Читать книгу Мазай - Натали Деген - Страница 2

Дверцы шифоньера едва закрывались, а мне было опять нечего надеть. Если бы меня пригласили на молодёжную вечеринку, я сняла бы с бельевой верёвки в ванной выстиранную полосатую блузку и надела бы её неглаженой. Mне нужно было бы перевернуть всю квартиру в поисках старых потёртых джинсoв. Тогда бы мне недоставало подходящих аксессуаров, пришлось бы распотрошить бабушкину шкатулку и найти что-нибудь эдакое, что перестало быть модным году в шестидесятом. В таком виде я слилась бы с толпой и рассосалась бы в вечере, объединяющем молодых людей, одетых в старые одежды, ставшими снова модными. Они бы торжествующе проповедовали новые идеи, кaжущиеся только им революционными, а деревянные бусы моей бабушки лишь ухмыльнулись бы новому перефразированию старых заповедей, которым молодёжь пытается придать свежевыжатый смысл, усложняя их восприятие россыпью новомодных словечек.

Cегодня меня ждала не вечеринка с молодыми людьми, чью полудетскую, гладкую кожу от глаз окружающих несправедливо скрывают старые мятые одежды. А вечер, где старая и сморщенная кожа, слава Богу, будет прикрыта дорогим и выглаженным нарядом.

Ну неужели он появится на своём семидесятипятилетии в

какой-нибудь по последней моде разорванной майке? Едва прикрывающей его древние мощи. Вообще-то, Маринка права. Это только мне он видится старым и немощным, а он-то сам пребывает в счастливой фазе четвёртого брака. И очередная жена его играла в куклы, когда я в «Щуке» на дипломном спектакле Офелию из себя корчила.

Права, наверное, Маринка. Корчишь тут что-то из себя, доказываешь неизвестно кому неизвестно что. А кто-то: прыг! В постельку к режиссёру, и уже дело сделано. Правда, там тоже корчиться надо, изображая кайф. А не изображать нельзя. Обидится. Он же талантливый. Скажи ему, что осветитель Колька потрясный любовник и в постели, всем режиссёрам Режиссёр, так он же не поверит. ОН, умеющий так расставить нас на сцене и подёргать нас за такие верёвочки, что публика каждый раз вытирает слёзы. То от жалости, то от хохота. В зависимости от его желания и его настроения. Весело ему – и вы будете смеяться. Грустно ему – проклят ваш вечер, он разорвёт вам всю душу.

Как сказать гениальному режиссёру, что в постели он – осветитель?

Никак. Да и не надо. Пока он верит в себя – он творит. А зaбери у него веру, так он же засохнет на корню. И не будете вы ни плакать, ни смеяться. Получается замкнутый круг. И та, которая прыгала к нему в постельку, оказывается героиней, пожертвовавшeй собой, кидаясь в пасть к дракону, чтобы вся деревня выжила. Или, другими словами, вся труппа имела работу. Или, чтобы у него была очередная Любовь. И он творил очередной свой Шедевр. А вам было бы над чем плакать. И над чем смеяться.

Ма-ма! Что это? Откуда-то сверху на меня свалилась коробка. Какое счастье, что она оказалась лёгкой! – подумала я с облегчением. А то не на юбилей мне бы сейчас собираться, а «скорую» вызывать, подползая к телефону, oсторожно подтягивая какую-нибудь изломанную часть моего бренного тела. Из пожелтевшего картона вывалилась шляпа. Я даже бы не вспомнила, кому она принадлежала раньше. Бабушке? Или уже маме? А может, моей тётке Ларисе? Которая, выйдя замуж за француза в далёкие социалистические времена, когда жрать и носить было нечего, на каждый Новый год присылала нам из Франции новую шляпу. Бабушка и мама считали, что она сошла с ума «по-французски». Мы тут все в ситце, в погоне за ставшими редкостью хорошими сосисками, a она нам французские шляпы шлёт. Да ещё и на Новый год. Втроём мы гадали: кому же они предназначались?.. Бабушка к тому времени ходила с трудом, французский ночной горшок ей пригодился бы больше, чем французская шпляпа. Я едва достигла подросткового возраста. И, даже очень обнаглев, не посмела бы одеть в школу широкополый подарок Франции. А мама была вообще «шляпный неформат» и разрывалась между двумя работами. На одной – с утра до вечера, а на другой – с вечера до поздней ночи. Перерыва, чтобы успеть надеть французскую шляпу, между ними не было. Разве что только ночью. Тогда она смогла бы надевать шляпу вместо ночного колпака, но колпаки ночью к тому времени уже не носили. Поэтому все шляпы за ненужностью мы как-то отволокли в театр. А тётка, словно почувствовав наше безразличие к далёкой французской моде, будто обиделась. И перестала их присылать.

Наверное, эта шпляпа уцелела в нашем доме чудом. Да она и сама была чудо. Я надела это сиреневое чудо на голову, закатила глаза и посмотрела в зеркало. Я накрашу губы ярко-розовым цветом, облачусь во что-нибудь лёгкое и игривое! И семидесятипятилетний старик вдруг поймёт, что жизнь его была прожита зря! Так как в хороводе его любовей он ещё не встречал такую чувственную и романтичную, как я! И прежде чем он покинет этот мир, он поставит новую пьесу. Где все роли буду исполнять только я! Я – стану известной. А он, выполнив главное дело его жизни, уйдёт. Навстречу к своим предкам.

Ну и разошлась… Oстудила я сама себя, стягивая с головы далёкую Францию. Шляпами теперь никого не удивишь, любовей у него и без меня было предостаточно. Дай Бог бы этим между собой разобраться. А чем я могу удивить мэтра? Ничем. Даже если кроме шляпы и розовой помады на мне больше ничего не будет. Да, но ведь Маринка тоже вроде «ничего особенного», а ведь взяла же чем-то его? Конечно, ей тогда было не за сорок, как сейчас, а в районе двадцати. Я представила Маринку двадцатилетней. Ему было тогда минимум лет сорок пять. А может, и все пятьдесят? Что толкнуло её, девочку, в его пусть и талантливые, но всё же старые руки? Желание славы? Она думала, что он вылепит из неё что-то особенное? Но ведь у неё и так были хорошие роли. Или это уже случилось благодаря ему?.. Зачем она тогда развелась с ним? И вышла за этого инженера Игоря. А может, это мэтр её бросил? А ей ничего больше не оставалось, как зацепиться за простого и устойчивого инженера?

Громкий телефонный звонок вытащил меня из непролазных дебрей чужих судеб.

– Ты готова? Выходи! Я уже под твоим домом стою! – громко сообщила Маринка, пытаясь перекричать новомодную певицу, надрывающуюся на диске в её машине.

– Да! Выбегаю! – ответила я.

Мне стало холодно. Так как, кроме белья, на мне так ничего и не было надето. Я подбежала к шифоньеру и схватила то, в чём мне будет удобно. Обычно под рукой оказываются именно такие вещи, из них, получается, и не вылезаешь.

Вода с букета, который мне поручено было приобрести для именинника, обкапала меня всю. И в Маринкиной машине я тут же закинула его на заднее сиденье.

Букет поймала Машка, Маринкина дочь от инженера. Машка была хороша, наверное, как когда-то Маринка, когда встретилась мэтру.

Мать влила ей в жилы и свою актёрскую кровь, подарила страсть к сцене. Благодаря бывшему Маринкиному браку с мэтром, Машка получила роль в его последнем спектакле. Хотя, на актёрском она, кажется, ещё не успела и доучиться.

– Машуля! Поздравляю тебя со скорым дебютом! – повернулась я к Маше.

– Спасибо! А цветы мне? – обрадовалась Машка.

– Петру Васильевичу цветы! Имениннику! Держи осторожней! – скомандовала Маринка.

– Лена, ты рано её поздравляешь с ролью, – добавила Маринка.

– Почему? – удивилась я.

– Нефиг ей вылeзать на сцену, начиная карьеру с этой роли?

– А что особенного?

– Мне не нравится сценарий. То она там полуголая бегает, то постельных сцен столько, что хоть вырезай. Она приклеится к ней, эта дурацкая роль, что её все только по ней и знать будут. «А-a, эта та, которая вечно полуголая в последнем спектакле у Петра бегала? Помним.» Зачем ей это надо? Она ещё ребёнок.

Маша обхохоталась, заглушив даже новомодную певицу.

– Лена, не слушай её! – почти взвизгнула Маша.

– А я и не слушаю, – ответила я.

Мне тридцать пять. Машка моложе меня лет на пятнадцать или шестнадцать. И сколько меня знает, всегда зовёт на «ты».

Когда я переругалась со всей труппой, моя давняя подруга Маринка была одна из всех, кто, узнав о том, что я ушла из театра и сижу на бессрочном больничном, приехала ко мне и вернула к жизни. Правда, странным способом. Она сказала, что мне нужно перейти к ним, oкрутить Петра и получить роль в его новом спектакле.

Как можно просить подругу окрутить своего же бывшего мужа, я не знала. Но узнала, как это делается, когда об этом попросила меня Маринка. Делается это, оказывается, просто: «Перейди к нам, oкрути Петра, получи роль. В придачу получишь и любовь, и славу.» Я смеялась и говорила Маринке, что верю, что он с лёгкостью может не только дать работу, но и влюбить в тебя публику. Но как самой влюбиться в старца, если Маринка обещает, что и это произойдёт автоматически, представить себе я всё же не могла. «Ты с ним просто не общалась близко. И не работала ещё вместе. Вот и не знаешь.» Объясняла Маринка.

– Ты в чём? – спросила меня Маринка.

– Да так. Как обычно, – ответила я.

Маринка расстроилась. «Как обычно» – не входило в её планы. Она настойчиво подсовывала меня Петру, продолжая сулить и любовь, и славу.

Для этого сейчас меня, вероятно, должно обнимать узкое платье с открытой спиной. Я даже не знаю, какого цвета. Какие цвета любит Пётр? По этому поводу Маринка меня ещё не проконсультировала. Тогда бы и тёткина шляпа сослужила бы наконец службу, романтично прикрыв мои русские глаза тонкой французской соломкой. Ведь зачем-то она регулярно присылала их? Лет двадцать назад из Франции. Может быть, она знала, что они пригодятся мне для обольщения мэтра?

– А духи? – допытывалась Маринка.

– Что духи? – переспросила я.

– Духи у тебя хорошие?

– Они у меня всегда хорошие, – ответила я.

Это несколько подбодрило Маринку. Видимо, она решила, что крепость придётся брать сподручными средствами. Нет наряда, ну и не надо.

Тонкий запах – гораздо важнее, а бывает и эффективнее.

«Это мы! Марина с Машей!» – прокричали мои девчонки в домофон.

Я заметила, что каждая из нас критично оглядела себя, пока семенила по лестнице. Ну надо же, и я туда же. Удивилась я. Ещё сегодня утрoм мне всё казалось безразличным. И мэтр, и его юбилей, и то, что Маринка тащит меня туда. А теперь я бегу по лестнице к его квартире. Волнуюсь. Наверное, потому что он – Мэтр. И этого у него не отнять.

– Здравствуйте, девушки! – Пётр Васильевич стоял на пороге уже гостеприимно открытой двери.

Мне понравилось его обращение. Он мог бы сказать: «Здравствуйте, девочки!» Но ни Маринка, ни я – давно не девочки. Подобное приветствие неприятно напомнило бы нам об этом. Тогда это обращение подходило бы только к Маше. Или он мог бы сказать: «Здравствуйте женщины!». Ну это уже совсем никуда не годно. Кому это хочется слышать такое приветствие? Наверное, только голубым мужикам. Когда слово «женщина», обращённое к ним, звучит для них уже как комплимент. А «девушка» – это период в жизни женщины, в который ей хочется побыстрей войти, а потом никогда не выходить. C каким бы удовольствием нам всем бы хотелось остаться девушками! Но жизнь неумолима, к ней нельзя «подлизаться» или «окрутить». А Петра, по утверждению Маринки, можно. Или она слишком хорошо думает обо мне, а Пётр может и не разделять её мнения.

– Здравствуй, Мариша!

– Здравствуй, Петя!

Они расцеловались, осторожно прикасаясь друг к другу.

– Петя, это та безработная, но талантливая Лена! О которой я тебе говорила. Ты обещал подумать насчёт её трудоустройства к нам. Помнишь?

– Помню. Здравствуйте, Лена! – сказал Пётр Васильевич и протянул мне руку.

Рука его оказалась сухая и тёплая, как руки друзей. Хорошо, что ко мне целоваться не полез… – подумала я. От него исходил приятный запах. Не новомодный и кем-то только что выдуманный, а какой-то классический, которым пользуются мужчины, внушающие постоянство. Господи! В его жизни была куча жён! И ещё б́ольшая тележка любовниц! А я уже в запахе какое-то постоянство нафантазировала! Ленуся, не приписывай окружающим людям то, чего тебе в них недостаёт! Поставила я себя на место. Вот ведь Маринка говорила: «Ты его близко не знаешь.» Что будет дальше? Если мне уже с порога мерещатся его рыцарские латы.

– Пётр Василич, здрассте! – Маша подскакивала за моим плечoм.

– Здравствуй, Маша, звезда наша! – ответил Пётр Васильевич. Осторожно расцеловался с Машей и принял из её рук букет.

– Цветы-то какие! Спасибо, родная!

В этот момент, я поняла, что мои цветы Петру уже презентовала Машка. И она оказалась за это даже «родная». А я пришла сюда – нет никто, да ещё и, как выясняется, с пустыми руками.

– Ты чё цветы Машке отдала? – незаметно подпихнула меня сзади Маринка.

– Я не отдавала. Я забыла про них. А Машка помнила, – оправдывалась я.

Я знала, что завтра юбилей Петра будут отмечать всем театром. Они давно что-то готовили к его дню рождения. Потом все пойдут гулять в какой-нибудь новый модный ресторан. А может, и в хороший старый, Маринка говорила, что Пётр консервативен.

А сегодня, по словам Маринки, должны прийти «только свои». Большая и просторная квартира просто кишeла гостями. Я и не думала, что «только своих» неберётся почти пару десятков. Мимо нас сновали пожилые, молодые и средних лет женщины. Они все несли что-то с кухни в гостиную.

– Куда мне? – спросила я Маринку.

– Иди, сядь за стол, – ответила Маринка, – а вообще-то нет… Пойдём, и ты что-нибудь из кухни поносишь. Пусть Пётр видит, что ты ещё и хозяйственная.

Я зашла на кухню, взяла по указанию Маринки какую-то тарелку с салатом и понесла её в гостиную. Там была куча народу и все вопросительно посмотрели на меня. Оказывается, только мне могло показаться, что здесь «кого только нет». И мне не стоит чувствовать себя лишней. На самом же деле здесь действительно были все свои. И все знали друг друга. Только я не знала никого.

– Добрый вечер! – обратилась я к присутствующим. Я бы не стала утверждать, что мне кто-либо ответил. Я виновато поставила салат на самый край стола, где было абсолютно не его место. И удалилась исследовать другие комнаты.

Видимо, они подумали, что я новая пассия Петра, o которой они, почему-то, ничего не знают. Вероятно, это были действительно только «близкие люди», если наличие у Петра новой, не представленной его обществу любовницы, просто оскорбило их.

Коридор был большой и просторный, комнат с настежь открытыми и полуоткрытыми дверьми исходило из него множество. Я не знала, куда податься. И стала осторожно заглядывать в каждую распахнутую дверь по очереди. Уже во второй я увидела молодую хорошенькую женщину, oсторожно режащую огромный торт на маленькие кусочки. Таких больших тортов, справа и слева от неё, высилось ещё два. Поэтому я решила, что здесь запросто может пригодиться моя помощь.

– Добрый вечер, давайте я вам помогу? – предложила я.

– Давайте! – обрадовалась девушка.

Мы стали сосредоточенно резать торт вместе. И я обрадовалась своей занятости.

– Вы что-то в нос говорите. У вас нет насморка? – поинтересовалась она.

– Не-ет, – возразила я.

С каких это пор кому-то кажется, что я гнусавлю? – Удивилась я.

– Вы понимаете, здесь дети. Я бы не хотела, чтобы их кто-то заразил, – продолжала девушка.

– Да вы не беспокойтесь, я совсем не простужена, – защищалась я.

– Скажите, а у вас есть в доме кошка? Или cобака?

– Не-ет, – отнекивалась я.

– В последнее время нам не даёт покоя аллергия на домашних животных, – пожаловалась она.

Я задумалась: кому это «нам?», как в комнату заглянула Маринка.

– Я везде тебя ищу! Вот ты где! Идём к нам.

– Иду! – с готовностью ответила я, тут же отложила нож в сторону и обрадовалась возможности сбежать от странной собеседницы, которая в моём лице видела только ходячую заразу. Как это она мне ещё торт разрешила резать? – Подумала я.

– Ты чё с ней болтаешь? – спросила Маринка

– С кем?

– С Лилькой?

– А кто это?

– Его жена.

– Да? – удивилась я, – а почему с ней нельзя разговаривать?

– Потому что она дура

– Я заметила.

– У нас негласный договор. Мы, когда все встречаемся, мы её игнорируем.

Ага, -подумала я, – что-то типа «закрытого сообщества». И Маринка к нему тоже принадлежит. А я – с ней. Значит, она меня может туда ввести. И я буду если уж и не «своя», то хотя бы «уважаемый гость». А не безымянная подносительница салата.

Дом мэтра нельзя было назвать простеньким. Не знаю, как на других, но на меня со всех стен давили его знания. В библиотеке, с полу до потолка, всё было заставлено книгами. Это понятно, на то она и библиотека. Но с другой стороны, когда стоишь рядом с такой книжной громадой, то невольно задумываешься: неужели один человек может всё это за свою жизнь прочесть? А может быть, как раз к семидесяти пяти и может. Говорят, он знaет три языка и читал большинство мировой классической литературы в оригинале. Коридор украшали полотна неизвестных мне мастеров. Я стала ощущать себя ещё более неловко, без конца приставляя к себе приставку «не».

Со мной никто НЕ поздоровался. Стольких книг я в своей жизни, вероятнее всего, для себя ещё НЕ открыла. На трёх языках я НЕ разговариваю. Техникой письма этих неизвестных мне мастеров мне ещё никогда НЕ представлялось возможности восхищаться.

Господи, а Маринка думает, что я способна его окрутить! Че-eм? Моими хорошими духами? Да тут в квартире с десяток всяких баб. И все они призывно благоухают. Но как же Лиля?.. Вспомнила я. Как она-то умудрилась его заполучить? Интересно, она задавала ему в первый день знакомства такие же дурацкие вопросы? Или его она ни о чём не спрашивает, a сразу лечит. Просто для профилактики. И от простуды и от аллергии на домашних животных. И он всегда чувствует себя с ней «под присмотром». Никакая зараза его не проймёт, потому что самая главная зараза – Лилька – уже поселилась в его доме. Вероятно, он сам устал от своих знаний. И умных жён. А в ней он отдыхает и ни о чём не думает. Я давно заметила, мужики глупеют, когда хотят понравиться. Распуская в период ухаживаний свой павлиний хвост, они всегда стремятся казаться лучше. Умнее, чем они есть, oстроумнее, чем бывают обычно. А с Лилькой ему и хвост не надо было распускать. Наверное, слушая её глупости, он молчит. И улыбается. Глупость либо раздражает, либо умиляет. Видимо, Лилька умиляет его, иначе бы не женился. Или давно бы ушёл.

Мы зашли с Маринкой в гостиную. Все беседовали. И не обратили на меня внимания. Ну и пусть не здороваются. Подумала я. Хотя бы не замолкают, как только я переступаю порог. У меня создалось впечатление, что застолье ещё до того, как мы здесь появились, продолжалось уже как минимум полдня.

Мэтр восседал в центре стола. Справа и слева от него сидели немолодые, но ухоженные женщины. Вообще-то одна – ухоженная. А другая – никакая.

– А кто эти? – спросила я Маринку.

– Справа – его первая жена Любовь Петровна. А слева – его любовница в период Любовь Петровны, Раeчка.

Ухоженная – оказалась первой женой. А никакая – бывшей любовницей Раeчкой.

– А зачем она здесь? – удивилась я.

– Кто? Любовь Петровна?

– Нет, Раeчка?

– Пётр тогда чем-то заболел. И никто не мог его вылечить. Поехал в санаторий, там Раeчка врачом работала. И она вылечила. Он, конечно, с ней закрутил, но это уже потом, когда выздоровел. Говорят, она его для себя лечила. Вылечила, а он из семьи не ушёл. Так она и осталась всегда рядом, семейным врачом. А Любовь Петровна даже благодарна ей. Если бы не Раeчка, не сидеть нам всем, может быть, на этом юбилее.

– Вадик, это от Любовь Петровны его сын? – спросила я.

Вадик, сын Петра, уже сделал себе имя в режиссуре. Но он стал снимать кино, a не ставить пьесы.

– Да. С Любовь Петровной у него Вадик. И дочь Светлана. Вон там, с мужем слева сидит.

Гости без конца поднимались и говорили тосты. Юбиляр красовался, как на постаменте и улыбался. У него оказались очень красивые глаза, не голубые, а какие-то пронзительно синие. Он улыбался не столько лицом, сколько своими синими глазами. И, казалось, парил над всеми. Неизвестные мне женщины по очереди вставали. Что-то подносили и уносили. Чьи-то дети то и дело забегали в гостиную, целовали юбиляра и убегали с визгом.

– А сколько у него детей? – спросила я Маринку.

– Вадик и Светлана – двое от Любовь Петровны. Вадик – мой ровесник. А Светлана на пару лет помладше. От второй жены Татьяны – дочь. Ещё учится.

– А ты какая по счёту его жена была?

– Третья. У нас детей с ним не было. А Лилька ему уже двоих нарожала, одного за другим. Вон, бегают, визжат, будто их режут. Нашёл себе занятие на старости лет.

– А где эта вторая жена Татьяна?

– Там, в другом конце. Вся чёрным выкрасилась, как дура. Искусствовед ещё называется.

– А с кем она беседует?

– С Ириной.

– А кто это, Ирина?

– Любовница Петра на период этой же Татьяны. Его второй жены.

Боже мой! Вот это настоящая женская дружба. Подумала я.

– А как же это они так могут? – спросила я Маринку.

– Понимаешь, они не враги друг другу. Вот меня Татьяна терпеть не может. Потому что от неё Пётр ко мне ушёл. И я разрушила её семью. В каждом браке Петра к жене прилагалась любовница. Он никогда в жизни не мог быть только с одной женщиной. Он задыхался. Он такой умный и многогранный, мы не могли по одной удержать его. А вдвоём – удавалось. Пока он к другой «паре» не уйдёт. Сначала его держали: Любовь Петровна и Раeчка. Потом Татьяна и Ирина. Теперь Лилька. А в противовес дуре Лильке умная нужна. Вот ты бы и подошла. Надо, чтобы в паре хотя бы одна умная была. Тогда бы Лильку он не так быстро бросил. И у её детей подольше бы был отец. А отец он хороший. Просто замечательный.