же! – изумленно откликнулась я. Дракон поглядел на меня так, как будто я только что дала ему новые доказательства своего слабоумия, и я в замешательстве позабыла все свои благородные намерения. – Ты же собирался забрать ее! Она… она умница, она храбрая, она замечательно готовит и…

С каждой секундой Дракон раздражался все больше.

– Да, – перебил он меня, – припоминаю ту девицу: и лицо у нее не лошадиное, и на чучело не похожа, и, надо думать, сейчас бы со мною не скандалила. Довольно! Вы, деревенщины, поначалу все утомительны, более или менее, но ты, похоже, воистину редкостный образец бестолковости!

– Стало быть, тебе вовсе незачем держать меня тут! – яростно выкрикнула я, не на шутку задетая: «лошадиное лицо» прозвучало ужасно обидно.

– К вящему моему сожалению, здесь ты заблуждаешься, – откликнулся он.

Дракон ухватил меня за запястье и резко развернул лицом к столу; а затем, встав за моей спиной, протянул мою руку над едой.

– Лиринталем, – произнес он. Странное слово заструилось у него с языка и резким звоном отозвалось у меня в ушах. – Повтори вместе со мною.

– Что? – переспросила я. Я такого слова в жизни не слышала. Но Дракон придвинулся еще ближе, наклонился к самому моему уху и страшным шепотом приказал:

– Повтори!

Я задрожала и, желая только одного – чтобы он меня выпустил, – произнесла вместе с ним: «Лиринталем» – пока Дракон удерживал мою руку над накрытым столом.

Воздух над тарелками всколыхнулся, подернулся зыбью – жуткое зрелище, как будто весь мир был для Дракона прудом, куда можно швырять камешки. Когда же волнение утихло, еда преобразилась до неузнаваемости. Вместо запеченных яиц появилась жареная курица; вместо горшка с тушеным кроликом – горка свежих весенних бобов, что сошли уже семь месяцев как; вместо печеного яблока – яблочная тарталетка: золотистые ломтики нарезаны тоньше бумаги, украшены крупными изюминами и залиты медовой глазурью.

Дракон выпустил мою руку. Лишившись поддержки, я пошатнулась и судорожно ухватилась за край стола. В легких иссяк воздух, как будто кто-то всей тяжестью плюхнулся мне на грудь; я была выжата как лимон. Перед глазами заплясали звезды, я согнулась вдвое, теряя сознание. Словно в тумане я видела: Дракон разглядывает поднос и как-то странно хмурится, словно и удивлен, и раздосадован одновременно.

– Что ты со мною сделал? – прошептала я, когда вновь смогла дышать.

– Хватит ныть, – пренебрежительно бросил Дракон. – Это всего-навсего простенький заговор, и ничего больше.

От удивления его уже и следа не осталось. Дракон уселся за трапезу и махнул рукой в сторону двери:

– Ладно, ступай. Вижу, ценного времени на тебя придется потратить немало, но на сегодня, пожалуй, хватит.

Я с радостью повиновалась. Я не стала пытаться забрать поднос, просто медленно побрела прочь из библиотеки, прижимая руку к груди. Ноги у меня все еще подгибались от слабости. Мне понадобилось целых полчаса, чтобы дотащиться по лестнице на верхний этаж; я вошла в комнатушку, захлопнула дверь, придвинула к ней комод и рухнула на кровать. Если Дракон и подходил к двери, пока я спала, я ничего не слышала.