Читать книгу Максимы и мысли узника Святой Елены - Наполеон Бонапарт - Страница 2

В 1830 г., когда Париж был охвачен революцией и королевский режим, казалось, едва удерживал власть, Стендаль, проживавший тогда на улице Ришелье, записывал свои впечатления от увиденного и услышанного на полях потрепанной книги. Этот, не раз прочитанный им том он сделал со временем любимым чтением своего героя: Жюльен Сорель из романа «Красное и черное» весьма дорожил им и никогда не расставался с этой книгой, которая называлась «Мемориал Святой Елены».

Впервые книга вышла в свет спустя семь лет после падения Наполеона, в 1823—1824 гг.; она принадлежала перу добровольно последовавшего за Наполеоном в его изгнание на остров Св. Елены графа де Лас Каза[1]. Вслед за первым изданием последовали другие. Книга неоднократно переиздавалась и переиздается до настоящего времени, как по-французски, так и в переводах на иностранные языки. Феноменальный успех «Мемориала» – одного из «евангелий»[2], составляющих Библию приверженцев Наполеона и его почитателей, – объясняется тем, что к началу 20-х гг. XIX в. негодование, которое вызывало в эпоху Реставрации одно лишь упоминание имени Наполеона, сменилось иными умонастроениями и иными чувствами. Одинокая смерть в удушливой атмосфере скалистого острова посреди Атлантического океана произвела сильное впечатление на общество и пробудила воспоминания о блеске былых побед и величии Первой империи.

В 1814 г., когда Империя рушилась, различные течения антинаполеоновской оппозиции (роялисты, либералы и пр.) объединились против Наполеона и поддержали Реставрацию Бурбонов, оправдав тем самым иноземное вторжение. Тогда, в 1814 г., казалось, сама необузданность страстей породила крайнее ожесточение и ненависть к поверженному режиму. Однако взрыв недовольства и негодования, вызванный тяготами рекрутских наборов, военными поражениями, налоговым бременем, следствиями Континентальной блокады, вскоре утих; на смену ему пришло усталое безразличие, граничившее поначалу с полным забвением прошлого величия и славы[3]. После «Стадией» вряд ли кто мог предполагать, что через несколько лет развенчанный и втоптанный в грязь образ Императора вновь захватит умы.

Историки согласны с тем, что в возникновении и распространении во Франции наполеоновской легенды огромную роль сыграла книга Лас Каза «Мемориал Святой Елены», но при этом, как правило, не упоминают о том, что этот успех в значительной мере был предопределен многочисленными публикациями различных сочинений, в той или иной степени посвященных пребыванию Императора на острове Св. Елены[4]. Многое из того, что связано с написанием и опубликованием «Мемориала» Лас Каза, известно, и, казалось бы, нет особой нужды вновь обращаться к истории создания этого важнейшего памятника наполеоновской эпохи. Благодаря исследованиям французских историков Ж. Тюлара и Ф. Боннара, пристально занимавшихся источниками наполеоновской легенды, историей «Мемориала» и сочинениями других членов свиты Наполеона на острове Св. Елены, установлен не только максимально полный корпус наполеоновских сочинений, написанных в разные годы и разными людьми под диктовку Императора, но и, что весьма важно, выявлены все те публикации, которыми пользовался Наполеон и члены его свиты, а также последовательность доставки Наполеону необходимых источников, пополнявших его библиотеку в Лонгвуде[5].

Историки изучали возникновение и развитие так называемой наполеоновской легенды во Франции после Первой реставрации Бурбонов, неизбежно касаясь при этом «Мемориала Святой Елены» Лас Каза[6], изучали влияние сочинения Лас Каза на литературу французского романтизма и европейскую литературу XIX в.[7] Однако те, кто в той или иной степени обращался к истории создания «Мемориала», его тексту и источникам, а также к биографии автора, не останавливали своего внимания на книге, которая была выпущена в Париже за год до смерти Наполеона и которая имеет самое прямое отношение к «Мемориалу Святой Елены» и к самому Лас Казу. Речь идет о книге под названием «Максимы и мысли узника Святой Елены. Рукопись, найденная в бумагах Лас Каза. Перевод с английского»[8]. В многочисленных переизданиях «Мемориала Св. Елены» комментаторы либо обходили полным молчанием эту книгу[9], либо безоговорочно называли ее «приписанной» Лас Казу[10]. Историки эпохи Второй реставрации Бурбонов во Франции, исследователи либерального движения и истоков оживления наполеоновской легенды также не обратили внимания на эту книгу[11].

Предположение о том, что французский издатель намеренно назвал «Максимы и мысли узника Святой Елены» переводом, дабы обезопасить себя от цензурных придирок и полицейского преследования, должно быть сразу же отвергнуто, т. к. и в самом деле книга является переводом с первого издания, вышедшего в Лондоне в том же 1820 г.[12] Другое дело, что, собственно говоря, именно этот прецедент, видимо, и позволил французскому издателю опубликовать «Максимы и мысли», несмотря на жесткие цензурные препятствия взглядам на Наполеона, не совпадавшим с официальной точкой зрения. В прошлом на подобные сочинения налагался безусловный запрет, как, например, в случае с «Рукописью, присланной со Святой Елены…»[13], и хотя в 1820 г. ситуация была иной, имя Наполеона оставалось в известной степени одиозным, и не иначе как поэтому французский издатель везде заменил его нейтральным, но весьма «прозрачным псевдонимом „узник Святой Елены“» и перед текстом высказываний, где в английском оригинале стояло «Максимы Наполеона», поставил «Максимы и мысли узника Святой Елены». Заметим кстати, что в «Максимах и мыслях» некоторые имена зашифрованы отточиями либо криптонимами. Для современников скрытые имена были очевидны, но издатели знали, что раскрытие отдельных имен могло быть чревато неприятностями, ибо некоторые упоминаемые в книге лица к моменту ее издания еще занимали высокие государственные посты…

Обратимся теперь к биографии графа де Лас Каза, автора «Мемориала Святой Елены», чье имя значится и на титульном листе публикуемого нами сочинения.

Эмманюэль Огюст Дьедонне Мариус Жозеф маркиз де Лас Каз[14] родился в 1766 г. в фамильном замке Лас Казов близ Ревеля и Кастра в департаменте Верхняя Гаронна. Эмманюэль де Лас Каз принадлежал к древнему аристократическому роду, который, как гласит предание, вел свое начало от доблестного рыцаря, отличившегося в конце XI века в войне с маврами и осыпанного милостями своим сюзереном графом Анри Бургунским.[15]

Поначалу Лас Каз, которому прочили карьеру военного, поступил в Вандомскую военную школу, затем в 1780 г. – в Парижскую военную школу, куда четыре года спустя поступил Наполеон. Став морским офицером, Лас Каз принял участие в англо-американской войне, в осаде Гибралтара в 1782—1783 гг., в крейсировании американского побережья и французских колониальных владений. На острове Мартиника он познакомился с баронессой де Таше и ее племянницей виконтессой Жозефиной де Богарне, что в дальнейшем сыграло немаловажную роль в судьбе Лас Каза.

Пылкий роялист, Лас Каз встретил революцию враждебно. В 1791 г. он эмигрировал и присоединился к армии принца де Конде. После поражения роялистов

Лас Каз вынужден был бежать в Англию, где прожил несколько лет, перебиваясь случайными заработками. Годы нищеты и лишений были полны упорного труда. В 1799 г. Лас Казу удалось издать «Исторический и географический атлас», над которым он долго работал и который имел большой успех[16].

В 1802 г. Лас Каз возвращается во Францию, воспользовавшись существенным послаблением мер, принятых против эмигрантов. Он ведет нелегкую жизнь, поселившись в антресолях дома номер 6 по улице Сен-Флорантэн в Париже. Оттуда, в надежде добиться благосклонного внимания со стороны Императора французов, Лас Каз направляет Наполеону свой «Атлас». Однако милости всемогущего Императора заставляли себя ждать, тем временем Лас Каз пишет письмо Императрице Жозефине, которая, получив письмо, припомнила о встречах с молодым морским офицером на Мартинике и оказала ему протекцию. В 1806 г. маркиз де Лас Каз был представлен ко двору. В 1808 г. Лас Каз был пожалован в бароны Империи, а через год его прикомандировывают к штабу корпуса маршала Бернадотта, где он находился с сентября 1809 г. по январь 1810 г.

21 декабря 1810 г. Лас Каз, благодаря поддержке Жозефины, назначается камергером, а 27 апреля 1810 г. – докладчиком в Государственном совете. В день рождения Наполеона (1810 г.) Лас Каз был пожалован в графы Империи. В 1810 – 1812 гг. Лас Каз выполнял ряд важных дипломатических и военных поручений в Голландии, Иллирии и на западном побережье Империи.

В 1814 г. Лас Каз отказался поставить свою подпись под актом Государственного совета, отрешавшим Наполеона от власти, и протестовал против помещения в одной из газет списка представителей дворянства, требовавших реставрации королевского режима (в этом списке значилась и фамилия Лас Каза). С возвращением Бурбонов Лас Каз оказался не у дел и уехал в Англию, но с воцарением Наполеона в 1815 г. он вновь возвращается в Париж, становится камергером и назначается государственным советником. После Ватерлоо, оставшись верным отрекшемуся Императору, Лас Каз просит у Наполеона разрешения сопровождать его в изгнание. «Если вы согласитесь выполнить мою просьбу, – сказал Лас Каз Наполеону, – мое самое горячее желание будет удовлетворено»[17]. Оставив семью – жену и детей (кроме старшего сына, которого взял с собой), – Лас Каз отправляется с Наполеоном в Рошфор, где вместе с преданными Наполеону генералами Савари и Лаллеманом ведет переговоры с командованием английских кораблей, стремясь получить разрешение на отъезд в Америку.

На острове Св. Елены, точнее уже на пути к нему, Лас Каз весьма быстро становится одним из самых доверенных лиц Наполеона. Он начинает вести записки, названные им впоследствии «Мемориал Святой Елены».

То обстоятельство, что Лас Каз далеко не сразу стал пользоваться влиянием при дворе Наполеона, не был честолюбив и оставался чужд придворных интриг, а также не принадлежал к политическим партиям, придает труду мемуариста изрядную долю объективности. В пользу Лас Каза говорит и то, что его отличало подробное знание императорского двора, и когда Наполеон называл ему то или иное лицо, говорил о том или ином событии, для Лас Каза слова Императора тотчас же облекались во вполне конкретные и осязаемые понятия. Но Лас Каз не просто переписывал разговоры Наполеона с окружавшими его людьми; одни слова и суждения Императора он передавал в изложении, другие цитировал дословно, «выхватывая» то, что, по его мнению, имело особую историческую значимость. Надо было обладать цепкой памятью и большой работоспособностью, чтобы после часовых бесед с Императором в уединении воспроизвести речь собеседника, не искажая ее. Лас Каз не только записывает мысли и суждения Императора, он пишет под диктовку отдельные фрагменты его мемуаров, например изложение Итальянской кампании 1796 г. Для этого Лас Казу пришлось изобрести род стенографического письма – Наполеон, как известно, диктовал быстро, не заботясь при этом, поспевают ли за ним секретари. Отредактированные листы записей разговоров с Императором и расшифрованные диктовки Наполеона Лас Каз отдавал вечером своему сыну или лакею Наполеона Али, которые переписывали их набело. Утром следующего дня Лас Каз передавал переписанное Наполеону, который просматривал, редактировал, вносил уточнения.

Насколько был точен мемуарист, когда он передавал разговоры Наполеона, мимоходом оброненные им фразы или монологи, прямой политический расчет которых порою весьма очевиден? Этот вопрос всегда волновал историков, в особенности тогда, когда еще не вышли в свет «Повествование об изгнании» Монтолона[18], «Дневник» Гурго[19] и «Памятные записки» Бертрана[20]. Теперьуже

невозможно сомневаться в подлинности слов, приписываемых Лас Казом Наполеону, ибо те же беседы возобновлялись, те же мысли возникали вновь и получали дальнейшее развитие на страницах записок других членов свиты Наполеона на острове Св. Елены.

Лас Каз пробыл на острове сравнительно недолго. В конце 1816 г., 30 декабря, он был выслан за попытку возобновить секретную переписку с рядом лиц в Европе, в частности, с принцем Люсьеном Бонапартом[21]. Речь шла о том, чтобы сделать достоянием европейского общественного мнения не только реальные обстоятельства, побудившие Наполеона на очевидный риск и вынудившие его отдать себя в руки англичан, но и многочисленные факты нарушения английскими властями собственных обязательств в отношении содержания Наполеона на острове, которые, как известно, в конечном счете способствовали ухудшению его здоровья[22]. Услуги, оказываемые Лас Казом Наполеону, заботы, которыми он его окружал, мемуары, над которыми трудился, письма, в которых писал о Наполеоне в выражениях, задевавших самолюбие британского губернатора на острове, – все это привело к тому, что Гудзон Лоу уведомил Лас Каза, что если тот и дальше будет писать в своих письмах о «генерале Бонапарте» в прежних выражениях и тоне, то будет удален с острова[23], и он выполнил свою угрозу, когда, то ли в результате измены слуги Лас Каза, то ли по иному стечению обстоятельств, в руки губернатора попали вышеупомянутые письма. 25 ноября 1816 г. двери комнат, где жил Лас Каз, были взломаны, все бумаги захвачены, а сам он заключен под стражу и вскоре выслан на мыс Доброй Надежды. В официальном уведомлении Лоу о депортации Лас Каза ему разрешалось взять с собой только те бумаги, которые не имели отношения к Наполеону, и ту часть корреспонденции, которая была просмотрена чиновниками английской администрации[24]. Несмотря на горячие просьбы Лас Каза, бумаги, по распоряжению губернатора, были опечатаны до особого распоряжения британского правительства. Однако, как сообщает Лас Каз в «Мемориале», некоторые бумаги ему все же удалось сохранить, спрятав их на себе и среди вещей.

В течение восьми месяцев (до 20 июля 1817 г.) Лас Каз находился на мысе Доброй Надежды под надзором англичан, и затем тяжелобольным он был доставлен на английском судне, где с ним обращались как с пленником, в Лондон. Более трех месяцев длилось это путешествие. Наконец 15 ноября 1817 г. Лас Каз прибыл к берегам Темзы, но, когда он сошел на берег, полиция конфисковала все бумаги, даже не дав ему возможности составить их опись[25].

Беспокоясь о судьбе своих бумаг, Лас Каз дважды писал государственному секретарю Великобритании по делам колоний лорду Батусту; оба письма Лас Каза остались без ответа. В надежде, что ему будет, наконец, позволено составить опись своих бумаг, Лас Каз написал министру внутренних дел лорду Сидмуту, в чьем ведении и подчинении находилась полиция[26], но и это письмо осталось без ответа.

Из Англии Лас Каз был выслан на континент, в Остенде. Во Францию ему путь был закрыт, и, изгоняемый отовсюду, Лас Каз наконец смог найти себе убежище во Франкфурте (декабрь 1817 г.), где ему разрешили поселиться имперские власти после обращения Лас Каза к австрийскому императору. 1817—1821 гг. он провел сначала во Франкфурте, затем в других городах Германии и Бельгии. В эти годы, оставаясь доверенным лицом Наполеона, Лас Каз был занят пересылкой на остров Св. Елены денег, а также книг, необходимых Наполеону для работы над воспоминаниями. В эти годы Лас Каз неоднократно писал в европейские столицы, в том числе Александру I, и крупнейшим дипломатам, заседавшим на Ахенском и Лайбахском конгрессах, обращая их внимание на то положение, в котором оказался Наполеон на Св. Елене подчрезмерной опекой британских властей[27]. Лас Каз обращался с письмами и к Марии-Луизе, сохранившей за собой титул императрицы, пытаясь получить от нее поддержку и добиться смягчения положения ее мужа.

Все эти годы Лас Каз не забывал о своих бумагах и пытался получить их обратно. Однако его письма, в том числе и большое письмо к лорду Батусту и обращение к британскому парламенту[28], остались без ответа.

Кончина Наполеона вновь открыла Лас Казу дорогу во Францию. Вскоре, благодаря посредничеству одного из британских пэров, ему удалось получить назад свои бумаги и среди них рукопись, над которой он трудился на протяжении восемнадцати месяцев пребывания на острове Св. Елены. В 1823 г. Лас Каз начинает публиковать свой «Мемориал Святой Елены».

Что же касается рукописи, названной в английском ее издании «Максимы Наполеона», то с большой долей уверенности можно судить о том, что перед нами обладающий известной степенью достоверности источник, хотя и дошедший до нас в переводе на другой язык. Оставшаяся без пояснений фраза в предисловии издателя («Впоследствии мы имели случай удостовериться, что рукопись действительно принадлежала перу этого верного слуги») позволяет сделать вывод о том, что у самого издателя были сомнения в авторстве этого сочинения, но затем, по прошествии некоторого времени, были получены дополнительные сведения насчет подлинности рукописи и всякие сомнения относительно принадлежности ее перу Лас Каза отпали.

«Максимы и мысли» представляют собой сборник, содержащий 469 высказываний, касающихся политической истории и современности, литературы, философии и т. д. Высказывания не систематизированы, и определенная последовательность в их череде обнаруживается крайне редко – лишь иногда заметна связь между двумя рядом стоящими максимами, не более, – так, например, между высказываниями ХС и XCI, между максимами CLVI и CLVII. Но это скорее исключение, нежели правило. Какой-либо хронологической последовательности в изложении событий, которые упоминает в своих высказываниях «узник Св. Елены», мы также не найдем; перед нами свободное течение мысли, не стесненное заранее обусловленной формой повествования и системой изложения. Вероятно, эти высказывания записывались день заднем по мере того, как появлялись, и в этом смысле близость между «Максимами и мыслями» и «Мемориалом Святой Елены» кажется более чем правдоподобной, ибо, как известно, и в «Мемориале» высказывания Наполеона, который, естественно, был всегда свободен в выборе предмета беседы, записывались Лас Казом по мере появления этих высказываний, за завтраком, на прогулке, во время отдыха и т. д. Ограничившись этими, самыми общими, наблюдениями, обратимся к содержанию книги и приведем некоторые из наполеоновских высказываний, сравнив их с теми, что помещены в «Мемориале Святой Елены».

«Фридрих (Фридрих Великий – С. И.) взял на себя труд опровергать Макиавелли до своего восшествия на престол: он сделал бы лучше, если бы оправдывал его после своего воцарения. Этот Макиавелли писал лишь для мелодраматических тиранов» (CCCCII). Обратившись к основному произведению Лас Каза, мы не найдем в нем ни одного высказывания Наполеона, касающегося знаменитого флорентийского гуманиста, тогда как в «Максимах и мыслях» их наберется еще пять. Но здесь весьма возможно предположение о том, что у Наполеона – редактора «Мемориала» были свои причины избегать упоминаний о Макиавелли: и роялисты, и либералы не раз обвиняли его в политическом макиавеллизме.

«Мир есть великая комедия, в которой на одного Мольера приходится с десяток Тартюфов» (CCV). В «Мемориале Святой Елены» Наполеон неоднократно высказывается о Мольере, причем Лас Каз сообщает, что Наполеон не раз читал «Тартюфа» после обеда в присутствии придворных и раз выразился об этой пьесе как о неподражаемом произведении великого писателя, но в то же время сказал, что не поколебался бы запретить постановку этой пьесы, если бы она была написана в начале XIX в., ибо некоторые сцены, по мнению Наполеона, весьма грешат против нравственности[29].

Обратимся к другим высказываниям Наполеона о древней и современной ему литературе.

В «Мемориале» зафиксированы слова Наполеона о Гомере. Это не удивительно, ибо на протяжении всей своей жизни он не раз перечитывал гомеровский эпос и даже брал Гомера с собой в походы, а когда у Наполеона возникла идея создания походной библиотеки, то в списке книг, составленном лично императором для своего библиотекаря Барбье, значились поэмы легендарного слепого певца. В своих творениях, – записывал Лас Каз слова Наполеона, – он был поэтом, оратором, историком, законодателем, географом и теологом; воистину, это – энциклопедист своей эпохи»[30]. В «Максимах и мыслях» Наполеону приписывается такой пассаж: «Если бы Илиада была написана нашим современником, никто не оценил бы ее» (XVIII), – или такое высказывание: «Почему Гомеру отдавали предпочтение все народы Азии? Потому что он описывал приснопамятную войну первейшего народа Европы против самого процветающего народа. Его поэма – едва ли не единственный памятник той далекой эпохи» (CCCLXXXVII). Едва ли приведенные высказывания противоречат одно другому, скорее наоборот – они взаимно дополняют друг друга.

10 ноября 1815 г. Лас Каз записал в «Мемориале», что Наполеон беседовал с жительницей острова мадам Стюарт об ее родине Шотландии и «много говорил об Оссиане»[31]. У Лас Каза больше не упоминается о легендарном шотландском поэте, волновавшем воображение и молодого Бонапарта, и Императора Наполеона, а в «Максимах и мыслях» Наполеону приписывается такое высказывание: «Я люблю стихи Оссиана, там много мысли, исполненной силы, энергии, глубины. Это – северный Гомер; поэт в полном смысле слова, поелику трогает душу и потрясает ее» (CCCXCII). Такое высказывание, хотя и не находит эквивалента в «Мемориале», вполне укладывается в череду литературных пристрастий Наполеона: известно, что том Оссиана был с Наполеоном на пути в Египет.

В записи от 1 июня 1816 г. «Мемориала» уделено много места суждениям Наполеона о Шатобриане, его отношении к религии и политическим убеждениям знаменитого французского писателя. «Во время катастрофы 1814 г. господин де Ш… прославился памфлетами, столь пылко-страстными, столь злобными и полными бесстыдной клеветы, что, надо полагать, теперь он сожалеет о них, и такой прекрасный талант уже не станет опускаться до того, чтобы делать сию клевету достоянием гласности»[32].

В «Максимах и мыслях» мы обнаруживаем следующее: «Господин де Шатобриан почтил меня красноречивой, но отнюдь не справедливой филиппикой. Он много сделал для торжества королевского дела. Воистину, это – гениальный человек» (CCCXI). В последней фразе угадывается каламбур: Шатобриан в то время был известен в первую очередь как автор сочинения «Гений христианства».

Говоря о том, что «высокая трагедия… была школой великих людей», о том, что «трагедия воспламеняет душу, возвышает сердце, может и должна творить героев», Наполеон под пером Лас Каза в «Мемориале» высказывается о Корнеле: «В этом отношении Франция обязана Корнелю…; да, господа, если б он жил средь нас, я дал бы ему княжеский титул»[33]. В «Максимах и мыслях» мы находим: «Если бы Корнель дожил до моего времени, я сделал бы его министром» (LII). Это уже не просто сходство, но весомый аргумент в пользу подлинности высказываний Наполеона, помещенных в «Максимах и мыслях».

Многие приписываемые Наполеону высказывания из «Максим и мыслей» касаются событий истории Франции и Европы периода Консульства и Империи, событий 1814 г., эпохи «Ста дней», политических последствий поражения в кампании 1815 г.

«Я нашел в Потсдаме шпагу великого Фридриха и его орденскую ленту; трофеи сии значили для меня куда больше, нежели те сто миллионов, которые Пруссия выплатила мне» (XI). Нечто сходное с приведенным высказыванием, касающимся событий 1806—1807 гг., мы обнаруживаем в «Мемориале»: «…Большие часы, нечто вроде будильника сего государя (Фридриха Великого – С. И. ), увезенные на Святую Елену и поставленные на камин Императора, поспешность, с которой Наполеон бросился в Потсдаме к шпаге великого Фридриха, восклицая: «Пусть другие берут иную добычу, для меня же вот что дороже всех миллионов…», доказывают, как высоко ставил Император сего государя»[34].

К кампании 1806—1807 гг. относится и другое высказывание из «Максим и мыслей»: «Говорили, будто я оскорбил королеву Пруссии; вовсе нет. Я просто сказал ей: «Женщина, возвращайся к своей прялке и хозяйству» . Мне не в чем себя упрекнуть, она сама признала свою ошибку. Я велел освободить ее фаворита Хатцфельда, не то его бы расстреляли» (VII). Подобной фразы в «Мемориале» мы не найдем, а факт освобождения прусского сановника из-под стражи представлен вне какой-либо связи с королевой Луизой Прусской, как великодушный жест императора в ответ на слезы отчаявшейся жены Хатцфельда[35]. Однако подробности встреч Наполеона с прусской королевой во время тильзитских переговоров (в передаче Наполеона), его стремление постоянно держать дистанцию перед лицом унизительных, почти навязчивых ходатайств прусской королевы позволяют допустить возможность приведенного высказывания[36].

В «Максимах и мыслях» имеется суждение Наполеона, касающееся одного из важнейших учреждений Империи – Почетного Легиона: «Учреждая Почетный Легион, я объединил единым интересом все сословия нации. Это – установление, наделенное жизненной силой, которое надолго переживет мою систему» (СХ). В «Мемориале Святой Елены» Лас Каз приводит такие слова Наполеона: «…Разнообразие рыцарских орденов и самое посвящение в рыцари было характерным для замкнутого сословного общества, тогда как единственное в своем роде пожалование в кавалеры ордена Почетного Легиона с его универсальностию, напротив, являло собою подлинное равенство. Одно поддерживало отчуждение среди различных сословий общества, тогда как другое должно было привести к сплочению граждан; и его влияние, его следствия… могли быть неисчислимыми: то был единый центр, всеобщая движущая сила самых различных честолюбивых устремлений…»[37]

Можно, вероятно, привести и многие другие высказывания из «Максим и мыслей», сопоставив их с соответствующими местами «Мемориала». К примеру, «Случай – вот единственный законный повелитель вселенной» (LXXX) и «Случай правит миром» (СХС) имеют прямую аналогию в «Мемориале»: «Случай, который правит миром»[38]. Однако и так вполне очевидно, что между двумя сличаемыми источниками обнаруживается вполне отчетливое сходство. Кроме того, фактическая сторона «Максим и мыслей» уже отчасти говорит в пользу подлинности помещенных в этой книге высказываний императора. Разумеется, если бы обнаружилось возможно большее число текстуальных аналогий в обоих из сочинений, то это явилось бы самым весомым подтверждением версии о том, что французский оригинал рукописи, опубликованной в 1820 г. по-английски, принадлежал перу Лас Каза. Но и так, вероятно, решительные сомнения в подлинности высказываний Наполеона едва ли могут возникнуть, ведь в противном случае высказывания «узника Св. Елены» должны были быть непременно весьма разоблачительными для Наполеона, как то не раз бывало в большинстве публикаций эпохи Реставрации.

Возникает вопрос, почему Лас Каз после британского «карантина» так и не вспомнил о «Максимах и мыслях» и в 1823—1824 гг., издавая свой « Мемориал», не издал вместе с ним помещенные там высказывания Наполеона. Лас Каз, вероятно, знал как об английском, так и о французском изданиях книги, но рукопись ее ему возвращена не была. Следует поэтому предположить, что у Лас Каза не возникло желания опубликовать в дополнение к своему «Мемориалу» высказывания Наполеона по парижскому изданию (двойной перевод) или в новом переводе на французский язык по первому английскому изданию. Вполне возможно, что Лас Каз не захотел воспользоваться изданием «Максим и мыслей», ибо понимал, и сами переводчики не скрывали этого, что перевод 1820 г. не может быть признан безупречным. Если бы он вознамерился издавать новый перевод по английскому изданию, то и в этом случае перевод не намного приблизился бы к оригиналу, как всякий двойной перевод. В этой связи возникает лишь один вопрос, почему Лас Каз ни в предисловии, ни в заключительных частях «Мемориала» так и не упомянул о существовании своей рукописи и о том, как поступили с нею англичане. В мемуарной записке, опубликованной в 1818 г., Лас Каз перечислил все принадлежавшие его перу сочинения, особо указав на систематически писавшийся им дневник, куда вошло все, что говорил Наполеон публично или приватно Лас Казу на Святой Елене. «Этот дневник еще находится в руках английских властей», – указывал Лас Каз, но он ни словом не обмолвился о том, что спустя два года появилось под названием «Рукопись, найденная в портфеле Лас Каза»[39]