Читать книгу Отказать Пигмалиону - Наталия Миронина - Страница 5

Так он и не понял, брат завтра будет играть с ним или опять усядется за свои книжки. Юра послонялся по детской и тихонько заглянул в гостиную. Там за большим столом сидел Вадим и решал задачки. Вся жизнь пятилетнего Юры складывалась из двух дел – поиграть в «войнушку» и запустить немецкую железную дорогу, которая была установлена в детской комнате. Родители строго-настрого запретили Юре подходить к ней в отсутствие старшего брата.

– Запомни, во-первых, это электричество. Маленькие не должны с ним баловаться, а во-вторых, это очень дорогая игрушка. Здесь ведь не только рельсы и вагончики, здесь и станция, и строения всякие, и деревья, и даже люди. Папа ее собирал целых два дня. Так что только с Вадиком.

Юра кивал и терпеливо ждал, когда освободится старший брат. Но брат не спешил – он приходил из школы, обедал и усаживался за домашнее задание. Уроки он делал быстро, но не вставал из-за письменного стола. Он открывал одну книжку за другой, что-то писал, считал, шевеля губами.

– Вадик, давай поиграем в войну. – Юра осторожно входил комнату.

Ответа обычно не следовало – Вадим сосредоточенно смотрел в тетрадь.

– Ну, Вадик, ну давай, – начинал тоненьким голоском выводить Юра.

Вадим молчал. И только на четвертый раз он, не поднимая глаза, бурчал:

– Не хочу, я терпеть не могу эту игру!

– Тогда железную дорогу позапускаем? – с готовностью отзывался Юра, поскольку такого ответа только и ждал.

И в самом деле, Юра давно понял, что старший брат не любит играть в обычные игры. Он терпеть не мог мяч, ружье, пистолеты, которые привозил им отец из командировок. Вадим не любил изображать побеждающих красноармейцев и умирающих фашистов. Всему этому брат предпочитал книжки. Юра попытался сам читать, но выходило пока это у него плохо, да и усидчивости не хватало. Вот и получалось, что целыми днями Юра скучал.

– Может, его в детский сад отдать? Парень мается, занять себя ничем не может. Вадим – тот всегда найдет что делать, хоть газету вверх ногами читать будет, – предложил однажды Алексей Владимирович.

– С ума сошел. Наши дети будут воспитываться дома, – ответила Варвара Сергеевна высоким голосом.

– Тогда ты с ним больше времени проводи! Займи чем-нибудь!

– Я и так его с собой везде беру.

– Вот по гостям бы я его не таскал. Нечего ребенку делать среди теток.

– Он учится с людьми общаться. Вадим вырос букой, слова не может вымолвить.

– Зато голова у него соображает.

– Вот и отлично, пусть Вадим с ним иногда занимается, играет. Ты все время на работе, а я вижу, что Вадим к Юре относится иногда плохо. Он не понимает, что тот еще маленький и ему требуется внимание.

Отец ничего не ответил, а Юра расстроился. Конечно, если бы отец приказал Вадику, то он бы играл с младшим братом. Но он больше на эту тему не разговаривал ни с кем, и Юра опять целыми днями слонялся по квартире. Правда, иногда мама брала его в гости, там было много взрослых, которые его все время дергали и удивлялись, что он совсем не похож на старшего брата.

– Папа, что, все люди должны быть похожи на Вадима? – спросил он потом отца.

– С какой стати? – удивился тот.

– Значит, и я не должен быть похож?

– Ты должен. Вы же братья. Ближе родственников нет, понимаешь. Вот мы станем старенькими, вы – большими и будете помогать другу другу, заботиться друг о друге, беречь друг друга.

Юра задумался. Он представил, как отдает самые вкусные конфеты Вадиму. Картинка выходила очень приятная. Он – добрый, Вадим – бедный, у него конфет нет. Потом Юра попытался представить, что Вадим отдает ему конфеты. Картинка не получалась – Вадим всегда такой насупленный, что добрым и щедрым его представить было сложно. Даже за обеденным столом, когда мама давала жареного цыпленка, Вадим поджаристую кожицу не ел, а оставлял на краешке тарелки. А что ему стоило сказать:

– Юра, хочешь самую вкуснятину?

И если папа говорит, что ближе людей нет на свете, почему Вадик с ним никогда не играет. Вернее, один день они самые лучшие друзья и паровоз запускают, и смеются над каждым пустяком, и печенье из вазочки делят пополам до последнего кусочка, и даже одно яблоко старший брат отдает ему. А на следующий день его не узнать – даже «привет» не скажет, молчит. Юра помнит вчерашний такой веселый и дружный день, заговаривает, а Вадим молчит, хмурится, как будто его подменили.

Или вот еще. Юра разбил коленку. Кровь текла, мама охала, папа хмурился и успокаивал его, а Вадим даже слова не сказал. Правда, потом он Юру, которому велено было лежать на диване с тугой повязкой, фокусами развлекал…

Юра вздохнул – совершенно непонятно, близкий ли ему человек старший брат.

– Привет, на Патриках будешь вечером?! – Девочка с челочкой и в голубых джинсах кокетливо щелкала замочком сумки.

– Не знаю! Что там делать?!

– Все наши собираются. Сандра будет.

– Она что, приехала уже?

– Да, с родителями. И уже звонила и спрашивала про тебя.

– Ну и…

– Что – ну и? Что передать ей?

– А сама мне позвонить не может?

– Так вы же поссорились перед ее отъездом!

– Мало ли… Я уже и забыл.

– А она помнит.

– А чего тогда про меня спрашивает?

Разговор зашел в тупик. Девочка с челочкой покачала головой, еще раз щелкнула замочком и, махнув рукой, пошла в сторону Вспольного переулка. Ее собеседник, высокий красивый светловолосый юноша, улыбнулся и двинулся в сторону дома.

– Мама, я пришел!

– Почему так долго?!

– Ленку Хохлову встретил!

– Леночку? Она разве в Москве?

– И она в Москве, и Сандра с родителями приехала!

– Что ты говоришь, надо позвонить им! – Варвара Сергеевна покачала головой. – Сколько же из вашего класса ребят уехало за границу?

– Человек шесть. Не так много. Почему отца не могут отправить куда-нибудь? И мы бы с ним уехали.

– Юра, отец высокий пост занимает, партийный. Ему надо в Москве быть. А чем тебе здесь плохо?

– Да нормально, но мир хочется посмотреть.

– Еще успеешь! Поступишь в институт, все сделаем, как надо, – уедешь.

Варвара Сергеевна была откровенна с сыном – он все понимал и в житейских коллизиях отлично ориентировался. Более того, для своего возраста был достаточно циничен. Мать это не пугало – она считала, что цинизм в малых дозах – необходимый компонент взросления.

– Мам, боюсь, что отец заставит трудовой путь проходить «как положено»!

– Успокойся, не заставит. Только не запускай учебу. Аттестат, хоть и формальность, но должен быть красивым. Давай обедать!

– Вот у кого будет аттестат, так это у Вадима!

– Да, но проку от этого?! Характер такой, что непонятно, где и с кем он уживется и сработается. – Варвара Сергеевна на минуту замешкалась, обсуждать старшего сына с младшим было не очень красиво, но доверие к Юрочке и желание посудачить взяли верх. – И никак не могу добиться, чтобы при людях себя вел нормально. Может, ты хоть как-нибудь ему намекнешь?

Юрий приосанился – несмотря на возраст, детское соперничество жило в нем. Более того, оно с каждым годом усиливалось. Молчун Вадим своей скрытностью будил в Юре подозрения – за скрытностью чудилось превосходство, «козырь в рукаве». И с некоторых пор Юра старался сказать что-то плохое о Вадиме, так, на всякий случай…

Варвара Сергеевна тем временем поставила на стол две тарелки, положила приборы и стала наливать суп. Обеды вдвоем с младшим сыном были ее любимым временем. Утром все спешили, хватали на ходу бутерброды, ужин у всех был в разное время, и поздно вечером приезжал усталый муж, которому Варвара Сергеевна посвящала все свое внимание. А обед был самым лучшим временем. Дела сделаны, все разъехались, и только Юрий, который к этому времени приходил из школы, располагался за столом. Обедали со вкусом, обсуждая всевозможные вопросы. Школьными занятиями мать интересовалась редко. Чаще всего она что-нибудь рассказывала о знакомых, о том, как они съездили в очередную туристическую поездку, расспрашивала о друзьях и знакомых девочках. Юре все эти разговоры нравились – в обществе матери ему было хорошо. Варвара Сергеевна обсуждала с ним почти все домашние проблемы и встречала полное понимание пятнадцатилетнего сына. «Странно, Вадим, такой способный и одаренный, в житейском смысле абсолютный ребенок! В то время как Юра усердием не отличается, читает мало, очень практичен и сметлив. А главное, не теряется ни в какой ситуации – умеет и любезным быть, и полезным», – замечала про себя Варвара Сергеевна.

А еще мать не могла не нарадоваться тому, каким красивым стал ее сын. И действительно, Юра пошел в мать – светлые волосы, румянец во всю щеку, глаза большие, синие. Крепкое телосложение было результатом долгих тренировок в плавательном бассейне.

– У пловцов и баскетболистов самые красивые фигуры, – как-то сказала Варвара Сергеевна.

Сын на эти слова обратил внимание и купил абонемент в бассейн. Три раза в неделю, в любую погоду, он ездил через всю Москву в спортивный комплекс «Динамо». Отношение к собственной внешности у него было самое серьезное, он искренне полагал, что красивым жить легче.

– Почему Вадим такой нелюдимый?! – не уставала восклицать Варвара Сергеевна. Юра внимательно рассматривал брата и приходил к выводу, что все дело во внешности: «Он – некрасивый, поэтому и стесняется!»

– Мам, не дергай его. Такой уж он у нас! – говорил Юра, а за этими словами читалось: «Его можно только пожалеть!» Варвара Сергеевна младшего сына не одергивала.

Повзрослевший Юра теперь не задавался вопросом, насколько близок ему Вадим. Время детской доверчивости, жажды верного защитника и крепкой родственной дружбы прошло. Он обманулся в ожиданиях – как ему казалось, Вадим так и не признал его близким человеком. От старшего брата не исходило никаких теплых импульсов, которые могли бы сохранить Юрин интерес. Если бы Варвара Сергеевна была внимательнее, она постаралась бы объяснить, что дело не в неприязни, а в свойствах характера Вадима. Но она ни разу не произнесла:

– Юра, Вадим – твой брат, просто он так устроен. И, несмотря на его поведение, вы все равно остаетесь близкими людьми.

Варвара Сергеевна сама удивлялась и порой даже обижалась сдержанности старшего сына.

– Как ты предлагаешь с ним иметь дело, если из него полслова не вытащишь иногда, – однажды пожаловалась она мужу.

– Не имей, – отрезал Алексей Владимирович, – веди себя, как мачеха.

Больше Варвара Сергеевна не позволяла себе подобного, но наедине с младшим сыном не могла удержаться от обсуждения Вадима. Юра вступил в заговор не без удовольствия – по всему выходило, что, несмотря на возраст и способности старшего, он, Юрий, оказывался доверенным лицом матери.

Девочки стали обращать на него внимание еще в четвертом классе. Выражалось это в основном в дразнилках, толкании и обидных кличках. В пятом классе в него влюбилась главная отличница класса и скатилась до троек в четверти. По этому поводу заседал педсовет и даже вызывали в школу Варвару Сергеевну.

Ей было приятно слушать, что «мы все видим – мальчик не только способный, но и очень обаятельный. Когда приезжала английская делегация, он читал приветствие, и все были удивлены его произношением, а также свободной и достойной манерой держаться. Но, сами понимаете, возраст… Девочки… Родители…».

Варвара Сергеевна, с одной стороны, понимала абсурдность выговора – как-никак детям по двенадцать лет, а с другой – ее не покидало предчувствие, что всю жизнь Юру буду преследовать подобные претензии. Сделав брезгливое лицо, она сказала:

– Надо как следует воспитывать дочерей!

Педагогический коллектив школы с ней согласился.

Как раз именно до пятого класса никаких особых увлечений или пристрастий у Юры не было.

– Ветряк в голове, – говорил по этому поводу Алексей Владимирович, – просто пропеллер. Сквозняк. Ничего не задерживается.

И действительно, читал Юра мало, а если и читал, то что-то легкое, ничего из прочитанного не запоминал. Любил ходить в кино, но на вопрос, понравился ли фильм, отвечал неизменное: «Не знаю».

– Зачем тогда ходил? – спрашивал отец.

– А делать было нечего.

– В доме что-нибудь бы сделал. Матери помог бы.

– Хорошо, – спокойно отвечал сын, но все равно ничего не делал. Во-первых, мать не позволяла, во-вторых, чтобы что-то делать, нужно проявить хоть какую-то инициативу, заинтересованность. Юра благодушествовал, много и разнообразно рассуждал, но палец о палец не ударил.

А Варвару Сергеевну праздность сына умиляла.

– Творческая натура. С такими надо осторожно. Такие присматриваются, впитывают жизнь, изучают ее. А потом открывается талант, и…

– И они всю жизнь сидят на шее у родителей. – Алексей Владимирович оценивал ситуацию иначе.

В отличие от вечно занятого Вадима Юра слонялся по дому, отвлекал всех болтовней и не мог сосредоточиться на чем-то более пяти минут. Иногда же он вдруг загорался какой-то идеей и мог часами рассказывать, как можно и нужно претворить ее в жизнь.

К всеобщему удивлению, в самом начале одиннадцатого класса Юра увлекся рисованием. Увлечение началось с похода в Пушкинский музей. Веселое, легкомысленное мероприятие, во время которого можно было болтать и заигрывать с девочками, закончилось покупкой альбома русских художников начала двадцатого века. Дома, перелистав книгу, Юра вдруг почувствовал почти физическое желание взять в руки кисть. Казалось, что, будь у него под рукой масляные краски, он тут же бы изобразил вид из окна – старые липы, чугунные фонари и уток-мандаринок на водяном каре прудов. Ждать, размышлять и взвешивать Юра не любил, он поддавался импульсам, а потому на следующее утро обратился к Варваре Сергеевне:

– Мам, дай денег! Хочу купить краски и холсты.

Варвара Сергеевна возликовала и выдала приличную сумму со словами:

– Хочешь, договорюсь со знакомым художником – будет давать уроки?

– Потом, я попробую сам.

Теперь в комнатах пахло олифой, растворителем и масляными красками. Теперь пальцы Юры были испачканы, свет горел допоздна, а вернувшись из школы, он уже не садился обедать с матерью, а спешил дописать то, что не успел ночью. Были забыты друзья и подружки, Варвара Сергеевна умирала от любопытства, но сын не показывал наброски. Наступил день, когда Юрий принес в столовую несколько холстов и расставил их вдоль стены.

– Это что за кляксы? – У Алексея Владимировича не всегда получалось быть деликатным.

– Это осеннее небо в тучах, а по бокам кроны деревьев. – Юра не обиделся.

– Я поняла! Это ракурс снизу. Человек лежит на земле, среди деревьев, смотрит в небо. Так очень любят фотографировать! – воскликнула Варвара Сергеевна.

– Да, мам, ты права.

Несмотря на скепсис отца, Варвара Сергеевна видела, что у сына картина получилась. Она была написана примитивно, но очень верно были переданы перспектива и настроение. Одиночество, которое возникает наедине с огромным небом, Юра выразил через многослойные глубокие облака и уходящие ввысь тонкие ветви деревьев. Было очевидно, что способности у него есть, есть и чувство цвета.

– Юра, давай-ка походи на занятия к Борису Ивановичу, он художник известный, дает уроки редко, но для меня – согласится.

– Мам, потом, позже. – Сын был доволен впечатлением, которое произвело его «творчество». Алексей Владимирович, оставшись наедине с картиной, признался себе, что «он сам бы так нарисовать не мог, а потому, чем черт не шутит, вдруг у сына талант».

В студию художника Юра ходил старательно и даже написал множество этюдов на заданную тему. Самым неприятным занятием для него был рисунок. Тщательность, аккуратность и кропотливость этой работы его раздражали. «Я никогда не буду так рисовать! Каждый рисунок – это настроение, а значит, его можно выразить цветом, мазком, общей экспрессией», – думал он, читая замечания, которые на полях ватмана оставлял ему преподаватель.

– Тебе надо определиться – если ты будешь заниматься живописью, придется осваивать разные техники. Без этого ты никогда не сможешь изобразить главное, ради чего многие живописцы берутся за кисть, – человека, обнаженную натуру.

Обнаженную натуру Юре писать не хотелось. С большим удовольствием он просто рассматривал красивую рыжую девушку, которая иногда приходила в студию к художнику. Это происходило под вечер, когда занятия уже заканчивались, когда уже слышались смешки и все начинали переговариваться, когда в студии возникала атмосфера непринужденности. Эта девушка открывала дверь, проходила вдоль стены и, скинув верхнюю одежду, усаживалась на низкий диван. Обычно она была одета в темные узкие эластичные брюки, которые больше были похожи на непрозрачные колготки, длинный свитер и высокие черные ботфорты. Волосы она не закалывала, и они, прямые, шелковые, мягко ложились на ее плечи, спину, грудь. Выглядела девушка очень аккуратно – в глаза бросался алый маникюр на узких ногтях, всегда свежий, яркий, словно ягоды барбариса. Она терпеливо ждала, пока закончатся занятия, листала книгу или журналы, которые были разбросаны повсюду в мастерской. Иногда она по-хозяйски наводила порядок на широких подоконниках, где стояли различные предметы для натюрмортов – гипсовые головы классиков, вазы, искусственные фрукты и цветы. По ее поведению было ясно, что она здесь свой человек. Юре нравились ее волосы, густые и яркие, еще он посматривал на художника и замечал, что тот с появлением девушки как-то менялся – оживал, подтягивался, голос его становился громким, требовательным. Девушка иногда бросала взгляд на учеников, но он ничего не выражал, на Бориса Ивановича, как показалось Юре, она смотрела иначе – «со значением».

– Это его телка. Он ее рисует, а потом… – со знанием дела произнес Николай, мобилизовавшийся из армии реставратор мебели. Он, слегка подзабывший полученные в реставрационном училище навыки, пришел подучиться, с тем чтобы потом пойти работать в один крупный музей. Среди всех, ходивших на занятия, он был самый старший и, видимо, опытный. Юра не одобрял подобный лексикон, и еще ему не хотелось думать, что эта красивая девушка, почти его ровесница, имеет отношения с их преподавателем. Борис Иванович был приятным моложавым стариком, старше его родителей, и Юра знал его жену, Полину Аркадьевну, ровесницу и подругу матери. Полина Аркадьевна Юре очень нравилась – она была не только красивой, но и очень компанейской. «Она – комфортный человек, – говорила Варвара Сергеевна, – и большая умница. Никто так не разбирается в европейской архитектуре, как она». Впрочем, беседы дам больше касались моды, знакомых и детей. Разговоры эти были остроумными, веселыми и Юре из-за этого никогда не казались скучными. А взрослые его никогда не прогоняли.

«Врет этот Николай, не может этого быть! И потом, Борис Иванович меня знает. Вряд ли…» – думал Юра, тайком разглядывая девушку. И хотя ничего предосудительного заметить было невозможно, присутствие девушки тревожило, вносило беспокойство, мешало сосредоточиться. В один из вечеров девушка по обыкновению появилась к концу занятий. Бросив плащ на спинку дивана, она не устроилась с журналом, а достала из сумки расческу и стала собирать все волосы в высокий узел. Юра невольно повернул голову, задержал взгляд, увидев грациозный силуэт и тонкие руки, поднятые вверх. Волосы теперь не скрывали фигуру, и стало ясно, что у девушки тонкая талия, высокая грудь, которая упруго выделялась под тонким джемпером. И ее жесты, жесты женщины, которая знает, что ею любуются, были медленны, словно в игре, в спектакле. Юрий мельком взглянул на преподавателя и вспыхнул. Он не понял, он почувствовал связь этих двоих, и от этого стало и стыдно, и страшно, и отчаянно горько. Было неловко за этого старика, у которого такая хорошая жена, стало жаль Полину Аркадьевну, и появилась злая зависть.

В этот вечер Юра не стал ужинать, а заперся у себя в комнате. Перед глазами стояла рыжая девушка, а в ушах звучали слова Бориса Ивановича:

– Юра, а мы с вами увидимся раньше, чем со всеми остальными. В субботу будем у вас в гостях.

Юра краем глаза уловил, что девушка на диване потянулась, повела плечами и, бросив взгляд на Бориса Ивановича, нетерпеливо покашляла.

– Ладно, ладно, до скорой встречи. Маме – привет! – заторопился художник.

«Что они там будут делать?! Не портрет же он пишет ее. Почти каждый вечер». Юра сидел за письменным столом и бесцельно смотрел в общую тетрадь с задачами по химии. На душе скребли кошки – хотелось с кем-то поговорить, поделиться тем настроением, которое никак его не оставляло. Но мать вряд ли бы его поняла, да и как все расскажешь про Бориса Ивановича, про рыжую девушку и собственное плохое настроение. Из соседней комнаты слышался шум – это старший брат разбирал свою библиотеку. «Вот если бы с ним можно было поговорить! Но ведь не поймет! Да и неинтересно это ему. Он, по-моему, помешался на этой своей «мыши», – Юра расстроился еще больше. Когда Вадим привел в дом свою Галю, младший брат только диву давался. Он никак не мог понять, что можно найти в этой невзрачной простушке. Юре нравились яркие, колоритные девушки. Ради хохмы Юра попытался пококетничать с подругой Вадима, но, к своему удивлению, получил отпор.

– А в десятом классе отметку за поведение ставят? – спросила тихо Галя, намекая тем самым на разницу в возрасте, которая не позволяет серьезно относиться к попыткам доморощенного ловеласа.

Вадим же так и вовсе не заметил потуг брата. «Ничего, все еще впереди. Я ведь вырасту!» – подумал Юра обидчиво. Обижаться на брата ему очень нравилось – возраставший счет претензий открывал перед ним возможности для родственной мести. Ну конечно, в рамках невинных проказ.

Накануне гостей Варвара Сергеевна затеяла уборку, сама пекла торт, перемывала дорогую посуду. Обычно Юра ей не помогал, но, как правило, присутствовал, занимая разговорами. В этот раз он все больше отмалчивался.

– У тебя все хорошо? – удивленно спрашивала мать, гадая, отчего сын такой сумрачный.

В субботу, когда дом сиял и аппетитные запахи распространились даже на кладовую, Юрий предупредил родителей:

– Мама, я буду заниматься. Контрольная скоро. Ужинать со всеми не смогу.

– Вот еще! Не хватало этого. Вадим номер два! Нет уж, ты, пожалуйста, помоги встретить гостей, поговори с ними, посиди для приличия, а потом можешь хоть всю ночь гулять, – воскликнула Варвара Сергеевна, но, увидев расстроенное лицо сына, мягко добавила: – Юрочка, как же я без тебя?! Кто гостей поможет мне принять, поговорить с ними. Папа, сам знаешь, все больше о политике, Вадим – молчун, Анюта стесняется всех.

Юра посмотрел на мать – она была искренне огорчена. «Хорошо гостей принять, чтобы всем приятно было, чтобы люди уходить не хотели, – это тяжелый труд. Не у всякого это получается». Он слышал, как это часто говорила мать, и, хотя сейчас ему не было никакого дела до традиций и условностей – так было плохо на душе, он кивнул.

– Ладно, только недолго.

Борис Иванович с женой появились в доме шумно, с цветами, кучей свертков и большим тортом. Все сразу заохали, одновременно произнесли множество ничего не значащих приятных слов, засуетились. Юрий помог раздеться Полине Аркадьевне, поставил цветы в вазу, проводил в гостиную.

– Юра, ты стал таким видным, красивым и совсем взрослым. – Полина Аркадьевна окинула его взглядом. – Вот если бы у нас была дочь, я ее за тебя выдала бы замуж. Но…

У Бориса Ивановича и его жены детей не было, и Юра слышал, как мать успокаивала подругу:

– Зато ты выглядишь на десять лет моложе. А я со своими тремя и здоровье, и красоту подрастеряла.

Юра знал, что мать лукавит, просто надо было утешить подругу. Ко всем троим детям Спиридоновых Полина Аркадьевна относилась ласково и заботливо, словно возмещала нехватку собственного материнства.

Пока в доме царила эта суета, Юра отвлекся от своих мыслей и даже стал развлекаться наблюдениями. Было что-то новое в его положении – знал чужую тайну и смотрел, как она меняет поведение человека. Было очень странно уличить, нет, скорее, подозревать Бориса Ивановича в измене и наблюдать, как он с преувеличенной заботой хлопочет вокруг жены.

– Полина у меня молодец, по утрам трусцой бегает, – горделиво говорил Борис Иванович, – не в пример мне. Впрочем, что я? Я старик. Мне скоро на завалинке сидеть.

Тон, с которой была произнесена эта фраза, Юру покоробил. Будучи с малолетства близок к миру взрослых, проводящий много времени с матерью и ее знакомыми, он быстро научился распознавать тонкие эмоциональные сигналы. В определенном смысле он повзрослел рано, узнав массу нюансов в отношениях между людьми. К тому же интерес к рыжей девушке, стремительно перерастающий во влюбленность, сделал его пристрастным слушателем и наблюдателем всего, что имело отношение к объекту внимания. И теперь Юра ясно прочитал в словах Бориса Ивановича и горделивое мужское бахвальство, и снисходительность, и затаенную радость от того, что есть «что-то», о чем знает только он, Борис Иванович, и это «что-то» делает его щедрым, добрым, великодушным. «Нет, он же старый, совсем старый! – Юра перевел взгляд на Бориса Ивановича. – У него и шея дряблая над воротником рубашки, и руки жилистые. Он молодым кажется только издали. Не может быть, чтобы они…»

– Извините, я забыл, мне надо еще кое-что сделать. – Юра неожиданно встал из-за стола. Варвара Сергеевна удивленно подняла голову, но потом, вспомнив уговор, ласково кивнула:

– Конечно, приходи чай пить. Мы с Полиной Аркадьевной такие торты испекли!

Целый час он просидел в своей комнате, пытаясь заниматься, – листал тетради и учебник, что-то выписывал, но делал это механически, ничего не запоминая. В голову лезли только мысли о рыжеволосой девушке: «Как они познакомились? Интересно, где она сейчас? Чем занимается или тоже с кем-то в гостях? Он сейчас изображает заботливого мужа, а она?» Злость от невозможности обладать женщиной, невозможности так просто совершить то, что многие его сверстники уже совершили, то, чем этот старый художник тайно гордится, переполняла его.

Пытаясь отвлечься, он начал вспоминать Сандру, ту самую девочку, которая ему нравилась еще год назад и с которой он уже целовался темными вечерами на Патриках, но и Сандра, и сами свидания с поцелуями казались теперь ненужной тратой времени, чем-то дурацким, от чего с легкостью можно отказаться. Ему сейчас нужна была эта рыжая – с ее тайнами (а они обязательно должны были быть), с ее историей, с ее жизнью.

Юра посмотрел на темное окно, за которым ничего не было видно, и чуть не заплакал от бессилия. Казалось, он сейчас стремительно взрослел, вырастая из отношений с матерью, из школьных забав и дружбы, из юношеской доверчивости. Все, чем наполнялись прежние дни, все это теперь тянуло назад, в детство, в прошлое, и все это хотелось бросить – таким теперь это все казалось пресным. Хотелось освободиться и зажить полной новых ощущений жизнью.

Он почувствовал, как стали влажными ладони, как зашумело в ушах. Чувство, которое он испытал, которое полностью его поглотило, было новым и называлось «желанием обладать женщиной». Преградой были возраст и статус. Он – старшеклассник, но все же – школьник. Школяр, ребенок. Юра со злостью захлопнул учебник. Помыкавшись с геометрией, из которой ровным счетом ничего не понял, он решительно встал, умылся и опять появился в гостиной.

– Вот наконец-то хоть один молодой человек появился! – воскликнула Полина Аркадьевна. – А то мы тут уже утомились от воспоминаний, любимого занятия стариков.

– Какая же вы старуха! – неожиданно с чувством произнес Юра. – Я теперь занимаюсь рисунком, нам Борис Иванович рассказывал о пропорциях, так вот я скажу: у вас молодое, удивительно гармоничное лицо.

Варвара Сергеевна с изумлением посмотрела на сына – он был учтивым юношей, но сейчас в его восклицании было чувство, искреннее, живое. Это был не просто светский комплимент.

– Кстати, как твои успехи? Борис Иванович, говорит, что у тебя есть способности, – улыбнулась Полина Аркадьевна.

– Да, есть, немного рисунок хромает, но все остальное выше всяких похвал. Я очень доволен, – включился в разговор Борис Иванович.

– Боря, спасибо тебе. – Варвара Сергеевна встала, приобняла за плечи художника. – Очень важно, чтобы в таком возрасте ребенок понял, к чему душа лежит.

– Какой он ребенок? Это уже жених. Твои сыновья стали совсем большими, а ты, Варя, и не заметила, – рассмеялся Борис Иванович.

– Ну, до женихов они еще не доросли. Учеба вся еще впереди.

– Борис Иванович, а какие у нас еще занятия будут? Кроме рисунка. Мы будем ездить на этюды? – Юра повернулся к художнику.

– Конечно, только позже. Нам еще многое надо освоить..

– И портреты мы будем рисовать? – Юра положил себе кусок торта и теперь ел его, стараясь не смотреть на родителей и гостей. Он решил зайти издалека, чтобы хоть намеком, хоть какой-то маленькой зацепочкой проложить себе путь к дальнейшим действиям.

– Конечно, но, боюсь, тогда ты уже будешь готовиться в институт, и времени на живопись будет мало. Ну а потом, студенческая жизнь, девушки…

– А я, может, в художественный поступать буду.

– Юра, это надо обдумать. – Варвара Сергеевна все, что касалось младшего сына, воспринимала очень серьезно. Даже простой разговор.

– Конечно, – Юра кивнул. – А было бы здорово! У вас бы смог продолжать учебу. Или дополнительно. У нас ведь в группе есть ваши студенты?

– Нет, – рассеянно ответил Борис Иванович.

– А эта, которая приходит уже к самому концу занятий?

Юра специально не закончил фразу, потянулся к чашке и вдруг услышал странную тишину, которая разлилась по гостиной.

– Ах, эта?! Да, но она… Нет, она… Она уже на втором курсе…

Борис Иванович пустился в долгие объяснения, Варвара Сергеевна, порозовев, стала сметать крошки со стола, чего никогда при гостях не делала, Полина Аркадьевна еще улыбалась, но это была улыбка испорченного настроения. Алексей Владимирович пытался перебить художника, а у Юры выпрыгивало сердце. Он уже знал, куда завтра пойдет вместо первого урока.

Нельзя сказать, что поздняя осень подходящее время для подобных мероприятий. Выходя из дома в семь тридцать, в восемь Юра уже был на «Кропоткинской» в переулке Сивцев Вражек, где в старом особняке располагалось художественное училище. Походив вдоль ограды, он потом перебирался ближе к входной двери и, делая вид, что вот-вот пройдет в здание, рассматривал плотный поток студентов. Юра обратил внимание, что среди учеников с мольбертами и папками было много симпатичных девушек, но рыжей не было. Он обычно ждал до десяти часов – многие приезжали ко второй паре, и только потом ехал в школу. В школе теперь держался особняком, после уроков быстро шел домой и мысленно торопил время – быстрей бы наступило утро, и можно было бы опять поехать на Сивцев Вражек. Всем своим поведением он сейчас очень напоминал старшего брата. Кстати, Вадима он однажды встретил на углу Смоленской площади. Тот посмотрел на брата, но не улыбнулся. Юра же от неожиданности быстро и возбужденно заговорил:

– А ты куда? По делам? Когда зайдешь? – Он частил словами, не слушая ответов. Впрочем, ответа бы все равно не последовало. Разойдясь же в разные стороны, каждый осудил другого. «Шалопай!» – почти равнодушно подумал Вадим. «Зануда и медведь. Мама права, не умеет ни говорить, ни вести себя». Юру задело равнодушие брата. Было бы приятно, если бы он заговорщицки спросил, что тот тут делает. Можно было намекнуть на тайну или даже поделиться ею по-мужски, совсем по-взрослому. Впрочем, в равнодушии было одно преимущество – Вадим ничего никогда не скажет родителям. «А я бы проболтался. Это точно!» – вдруг самокритично подумал Юра.

На занятия к Борису Ивановичу он тоже перестал ходить: «Ничего страшного, мама меня не убьет, что-нибудь придумаю. Не надо, чтобы эта рыжая меня заметила там, в студии. Лучше всего познакомиться где-нибудь в нейтральном месте. А там я словно под колпаком, маменькин сынок».

Ее он увидел рано утром, на пятый день. Приехав раньше обыкновенного, Юра решил было пройтись до угла переулка. В домах еще горели электрическим светом окна – осеннее утро было пасмурным. Юра поднял воротник куртки, сунул руки в карманы и пошел по переулку. Наверное, только он один в этот утренний час никуда не торопился. Он дошел до угла, прочитал текст на мемориальной доске, которая выступала с фасада крайнего дома, развернулся и пошел назад. И в это время его обогнала она. В своем плаще, черных мягких сапожках, с закрученными волосами, которые казались мокрыми. Она шла быстрым шагом, а он, растерявшийся, не знал, что делать. Вот сейчас она скроется в дверях училища, и придется ему целый день караулить ее. Он перебросил с плеча на плечо рюкзак с книгами, ускорил шаг, а у самых ворот закричал:

– Девушка, скажите, вы не здесь учитесь?

Она обернулась, и Юра увидел, какие у нее глаза. Они были карими с рыжим отливом. Лицо круглое, немного широкое в скулах, немного смуглое. Вблизи, в утреннем свете, девушка не была красавицей, но Юра этого даже не понял. Он только почувствовал глухие удары где-то в области селезенки.

– Да, учусь, – ответила она и продолжала спокойно смотреть на него.

– А вы не подскажете, где деканат? В этом же здании? Я специально пораньше приехал, но все закрыто…

Они тем временем дошли до двери, девушка потянула за отполированную руками ручку и произнесла:

– Уже открылись. Пойдемте покажу, мне тоже туда надо. А ловить их надо только с утра. Это вы правильно сделали, что приехали рано.

Они вошли в вестибюль. Вахтер, глядя сквозь них, спросил, куда они, и, не дожидаясь ответа, отвернулся к свежей газете.

– Нам на второй этаж. Сейчас, секундочку, волосы поправлю, а то высушить не успела, – произнесла девушка и остановилась у большого зеркала. Юра последовал за ней и тоже остановился. Стараясь не смотреть, как она расчесывает волосы, он перевел взгляд на свое отражение, и сердце его упало: рядом с девушкой стоял совсем мальчишка, в форменном пиджаке с эмблемой школы, рюкзак с учебниками за плечами. Выражение лица у него было совсем детским – растерянность, утренний недосып и смущение.