Читать книгу Останови моё безумие - Наргиз Хан - Страница 3

Мира

Сегодня я решила принять таблетки на всякий случай, спать совсем не хотелось, и по давней привычке я села за мольберт в надежде погрузиться в собственный мир фантазий, лишённый моих страхов. Долго разглядывая пустой лист и нервно теребя грифель, временами сжимая и разжимая пальцы, безнадёжно пытаясь рассеять мысли и отдаться первому ощущению, я, наконец, поняла, что вдохновение не желает посещать меня в стенах этого дома. Я даже усмехнулась собственным мыслям – так точно они отражали мою внутреннюю сущность. Но я должна была как-то успокоить своё бешено колотящееся сердце, а единственным занятием, за которым я не чувствовала своей физической слабости, было рисование, и сейчас мне как никогда было необходимо рисовать. Поэтому отбросив всякие отговорки насчёт невозможности творения без вдохновения, я с каким-то отчаянием начала полосовать холст крупными беспорядочными мазками, не заботясь о том, что из этого выйдет. Не знаю, сколько времени я провела, насилуя лист, мольберт, краски и свои руки, но по окончании творческого процесса я была в полнейшем ужасе. То, что смотрело на меня с картины, было похоже на кошмар, я никак не могла понять, кто мог нарисовать такое, но, к сожалению, сознание услужливо шептало ответ – это была я.

Никогда раньше не увлекалась авангардом, но сейчас картина кричала классическим стопроцентным авангардом, по крайней мере, я на это надеялась, потому что если это не было авангардом, то я даже не знала, чем это было. Вся картина дышала тёмными полутонами и выглядела какой-то незаконченной, я сама не понимала, что же хотела запечатлеть; вот тут на меня смотрят два красных глаза, но какому животному они принадлежат, сказать невозможно, взлохмаченные космы бурых волос, ужасные щупальца заменяли этому чудищу руки. Тщательно рассмотрев своё творение, я вынуждена была признать, что ничего общего даже со столь ненавистным мне авангардом она не имеет и единственное место, куда не стыдно поместить эту картину – мусорное ведро, куда я её и отправила. Всё ещё не интересуясь временем, я оставила бессмысленные попытки рисования и пошла в кровать. Немного попрыгала на ней в сидячем положении и осталась довольной тестированием степени её мягкости; мои голые ступни ласкал ворсистый ковёр, что меня не переставало удивлять в этом доме. Лениво поводив ногами по ковру, я улыбалась своему уединению – хоть что-то приятное нашлось в обители моего брата. Теперь можно было приступить к более тщательному анализу достоинств кровати – поспать в ней.

Утро встретило меня не очень радужно. Мой кровеносный мотор решил устроить мне забастовку, и проснулась я уставшей и измождённой, будто и вовсе не спала. С трудом нашла домашние тапочки, схватила свою одежду и отправилась в душ приобретать человеческий вид. Я помыла голову, чтобы освежить волосы – бесполезная трата времени, в последнее время, наверное, из-за моей болезни, у меня сильно потеет голова и волосы всегда выглядят грязными. Нужно найти какой-нибудь способ избавиться от этого или найти альтернативу – только этого мне не хватало.

Завтрак проходил за такими же разговорами, что и вчерашний ужин, сначала, но потом моего заботливого брата переклинило, и он перехватил инициативу, остановив тем самым поток нескончаемых восторгов моей сестры.

– Наверное, нехорошо, если Мира будет пропускать учёбу, – пролепетал братик. Я чуть ли не подавилась. Три пары удивлённых глаз уставились на него, а он не понимал нашей реакции.

– Я про школу, – любезно пояснил он, а я не сдержалась и прыснула. Завтрак был безнадёжно испорчен, поэтому своё дальнейшее пребывание за одним столом с заботливым родственничком, который не в курсе моего возраста, но, тем не менее, присылает на мой день рождения французский шоколад, я посчитала лишним и встала с намерением удалиться.

– Мне двадцать, я окончила школу два года назад и в настоящее время и в любое другое учиться не собираюсь, – как всегда, я осталась довольна своим ответом. Как и вчера, я собрала грязные тарелки и отправилась на кухню, в дальнейших разговорах принимать участие я не собиралась.

У такого состоятельного человека, как мой брат, должна была быть домработница, но я не собиралась оставаться в его доме на правах иждивенки, поэтому то, что я могла позволить себе сделать, я буду делать сама. Тем более у меня давно не было рецидивов, значит, вчерашнее беспокойство мамы было безосновательным. Я молча мыла посуду в раковине – незачем было загружать посудомоечную машину, тарелок было немного, – затылком ощущая присутствие в комнате брата. Что за дурацкая привычка дышать в спину человека? Вот и вчера он сделал то же самое, стоит сейчас в дверях и смотрит и сказать ничего не скажет, и помогать не собирается, и даже не отговаривает, как мама. Зачем же тогда раздражать меня своим присутствием, знает же, что терпеть его не могу.

– Владик, посторонись, – задорно прощебетала Лизка, отодвигая брата, чтобы попасть на кухню с оставшимися тарелками. Она поставила их на стол, развернулась и ушла. Вот за что люблю свою сестричку, так это за её полное восприятие меня как дееспособного человека, хотя иногда её помощь была бы очень кстати, но так уж повелось в моей семье: меня или бесконечно жалеют или, как в случае с Лизкой, проявляют исключительную лояльность к моему физическому здоровью.

– Ты обиделась? – соизволил заговорить мой братец.

– На что?

– Ну, за столом, – начал мямлить он.

– А, ты про то, что не знаешь сколько лет твоей сестре, которую ты ежегодно одаривал конфетами на день рождения, – я смыла руки, стрясла с них капельки воды – дурацкая привычка, не люблю вытирать руки – и повернулась к Владу. – Нет, на это я не обиделась, в конце концов, ты даже ни разу меня не видел до вчерашнего дня. – Такой ответ его успокоил, мускулы на его лице расслабились. – К тому же я тоже не в курсе сколько тебе лет. – Если я и надеялась, что моё признание его опечалит, я ошибалась – он почему-то развеселился.

– Значит, мы квиты. Мне двадцать пять. – И он повторил мой номер за завтраком – ушёл.

Влад выделил себе выходной день – это нетрудно, когда ты сам начальник, – чтобы прокатить нас по городу и ознакомить с его достопримечательностями. Лизка всё так же визжала от радости, родители скромно улыбались и благоговейно взирали на братца, но а я в очередной раз показала себя врединой, отказавшись ехать куда бы то ни было. Конечно, меня поуговаривали немного, но вредность моя проявлялась не потому, что я хотела этих уговоров, просто действительно не хотелось никуда ехать. Не хотелось быть лицемеркой, меня не устраивало общество Влада, и скрывать я это не собиралась, зачем же портить экскурсию своей семье. Мама с папой знают, как сложно меня переубедить, если я что-то уже решила, поэтому они доходчиво обрисовали ситуацию с моим упрямством братику, и он, оставив на меня свой особняк, отправился на прогулку по городу с остальными членами семьи.

Влад

Мира отказалась от поездки, ещё раз доказав мне, что она не воспринимает меня как члена своей семьи. Это расстраивало, но пока я не мог с этим ничего сделать, прошло только два дня как они приехали в мой дом. Но я надеялся, что совсем скоро ситуация изменится хоть чуть-чуть в лучшую сторону. Мы объездили все наиболее знаменитые места или, по крайней мере, все, которые я помнил. Меня не переставало удивлять, как радуется новым впечатлениям Лиза и как её поведение немного смущает отца и тётю Нину, и они извиняюще посматривают на меня, я в свою очередь ободряюще улыбаюсь им в ответ и везу их в очередное известное место. Мы пообедали вчетвером в итальянском ресторане, в котором я частенько обедал один, тётя Нина звонила домой, чтобы проверить Миру, и только смотря в её озабоченное лицо, я снова подумал о том, что моя сестра больна. Её раздражение можно было оправдать её состоянием, хотя я не знал, насколько серьёзно её заболевание, а спрашивать об этом отца или тётю Нину было не совсем комфортно. Тем не менее сестра заверила, что у неё всё замечательно и что ей ничуть не скучно потому, что она познакомилась с наиприятнейшей женщиной – с моей домработницей Татьяной Львовной – и помогла ей приготовить ужин.

После обеда мы гуляли по площади, тётя Нина увела дочь подальше от нас с отцом – эта мудрая женщина оставила нас поговорить, я ещё не говорил с отцом с момента их приезда в город.

– Спасибо, сынок, – сказал отец, когда Лиза с матерью достаточно отдалились от нас, чтобы не слышать нашего разговора. Странно, а может, это было нормальным, но мне очень легко было называть его отцом. Я улыбнулся, чтобы ему было легче говорить.

– Всё в порядке, пап, я уже давно хотел, чтобы вы жили со мной.

– Надеюсь, вода скоро спадёт и состояние дома не будет слишком плачевным, – вздохнул он, напомнив мне, что они вовсе не собираются оставаться жить у меня.

– Вы собираетесь уехать, после того как всё наладится? – спросил я то, что больше всего угнетало меня.

– Наверное, – всё же в его голосе звучала неуверенность – это меня обнадёжило, – не хочется стеснять тебя, сынок.

– Пап, ты серьёзно? Ты видел мой дом, скорее, там раздаётся эхо, потому что там нет людей, а ты говоришь какие-то глупости про стеснение. – Мы шли по каменной тропинке, и здесь было действительно тихо – самое место для подобного разговора.

– Всё равно это как-то неудобно, – он замялся, я чувствовал, что он хочет сказать, но я никогда не осуждал его, тем более сейчас.

– Отец, перестань, мы говорили об этом много лет назад, ни к чему возвращаться к тому разговору, если ты хочешь сделать для меня что-то хорошее, пообещай, что хотя бы подумаешь о том, чтобы остаться. Ну, или хотя бы погостите дольше, чем планировали, – согласился я на компромисс. Отец удовлетворенно вздохнул и похлопал меня по спине.

– Не сердись на неё, – вдруг сказал он.

– Я и не сержусь.

– Тем не менее ты понял, кого я имел в виду, – усмехнулся он.

– Понял, – согласился я, тоже улыбаясь.

– Если ты ждёшь, что я скажу, что она на самом деле не такая, ты ошибаешься – она на самом деле такая, – ответил отец. – У Миры, и правда, тяжёлый характер, думаю, это потому, что в детстве она много времени проводила в больнице, а не со своими сверстниками, – тяжело вздохнул он.

– Возможно, но думаю, всё будет в порядке, – попытался я его приободрить. Я знал, что сейчас он уже думает не о характере дочери, а об её неизлечимой болезни, если конечно она была неизлечимой, ведь я толком ничего не знал об этом.

Восторженный голос Лизы известил меня о том, что наше с отцом уединение прервано и восстановлению не подлежит, по крайней мере сегодня.

– Папа, смотри, здесь продают тот самый пломбир, что ты покупал нам с Мирой в детстве, – эти слова больно кольнули по сердцу, напомнив, что мне в детстве некому было покупать мороженое. Я постарался улыбнуться, думая о том, что моя вторая сестра, несмотря на то, что была моей ровесницей, порой вела себя как ребёнок, хоть это и умиляло. Они купили мороженого, которое так сильно напомнило его сестре о детстве, покружили ещё немного по парку и единогласно решили, что прогулок на сегодня достаточно.

Мы были дома, когда солнце уже скрылось за горизонтом, но вечерние сумерки ещё не успели затемнить улицы. Отец с тётей Ниной, обнявшись, медленно прошли в дом. Лиза задержалась на минуту, чтобы поблагодарить меня за прогулку, перед тем, как догнать родителей, я улыбнулся сестре и снова сел в машину, чтобы поставить её в гараж.

Когда я зашёл в гостиную, первым, что я увидел, была вскакивающая домработница, которая по каким-то причинам ещё была здесь, затем мой взгляд упал на незнакомое мне лицо и, не задерживаясь на нём, переместился в сторону. Уже через секунду я снова смотрел на незнакомку – это была моя сестра, это была Мира Она постриглась, оставив свою длинную хулиганскую чёлку, и та по-прежнему скрывала большую часть её лица, но её длинных густых волос не было, на их месте была стильная короткая стрижка с взъерошенной укладкой – теперь она выглядела как настоящий подросток с замашками эмо. Меня отвлёк от моих мыслей беспокойный голос моей домработницы,

– Я, пожалуй, пойду, – пролепетала она.

– Татьяна Львовна, я Вас провожу, – это уже голос моей сестры, она уже встала и прошла мимо меня вслед за домработницей, которая остановилась возле меня, чтобы сказать ещё что-то:

– Простите меня, Владислав Сергеевич, мне так неловко, – оправдывающимся голосом пыталась она извиниться. Я – человек, который большую часть своей жизни чувствовал непрекращающееся одиночество – никогда не позволял себе сблизиться с людьми, которые работали на меня, и считал это правильным, потому что человек, зависящий от тебя, не может быть искренним. По крайней мере, я был твёрдо уверен, что это было именно так, до сегодняшнего вечера. Моя домработница провела весь день с моей сестрой и, судя по тому, что она находилась за столом в моей гостиной, мило беседуя с Мирой, которая меня почти ненавидела, то в чём-то я ошибался. Хотя это тоже можно было оспорить: это не Мира платит ей зарплату, а я, и моя домработница не является побочной родственницей моей сестры, так что всё объяснимо и всё обстоит именно так, как я привык считать до сих пор. Я слабо кивнул Татьяне Львовне, и она поспешила к двери, Мира одарила меня неприязненным взглядом – о Боже, что я сделал плохого этой девочке – и прошла за ней. Я стоял и наблюдал, как девушка-подросток, сестра хозяина дома, и немолодая женщина, служанка, прощаются как две подруги. Я усмехнулся, в очередной раз убедившись, что я совсем не понимаю свою сестру.

Ужин был просто восхитителен, или же я был слишком голодным, но я съел всё, что попало на мою тарелку, подозревая, что всё это приготовила моя сестра, отдавая предпочтения собственным вкусам. Все по очереди одобрили решение Миры постричься, как всегда с особым энтузиазмом отреагировала Лиза, я посчитал нужным промолчать, чтобы снова не раздражать сестру своими высказываниями.

После ужина отец с тётей Ниной остались в гостиной, чтобы просмотреть сводки новостей в надежде услышать об изменениях, происходящих в родном городе, Лизка пошла к себе в комнату, по дороге восхищаясь скоростным интернетом, а Мира молча направилась в кухню – мыть посуду. Эта мысль заставляла меня чувствовать себя неуютно, зачем она это делала? Каждое утро приходила Татьяна Львовна, она бы просто выполнила бы ещё одну часть своей работы. Но нет, сестру нельзя было переубедить, она не позволяла помочь себе даже матери. Тётя Нина объяснила мне, что таким образом она выражает мне свою благодарность, я предпочёл бы, чтобы она со мной разговаривала, но я подозревал в её поступке завуалированную неприязнь ко мне, поэтому не мог с ней бороться.

Перед тем как уйти к себе, завтра я уже должен был вернуться к работе, снова простоял в дверях кухни, наблюдая, как сестра моет посуду, игнорируя посудомоечную машину, а я не мог заставить себя заговорить с ней. Помедлив ещё, я дождался, пока она поставит в шкаф последнюю чистую тарелку, затем развернулся и ушёл, прежде чем она могла обернуться.