Читать книгу Ангел рассвета – 1. Люцифер – сын зари - Натали Якобсон - Страница 7

Иногда воспоминания не дают нам покоя. Николь никак не могла забыть события одной ночи. Ее привлек огонь, горящий вдали, и все остальное в миг отошло на задний план. Тут же вспомнились главы из сказочной книги. Она подумала о гномах, танцующих у костра, о полуночных оргиях, о самом пламени, которое вздымается черными парами к небесам, и в нем проступают странные лица. Пламя будто отпечаталось на сетчатке ее глаз. Пламя звало ее из ночи. Николь встала с кровати и приподняла гардину на окне. Где-то внизу как раз пылал костер. Оранжево-желтые сполохи вздымались к темным небесам. Казалось, что искры танцуют. Они могли бы вспыхнуть на стекле, если бы долетели сюда. Николь представила себе, как струи огня превращаются в пурпурных бабочек, от прикосновения крыл которых плавиться стекло. Но огонь горел так далеко внизу, что искры от него просто не могли долететь сюда. Ее потянуло вниз. Николь оделась, спустилась вниз по лестнице и помедлила у входа всего лишь миг. Что-то звало ее вперед.

Она вышла ночью из дома только потому, что увидела этот костер. Только вот как ей удалось его заметить с такого расстояния. Казалось, что он горел совсем близко, чуть ли не в метре от лужайки под ее окнами, но стоило только пойти на свет, как расстояние, казавшееся небольшим, чудом удлинилось. Она прошла, наверное, половину улицы, прежде чем увидела цель в паре шагов от себя. Ничего особенного, никаких эльфов, танцующих огоньками в ночи, только бродяги сидели кружком у костра. А что, собственно говоря, она ожидала. И почему этот огонь так привлек ее. Может, потому, что она почти всю жизнь провела дома и не видела близко лагерные костры, или те костры из ее снов, на которых сжигали ведьм, оставили в ее памяти отпечаток, похожий на шрам. Но были ведь еще и другие огни, тоже мрачные, но заманчивые, те костры, вокруг которых плясали в лесу эльфы, те огни, которые находились, как будто вблизи, но на самом деле все отдалялись и заманивали путников в бездну.

Николь все же приблизилась к костру, чтобы убедиться, что перед ним сидят и греют огрубевшие руки самые обычные смертные. Она уже хотела пройти мимо, когда вдруг услышала, о чем они говорят. Голоса были хриплыми, почти неразборчивыми, и все же она прислушалась.

– Они всюду, эти мелкие твари, только люди не хотят замечать их или делают вид, что не замечают, но мы-то знаем, мы ночуем на улицах, на чердаках нам нет места, а здесь на открытом пространстве сразу видно, как сбежавшие домовые хохочут над своими хозяевами. Мир полнится этими крошечными гадами и превращается в ад, а люди делают вид, что все в порядке лишь потому, что им так спокойнее. Но ты-то знаешь.

Самый высокий из бродяг деловито кивнул. Наклонилась голова, покрытая как палантином какой-то грязной серой тряпицей. Он, единственный из всех здесь, сохранил какое-то подобие достоинства и сразу казался как бы лишним.

– Так было с начало времен, – хрипло заметил он.

Он, единственный, не курил, другие передали из рук в руки окурок сигареты и поочередно делали затяжку, а он сидел, сложив ноги по-турецки, и, казалось, что он сидит во главе костра, если можно было вообще так сказать.

Николь остановилась позади него. Ее вдруг совершенно перестало волновать, что о ней подумают остальные. Она стоит здесь и слушает чужой разговор с таким видом, будто так и положено, и никто не смеет прогнать ее прочь.

– Люди всегда боялись их – мелких демонов, – продолжил между тем величественного вида бродяга, – но разве хоть когда-нибудь им удалось целиком заполонить мир, они наносят лишь крошечный вред, сбивают вас с панталыка, гадят так же по мелочи, служат другим. Те, кто колдуют уже большее зло, они призывают не мелкую часть его армии, а более сильных духов, чтобы губить себя и других, и был бы в этом толк. Они лишь зря расходуют наши силы, но создают нам ужасную репутацию. Вуду, кандобле, колдовство, прикрытое христианством, и все это лишь черная завеса для кучки мелких демонов, которые кусают во снах людей и крадут у них жизненные силы. Им больше хочется проказить, чем служить, и люди, естественно, не верят в то, что шуты причиняют им реальный вред.

– Но они повсюду, – возразил кто-то, – люди в своих домах от них защищены, а мы нет.

– Это правда, – согласился другой, – этот город кишмя – кишит ими, возможно, так было с самого его основания, говорят французская роскошь здесь родилась на золото демонов, а теперь они нас донимают. Если бы кто-то в них поверил, если бы очищающий огонь прогнал их всех.

– Некоторым людям даже на пользу делать вид, что они не верят в них, – со знанием дела заявил тот величавый, что сидел во главе костра, и что-то за спиной у него шевельнулось, Николь так и не смогла рассмотреть что, казалось, это просто взметнулась и завибрировала сама материализовавшаяся вдруг пустота.

– В тех роскошных старинных особняках всегда делали вид, что не верят в них, – продолжил он, – в хижинах рабов тоже, но это не значит, что ни те, ни другие, не хотели прибегать к их помощи, и обогащать свой колдовской опыт друг за счет друга. Люди всегда считают, что они могут подчинить потустороннее себе, они могут стоять рядом со сверхсуществами и считать себя единственным, кто является сверхсуществом, при этом ничего не подозревая о танцующей рядом нечисти. Но я пришел рассказать вам о другом, о том, кто сам был как заря, прежде чем началось все это. Вы ведь так хотели скоротать время, проведенное на этот раз за костром, всего лишь услышать о нем и о том, какое отношение имеют к нему все эти мелкие твари, которые наводняют город, и я бы сказал не только один. Нет такого города или веси, дома, дороги, пруда, где бы не жили и не смущали людей они.

Они? Он? Николь ничего не понимала, но она вдруг начисто забыла о том, что стоит здесь и по-наглому подслушивает. На секунду она даже забыла о том, кто она есть.

– Да что ты можешь знать об этом? – гневное восклицание сорвалась с ее губ, как будто само собой и прежде, чем она успела сообразить, что делает ее изящная рука с удивительный силой вцепилась в шиворот бродяге и встряхнула его изо всех сил. Это заставило его встать, и только тут Николь поняла, какаю ошибку сделала. На миг она будто сочла себя кем-то другим, яростным и неимоверно сильным, но она ведь была всего лишь хрупкой девушкой, а этот незнакомец оказался верзилой. Он встал медленно и будто неохотно, его тень накрыла ее, его голова возвышалась над ней. Казалось, что она разбудила великана и заставила его встать и вытянуться во весь рост. Лохмотья на нем не источали той вони, что у других, от него лишь пахло землей и гнилью, похожей на запахи из свежеразрытой могилы. Его глаз Николь не видела, ей только казалось, что лицо его, как и вся гигантская фигура, состоит сплошь из темноты. Она не знала, что сейчас будет, но приготовилась к самому плохому, и тут вдруг произошло нечто невероятное. Исполин смотрел на нее секунду, будто узнавая. Она не видела его глаз, но чувствовала, что они стараются отыскать в ней что-то знакомое, а потом вдруг темная голова опустилась. Николь так и не поняла, что значит этот почтительный, почти аристократический жест, ведь она в кругу бродяг, и этот кто-то вполне может быть преступником, вполне может убить ее, но вместо того, чтобы сделать хоть малейшую попытку напасть или как-то ответить на первоначальную грубость, гигант вдруг низко поклонился ей.

– Может, псих, – Донна только пренебрежительно пожала изящными плечами, когда выслушала все это. Казалось, что она пытается одновременно сосредоточиться и на лекции по геологии и не пропустить рассказ подруги, но сосредоточенность была лишь прикрытием. Иногда она сползала как маска, и Донна досадливо хмурила брови.

– Клянусь тебе, так было, – Николь откинулась в кресле актового зала и попыталась сосредоточиться на очередном кадре диафильма: извержение вулкана, лавы, слоя земли. – А ты веришь, что мир всегда был населен даже в горниле вулкана, но только не людьми? – вдруг спросила она. – Существа, способные жить там, где простой человек погибнет, например, в горящем огне, ты могла бы поверить в них?

Вместо ожидаемого взрыва смеха ее встретило только молчание. Донна насупилась.

– Ну, мне бы очень хотелось стать одним из таких существ, – спустя минуту прошептала она, кажется, доверительно и… просительно. Николь изумленно уставилась на нее. Дона говорила так, как если бы могла выпросить у Николь, чтобы та сделала ее таким существом. Уж не смеется ли она, но голос подруги впервые казался искренним.

– Ты же знаешь, как это прекрасно жить там, где люди не могут жить, например, в огне, делать то, на что люди не способны, быть выше людей, то есть никогда не болеть, не быть слабой, не бояться боли и огня, всюду иметь власть сверхсуществ, – Донна, как будто обращалась к некой королевской особе, которая может дать ей все это, и голос ее все еще был просительным. – Как можно лишать этого своих друзей, если ты все знаешь? Ты же знаешь, как прекрасно быть выше людей, Николь, быть, как они.

Она кивнула на слайд с вулканом, будто имела в виду существ, живущих там, и остановилась. Она ждала какого-то решения, какого-то ответа. «Ты же знаешь» готовилось слететь снова с ее губ, но Николь только изумленно покачала головой и заверила:

– Я не знаю.

Такие простые и безобидные слова в ответ на безумную речь, но Донну они хлестнули как пощечина. Она быстро отвернулась, оставив Николь в полном недоумении.

Обо всем, что ей нужно узнать, она всегда может спросить у Неда. Николь задумалась. А почему бы ей не пойти к нему прямо сейчас? И что она спросит у него? Действительно ли на цветах живут феи? Это глупо. Конечно же, Нед найдет достойный ответ на все. Николь даже не сомневалась, что он знает абсолютно обо всем, и, если в чьем-то палисаднике роятся удивительные существа, он может объяснить их природу. Наверняка, он мог классифицировать все сверхъестественные создания, но знания его опирались не лишь на мифы. Николь почему-то была уверена, что он знает намного больше, чем имеет право сказать. Но ведь ей одной он все скажет? Так почему же ей стыдно у него спросить?

Николь остановилась у коридора, ведущего в то крыло здания, где располагалась библиотека. Ее рука судорожно потянулась ко лбу. Температуры больше нет, припадок не близится, но так хочется оказаться дома, в постели. В постели, которая, благодаря ее фантазиям, никогда не была пустой. Догадывается ли Нед об этих фантазиях? Может ли он охарактеризовать тех, кого она рисует себе в своем воображении? Их было двое, и ей отчаянно хотелось узнать, откуда взялось это волшебное ощущение того, что они есть? Казалось, что они были рядом всегда, и их появление вовсе не связано с фантазией.

Признайся она во всем Неду, и он мог бы смог что-то сказать или предположить. Возможно, он даже знал, чем все это объясняется. Казалось, что он единственный во всем мире знает ответы на все вопросы. Николь порывалась спросить его много раз, но что-то ей мешало. В первом случае страх, во втором необъяснимое чувство стыда, будто она занимается чем-то запретным. Это все равно, что мастурбировать, а потом бояться признаться родителям в том, чем занимаешься. Конечно же, с Недом все намного проще, чем с матерью или отцом, он только посмотрит на нее своими мудрыми всезнающими глазами и не станет осуждать ни за что, но те другие существа, они как будто предостерегали. Существа, которых нет, потому что доказать их реальность ничем нельзя. Николь тихо застонала. Что же делать?

– Мисс Деланже!

Она тут же обернулась на голос.

– Да, профессор?

Ей, наверное, стоило благодарить удачу за то, что рядом оказался не Гариетт Ноуэл, хотя особой благодарности она не ощущала. Мистер Джефферсон едва ли относился к ней лучше. Она всеми порами кожи ощущала ненависть, исходившую от него. За что он ее ненавидит?

– Я могу вам чем-то помочь? – ей не нравилось, как долго и пристально он смотрит на нее. Таким изучающим взглядом! Его глаза под стеклами очков и сами теперь казались почти прозрачными. Он слепнет, подумала она, и сама же не поняла, что имеет в виду. До сих пор видел он все отлично. Многие полагали даже, что очки он носил лишь для того, чтобы придать своему виду внушительности. В любом случае, если кто-то подглядывал во время экзамена или списывал, то зрение его чрезмерно обострялось. Вот и сейчас он заметил ее в темном коридоре. Так при чем же здесь слепота?

– Все в порядке, Николь?

– Да? У вас какие-то проблемы? Или у меня?

Она понять не могла, почему он так смотрит на нее. Казалось, он был уверен, что что-то должно произойти прямо сейчас. Может, это только потому, что темный коридор возле лестничного пролета напоминает декорацию к фильму ужасов. Естественно, стоя здесь, можно смотреть на юную девушку и ждать за ее спиной появление какого-то монстра. Именно так профессор и смотрел на нее, будто вот-вот тьма возле них разверзнется, и некая адская тварь вырастет из ниоткуда прямо за спиной у Николь.

Девушка усмехнулась.

– Ты хорошо себя чувствуешь в последнее время? – его рука дернулась. Николь показалось, что он хотел коснуться ее плеча, но почему-то подавил инстинкт.

– Да. А что?

– Ты пропустила три занятия.

Он не это хотел сказать. Николь сощурилась. Ложь! Она чуяла ее в людях за километр. Он силился произнести что-то другое и не мог, поэтому все время лгал.

– Вы считали? – она улыбнулась. – Другие не жалуются на то, что вы часто замечаете их прогулы. Простите, но мне кажется, что у вас особое отношение именно ко мне.

Это была наглость, но Николь не собиралась пасовать. Учась в колледже, она поняла, что главная защита – нападение. Если в тебе замечают хоть малейшую слабинку, то требованиям нет конца. Вот и сейчас она собиралась развернуться и идти. Это так просто, нахамить и повернуться к человеку спиной.

– Ты права.

Его слова на миг ошеломили ее. Николь изумленно обернулась. Не шутит ли он?

– Что?

– С такими задатками, как у тебя ты заслуживаешь особого к себе отношения.

– О, спасибо, – она опять издевательски усмехнулась.

– А с таким спутником, как у тебя, ты невольно внушаешь уважение.

– Я… – теперь она уже обернулась, чтобы глянуть через плечо. Он смутил ее, он смотрел на нее так, будто и впрямь видел кого-то прямо у нее за спиной. Спутник? Он имел в виду, конечно же, не Неда. Нед никогда не провожал ее на занятия, и в колледже мало кто знал, что он ее друг и наставник. Кого-то из ее компании тоже сложно было обозначить как спутника. Разве только Джулиана, но она была уверена, что профессор имел в виду не его.

– У темноты всевидящий взор и темные крылья, – как-то странно и тихо процитировал он. – Темнота тянется к заре…

Она это уже слышала. Но где?

– В этом коридоре всегда темно, – Николь почувствовала себя неуютно под его пристальным взглядом. – Простите, я иду в библиотеку.

Как она не любила, когда к ней кто-то пристает. Ненужных собеседников следует осекать сразу же, а не ждать, пока они навяжутся в компаньоны. Она развернулась и быстро зашагала прочь.

– Николь! – он окликнул ее еще раз.

– Да, – она снова остановилась и обернулась, но только из вежливости.

– Тебе следует быть осторожней, – только и произнес он.

– Я знаю, – отрезала она и еще быстрее пошла дальше. Конечно же, она знала, что в этом старом крыле здания всем рекомендуют быть осторожнее, не лазить на чердаки и не бегать по винтовым лестницам. Это место требует ремонта, а в маленькой пристройке за ним и вовсе все может обвалиться в любой момент, но она была уверена, что профессор имел в виду что-то совсем другое. Ей даже казалось, что ему, как, впрочем, и мистеру Ноуэлу будет все равно, обвались на нее хоть местная крыша, они оба почему-то уверены, что она выживет в любой ситуации только для того, чтобы снова явиться к ним на занятие и изводить их одним своим видом. Скорее всего, он имел в виду не «будь осторожна», а «контролируй получше свои поступки». Он почему-то был уверен, что вот-вот она совершит нечто предосудительное.

Учебное пособие лежало перед ней на парте. Книга, развернутая прямо посередине, не вызывала ничего, кроме отвращения. Николь даже не хотелось смотреть на репродукции в ней. Ее тошнило от вида Голгофы, распятий, сгорбленных фигур святых внизу. Бог, который пришел к своему величию через крест и страдания, отталкивал ее. Его величие вылилось лишь в то, что верующие в него стали несчастны. Несчастна была она. После визитов в церковь осталось полное чувство опустошения.

Николь готова была выплеснуть свой гнев на человека, присевшего рядом с ней, кто бы это не был, будь то даже Джулиан, Донна или Шерон. Она подняла блеснувшие яростью глаза и заметила рядом пожилого преподавателя. Удивительно, но на него одного она не злилась. Джеральд Майерс, знаток живописи и мастер изобразительного искусства, всегда чем-то ее привлекал. Казалось, он во всем ее поощряет. Ему было бы лучше стать философом или психологом. Он отлично понимал людей, во всяком случае, ее. Вот и сейчас он догадался без слов, что ей хочется выговориться.

– Ты веришь в него? – он кивнул на тщедушную фигурку распятого Христа на картинке.

– В бога? – Николь поморщилась.

– Хочешь сказать, что тебе не нужен бог? – его морщинистая ладонь, будто ободряя, легла рядом на парту. – Или не такой бог?

Николь дерзко усмехнулась, но потом вдруг стала серьезной.

– Бог, который отправляет своих избранных на пытки и распятие, – яростно заговорила она. – Бог, который порождает церкви, полные лицемеров и злобных юродивых, если вы верите в него, то поощряется зло в себе самом и в других, потому что он не дает нам никого добра, только снова и снова доказывает, что со всех сторон нас теснит его жестокость. Только очень жестокий бог мог создать такой жестокий мир, где люди лгут друг другу, предают, завидуют, ненавидят, потому что лишены того, в чем бог им отказал, а он же сам, который вложил в нас все эти отрицательные качества всегда рад покарать нас за них, как за грех. И в этого бога вы верите?

– А ты не веришь? – спросил он, и как ей показалось, какая-то странная искорка промелькнула в его глазах.

– Я верю… нет, я знаю, что он жесток, вот и все. Больше верить не во что. Он сам не дает нам почвы для большей веры. И его избранной, как вы говорите, я считаться не хочу, потому что своих возлюбленных бог заставляет терпеть стократ больше, чем тех, к кому он равнодушен. Мне такой покровитель не нужен. Вот и все. Не знаю, как ваш, а мой выбор сделан. Я сыта этим лицемерием по горло и в полной мере знаю, как бог несправедлив, поверьте мне. Кому, как не мне знать, – она вспомнила про сыпь, про бессонницу и про страдания, которые были хуже всего, немыслимые страдания, от которых ей удалось избавиться лишь тогда, когда она отказалась от походов на моления богу, лучше было об этом и не вспоминать. Слишком болезненно, слишком ужасно, и рана еще не закрылась, и, наверное, не закроется никогда, она будет вечно кровоточить. Кажется, у людей это называется моральный ущерб, но ее рана была, куда глубже. Николь почти грубо отняла руку.

Она не рассчитывала услышать ничего в ответ, ни увещеваний, ни осуждения, ни уж тем более согласия. Ей было понятно, что человек, с которым она говорит слишком скрытен, чтобы хоть чем-то проявить свои истинные замыслы. Зачем он, вообще, с ней об этом заговорил.

– Мое мнение неизменно, – еще раз на всякий случай решила подвести границу она. – Религия это зло, а бог слишком жесток, иначе весь этот мир был бы совсем другим. И мы тоже. Но все сделано неправильно, с акцентом черного зла в недолговечной красоте, и это единственное, о чем я сожалею.

Она не ожидала получить никакого ответа, это были слова в пустоту, разве можно встретить понимание всего этого в том, кто не страдал из-за бога так, как ей пришлось. Но Джеральд вдруг тихо, почти с одобрением проговорил:

– Ты действительно его дочь.

Николь с удивлением покосилась на него, но он уже уходил. Торопливо, даже слишком, будто боялся быть пойманным на чем-то непозволительном. Так спешат скрыться люди, понимающие, что стоят на грани разоблачения. Но какого? Что он имел в виду? Его дочь?

Конечно, дочь сенатора. Но он имел в виду на этот раз вовсе не Лоуренса. Она поняла уже по интонации, даже не по логике. Она-то знала, что ее отец никогда не поднимал такие вопросы, ни в сенате, ни в каком-либо другом обществе, ни, вообще, на людях. Он старался не говорить ни о боге, ни о дьяволе, и нельзя было с уверенностью определить, верит он в кого-то из них, или не верит ни во что, кроме самого себя и своего влияния на этот мир, по крайней мере, на штат, и в какой-то степени на население страны, на поклонников, восхищенных им, и тех, кто зависел от него или чего-то просил. Отец, вообще, не имел отношения к этой теме. Но другого отца у нее нет. Тогда что же имел в виду профессор. «Его дочь», слова эхом отдались у нее в голове, ударились о стенки мозга, как метафора, как тайна, как намек, но ни в коем случае не прямолинейное выражения. Эти слова значили нечто совсем другое. Чисто инстинктивно она вдруг осознала это.

Страны, века, цивилизации. Заметив в аудитории карту мира, Николь вдруг поняла, что ее отношение к географии резко меняется. Она смотрела на пунктирные линии, а видела нечто совсем другое. Неосознанно она начала называть вслух все памятные для себя места. В этой жизни она не была в них ни разу. К тому же они, наверняка, сильно изменились с тех пор, как она их запомнила. Только один путь оставался неизменным, но он-то как раз и не был отмечен на карте. К нему вело множество дорог, но все они обрывались на карте, так и не доходя до назначенного места, потому что в сознании людей его просто не существовало. Место, куда приходят все избранные.

Николь повертела глобус.

– Откуда ты столько знаешь? – Шерон, вертевшаяся рядом, услышала ее комментарии относительно тех или других географических названий и невольно заинтересовалась.

Ее вопрос застал Николь врасплох. Откуда? А…

– Из книг, – машинально ответила она. – Из книг, которые прочла я сама вне программы. Я считаю, что человек может научиться чему-то важному только самостоятельно, а не когда над ним висит дамоклов меч из экзаменаторов и оценок. Нельзя добросовестно научиться чему-то из-под палки. Для человека, чтобы стать мудрым, надо захотеть знаний самому…

Для человека или для ангела? Голос прозвучал прямо в ее ушах, а не только в сознании. Шерон никак не среагировала на проникновенный и обольстительный тон замечания. Она просто ничего не слышала. А у Николь от этих вкрадчивых речей чуть дрогнули пальцы, и она поспешно убрала их с глобуса, чтобы подруга ничего не заметила. Бесполезно было озираться по сторонам, она это знала, и ничьего присутствия рядом не чувствовалось, только робкое дыхание, похожее на дуновение ветерка обдало ей шею.

И Николь вдруг ощутила хрупкость собственного горла. Волосы, собранные в хвост на затылке, обнажали шейные позвонки, красивую кожу, едва тронутую загаром, который возник только утром и сойдет уже вечером. Твою шейку было бы так легко свернуть, словно шептало ей незримое существо сзади, чтобы избавить от вреда тебя и других, но жизнь твоя, увы, слишком драгоценна. И никакого смеха, все было серьезно. Нежная кожа над яремной впадинкой стала холодной от чьего-то прикосновения, скользнувшего дальше по горлу и задержавшегося под точеной линией ее подбородка. Николь чуть не задохнулась от этой ледяной смертоносной ласки то ли душителя, то ли любовника, который из ревности решил перерезать ей сонную артерию.

Ее почему-то слишком часто и сильно ревновали, даже те, кого она едва знала или не знала вообще. Она этих людей понять не могла, как можно сходить с ума оттого, что у какого-то человека есть еще увлечение жизнью в целом, а не только тобой. И что такое, вообще, ревность? Николь не знала этого, ей стоило только появиться, даже не говорить, только придти и молча встать рядом, как внимание любого человека уже безраздельно принадлежало ей одной. Она ощущала в себе эту магнетическую силу, иногда слишком четко. Красивая девушка, как кобра, может подавлять волю других, и такой факт уже сам по себе необычен. Николь стоило поманить, и люди шли за ней, бросая все остальное. И дело здесь было вовсе не в ее красоте. В чем-то другом, глубоко сокрытом, всесильном и даже страшном. В чем-то, что было предназначено для того, чтобы властвовать над миром.

– Покажешь мне еще что-нибудь? – Шерон бесцельно повертела глобус.

– Потом, – Николь с трудом подавила в себе желание поднести руку к горлу, чтобы проверить, точно ли оно уже освобождено. Такой жест выглядел бы слишком трусливым, а она не хотела показаться несмелой, особенно тому противнику, которому она даже не может взглянуть в лицо, потому что лица нет. Есть только сила, приходящая из пустоты и зовущая.

Может, она сходит с ума? Нет, не сходит. Она точно знала это. Рассудительная, твердая, напряженная, как струна, она ждала нового проявления незримых приставаний, но их не было.

– Мне кажется, здесь стало свободнее, – Николь набрала в рот воздуха и шумно с облегчением выдохнула.

– Да, нет же, мебель не убрали, просто сдвинули и даже атласы оставили, – Шерон явно не поняла, о чем она говорит.

– Не люблю бардак, – Николь усмехнулась. На самом деле, ей не нравился тут жуткий беспорядок, целый неразборчивый хаос, в котором смешивались ее жизнь, воспоминания и мысли, ее и чьи-то.

Чьи? Об этом даже не хотелось думать.

– Загляни в зеркало, и там ты найдешь ответы на все вопросы, – твердил ей настойчивый голос, которого никто, кроме нее не мог слышать. Вместо этого она прокралась в кабинет биологии. Ей захотелось нашалить. Если она действительно такая необычная, как ей кажется, то этому ведь должно найтись подтверждение. Она точно знала, что в подсобном помещении есть живность. Кроме хорьков, морских свинок и белых мышей, там появился еще новый экспонат. Николь чуть не задела клетку с канарейками, когда пригибалась, чтобы пройти под низкой дверной притолокой. Она вспомнила цветастых попугаев, которые обитали в этой клетке совсем недавно. Интересно, куда они подевались? Но сейчас она искала совсем другое. В пустом аквариуме без воды что-то копошилось. Николь заметила свившееся кольцами пятнистое тело. Вот то, что ей надо. Девушка осторожно сняла с аквариума крышку с просверленными для воздуха отверстиями. Жаль, что внутри находился не удав. Всего лишь кобра с раздувающимся капюшоном. Несмотря на недовольство последней, Николь подцепила ее за головку и вытащила скользкое тело наружу. Сможет ли змея ее укусить?

– Ну же? – Николь позволила продолговатому телу обвиться вокруг своей руки и нарочно подставила запястье.

– Николь, – Шерон, проследовавшая за ней, застыла на пороге в ужасе. – Что ты делаешь?

– А ты разве не видишь? – риторический вопрос показался ей глупым.

– Я позову на помощь.

– Не смей! – Николь обернулась. – Мне нравится ощущать рядом скользкое тело змеи больше, чем твое. Ты лишишь меня удовольствия?

Дерзкий тон ее речи смутил Шерон, но не кобру, та продолжала обвиваться вокруг ее руки. На миг показалось жало, всего на миг. Николь замерла. Что будет дальше? Сумеет ли странная болезнь в ее крови поглотить змеиный яд? Но кобра вдруг начала отползать. Раздвоенное жало так и не коснулось гладкой кожи Николь.

– Чего ты хочешь? – Шерон застыла на пороге чуть ли не в ужасе.

– Проверить подчиняется ли она мне, – Николь ответила машинально, даже не задумываясь над тем, о чем сказала, но кобра отползла назад в аквариум так, будто одно присутствие рядом золотоволосой девушки ее пугало.

На минуту Шерон была ошеломлена, но потом дар речи начал понемногу возвращаться к ней и даже способность дерзить.

– Может, хочешь еще пойти в подворотни и попытаться усмирить бешеных псов? – съязвила она, чтобы как-то снять напряжение.

– Думаю, однажды стоит попытаться, – невозмутимо заявила Николь и осмотрела свое абсолютно гладкое запястье. Конечно же, на нем не вздувался воспаленный бугорок от укуса. Кобра не захотела укусить или просто не смогла? Николь казалось, что там, за стенками аквариума, она видит в глазах змеи страх. Больна ли Николь настолько, что животные чувствуют это? Что такого ужасного есть в ее крови, что даже ядовитая змея ее боится?

Донна и Шерон провожали ее с занятий. Три грации, подумала Николь, поймав их отражения в настенном зеркале. Брюнетка, рыжая и блондинка, они и в самом деле составляли любопытное трио, но проходящие мимо оглядывались на них не поэтому. Даже в столь ярком треугольнике почему-то выделялась именно Николь. Она шла, небрежно засунув руки в карманы брюк и совершенно не задумываясь о своем внешнем виде, но, тем не менее, две ее элегантные подруги маячили сзади, как безликие тени. Возможно, так бывает в любой компании, где на многочисленное собрание брюнетов и шатенов встречается всего лишь одна светловолосая девушка. Николь думала, что ее всегда замечают именно из-за золотистой головы. Такой яркий отливающий золотом или солнцем цвет кудрей слишком резко выделялся бы на любом фоне, но в душе она сознавала, что дело не только в этом. Вот и сейчас поднимавшийся по лестнице им навстречу преподаватель изумленно уставился именно на ее лицо в сияющем обрамлении, а, казалось, что его карие глаза заглянули ей в душу.

Николь невольно остановилась, когда смуглая рука коснулась ее запястья. Она остановилась, пораженная не только вызывающим жестом, но и резким контрастом их кожи. Ее тело казалось почти мраморным по сравнению с этими загорелыми пальцами.

Она неуверенно подняла глаза. Нет, этого преподавателя по имени она не знала. Ей только сказали, что этот человек с темными тягучими глазами и оливковой кожей лингвист, он преподает арабский на старших курсах. Николь напряглась. Какое-то минутное узнавание, промелькнувшее между ними, не имело ничего общего с оброненным недавно комментарием. Ей даже не нужно было прикрывать веки, чтобы представить, как эта смуглая сгорбленная фигура преклоняет колени и ударяется оземь лбом перед черным изваянием крылатого существа. По его представлениям, она имела что-то общее с этим изваянием. Она видела вопрос в его глазах.

Нет, не может быть, она отвернулась и отдернула руку. Кем этот человек мог быть на самом деле, если не преподавателем? Арабом? Мусульманином? Раввином? Индийским раджой? Хоть самим султаном? Все не интересующие ее расы и национальности вмиг промелькнули перед глазами, объеденные одним – видением черного истукана, перед которым они преклоняются, чтобы найти защиту от другого жестокого божества. Еще миг, и ей начнут мерещиться пери. Николь коротко усмехнулась и хотела пройти мимо, но его слова вдруг остановили ее.

– Ты из его ангелов? – вопрос прозвучал, как утверждение.

Николь медленно обернулась. Непонимание, отразившееся на ее лице, почему-то привело его в шок. Она медленно и сокрушенно покачала головой, слова ответа вдруг сами сорвались с ее губ:

– Я больше не ангел.

Зачем она это сказала? Николь сама не могла понять. Голос, слетавший с ее губ, казался высокомерным и чужим. Казалось, произнеси она еще хоть слово, и ее восхитительное сопрано огрубеет почти до хрипа. Николь поспешила пройти мимо, она не оборачивалась, чтобы не замечать больше низко склоненную голову, обмотанную чем-то наподобие тюрбана и смуглого лица, и проницательных глаз. Она спустилась с лестницы, свернула за угол и прислонилась к стене.

– Подожди! – Донна и Шерон догоняли ее.

Николь отвернулась от них. Она чувствовала себя абсолютно обессиленной. Сейчас не время еще спорить с ними и обсуждать то, что они, наверняка, приняли за очередной комплимент. Должно быть, они коротко посовещались между собой и уже записали пожилого преподавателя в число ее воздыхателей. Почему же тогда не слышны смешки и пересуды?

Николь бросила на обеих подруг изучающий взгляд.

У тебя удивительно ясные глаза для человека, которому что-то нужно скрывать, пронеслось вдруг в ее мозгу. Она поморщилась, как от боли. Она не любила, когда ее мозг пронзают неожиданные и нелепые мысли.

– Так о чем ты с ним говорила? – Донна выглядела запыхавшейся и заинтригованной. Ее огромные, чуть раскосые глаза горели от интереса прямо, как два изумруда. Волосы, разметавшиеся по плечам, напоминали по цвету апельсиновую корку, а на ощупь, наверняка, были мягче шерсти котенка. Может, стоит все же потом с ней встретиться? Николь чуть смягчилась.

– Ты разве не слышала? – сухо осведомилась она.

Дона отпрянула, слегка ошарашенная ее словами.

– Конечно, слышала, – ответила вместо нее Шерон, поправляя на ходу съехавший с плеча пуловер. – Но понять все это может только сумасшедший ученый.

– Что ты имеешь в виду? – Николь нахмурилась.

– Клянусь, это был не арабский, – вдруг вставила Донна, ее глаза снова зажглись интересом. – Скорее всего, иврит или какой-то редкий восточный язык. Я плохо разбираюсь в языках, но уж, точно, могу сказать, что он говорил на каком-то неизвестном мне наречии, а ты все поняла.

Теперь уже Николь была ошеломлена.

– Он говорил на нашем родном языке, – чуть не заикаясь, проговорила она. – На английском. Клянусь вам, я и не знаю никакого другого языка. Да и откуда? Кому лучше вас известно, что я почти всегда прогуливаю лекции.

– Неправда! – на этот раз Донна возразила с поразившей ее уверенностью. – Недавно я слышала, как ты разговаривала на чистом французском. Помнишь, к твоему отцу приехали знакомые из посольства, и ты разговаривала с ними на их родном языке. Я тобой восхищаюсь.

– А я этого совсем не помню, – Николь задумалась, да, действительно, ее отцу наносили визиты разные люди из разных стран, но все они знали, причем довольно неплохо, ее родной язык, а Донна утверждает обратное.

– Как же ты любишь скромничать. Жаль, я раньше не замечала в тебе этой черты, – Донна слегка обняла ее за плечи. – Застенчивость тебе к лицу.

Николь ничего не ответила. Похоже, возражать было бессмысленно. Либо она что-то не так поняла, либо обстоятельства сложились не в ее пользу. Знать чужие языки, не изучая их? Это уже чересчур.

Николь распрощалась с девушками и пошла домой одна, не дожидаясь, пока шофер отца за ней приедет. Ей нравилось бродить по улицам и размышлять. Подошвы ног обивали мостовую, а в голову лезли тысячи всевозможных мыслей и предположений. «Есть знания слишком опасные для изучения, есть книги, от которых слепнут и сходят с ума», говорил ей Нед. Она не всегда понимала, к чему он клонит, но просто слушать звук его голоса было очень приятно. Только теперь она начала задумываться над смыслом произнесенных им слов. Что, например, он имел в виду, когда утверждал, что опасность может скрываться повсюду, но, вернее всего, в ней самой. Прежде всего, надо бояться не того, что вокруг, а того, что внутри нее. Николь не придавала особого значения такому заявлению. Она полагала, он имел в виду, ее болезнь. Недуг ведь в ее крови. Но сейчас она начала вдруг осознавать, что во всей этой головоломке не достает еще чего-то. Все детали не сложены. Она сжала и разжала кулак, посмотрела, как вздулись на запястье вены. Если все дело в крови, то она ведь знает о стигматах. Она читала, конечно же, о кровоточащих язвах Христа, и о том, что они могут появляться у редких избранных, но о том, что они возникают с рождения, она не слышала никогда. Ее кровь была заражена с тех пор, как сама Николь появилась на свет. Возможно, это аристократическая болезнь семьи де Вильер передалась ей через Эбби. Кто сказал, что прекрасные старые креолы не могли завезти свой недуг из Франции. Они жили в богатых особняках, они поклонялись золоту и порокам, они чахли на глазах, как оранжерейные цветы без теплицы. Наследство чахоточных дворян могло передаться и ей. При чем тут стигмы?

Николь остановилась, заметив на перекрестке странную пару. Женщина утешала ребенка, одновременно пытаясь остановить кровь, текущую из раны на щеке. Наверное, игравший ребенок упал и поранился. Николь подошла ближе.

– Простите! – она сказала это только для того, чтобы что-то сказать, а не в качестве приветствия, но женщина подняла на нее измученное лицо.

Николь опустила на землю свой рюкзак, и сама присела на корточки рядом с ребенком.

– Больно? – она потянулась рукой к его щеке. К ее удивлению, мальчик не отшатнулся. Обычно дети не любят чужих, особенно тех, которые лезут к ним с такой фамильярностью, как будто они их собственные дети.

– Ему нужно к врачу, нужно позвать скорую, – причитала мать.

– Нет, – Николь возразила тихо и спокойно, будто уже знала, что нужно делать. Ее пальцы сами потянулись к кровоточащему разрезу и коснулись внутренней стороны раны. Ему должно было быть очень больно, учитывая то, что она залезла ногтями в края разошедшейся кожи, будто в готовый шов, но ребенок молчал. Может, он просто зачарован ее красотой. Николь через силу улыбнулась. Кровь! Ей стало дурно от одного ее вида и запаха, но она преодолела тошноту. Ей захотелось вдруг поцеловать рану не для того, чтобы облегчить или усилить страдания мальчика, а чтобы попробовать на вкус эту багряную жидкость, сочившуюся неряшливой струей на воротник. Вместо этого она отняла пальцы, а в следующий миг раны уже не было. Николь смотрела на кожу на грязной щечке ребенка. Еще секунду назад там виднелась рассеченная до мяса полоса, теперь остался лишь кроваво-красный мазок.

Ребенок все еще смотрел на Николь так, будто ему явилась фея. Его мать опешила. Она ощупывала уже гладкую щеку мальчика.

– Чудо! – с придыханием прошептала она.

Николь быстро подняла и перекинула через плечо свой рюкзачок. Чудо! Это слово почему-то ее напугало. Она знала другие темные чудеса. Например, заразу в своей крови. Она не хотела говорить или размышлять об этом. Девушка поспешно зашагала прочь. Ей не нужно было ни слов удивления, ни благодарности.

Что, собственно говоря, она сделала? И сделала ли? Или это все была только иллюзия, нелепая игра света и тени, да неоновых огней. Когда вечереет, в свете люмионисцентных ламп в ближайших барах и подсвеченных рекламных вывесок даже стрекозу можно принять за пикси. Ей не было страшно, просто немного неудобно. Кажется, это был не первый случай внезапного исцеления в ее присутствии. О других ей просто не хотелось вспоминать. Когда-то от ее легкого поцелуя прошел порез на пальчике служанки, и остановилось сильное кровотечение у кровельщика, чинившего крышу в их особняке. Что стало с этими людьми потом, она не знала. Та служанка, кажется, потом уволилась из их дома и умерла от какой-то неизлечимой болезни. Но факт был не в этом, а в том, что порез у нее тоже прошел от одного соприкосновения с Николь. И сейчас случилось то же самое.

Стигматы? Благословение через боль? Облегчение чужих страданий через собственные муки? Нет, она не верила в это. Просто не хотела верить и все. А, может, какой-то настойчивый голосок внутри ее сознания подсказывал, что это не совсем подходящее объяснение. Николь не чувствовала в себе склонности ни к святости, ни к мученичеству. Она была просто собой и те феномены, что происходили в ее жизни, вовсе не равняли ее с великомучениками. Ей просто немного не повезло с наследственностью, это точно. От Эбби ей вполне мог передаться какой-то недуг, свойственный аристократам. Это могла быть как чахотка, так и гемофилия. Изнеженные дворяне всегда болели, и дети у них рождались, уже склонными к различным болезням. Голубая кровь, что с ней поделаешь. Николь еще раз удивилась тому, как такой волевой и физически здоровый мужчина, как ее отец мог выбрать себе в жену слабую и чахоточную Эбби. Эбби, слабый характер которой чуть не стал причиной гибели для ее дочери.

– Кажется, мама, твоя мечта, наконец, сбудется, и я буду лежать на кладбище святого Луи возле тебя еще раньше, чем ты затащишь меня в церковь на очередное причастие, – печально прошептала Николь в тишину вечерних улиц. – Выходит, тебе и не нужно было уничтожать меня с помощью догм религии. Какая-то болезнь де Вильеров уже внутри меня.

Какой-то шум раздался позади нее, и Николь обернулась. Она вовсе не ожидала, что ночной грабитель также примет ее за прекрасную фею. Она приготовилась к самообороне. Перочинный нож в ее кармане служил ей не хуже, чем другим газовый баллончик. К тому же она умела пустить его в ход. Но темная фигура, возникшая перед ней, в узком просвете между улиц не делала ни малейшей попытки к нападению. Какой-то очень высокий, широкоплечий человек в просторной темной одежде внимательно рассматривал ее, но приблизиться не решался.

У него слишком крепкое телосложение для того, чтобы я могла справиться с ним, оценила Николь, но пальцы ее все равно остались лежать в кармане с ножом, она готова была к самообороне, если он вдруг решит напасть. Но незнакомец не двигался. Минуту он рассматривал ее, а потом медленно кивнул в знак почтения и приветствия, как если бы они уже давно были знакомы, и он бесконечно уважал ее.

Николь успокоилась лишь, когда отошла на приличное расстояние от него. Может, ненормальный? Так бы предположила Дона. Что ж, тогда это был уже не первый ненормальный, которого она встретила на улицах Нового Орлеана и который признал в ней свою. Нормальна ли она сама, раз все местные умалишенные считают ее своей давней знакомой?

В состоянии собственной психики Николь давно сомневалась. Особенно после всех этих видений. Доставая руку из кармана, она случайно задела брелок с ключами. Те противно звякнули, ударившись о лежавший рядом перочинный нож. Ключи! Тонкое соединение мелких зубьев, из которого выходит один неповторимый узор, пригодный для открытия одного-единственного замка. Ключи о чем-то ей напомнили. В памяти всплыли очертания ключа с изящной рельефной головкой, вытянутым продолжением и затейливым язычком. Ключ блестел и переливался, как раскаленный кусочек солнца. В ее связке среди тусклых латунных ключей не было ни одного такого. Да и к какому замку он мог бы подойти. Его можно было только выставить в музейной витрине, как символичный ключ от несуществующих городских ворот. Он больше походил на причудливую игрушку, чем на предмет обихода. Какие двери им можно открыть? Никакие, можно только ободрать пальцы о раскаленное золото. Тут же, будто в ответ на ее вопросы в памяти всплыли очертания затейливых решеток, так же выкованных из блестящего раскаленного докрасна металла. Изысканные вензеля и арабески сплетались в одну златотканую паутину. Решетки сверкали, подобно звездному свету, а за ними во тьме кричало от боли нечто измученное, дико стонущее, обладающее переломанными и уже не способными к полету крыльями.

– Выпусти меня, выпусти, – жидкие золотые кудри струились вниз, прикрывая обожженное лицо. Красивые руки с уже отросшими черными когтями скребли земляной пол. Некогда белые крылья обтрепались и были изранены, по перьям стекала кровь. Казалось, ее капли могут воспламениться, коснувшись земли, но этого не происходило.

Кто-то другой наблюдал за ним с внешней стороны решеток. Золотые сандалии осторожно ступали по земле, в которой копошатся черви и змеи. Белые одеяния казались сотканными из лепестков лилий. Николь узнала прекрасное почти девичье лицо с длинными ресницами. Габриэль. Его синие глаза сверкали, ореол черных волос почти сливался с окружающей тьмой. Бледная рука касалась светящихся решеток, но не обжигалась. А на поясе у него висел тот самый ключ.

Николь тихо ахнула, стараясь прогнать болезненное видение. Темнота, ажурное золото решеток, боль и меланхолия в синих глазах ангела и то жуткое существо, скорчившееся в заточении.

– Верни мне меч, чтобы я мог карать грешников, я буду делать это от твоего имени, – кричало оно.

Габриэль не отвечал. Его тихий вздох был похож на томление перед поцелуем. Подумать только он любил это существо даже обезображенным. Он не был похож на тюремщика, казалось, что он держит в плену взаперти сердце своего возлюбленного, так птицу ловят в клетку, так привораживают людей. Лучше посадить объект своего желания под замок, но не отдать его никому.

Но однажды замки рухнули.

– Мастема! – Николь прошептала это имя в ночную тьму. Оно показалось ей странно знакомым. Картина все еще маячила перед глазами, как рябь на воде, но ощущение реальности постепенно возвращалось. Значит, прекрасный «менестрель» все-таки держал в плену своего возлюбленного, или это было божье решение. Николь нахмурилась. Куда она зашла? Размышляя обо всем этом, она совсем не следила за дорогой. Выходит, все это время она ходила по кругу. И вот снова ноги привели ее назад, к уже закрытому зданию колледжа. Оно выглядело в сумерках совсем другим, чем днем. В солнечном свете все казалось более убогим, во тьме – таинственным. Сама не зная зачем, Николь подошла ближе.

Как прекрасно. Вокруг нет никаких спешащих на кампус студентов, никто не толкает друг друга и не гомонит. Нет привычной суеты, кругом лишь ночь и спокойствие.

Она остановилась, внезапно заметив движение. Кто-то сидел на цоколе внизу здания или ей только так показалось. Николь сделала еще несколько неуверенных шагов вперед. Это же какое-то животное. Оно ползало по цоколю, раскрыв за спиной два кожистых крыла. Так выглядел бы нетопырь или любая другая летучая мышь – вампир, если бы могли быть чуть больше размером, но существо по величине больше напоминало собаку, скажем, волкодава или овчарку, а похоже было на… гарпию? Название всплыло в памяти не сразу. Мифическое чудовище. Николь скептически нахмурилась, но вид лапок с острыми коготками, перепончатых крыльев и колючей шерсти на туловище ее впечатлил. А еще она могла видеть длинный раздвоенный язык, потому что существо слизывало что-то с парапета. Ее кровь! Николь вспомнила, что именно здесь провела окровавленными пальцами по перилам, и на граните осталось бурое пятно. Гарпия слизывала уже засохшую кровь, причем с видимым удовольствием. Будто ощутив рядом чье-то присутствие, она остановилась, спрятала краснеющий язык и воззрилась на Николь двумя похожими на рубины глазами.

– Уф! – девушка попятилась. Вот это уже была оплошность, подойти так близко к такой жуткой твари. Что если та кинется на нее, но гарпия лишь слегка наклонила увенчанную рожками голову, будто в знак приветствия, и снова, как ни в чем не бывало, принялась за свое дело.

Николь развернулась и кинулась прочь. Ночь, решетки, Мастема – взгляд гарпии ей мгновенно обо всем этом напомнил.

– Не верь им, они станут удерживать тебя своей любовью, как в плену, – будто твердил ей сквозь века голос восставшего главы ангельских войск, и теперь она ему вдруг поверила, хотя и не могла до конца понять, что он имеет в виду.

И еще она знала теперь, почему один вид ключей вызывает у нее такую болезненную реакцию. Она помнила о его заточении. Она не хотела, чтобы однажды на ключ заперли и ее.

– Расскажите мне о них, – Николь никогда не думала, что обратится с этой просьбой именно к нему, но Неда спрашивать она почему-то стеснялась. Возможно, она боялась не того, что он не знает, он знал все, напротив, ее страшил его подробный ответ. Откровение ангела. Нет, куда легче было спросить обо всем у пожилого почитателя науки.

Профессор Джефферсон принял из ее рук книгу в сафьяновом переплете, но отодвинул пальцы так, будто золотые символы, оплетавшие корешок, могли его обжечь.

– Откуда у тебя это?

Она только пожала плечами.

– Есть одно место, там торгуют антиквариатом и… – она лгала, хотя лгать не привыкла, и язык заплетался.

– Ты уверена, что это место есть? – профессор только развернул форзац и указал ей на дату издания и название страны. У Николь расширились глаза. Как же она раньше не заметила. Цифра была мало похожа на арабские или римские, но означала она нечто невероятное, далее значилось «до первого восхода», а страна… она не знала такой страны. Название было сложным и, скорее всего, труднопроизносимым.

– Ты, правда, веришь в фей? – спрашивая о такой ерунде, он даже не усмехнулся.

– Нет, но… я понимаю, что все это смахивает на увлечение готов вампиризмом, они могут купить гроб и клясться, что давно уже в нем спят, но поверьте, я до этого еще не дошла.

Сложно было утверждать это перед человеком, который часто смотрит на нее так, будто не сомневается в том, что она вот-вот возьмет керосин, спички и подожжет колледж. Хоть она не дала ему повод, но он считал ее хулиганкой, как, в общем, и профессор Ноуэл. Эти двое, похоже, были уверены в том, что едва у нее под рукой окажется нож или хотя бы булавка, и она уже сможет причинить всему человечеству непоправимый вред. И к одному из них у нее хватило глупости обратиться за помощью.

– Извините, я зря вас побеспокоила, – она забрала книгу, встала и хотела идти, но он удержал ее, схватив за запястье.

– Николь!

Прикосновение шокировало ее. И его, похоже, также. Он убрал руку еще быстрее, чем она успела дернуться. Николь смотрела на свое запястье так, будто на нем остался след.

– Мир скучен, правда? Ты ищешь в нем тех существ, которых быть не должно. И это твое право, – он заговорил вдруг совсем другим тоном, доверительным и тихим. Он говорил так быстро, что почти захлебывался в словах, будто кто-то мог заставить его замолчать в любой миг. – Не все выдумка, Николь, но и не всему можно верить. Даже если ангел убеждает тебя в чем-то, то это еще не значит, что он хочет тебе добра.