Читать книгу И имя ему Денница - Натали Якобсон - Страница 5

За день до этого

Они не хотели подчиняться. Бунты случались и до этого. Алаис привыкла. Новый фараон хотел слишком многого. Едва взойдя на престол, он уже повел себя не так, как все его предшественники: его отцы, деды, прадеды, вся царственная династия Египта, почитаемая наравне с богами. Аменхотеп тоже почитался земным богом, но Алаис знала, что он им не был. И он тоже это знал. С тех пор, как темный крылатый любовник покинул его, Аменхотеп, нынешний Эхнатон, сознавал, что он, так же, как и каждый простой представитель его народа, всего лишь смертный. Он не хотел с этим мириться. Уже на второй год правления он выбрал себе другое имя и другую судьбу, чем у всех, кто сидел до него на египетском троне. Он захотел стать богом в действительности. Алаис нисколько не возражала его слабым попыткам видоизмениться, ведь, в конце концов, все, что он делал, он делал ради нее.

Теперь Египтом правила она, как и всеми его провинциями. Но кому-то это не нравилось. Хоть они и видели крылья за ее спиной, но неискренне поклонялись ей, как божеству. Им становилось жутко при виде ее лица, гипнотизировавшего неземной красотой, но их смущало девичье тело.

Особенно оно смущало главнокомандующего Уджаи. По давно установленным неписанным законам преимуществ здесь он чувствовал себя самым сильным. Причем дело было не только в физической мощи, которая могла показаться всесокрушающей. Он ощущал себя главным над всеми военными силами страны, и это давало ему безоговорочное преимущество. Со всеми, кроме правителя, он вел себя бесцеремонно и заносчиво. К дочери фараона, как вначале ему представили Алаис, он зажегся низменной симпатией, но как только получил отказ, люто ее возненавидел. Когда-то он присылал ей драгоценности и цветы, а теперь готов был сокрушить стены голыми кулаками, лишь бы только причинить ей вред. Алаис питалась его яростью, как источником живительной энергии. Когда люди злятся, гневаются, неистовствуют или просто переживают из-за чего-то, их силу так легко воровать. Это все, что ей было нужно от людей – выпить из них всю жизнь, как сок из фрукта.

Хорошо, что Уджаи об этом не знал, иначе он сделал бы над собой усилие и сдержал свои эмоции. Сегодня он собрал целый полк людей, разделяющих его мнение. Он легко подбивал других на рискованные поступки. Поэтому следовало его устранить. Он в свою очередь мечтал устранить ее. Кто кого? Алаис смотрела на него, и глаза ее смеялись. Смертный не знал, с какой силой связался.

– Я понимаю, почему я должен исполнять приказы фараона, но почему я должен слушаться тебя? Почему все мы должны?

Другие не поддерживали его одобрительным гоготом лишь потому, что немного побаивались высокомерного создания с крыльями и золотыми когтями, но они продолжали стоять чуть поодаль от Уджаи. Целое маленькое войско, расположившееся полукругом в большой дворцовой зале.

Стоило изучить их всех перед тем, как уничтожить, хоть времени было и мало. Что-то подсказывало Алаис, что зачинщик здесь совсем не Уджаи. Кто-то, более скрытный и опасный, притаился за скопищем человеческих голов и тел. Она втянула ноздрями запах жестокости и зла. Кто бы не был этот человек, но сейчас он поранился, как ему показалось, совершенно случайно. Всего лишь булавочный укол. Так действовали служившие ей существа с железными когтями. Они шастали по полам дворца, и никто не отличил бы их от кошек. По запаху крови будет легко его обнаружить.

– Ты! – Алаис вытянула руку вперед и указала прямо на пораненного. – Говори сам за себя! Никто не обязан озвучивать за тебя твои мысли и желания, даже если ты привел его с войском в эту залу.

Уджаи ничего не смог на это возразить. Он вдруг ощутил, что теряет способность говорить вообще. Горло сдавило, как удавкой. Другие собравшиеся украдкой переглядывались. Они-то знали, кто их сюда привел. Но откуда узнала она? Страх и подозрение это первое оружие, чтобы смутить врага. Алаис осознавала свою силу.

Зачинщику никуда было от нее не деться. Его кровь притягивала, как изысканный аромат вина. Он обрек себя, едва выступил против нее. И уже не важно было даже, кто был он сам: один из жрецов, не поддерживавших культ Атона, недовольный чиновник или затерянный в гареме сын фараона, позавидовавший, что она выбрала Сменхкару, а не его. Алаис пошла на запах крови, попутно парализуя взглядом всех, кто попадался на пути. Те, кто видел ее, теперь знал: божеству не возразишь, ты просто не сможешь раскрыть рта, когда оно будет произносить свою истину, с божеством не вступишь в противоборство, потому что в его присутствии оцепенеешь. Глупы были те, кто посчитал иначе.

Зачинщик изошел кровью еще до того, как она его коснулась. Тело покрылось красными волдырями, словно его облили кипятком. Он разложился еще до того, как умер. Но вместе с ним сыпью покрылись еще с десяток воинов. Они то ей ничего не сделали, но погибали так же. Их число все увеличивалось, пока не превысило половину собравшихся. Уджаи смотрел и не верил своим глазам. Его лучшие люди опускались на колени или падали, распластавшись, на пол, и в мгновение ока превращались в мерзкие гниющие останки, будто кто-то выпивал из них всю жизнь.

– Вместе с каждым не подчинившимся я убью еще сорок невиновных, – пояснила Алаис. Безразлично. Как безразлично она это сказала, как будто раздавила насекомых, которые того заслуживали.

Ее золотые ногти не были в крови, но, смотря на это создание, Уджаи невольно представил, что когда-нибудь на нем будет кровь всего мира. И это существо он когда-то любил. Считал, что любил?

А разве сам ты поступал лучше, спрашивал голос совести в отдаленном уголке его сознания, разве сам ты не рубил людей сотнями в сражениях, не отдавал приказы наступать и не щадить никого. Уджаи заливал память о сечах вином. Алаис никогда ничего не ела и не пила, разве только человеческую кровь. Она не зарубила в битве сотен людей, всего извела колдовством сорок человек. Но как она это сделала… С каким удивительным равнодушием! Как будто отнять жизни людей всего мира было ее священным правом.

– Сорок это число моего бога, – все так же спокойно пояснила она, но так что б слышали все. – Запомните, что вместе с каждым виновным будут умерщвлены сорок ни в чем не повинных людей из его ближайшего окружения. Или просто дорогих ему людей.

– И так велит Атон? – Уджаи наконец-то снова обрел дар речи.

– Атон? – ее изящные брови изумленно изогнулись. – При чем тут Атон?

Казалось, сейчас раздастся ее смех, но в зале царила удивительная тишина.

– Ты сказала «твой бог», – все-таки вымолвил Уджаи. – То есть бог солнца?

И опять коварная улыбка. Что за ней скрывалось? Это существа знало, куда больше, чем говорило им всем, и даже фараону. Как ловко оно манипулировало здесь всеми и всем! Как восхитительно оно выглядело! Он ненавидел Алаис и все же не мог отвести от нее глаза. Хотелось смотреть на нее и смотреть, пока окончательно не лишишься рассудка. Так смотрит на солнце тот, кто обречен сгореть в его лучах. Уджаи чувствовал себя сейчас таким приговоренным, которого подвесили высоко в горах в пустыне, чтобы дать ему целиком обгореть – долгая мучительная казнь. Он знал об этом не понаслышке. Алаис взмахнула темными крыльями, развеивая все его иллюзии. Создание из золота, мрака и силы солнечного огня.

– Первое имя бога солнца не было Атон, – Алаис смотрела на него, уже не смеясь.

– Какая разница? Египтом правишь ты, а не он. От его имени, но все равно нам всем придется поклониться тебе. Вместо культа Атона потом будет культ Алаис, и не важно есть ли бог вообще.

– Не в твоей власти посмотреть на того, кто считался богом изначально и при этом не лишиться рассудка, человек.

Последнее слово вызвало у него гнев. Насекомое, вот, как она хотела его на самом деле назвать. Люди были для нее всего лишь насекомыми. И не важно, кто они: рабы, таскающие блоки для пирамид или царские приближенные – все они просто люди. Просто те, кто живут и умрут, от кого в итоге останется лишь горстка гниющего мяса и костей, а она – другая. В ней нет ничего человеческого.

Она больше была похожа на скульптуру, отлитую в золотых тонах. Каменные черты ничего не выражали, и вместе с тем холодное лицо казалось чем-то уязвимым, почти беззащитным. Он не мог любить ее. Ему захотелось ударить это соблазняющее лицо, такое гордое и такое невинное, в лазурных глазах промелькнула даже какая-то наивность, а потом они вдруг стали зелеными, как изумруд, как кошачьи глаза Бастед. Он не вспоминал о богинях давно, грубость в его опыте была главным, он бил женщин в своем гареме, бил шлюх на ночных берегах Нила, бил рабов и рабынь, но не посмел бы замахнуться на дочь фараона, пусть даже не настоящую, однако его рука невольно сжалась в кулак, и тут Алаис ловко перехватила ее, как будто собиралась пожать. Его поразила даже не сила этого пожатия, а то, что вся рука вдруг вспыхнула, как в огне. Какая боль! Он зажмурился, стиснул зубы, чтобы не кричать, но крик все равно прорвался. Рука пузырилась и шла багровыми пятнами. Пятна превращались в язвы, разъедающие плоть. Всего несколько секунд, и от руки не осталось ничего, кроме обуглившихся останков. Теперь он кричал во все горло, уже не сдерживая себя. А Алаис смотрела все так же безразлично, и уже не ясно было, куда устремлен ее взгляд: на искалеченного вояку или на все скопище человеческих существ в целом, абсолютно лишнее в этой зале, где поселилось божество.

Пусть оставшиеся живут, как предупреждение для других. Их меньше сорока. Алаис поманила золотым когтем того, кто на вид был самым юным и наивным. Из ее поля зрения он уже никогда не уйдет. Возможно, у него останутся целыми и руки, и ноги, но… Алаис искала место, на котором она поставит свою печать. Ухо, палец, плечо, шея… лучше прямо на лбу, под прядью волос. Она поднесла свои когти к его лбу. Они острые, как бритвы и горячие, как раскаленный диск солнца. Нужно прижать их к человеческой коже всего лишь раз, и человек станет ее рабом на всю свою жизнь.