Читать книгу Любовь@ - Наталия Бравая - Страница 3

На девятый день Ева стала разбирать бумаги мужа. Нашла молитву печатными буквами для себя и маленький рассказ об их первой встрече. Его она и отправила Серёге.

«Для меня декабрь в Питере всегда был месяцем нелюбимым, тревожным. Под ногами снег, как грязный сахар. Не хочется выходить на улицу, но надо. Дело есть дело. Я художник, человек свободной профессии: то пусто, то густо. Намечается временное «густо», его величество заказ – миниатюрный портрет ребёнка для пополнения семейной коллекции. Заказчик – важный человек, не торопится.

Смотрю в окно, развлекаюсь угадыванием – кто выйдет из очередного авто. Вот девятка. Из неё вышли папа, мама и ребёнок. Подошел джип: из таких выходят «братки» или важные джентльмены. А вон подъехал Mercedes, даже смотреть не стану – очередной «хозяин жизни». Но всё-таки не удержался, посмотрел. Из мерса выскользнула маленькая женщина, похожая на удивительную птичку. В тёплый свет кафе влилась, не открывая дверь, наверное, просто в это время кто-то выходил, но мне показалось, что она, как луч, просочилась через стекло. Села за соседний столик, задымила тонкой сигареткой. Я занимался своим делом, но почему-то все время косился на неё, что-то меня тянуло. Когда остался один, она вдруг подошла.

– Я так понимаю, вы художник? Можно посмотреть?

При мне были фото ранее написанных портретов гламурного семейства. Взял, чтобы выдержать стиль, изображая новенького ребёнка. Она смотрела, курила, а я, некурящий, купался в облаке её дыма и удивительного парфюма. Сам не заметил, как стал рассказывать свою печальную историю. Тридцать лет счастья, больше года один. Сын взрослый – в море. Не могу сказать, сколько прошло времени. Много. Она не проронила ни слова, но в больших зелёных глазах было столько сочувствия, что мне стало легче. Я замолчал. Долго смотрел на неё. Наконец, она спросила:

– О чем Вы думаете?

– Я думаю, что впервые за долгое время мне так хорошо. Мне кажется, я Вас знаю очень давно, как будто мы уже встречались в другой жизни.

На самом деле я думал: «Прекрасная незнакомка! Возьми меня себе – в любом качестве. Да хоть щенком! Я буду тебя любить, охранять, я буду хорошим». А ещё я думал, что был неправ: декабрь – самый лучший месяц в году. Он принес в мою жизнь что-то удивительное, я чувствую это всем своим больным сердцем. Но этого я тоже не сказал. Потом она предложила подвезти. Настаивала, и мы пошли к её авто. Шёл снег невиданной красоты».

Это послание из прошлого Серёга перечитал несколько раз. В какие «святая святых» допустила его Ева! Задавая вопрос, понимал, она расскажет. Но чтобы так! А вторым письмом она прислала их с Серёжей историю:

– Три года мы дружили. По-настоящему дружили, без эротического подтекста. Мне на каникулы присылали внучку, он возил её в Летний сад, по музеям и выставкам, учил рисовать, фехтовать, убедил окончить художественную школу, теперь она учится в архитектурном. И меня учил рисовать ангелов – мальчиков и девочек с крылышками. Мальчики с букетами, девочки с куклами, мишками, зайцами. А ещё я рисовала поля, луга, небо, а он на них добавлял церквушку вдалеке или барышню с зонтиком, и получалось здорово. Сейчас эти картины окружают меня и согревают его теплом.

– Муж не ревновал?

– Нет, он был выше этого. Серёжу вообще не принимал всерьёз. А через три года я развелась, и мы с Серёжей поженились. Господь даровал нам восемь лет невозможного счастья. Я не была влюблена в моего друга, но он сделал всё, чтобы я его полюбила. Про такое я читала только в книжках. Он смотрел на меня и держался за стенку – натурально кружилась голова. Стоило мне улыбнуться, он хохотал, нахмуриться – хватался за сердце. Он был бессребреник, хиппи и мудрец, абсолютно чуждый материального. Если в доме заводились свободные деньги, тут же говорил: «Нужно помочь тому-то и тому-то». Когда по телевизору шла реклама «помогите детям», немедленно отправлял перевод. Представь себе, его любили все. Даже мой бывший муж стал ему большим другом.

А ещё Серёжа был моим самым главным адвокатом. Что бы я ни сделала, что бы ни сказала, права или не права – у него права была всегда. Он шутил: «Образец эталона ошибаться не может!» Если бы ты знал, как мне его не хватает! Я и с тобой стала общаться, потому что ты тоже Серёжа. Серега понимал: сейчас он не сможет ничего ответить. Нужно переварить, пережить потрясение от её рассказа, да и выходить пора, у подъезда ждёт служебная машина – случилось что-то срочное.

Ева потеряла друга на четыре дня. Может, зря всё это написала? Кто их, мальчиков, знает, вдруг он так ревнует? Уже несколько раз замечала, как у Серёги проскакивает «у меня к тебе больше, чем дружба».

Но дело было не в ревности, а гораздо хуже, Серёга описал Еве, как только смог.

Японский 50-тонный оранжевый кран «Като» начинает выдвигать опоры. Три водолаза надевают снаряжение. Несколько бортовых крытых военных «Уралов» привезли солдат. Рассредоточились живым кольцом, перекрыли доступ жителей близлежащего кишлака к месту ЧП – не стоит им видеть то, что отпечатается в памяти на долгие годы. Местность – практически пустыня с редкой высохшей травой. До горизонта тянется наполовину заполненный широкий рукотворный оросительный канал, окантованный бетонными плитами в откос по краям берегов. На стыке двух плит, слева по течению, несколько трещин и сбитых кусков бетона, покрытых горелой копотью, – это точка соприкосновения. Нет, не так – точка впечатывания! И когда двигатель смял кабину самолёта до крыльев, превращая живую плоть пилотов в месиво, лопнули баки. В лонжеронах бензин, мгновенно распыляясь, вспыхнул, и огонь бушевал, пока вся искореженная масса не затонула. Основные очевидцы – местные мальчишки, купавшиеся примерно в полукилометре вверх по течению, ближе к кишлаку. Особисты выяснили: когда кукурузник пролетал, «зачихал» двигатель, выпустил чёрный шлейф дыма и тут же заглох. Борт сперва начал терять высоту, а затем клюнул носом и упал в канал.

Сейчас трудно сказать, с чем связан этот клевок. Ну, не могли же ребята оттянуть от себя штурвал – бессмыслица, полнейшая чушь! Не самоубийцы же они! Да и в панику не верится. Не «зелёные», и налёт часов немаленький. С каждым из них не по одному рейсу выполнил. Или заклинил механизм флюгирования винта, или замешкались, или, или, или… черт его знает! Но не посадить здесь машину просто грех! Полевой аэродром повсюду.

Стоп! Это уже бравада – ты здесь, они уже «там». Ты не был на их месте, не надо гонять версии. Всё после осмотра в ангаре, если, конечно, будет что осматривать.

В метрах тридцати-сорока от точки падения из воды торчит хвостовое оперение. Течение отнесло то, что осталось, и, видимо, на дне его что-то остановило. Вот вынырнули водолазы, подцепив четыре троса, отплыли к берегу, послали сигнал крановому. Тросы натянулись, из воды медленно стало подниматься то, что называется «братской могилой». Без всяких предварительных осмотров сразу опустили на стоявший рядом тягач и, отцепив тросы, начали закрывать брезентом. Подъехала полицейская машина сопровождения. Из неё вышел офицер, подошел к водителю тягача. О чём-то переговорили, включили сирену, медленно тронулись. С полуприцепа на пыльную грунтовую дорогу стекали струйки воды. Ну вот и всё. Две семьи остались без сыновей, мужей, отцов.

– Не мог тебе ответить сразу. Слишком тяжело. Но это моя работа, я про неё знаю всё, поэтому и волнуюсь: у тебя частые перелеты, переживаю и жду твоего сигнала «Мы благополучно сели».

Ева ждала этого письма особенно, хотя у них бывали паузы и побольше. Ответила сразу.

– Эти четыре дня у меня было нехорошее предчувствие, но то, что у вас случилось – за гранью! А за меня не волнуйся, после «Пристегните ремни» я про себя читаю «Отче наш», потом беру Викторию Токареву и уж дальше ничего не боюсь.

– Почему Токареву?

– О! Я её обожаю. Перечитала всё и не по одному разу. Знаешь, если бы она мне попалась раньше, я избежала бы многих ошибок. Она пишет про обыкновенную жизнь необыкновенно: забавно, смешно, остроумно. Вот тебе совсем маленький кусочек, не дословно, конечно, а как я его помню.

«Вывожу на прогулку своего дворнягу Фому. В соседском заборе торчит мордашка породистой суки. Фома радостно облизывает её, а затем переругивается с гуляющим тут же молодым элитным псом.

Ну вот, хорошо погуляли – девушку поцеловал и врага победил». Правда, восторг?

Серега долго не мог отойти от рассказа Евы. Не хотелось её тревожить, но всё-таки не удержался, спросил:

– А как бы ты описала вашу с Сергеем первую встречу?

Зря волновался. Ева ответила охотно:

– Был обычный зимний вечер. Я заехала в кафе – это последнее заведение по дороге к моему загородному дому. Выбрала столик в углу, удобно устроилась, заказала кофе, достала сигареты (тогда ещё можно было курить в подобных местах). Оглядела зал. Людей немного, взгляд невольно задержался на нём, странном, красивом человеке. Он был похож на схимника. Я христианка, но в церковной терминологии не сильна, а вот про него как-то вдруг подумала – схимник. Седые вьющиеся волосы до плеч, худощавое удлиненное лицо, прямой длинноватый идеальной формы нос, возможно, таким он просто казался на худом лице. По разговору с респектабельным господином я поняла, что он художник. Скорее всего, принимает заказ.

Когда он остался один, желание непреодолимой силы подвело меня к нему. Дальше ты всё знаешь. С того дня мы уже не расставались. Могли не видеться неделями, но знали, что мы есть друг у друга. Вот говорят про любовь с первого взгляда, а у нас была дружба с первого взгляда. Это длилось долго, три года… А потом восемь лет мы были одним целым.

– Расскажи, – попросил Серега, – как так случилось, что у твоего мужа долгое время болело сердце, а вы ничего не смогли сделать? Почему не попробовали оперировать?

– Он сам не хотел, сказал: «Сколько проживу – столько проживу». Он был фаталист и верующий человек, решил для себя: «На все воля божья. Не хочу в больницу».

А заболел ещё в юности. Пришел с занятий в Мухинском, заболел живот. Ну, болит и болит. Выпил какую-то таблетку, лучше не стало. Вызвали «скорую». Врач, совсем ещё девочка, посмотрела вроде внимательно, спросила, что ел в студенческой столовой, сделала обезболивающий и уехала. После укола Серёжа уснул, но проснулся с дикой болью, опять вызвали «скорую». Свободных не было, пришлось ждать. В результате потеряли драгоценное время, в больнице стало понятно – перитонит.

Операция длилась долго, а потом никак не проходило воспаление, через швы сочился гной. Их расшивали, чистили, но все повторялось снова и снова, вплоть до того, что место разреза перестали зашивать; прикрыли марлей. Это было так ужасно! Надежда таяла, пришло отчаяние, а потом и безразличие.

А однажды наступил перелом. Это было в новогоднюю ночь. Родители поздравили как могли, вымыли, переодели и ушли домой, а в палату зашла дежурная медсестра Катя. Закрыла за собой дверь, достала из кармана маленькую баночку с… шампанским, приподняла Серёжу, помогла сделать глоток, остальное допила сама. Потом расстегнула халатик, высвободила грудь и наклонилась над ним, дохнула игристым: «С Новым годом, мой хороший! Вот тебе мой подарок, трогай, целуй». И он целовал её упругие «дыньки», почему-то пахнущие свежим хлебом, задыхался, но целовал, а Катя тихонько смеялась. С этого дня, а точнее, с этой ночи, он стал выздоравливать и на всю жизнь полюбил шампанское. Ничего не пил: врачи запретили, длительное лечение посадило сердце, а вот шампанское, несколько глотков, пил с таким наслаждением! Наверное, в такие минуты он вспоминал Катю, своего доброго Ангела.

Что ей подсказало поступить именно так? Думаю, женская сущность, женское наитие. Однажды через забор детского сада я наблюдала такую картинку: на площадке мальчик сел в большую машинку, не удержал равновесие и упал. Дети засмеялись, и только одна девочка положила на траву (не бросила, а именно положила) куклу, подбежала, обняла его, стала утешать: «Не паць, не паць».

Потом вернулась за куклой и уже с ней снова подбежала к малышу. Свободной рукой обняла, и они замкнули круг. Я замерла. Женщина! Маленькая женщина! А это прообраз её будущей семьи. Что её сподвигло так поступить? Конечно, интуиция!

А ещё меня поразила одна история из той же серии. У Рубенса есть картина «Милосердие римлянки». На ней молодая женщина, кормящая мать, пришла в темницу навестить отца, приговорённого к казни. Он был так голоден и измождён, что она попросила тюремщиков позволить ей покормить его своим молоком – еду не разрешили пронести. Власти были так растроганы, что несчастному даровали помилование.

Таких историй много. У Островского, например, в «Последней жертве» женщина идёт к влюблённому в неё старику просить денег для проигравшегося любовника.

Всё это было очень интересно, но Серёгу занимал совсем другой вопрос:

– Расскажи, если знаешь, что стало с Катей, «даровавшей жизнь»? Они потом встречались? Не она ли стала его первой женой?

– Нет, конечно, она была замужем.

– Оба-на! А если бы узнал муж?

– Ну, во-первых, как бы он узнал? А во-вторых, думаю, меньше всего в ту минуту она думала о муже.

А потом Серёге приснился сон, будто он муж той самой медсестры Кати, а она целуется со всеми больными подряд. И тут же написал Еве.

– Я понимаю, это бред, но почему мне так неприятно?! Что меня царапает в этой истории? Может быть, ты мне объяснишь? Дичь какая-то получается.

– Вовсе даже и не дичь. Обычный мужской шовинизм. Тебе неприятно в принципе, что чья-то жена, даже чужая, таким образом спасает больного мальчика. С мужской точки зрения это если и не страшный грех, то, во всяком случае, как бы и гордиться нечем. Это же «на казаку нэма знаку», а у женщины всё «поруха» – в том числе такая малость. А меж тем вот тебе ещё один пример: у Форреста Гампа из одноимённого фильма в школе случились неприятности – IQ семьдесят пять, на горизонте исключение, и тогда к его прекрасной маме пришёл директор. А когда уходил, подошёл к мальчику и сказал: «Твоя мама о тебе очень хорошо заботится», ну или как-то так.

Я вот иногда думаю: если бы у меня был сын, и ему предстояло идти в армию, как бы я это пережила? Отмазывать не стала бы точно. Это комплекс для мальчика на всю жизнь. Опять же, как себя уважать, если бы мой сын не отслужил, а вот подстраховать – святое дело. Я бы поехала в часть, накрыла поляну отцам-командирам, попросила бы индивидуального подхода к моему сокровищу. Не явного, конечно, а так, присмотреть, чтобы товарищи не чморили. И, если бы для этого понадобился мой «индивидуальный подход», я бы его обеспечила. Сейчас тебе рассказываю, и мне ни капельки не стыдно. В вашем мужском мире ходит такая «валюта», а мы слабее вас при всей нашей сегодняшней эмансипации, поэтому в экстренных случаях открываем наши «сейфы» и платим.

– А я тебе напомню другой фильм – «Мужики!» – и процитирую его героя: «Все-то вы, бабы, про нас знаете… одного только понять не можете – почему мы любим одних, а женимся на других». Женская и мужская природа совершенно разные, так что не будем углубляться в опасный спор, ни к чему хорошему он не приведёт. Лучше сменим пластинку, и я расскажу тебе интересный и поучительный случай из своей школьной жизни.

Совершенно не помню, в каком классе учился, скажем, в пятом. За школой в то далёкое время был пустырь, заросший репейником, удобный для игр в войнушку, да и вообще пацанское место. И как-то в один из обыденных школьных дней одноклассник вытаскивает меня прошвырнуться. Незаметно пришли на этот самый пустырь. Слоняемся, о чём-то разговариваем, кидаем камни. Дружок, поднимая очередной булыжник, замер как вкопанный. Под ним лежат пять рублей – по тем временам большие деньги. Кладёт он эту находку себе в карман, и мы начинаем лихорадочно пинать все камни вокруг. Есть! Он нашел трёшку, чуть погодя ещё одну. Радостно кричит: «Поле чудес!», как в сказке про Буратино. Побегав по полю, находит ещё пять рублей, а у меня ноль. Но вот и мне улыбнулась удача! Трёшка! Я самый богатый человек в мире! Итог кладоискателей таков: у него две купюры по пять и девять по три, а у меня – только одна трёшка.

Украденный у учительницы из сумочки на перемене аванс и хитро спрятанный на «поле чудес» с обеспечением алиби обошелся мне в исполосованную до «не могу» пятую точку, экскурсией в детскую комнату милиции и торжественным снятием пионерского галстука на линейке перед всей школой.

– Ну, друг, ты меня рассмешил! Стою в пробке, читаю и прям настроение поднялось, а ведь было мерзопакостным. Предстоит встреча с капризной заказчицей. Она хочет интерьер в русском стиле, но что ни предлагаю, отрицает, а сама не дает никаких ориентиров. Короче, «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Ну, будем работать, нерешаемых задач не бывает.

Знаешь, со временем я поняла, что людьми можно манипулировать. Нет, не так! С людьми нужно взаимодействовать, практически ко всем можно найти подход. Был бы жив мой Серёженька, нарисовал бы портрет этой самой дамы в одеждах купчихи, боярыни, нет – лучше дворянки. Причём портрет парадный, с тонкой лестью, как говорится, комплементарный. Она пришла бы в восторг, а дальше как по маслу: повесила бы его в красном углу – вот тебе и ориентир. Кстати, картины мужа я частенько использовала в интерьерах, это порой служило отправной точкой, а для нас дополнительным доходом.

Однажды хватило «Радуги на небе», чтобы сделать небольшую квартиру филиалом Рая на земле. Ладно, не буду увлекаться, хотя знаю, ты любишь, когда я рассказываю о своей работе, присылаю фотки. Помню все твои восторги и замечания, как ты говоришь, «человека с улицы».

А случай на пустыре действительно прелесть! Ведь так начинали многие бизнесмены. Мальчишке не откажешь в сообразительности. Возможно, сейчас его «поле чудес» находится где-нибудь в офшорной зоне.

Но от тебя я жду другого рассказа. Помнишь, ты обещал что-то личное? Не тороплю, но жду.

– Помню. Обещал. Долго думал, стоит ли, но теперь решился и отдаю тебе повесть о моей любви, любви на всю жизнь. Писал сумбурно, то от себя, то как бы со стороны, но поправлять уже нет сил, сама разберёшься. Если пригодится для твоего романа, бери. Только одно условие: никаких комментариев! Обещаешь?

– Обещаю!