Читать книгу Гобелен с пастушкой Катей. Книга 6. Двойной портрет - Наталия Новохатская - Страница 2

№ 1. Катя Малышева (от первого лица)

Троллейбус плыл по Москве сквозь лиловые сумерки, я сидела у окна на колесе и плавно покачивалась в такт движению. За дымчатым стеклом возникали и отъезжали картинки центра, в них включались цветные рекламы, я лениво провожала глазами знакомые виды, а где-то в глубине подсознания формировалась странная мелодия, очень скоро она вышла вовне и стала ритмом. Его я отбивала ногой, едва достающей до полу. (Сиденье на колесе, если кто не помнит, оно довольно высокое.)

Сумерки быстро густели, картинки за окном становились ярче, и ритм стал руководить носком туфли совершенно отчетливо.

Вот это и был тот самый марш, такое музыкальное воплощение резво стучало моею левой ногой по полу троллейбуса, не слабо, однако. Но слова, плотно упавшие в бравурную ретро-музыку, они меня совершенно подкосили.

«О подвигах, о доблести, о славе

Я забывал на горестной земле» – уходили, как машины в яростный поход, великие, мало того, любимые, заветные строчки.

И хамски повторялись, как залихватский припев под стук невидимых копыт: «Твое лицо сияло на столе!»

«Ужас!» – призналась я себе покаянно, но отбивать ритм и цитировать Александра Блока не перестала, напротив. К бравой музыке добавились хриплые завывания мужской мелодекламации.

«Но час настал, и Ты ушла из дома!

Я бросил в ночь заветное кольцо!

Ты отдала свою судьбу другому,

И я забыл прекрасное лицо!» – вот что пелось в охотку с неясным самолюбованием.

Вот он едет на рысях, подгоняя коня плеткой, и голосит в пространство, что: «Я забы-ыл прекрасное лицо!» с чувством исполненного долга. Я честно попробовала взять себя в руки и прекратить пошлое безобразие, оно отчаянно рвалось из глубины души неизвестно с чего.

«Ну, нельзя же так, милочка, ведь это постмодернизм какой-то выходит, вернее, выпевается», – уговаривала я себя рациональными частями сознания. – «Едешь себе на общественном транспорте исполнять дело, денежное, хотя не слишком приятное, ну и потерпи, нечего уродовать заветные тексты от одной дорожной скуки. Не к лицу это более или менее образованному человеку».

Но тщетно, никто в глубине личного подсознания внимать не желал, голосил всё более пошлыми переливами. Нога тем временем продолжала держать лихой ритм про блеск стали и упомянутого не к ночи генералиссимуса.

«Летели дни, крутясь проклятым роем,

Вино и страсть терзали жизнь мою!» – признавался исполнитель хрипло и мужественно, потом даже всхлипнул от наплыва чувств.

«Ничего не сделаешь, раз понесло вразнос, ну и ладно», – веско внушило рациональное сознание на периферии чувств. – «Пой, светик, не стыдись, потом разберешься, с чего нас разобрало на песни». И беззвучный концерт на одну персону продолжался у троллейбусного окна уже без стыда и совести, вернее будет сказать, что концертмейстер старался на совесть, выходило нечто несусветное, но удовольствие доставалось отменное, хотя порочное донельзя.

«Я звал Тебя, но Ты не оглянулась», – звучал пошлый романс в ритме марша, упрёк вздорной бабёшке мешался с чувством сдержанного, но явного мужского превосходства. Видишь, я слезы лил, а ты…

И действительно, вечер выдался сырой, как всё лето 2000-го года, влага висела в воздухе постоянно, если не лилась с неба дождем. Я тоже ехала в троллейбусе в мокрые сумерки, и вечерние огни расплывались в мельчайших каплях. Вот она, первая точка совпадения, обрадовалась я, слегка доехав до синего плаща, она туда и ушла, в сырую ночь. А у меня в руках скомканный влажный зонт, правда, ярко-розовый, синего не нашлось, обычный куда-то подевался, пришлось брать неприличный запасной.

«Не знаю, где приют своей гордыне», – между тем пенял и попрекал голос зарвавшегося исполнителя.

Вот и приехали, вернее сказать, что до места назначения мы с музыкой доехали почти что совсем. И откуда она взялась, вернее, не музыка, а текст, я тоже доехала. Культурнее будет сказать, что сообразила, и на том спасибо Творцу за мелкие радости.

Песня рогоносца-кавалериста перешла в замороченной голове на фон, я почти успокоилась и прочла себе нотацию в прозе. Никогда лишним не будет, в особенности после неожиданных выплесков из богатых запасов нерационального. Но всему своё время, ныне оно подошло для нотации. Итак, милочка…

«Зовут вас Малышева Екатерина Дмитриевна, лет вам гораздо больше, чем хотелось бы, а ума, напротив, гораздо менее, чем следует! Отчего возникают вечные проблемы. Большую часть своей сознательной жизни вы занимались массовой беллетристикой по разным издательствам, что никому из присутствующих чести не делает, ибо указанное занятие, оно весьма неблагодарное, хоть и малопочтенное. Но и это не всё, увы!

Последний десяток лет, совпавших в этой милой стране со временем радикальных перемен, вы, милочка, нашли себе занятие ещё более странное и гадкое, Катя Дмитриевна, право же. А именно. Стали совать нос в откровенно чужие дела, и деньги за это получали, к тому же под крышей сыскного агентства по имени „Аргус“. Оправданием может служить лишь одно, ваша программа вертелась вокруг чужих личных и частных дел, которые доверялись самими потерпевшими.

Приходили удрученные женщины, просили помощи и совета в любовных и семейных делах. И получали, чего просили, это надо честно признать. Катя Дмитриевна, хотя существо отменно неумное, в чужих делах копалась честно и уместно, заветы Гиппократа блюла, никому зла не причиняла, во всяком случае, сознательно. Это ей и вам, милочка, плюс. Но, как был, так и остался один большой минус, вот он. Иногда в порывах деловых восторгов наш компаньон, бывший друг, некто Валя, по кличке Отче Валентин, давал вам странные задания по части его, отнюдь не семейного, а напротив – детективного сыска. А он, друг Валя, вообще-то всегда занимался делами довольно всякими и разными. Лучше не будем уточнять.

Особенно, если ваш друг Валя получал задания от своего шефа Павла Петровича, вашего хорошего знакомого и бывшего родственника. Как сложно, однако, у нас переплелось, ну и пёс с ним! Точнее, с ними с обоими.

А еще, и это следует запомнить прежде всего, у вас имеется какой-никакой муж, живописец Михаил Званский, а самое главное, сын – маленький мальчик Мика четырех лет. Вот о нём не следует забывать ни на минуту, если вас посещают моменты увлечения. Особенно, если прежние дружки Валя с Пашей послали на дело, как бывало раньше.

Вот сейчас, например. Едете в троллейбусе в гости к незнакомому человеку с крайне неприятным поручением и о чём думаете? То-то и оно. Песни поете, как Бурлакова Фрося в известном фильме, „слова и музыка народные“, „гремя огнем, сверкая блеском стали“, „он бросил в ночь заветное кольцо“ – о чем речь?

Правильно, увлекаетесь, душа моя Катенька. Сознание ваше с подсознанием, оба глупые донельзя, уже включились в ситуацию. Потому что у клиента, который вас ждет с отвращением, супруга тоже ушла в сырую ночь, непонятно во что завернувшись. А задание по ним давал маршал женского пола, это уж точно, „сверкая блеском стали“!

Любочка Борисовна, семидесяти шести лет отроду, и как огурчик, адвокат с полувековым стажем загадок и насилия, но какая обаятельная сирена-Цирцея! Вот по дороге от неё к дому клиента вы и распелись! Ку-ку!»

№ 2. Картинка предшествующая, взгляд из пространства, кто смотрел – Бог весть

Мутная, размытая картина дачной природы была и оставалась в невыразительных серо-зеленых тонах. Небо и воздух, земля и растения, всё вокруг подернулось мелкой влажной дымкой и моросью. О да, дождливое лето 2000 года от РХ.

Наблюдатель в кустах мог промокнуть до основания, не экипируйся он в старую промасленную куртку с капюшоном и в древние резиновые сапоги (в англоязычных текстах такие обувки именуются «веллингтонами», надо думать, что в честь одного известного полководца). Однако тайный гость экипировался, потому ждал в засаде подле старого дачного домика с неизменным и неколебимым терпением.

Воздух дышал микроскопической влагой, на листьях и ветвях скапливались ощутимые капли, затем тяжелели и срывались вниз. Так шло время по водяным часам, а дверь домика оставалась недвижимой, никто оттуда не появлялся. Увы.

Наблюдатель исхитрился покурить пару раз в кулак, в надежде, что табачный дым растворится в атмосфере и не дойдет до обитателей. А может статься, напротив, если дойдет, то выманит нужное лицо из-под крыши ветхого строения, может статься, разбудит в том лице аналогичную жажду. Ибо известно было, что под данной крышей опасное и вредное занятие возбранялось категорически.

Ну, долго или коротко, уже не важно, но спустя какое-то время (по водяным часам была пятая капля) дверь запущенной дачной сторожки стала открываться и открывалась бесконечно долго. По всей видимости, открывавшему что-то сильно мешало.

И на самом деле, первым в дверном проеме показался большой таз, глазированный полуотбитой эмалью, к тому же полный до краев цветными тряпочками. Попробуй, открой с такою ношей любую дверь, затем закрой ее за собой. Последняя операция была проделана с помощью ноги, причём так ловко, что наблюдатель просто залюбовался. Разумеется, сначала он отметил с облегчением, что выходящая фигура с тазом оказалась та самая, долгожданная.

На скудном, из одной доски порожке, с тазом наперевес медлила женская фигура если не слишком высокого роста, то приятного сложения, однако одетая просто-таки скандально.

«Женщина с тазом!» – мысленно поиздевался наблюдатель, не собираясь, однако, посвящать модель в название навеянного скульптурного шедевра. Сверху, над эмалированным чудищем красовалась ярко-алая рубашка, узкая в груди и с небрежно оторванными рукавами. Далее шел, как было уже сказано, огромный эмалевый таз, а из-под него ниспадала пестрая, широкая цыганская юбка, кое-как подвернутая.

Босые ноги модели облекались в высокие галошки, а голову венчала модная скрепка с длинными зубами, схватившая волосы наверху и держащая их там. Сплошной восторг или ужас, судя по настроению.

Лицо женщины с тазом не выражало практически ничего, было оно хмуро-бессмысленным, как пасмурная природа вокруг. Перехватив объёмный груз поудобнее, оборванная прачка сошла с придверной доски и затопала галошками по раскисшей тропе. Тропинка повела вглубь зарослей, путница миновала зрителя почти вплотную, в упор его не заметила и остановилась на пятачке, где из земли торчала выгнутая труба с водопроводным краном поверх изгиба.

Именно этот момент наблюдающий выбрал для появления, он прошел сквозь заросли и встал чуть поодаль водяной трубы, откинув мокрые полы ветвей. Вырос, как театральный бог из машины, сквозь марево сырых капающих листьев.

– Ты ли это, дитя моё? – воззвал он отменно театрально. – Или глаза мне изменяют коварно?

– Угадай с трех раз, Отче, – ответила прачка заученной фразой, но без всякого выражения. – Я сама не в курсе. Чего надо? Постирать, погладить, пуговичку пришить?

– Если бы, а то ведь отнюдь, – таинственно ответил гость по кличке Отче, правда, хмыкнув сначала, он оценил уместность старинного неприличного анекдота о преимуществах автоматической жены. – Я пришёл тайно, чтобы извлечь тебя из оков, но боюсь, что к иным делам ты непригодна, вид у тебя…

– Тогда вали себе с Богом, – безучастно ответила прачка в красном. – А я сейчас буду стирать в ледяной водой кучу тряпок, это зрелище не для слабонервных, можешь удалиться, пока не поздно.

– Историческое место для женского пола, оно у очага и корыта, спору нет, – заявил незваный гость весомо. – Но могу сделать для тебя приятное исключение, правда, ненадолго.

– Плохо излагаешь, дешевый искуситель, – отозвалась искушаемая без приязни. – На себя посмотри. Явился в бомжевском виде, караулил Бог знает, сколько. Для того, чтобы явить мимолетную любезность, друг мой Отче? Я пока не все мозги отполоскала, между прочим, не надейся. Итак, начнем с того же места. Чего тебе надо?

– Смилуйся, золотая рыбочка Катя, я чуток обознался, – охотно покаялся гость. – Ты еще не достиралась до кондиции, признаю. А надо много чего, если сможешь оторваться от корыта. Причем позарез и ещё вчера.

– Ну, это «речь не мальчика, но мужа». Предположим, что смогу, – без охоты созналась «рыбка» Катя. – И что? И почём?

– Хоккей, сказал дед Мокей, излагаю кратко, – приступил искуситель. – Ты нам с другом Пашей нужна в первый доступный момент, при полном параде имиджа и обаяния, для особых смотрин. Смотреть будет бабушка русской юриспруденции на предмет пригодности.

– Не поняла, делать-то что надо, помимо обаяния? – сухо ответила Катя, решительно повернула кран и подставила под жиденькую струю изгвазданные маленькие шорты.

– Ладно, девица-искусница, занимайся свойственным тебе занятием, – согласился гость. – Я изложу чуть доступнее, для домохозяек. Так вот наш руководитель и нежный друг Павел Петрович попал, как Винни-Пух, в безвыходное положение. А именно. У них в семейных друзьях числится одна знаменитая уголовная адвокатесса, ещё с покойным их родителем водила бизнес-дружбу в рамках конкуренции. Паша у нее с детства ходил в любимчиках, она развивала его незаурядный ум.

– Ой, мне уже нехорошо, – созналась Катя под журчанье холодных струй. – Кровь стынет в жилах! Если она сие развивала, то, судя по результату…

– А я о чём, дитя мое! – сокрушился собеседник Валя. – Так вот, теперь она пришла за результатом. Объявилась младшему другу Павлику и запросила цену. Бледный ужас. Ей потребовался помощник по тёмным делам, наш милый Павлик не сумел отказаться. Чуешь, что за бабуля?

– Ой-ёй, скажу я вам, – ответила Катя, не прекращая холодной стирки.

– Вот именно, ой-ёй, да еще с прибором! – подтвердил Валентин. – Как сама понимаешь, Паша вызвал меня срочно и потребовал достать ей помощника, кровь из носу. Но дела своего милая старушка вовсе не изложила, никоим образом. Просто обозначила кандидатуру. Я их послал с полдюжины, почти вся контора продефилировала, кроме самой зелёной молодежи, её звать было не велено. Как знаешь, мы сильно расширились и укрупнились молитвами шефа Паши. Так что…

– И что насчет полдюжины? – спросила Катя для порядка, потому что течение событий стало ей ведомо с самого начала.

– Как сама видишь, я здесь, кланяюсь твоим тазам, – горестно признал руководитель сыскной конторы «Аргус». – Бабуля всех отмела с порога, качество людского материала её не устроило. Ничего не объясняла, спрашивала, нет ли кого другого, даже обидно. И сам ходил, между прочим, с тайной целью, что меня назначат и отвяжутся, дальше я перепоручу. Никоим образом не случилось, она только посетовала, что у моих кандидатов класс не тот, тонкости не наблюдается, воспитания не хватает. И сам не прошел по конкурсу, прямо хоть застрелись. И тогда мы с Пашей…

– Вот такие слова приятно слышать, – заметила Катя в процессе стирки. – Они дорогого стоят. А именно?

– А если тебя отвергнут? – не удержался Валентин. – Милую старушку ты пока не видела, она тебя – тоже!

– Тогда аванс останется при мне, – доложила Катя, усердно принимаясь за очередные трусики мелкого размера. – За напрасные хлопоты и моральный ущерб. Я у вас с Пашей не служу, не правда ли? Мы тем летом пришли к соглашению, что остаемся друзьями навек и ничего более. Назови аванс, и будем торговаться.

– Фи, дитя, какая ты стала пошло-коммерческая! – бросил друг Валя. – А по дружбе? В память старых дней? Я ведь тебя отсюда увезу.

– Нашел чем прельстить, а то я сама не вникла, – ворчливо признала подруга Катя. – Это не аванс и не любезность, ты обходишь стороной главное. Если я отсюда сваливаю, то куда мне деть птенца, вот в чём вопрос, ты его решаешь?

– Вот что значит толковать с домохозяйкой, – заметил Валентин. – Ну а мама у тебя на что, Мария Феликсовна? Ей оставить детишку…

– Вот видишь, как ты себя выдал, недотёпа, – со вкусом вклеила Катя. – Зачем тогда в кустах прячешься, от кого? От Марии Феликсовны, знамо дело. Кто тебя с порога и метлой? Она же, Мария Феликсовна.

– Ну, это ваши женские дела, мне не с руки, – безнадежно протянул несостоявшийся искуситель. – А ты как думаешь обойтись? Назови свою цену, хоть в валюте, хоть бартером.

– Охотно, друг мой, – согласилась Катя, чуть оживившись. – Пользуюсь вашим безвыходным положением, признаю. Так вот, ступай на Красную площадь, спустись в лавочки на «Охотном ряду», там одной из первых попадётся нечто развратно-роскошное, лотки с самым французским парфюмом. Войди туда, отыщи лоток с Ниной Риччи, там лежит большая коробка, в ней всего полно. Как говорится, что угодно для души, полным набором. Принеси авансом, тогда проблемы с очагом и корытом я решу сама. Далее напомажусь и пойду к вашей преклонной даме, авось не прогонит. А если прогонит, мне останется коробка с Ниной. Идёт?

– А сколько она стоит, твоя корзинка с ароматами, не подскажешь? – уныло проговорил гость. – Все вы одинаковы, сёстры человеческие, так и рвётесь получать дорогие подарки авансом.

– И не спрашивай, сколько стоит, я не выговорю, – охотно созналась шантажистка Катя. – Но если ты сочтешь цену достойной задания, причём это только аванс, то приходи ко мне. Идет?

– А куда мне деться? – спросил гость Валя окружающую природу. – Кругом одни горгоны всякого пола и возраста. Куда приходить-то, опять сюда, что ли? Я с твоей коробкой, а добрая бабушка Мария Феликсовна встретит с метлой?

– Было бы недурно, но я тебя пощажу, Отче Валечка, – доложила Катя, закручивая тугой кран, стирка перекочевала в тот же самый таз, никто времени зря не терял. – Приходи завтра ровно в полдень на городскую квартиру. С упомянутой коробкой, понятное дело.

– А мальца твоего забрать себе, пока ты у нас будешь вся в Нине, сто двадцать чертей ей в печень, которая Риччи? – предположил Валентин. – Понянчить придется?

– Хоть и горгоны мы, но не настолько, утешься, – созналась Катя. – Малец завтра с утра отбывает с другой бабушкой на море. Свекровь у меня объявилась нежданно, Мария Феликсовна в трансе. А я буду свободна, могу принимать дорогие подарки и свежие решения. Учёл?

– Нет, прелестная дитя, ты даже не Горгона, ты гарпия, – сообщил друг Валя убитым голосом. – Как торговаться выучилась на мою голову, любо-дорого смотреть! Без коробки никак?

– Угадай, мил человек, с трех раз, как или никак, – веско ответила Катя, поднимая потяжелевший таз. – И давай прятаться под крышу, а то мокро тут, сил нет никаких. Я под свою, а ты – куда пожелаешь. Итак, до завтра?

– А куда нам деться, бедным, среди вас, горгон и гарпий? – ответила жертва и сгинула в кустах, оставляя за собою след из пролившихся капель влаги.

Можно было счесть их пролитыми слезами, отчетливо видимыми всему миру и разумному человечеству, но никого из них по причине плохой погоды рядом не случилось.

№ 3. Картинка, выхваченная из середины, рассказчик вновь не обозначен

На сей раз действие происходит в интерьере, он же городская квартира, просторная, основательно заставленная, слегка подзапущенная. За стеклами льется дождь, быстрые капли наискось пересекают оконная пространство. На плохо видимом столе светится лампа, у стола…

– На самом деле у нас всё происходит чуть сложнее, милая Катюша, – произнесла одна из собеседниц, миниатюрная дама преклонных лет.

Если бы Катя сформулировала впечатления, то сказала бы, что ветеран советской адвокатуры, затем российского криминального бизнеса, Любовь Борисовна Кронина, более всего походит на ожившую заслуженную куклу с темными кудряшками. Вот именно так. Ею хотелось любоваться и хотелось с ней играть. Далее предстояло смотреть и слушать.

– На самом деле, я думаю очень серьёзно, как бы чего не вышло, – продолжала Любовь Борисовна, катая по столу баранку. – И возможно, отзову, тебя, девочка, взад, пардон за лексику. Пока ничего не решила, и тебе голову морочить не стану. Но вот одну штучку ты для меня сделай, ладно, котёнок?

– Как скажете, Любовь Борисовна, для вас я готова на всё, – упомянутая Катя насколько освоилась с куклой-адвокатом, что вовсю играла в ученицу чародея, ей было весело. – Плащ и кинжал всегда при нас, кто предупрежден, тот вооружен, смею заметить.

– Однако, ты у нас проказница, котёнок! Намекаешь на нелегальную сторону поручения и не совсем ошибаешься, – призналась Любовь Борисовна. – Но на самом деле, не так страшно, как ты малюешь, не обольщайся. Я хоть и старый хищник, но поэтому весьма осторожный, зубы съела на казусах «про и контра» законов. Тебе ничего эдакого не предлагаю.

– А я бы… – Катя поняла, что заигрывается и вовремя остановилась.

– Да я уж знаю, – подхватила миниатюрная искусительница. – Тебе только позволь, с такими-то глазками, она ещё добродетель строила из себя, видали! А бесы в глазах так и прыгают, так и скачут! Что, котёнок мой Катенька, скучно жить, как положено? Сознайся!

– Уже сознавалась, Любовь Борисовна, но никак не пойму, – засмеялась Катя и вновь остановилась.

– Как я из тебя секреты вынула, да? – со смехом ответила адвокатесса. – То, что я всех насквозь вижу – это от Бога или от натуры, как тебе больше нравится. А что умею навести на признание – чистая профессия.

Катя, надо признаться, сидела в доме адвоката-искусителя довольно долго и полностью прониклась атмосферой. От ее бизнес-настроений и легкой официальности не осталось и следа. Напуганная и отчасти предупрежденная, она заявилась в гости, до предела наряженная и искусно подмалеванная, но не прошло и получаса, как всё переменилось почти волшебным образом. Никакого дела не получалось, выходила одна потеха – пока.

Уже сиреневый пиджак с черными вклейками валялся среди диванных подушек, а туфли сбросились под вешалку. Потому что чай с баранками гостья и хозяйка сервировали вместе и пили вприкуску. Катя со вкусом продемонстрировала, как надлежит пить чай из блюдца по всем правилам искусства, держа его в розетке из растопыренных пальцев. Наверное, редкое умение сошло за экзамен на профпригодность. Придирчивая старая дама Любовь Борисовна Катю одобрила и собиралась дать Кате поручение, в котором отказывала работникам сыскной конторы «Аргус», включая шефа конторы, Отче Валентина. Что было для Кати, разумеется, очень лестно.

– Так вот, я, деточка Катя, просто не знаю, как с тобой надо работать, – сообщила Любовь Борисовна. – Трудный случай ты у меня. Другому дала поручение в зубки – и оно побежало! А тебе, надо думать, стоит выложить предварительное заключение. Или не стоит, вот в чём вопрос. Но я вот что сделаю, слушай сюда внимательно. Начинаю тебя грузить, потом попробую сообразить, где остановиться. Тогда дам чёткое поручение, идет?

– Вопросы задавать позволено? – поинтересовалась польщенная Катя. – По ходу дела, если вдруг не врублюсь?

– Ну и лексика у вас, молодая дамочка, жена живописца, – обронила Любовь Борисовна. – Но ничего стерпим, терпели не такое, у нас тут вообще клиенты на лагерном жаргоне изъяснялись в натуре. И ничего. Ладно, поехали, повесь ушки на гвоздик внимания. У меня имеется ещё одна любимая девочка, почти клиентка, твоя ровесница, может, чуть постарше, Тамарочка зовут. Знаю её с пеленок, племянница моей старой подружки, мы бегали танцевать в Дом офицеров во дни незабвенной молодости, производили фурор два раза в неделю, поскольку обе были ошеломительные красотки. Если не веришь – глянь на портрет над собой. Убедилась? Ну, вот Евка была ничуть не хуже, только цвета другие, пламенно-яркие. Ладно, вернемся к делу, хоть и неохотно. Тамарочка у Евки всегда была за родную дочь, не меньше того, и девчонка отвечает взаимностью. Вернее отвечала до самого последнего момента. И вдруг исчезла без звука, сбежала, как Золушка с танцев. Ну, это я конечно перебираю, она не совсем без шариков, Тамарка-то. Всё вообще-то честь по чести. Мужу оставила записку, детям звякнула по звоночку, старенькой тёте Еве отбила телеграммку, та забралась на дачу и дышит кислородом. Телеграммку Ева процитировала, но сама в позорной панике, ей мнится, что под спудом кроется что-то нехорошее. Что могла бы девочка Тамарочка перед тем, как сгинуть, подъехать к тёте Еве и доложиться. Ровно половина этих бредней – сплошная мания величия. Мол, как же обошлись без ценного совета. Но вторая половина мне нравится меньше. И муж, и детки, как сговорились: или молчат, стиснув зубы, или делают отдаленные намеки, что жена и мать их свихнулась на старости лет, сбежала с кавалером, в последнем приступе молодости.

– Основания у них какие? – открыла рот Катя. – Веские или иные?

– Вот это ты и вынь, котеночек мой! – торжественно заявила адвокатесса и приоткинулась на спинку стула. – У меня есть другая догадка, тебе о ней ничего не надо, но вот прощальные слова и записки Тамарочки ты пособирай, ладно?

– Это всё? – с известной долей провокации спросила Катя.

– Ну не капризничай, котёнок, мало не покажется, – успокоила Любовь Борисовна. – Ты мне записку принеси, которую для мужа, а там посмотрим, как дело пойдёт. Причем, предупреждаю, он не даст.

– Это как это? – искренне удивилась Катя. – Я приеду, а он не даст?

– Ни в коем разе, сам отказал наотрез по телефону, лично мне – радостно подтвердила старушка. – Хоть тресни. Но даст копию и в оригинал позволит глянуть, об этом имеется твердая договоренность.

– Ой, как сложно у вас! – восхитилась Катя. – Он в уме или как?

– Это ты тоже проверь, не без того, – туманно разъяснила Любовь Борисовна. – Стыдится бедолага по-чёрному, в особенности родных и друзей дома. Вот была у него супруга Тамара и враз вышла вон. Ему обидно до слёз, а тут к нему с глупостями пристают: как сбежала, куда сбежала, записку покажи и т. д. и т. п. Оно понятно.

– Надо думать, он может спустить с лестницы охотников за записками, – вслух подумала Катя. – В данном случае меня. Это интересно.

– Куда уж интереснее, – согласилась Любовь Борисовна. – Сама бы из него извлекла без звука, но видишь ли, детка, я не очень-то выходная и выездная, годы отнюдь не те. По лестницам и лифтам не хожу, а уж чтобы спустили, не мечтаю, увы, прошли те волшебные дни.

– А я что, я не против, если так решено судьбою, отчего бы разок и не спуститься с неё, родимой, если не слишком крутая, – Катя охотно поразмышляла вслух.

– Ну, особо не рассчитывай, – предупредила старушка строго. – Наш с тобой Гриша Добросеев малый вполне культурный, хотя нынче и удручён. Я с ним договорилась, так что вполне. Можешь для разгона пококетничать, он собою хорош, бравый малый. Но копию записки ты принеси. Поедешь сегодня, принесёшь завтра или послезавтра, ага?

– Ну, я почти готова, – созналась Катя. – Однако у вас имеют место сопутствующие обстоятельства и догадки, не так ли?

– Не гони старую клячу, она будет брыкаться, – честно предупредила адвокатесса Любовь Борисовна. – Когда и если надо будет, то сразу… Сейчас я делаю Грише звоночек, что ты едешь, ага?

– Ехать, так ехать, – согласилась Катя и добавила старую прибаутку. – Сказал попугай, когда кот Барсик поволок его за хвост из клетки.

– Дерзишь, котеночек, ну да Бог с тобой, – согласилась заказчица, потом спохватилась. – Да, деньги тебе Павлик платить будет, мы с ним так сговорились, ты знаешь?

– Уже заплочено, нет проблем, – доложила Катя. – И обещано больше, если угожу, или же угодю, вас Павлик держит в крупном авторитете.

– Совсем ты охамела девулечка! Ну так всегда, кого люблю, тому прощаю, – напутствовала Катю Любовь Борисовна, протягивая на прощанье бумажку с самыми разными именами, фамилиями и телефонами, возглавляла список она сама и данный её адрес. – И вскоре жду здесь же, у фонтана с результатами. Сначала позвони, а то у меня такой народец бывает, что лучше не сталкиваться. От него и решетка произведена. Иногда их посещает светлая мысль, что дешевле старуху укокошить, чем деньги ей платить.

– Как хорошо, однако, что нам это не грозит! – заметила Катя, послала хозяйке воздушный поцелуй и отбыла сквозь решетку.

Она действительно находилась в полном очаровании, что вылилось в скандальные концерты по дороге к пострадавшему Грише Добросееву.

«Уж не мечтать о нежности, о славе!» – выпевалось у Кати из души дурным мужским голосом на старосоветский мотив.

И припев продлился совсем уж непристойно: «Эх! Своей рукой убрал я со стола!»

– «Милль пардон, бедняжка Ал. Ал.!» – обратилась Катя к поэту, допев. – «Это я от волнения, никого обижать не собираюсь, пардон еще разок!»

Тотчас перед нею возник дом, и открылась дверь подъезда, где проживал многострадальный Гриша Добросеев, а за внешней дверью оказалась другая, там была прибита табличка с домофонными цифрами.

№ 4. Вновь от первого лица той же Кати Малышевой

Слава великому Богу, у самого дома страдальца Гриши Добросклонова, нет, на самом деле Добросеева, романс со слезой и маршем меня покинул, сжалившись над носительницей зловредного музыкального вируса.

Итак, теперь следовала нажать на табличке нужную комбинацию цифири и затем быть впущенной в храм скорби. Ан нет, сразу не вышло. В табличке, составленной адвокатом Любочкой, отнюдь не значился номер входного кода, имелся лишь номер добросеевской квартиры.

В невнятном освещении уличной лампы номер прочитался, и я почти решила его использовать в качестве кода, во всяком случае, следовало попробовать, но меня предупредили, тем самым сэкономив время, а так же умственные усилия. Дверь с домофонной табличкой стала медленно отворяться сама по себе и, открывшись, явила девушку в спецовке и с ведром. Появление девицы с ведром сопровождал специфический аромат, он подсказал род занятий, определивших девушкин наряд.

В надобном подъезде вовсю шел ремонт, ему посвящались ведро и косынка, повязанная по самые глаза, привет всем горячий. В особенности чувству обоняния.

– Не закрывайте, пожалуйста, – попросила я, не особо приближаясь, побелка и краска отстирываются с трудом, а я была при параде.

– Здесь не закрыто, пока мы работаем, – сообщила девушка-маляр. – Только в подъезде ходите осторожно, лучше бочком, а то…

– Спасибо, я постараюсь, – заверила я.

Затем пропустила заботливую девушку и вдвинулась боком в пострадавший подъезд. Конечно, именно таких впечатлений мне не хватало тем вечером для полноты счастья! Мало того, что стены оказались сплошь ободранными и заляпанными, до них мне дела не было, но вот перила ярко пестрели побелкой, а под ногами елозили листы скользкой упаковочной бумаги, получался почти что бег в мешках. И взяться было не за что, скользи себе по лестнице или прижимайся к перилам – все едино, выйдешь отсюда в белых пятнах, как жираф!

Было до слёз обидно пачкаться зря, но путей достойного отступления не предвиделось, поэтому я с трудами добралась до лифтовой двери и нажала кнопку. Через пару секунд пришлось убедиться, что совершенно напрасно, кнопка не возгорелась, и шумов в шахте не прибавилось. Я попробовала произвести действие вновь и убедилась, что предстояло восхождение с препятствиями на неведомый этаж. При этом следовало считывать номера квартир, чтобы не пропустить указанную.

Никому, конечно, не интересно знать, как я карабкалась по грязным и укутанным ступеням, как в отчаянии хваталась за перемазанные перила и старалась не падать на пятна зеленой краски. Это были сущие мелочи по сравнению с тем, с чем пришлось столкнуться на нужном этаже.

Там, перед открытой дверью шахты – лифт потому никуда и не двигался – громоздилось произведение столярного искусства в два этажа. Эдакая платформа-стремянка, на ней чего только не было, включая брезентовую робу, ведро с краской и кучу разных тряпок непонятного назначения, ну, да пес с ними! Деревянный монстр, кроме всего прочего перегораживал площадку, стоял монументом, проходи, как знаешь! Лично я не знала, и проходить совершенно не хотела, было до слёз жаль новенького сиреневого пиджака.

Да уж, забрался страдалец Добросеев в какую-то дыру и входы напрочь замуровал. Это вам не «гремя огнем, сверкая блеском стали», это «там где пехота не пройдет, где бронепоезд не промчится»… Угрюмый танк мог бы проползти, и я стала брать с него пример, только смею заверить, что гораздо угрюмее. Ко всему прочему, прокладывая путь при помощи намокшего зонта, ему не так страшно, он запасной и старенький. А когда я преодолела деревянное препятствие, почти в незапятнанном виде, и уже намеревалась праздновать мелкую победу духа, вот тут позорное происшествие и приключилось. Сколько буду жить, столько и будет стыдно… (Потом, правда, многое наслоилось.)

В свое оправдание могу сказать одно: свет в подъезде был тусклым и неверным, лестничный пролёт, ведущий наверх, показался тёмным туннелем, а сзади меня стояло насмерть деревянное препятствие, грязное донельзя и перекрывшее путь вниз по лестнице. Квартира, куда я всеми силами стремилась попасть, вот она виднелась буквально в двух шагах и манила указанным номером 36.

И когда вдруг и внезапно, сверху лестницы показалась затемнённая фигура в брюках, вместе с тем послышался невнятный призыв типа: «А постой-ка минутку!» – что бы вы думали, мне оставалось делать?

Ни секунды не оставив на оценку ситуации, я рывком бросилась к заветной двери № 36, в броске ткнула кнопку звонка и, не отпуская ее, забарабанила в дверь ногою. Не стану утверждать, что мною руководил панический испуг, но вышло само собой. Лучше поскорее встретиться с удрученным господином Добросеевым, чем толковать с неизвестным, которого нелегкая нанесла на лестницу. Будь он хоть замаскированным ангелом во плоти, желающим прикурить либо познакомиться с приятной дамой между малярными работами и тихим отдыхом на рабочем месте.

Ну вот, я звонила и барабанила, мужик в кепке оказался сзади меня, но ничего не предпринимал, а изнутри к двери подошел некто, наверное, Добросеев, и с беспокойством спрашивал, кто это там.

– Откройте, откройте быстрее! – требовала я, пока не догадалась предъявить рекомендации. – Я от Любови Борисовны, откройте!

Заклинание подействовало, двери раскрылись, и на пороге предстал мужчина среднего возраста и привлекательной наружности. Он оказался весьма внушителен, головой почти касался притолки, чем совершенно успокоил мои чувства и даже порадовал. Имея такого кавалера перед собою, я без боязни обернулась и увидела, что ненужный соискатель моего общества отступился и почти растворился в лестничной тени. Очень удачно вышло, хотя и не совсем удобно.

– Так отчего весь этот трезвон? – строго спросил Добросеев, тем отчасти испортил благоприятное впечатление, мог бы сказать что-нибудь по поводу доброго вечера или представиться.

– У вас тут на лестнице кто-то шляется, – я тоже обошлась без приветствия, хотя почти представилась из-за дверей.

– Знамо дело, сами видите, что ремонт, – неблагосклонно заявил Гриша Добросеев, потом предложил так же хмуро. – Заходите, если это не с вами.

Какое оскорбление хозяин имел в виду, я не очень сообразила, но охотно взошла внутрь и закрыла двери за собой. А Григорий Добросеев, это оказался вправду он самый, завинтил за мною хитрый засов.

Неудачно сложился первый момент знакомства, что и говорить. Лично я проявила себя дурочкой и паникёршей, а брошенный муж Гриша ничем меня не утешил, наоборот, сделал вид, что ничего другого от таких визитеров и не ждал. Даже уважаемую Любочку Борисовну помянул нелестным словом, не буду особо уточнять, каким именно. Имелись в виду некие старые интриганки, сующиеся в чужие дела отнюдь не бескорыстно, и я, наглая, иже с ними. Ничего этого Гриша Добросеев таить не стал, рассказал вместо приветствия почти сразу.

Не часто, прямо скажем, приходилось начинать работу с таких неудобных позиций. Присутствовало лишь одно утешение в этой обители скорби, причём оно вышло чисто технического характера. При всем желании спустить незваную гостью с лестницы Гриша Добросеев не сумел бы это осуществить, ему пришлось бы сначала сбросить с площадки малярную бандуру, либо вдвинуть ее в лифт и исхитриться нажать кнопку изнутри.

(Пока я протискивалась мимо сооружения, я так и подумала, что кто-то собрался спускать опору на лифте, но замешкался. Не исключено, что давешний мужик в кепке просил меня помочь в сложном деле, а я не сообразила и опозорилась. Вполне могло быть и так.)

Во всяком случае, ненужная мысль о моём скандальном появлении на пороге квартиры никоим образом не облегчала задач, кроме того, что маячила на задворках мысли почти неотступно. Как-никак, обратный путь мимо маляра и бандуры впоследствии предстоял, если я не намеревалась напроситься к Грише на ночлег или просить проводить меня из дому. Увы, наши отношения вокруг его семейных дел не развивались в подобном направлении, ничего приятно-личного в диалоге не намечалось, хоть застрелись!

С каждой минутой общения я открывала новые недостатки в хозяине-страдальце, утверждаясь в пошлой мысли, что беглая супруга терпела его дурные манеры чрезмерно долго, я бы не выдержала и лишней минуты. Стоит ли замечать, что судила я, мало того, что несправедливо, но некорректно с точки зрения профессии. Отнюдь не Гриша Добросеев заявился в гости против воли хозяев и вовсе не он делал наглую попытку сунуть нос в чужие неприятности!

Однако последующим покаянием дело не исправляется, а в моменты, пока я визитировала в квартире Добросеевых, негативные помыслы и ощущения преобладали над всем буквально. Стыдно сказать, я мысленно корила хозяина за пошлую скупость, исходя из момента, что верхнего света он в комнатах не зажигал, а принимал незваную гостью при свете небольшой лампы над диваном.

Следовательно, я не могла составить впечатления о жилище в целом, оно тонуло во мраке, что я ставила в отдельный счет Григорию Добросееву. Никакой полезной информации, кроме минимальной, я не выудила, это было обидно. На самом деле мне было до смерти любопытно знать, убрал он или не убрал со стола фотографию беглой супруги Тамары, неважно в какой оправе, простой или не очень. Милль пардон, всё же слаб человек! Это я.

Ладно, делу время, а всяческим потехам час. Смирившись с сознанием, что дополнительную личную задачу, а именно войти в душевный контакт с клиентом – придется окончательно похерить, я добралась сквозь взаимную неприязнь до основного дела. И то хлеб, правда, черствый.

Ну и вот, повинуясь договорённости, мы с Гришей уселись рядком на диван под лампой, и он стал показывать прощальное письмо от Тамары. За чем я, собственно, приехала. Вертя в руках записку, Гриша повторно уведомил, что будет делиться только копией, далее заверил, что копию мне надлежит снять собственноручно, хочу я этого или нет. И пока предупреждал, записку из рук не выпускал.

Не знаю, что имела в виду его супруга, но она оставила прощальный текст на большой глянцевой открытке, поздравляющей адресата с давно наступившим Новым 2000-м годом! Честное пионерское слово! С ума они все посходили, что ли, в этом доме! Или имело место изощренное оскорбление со стороны Тамары, я просто не знаю.

Я попробовала было возразить против идеи снятия копии с безумного документа, но хозяин резко пресек попытку бунта. Или так, или никак – строго пояснил он. Затем туманно прибавил, что, мол, «не хватало потом оправдываться, когда всякие там криминальные деятели будут совать в нос суду (?) записки якобы от Тамары, написанные его почерком. Нет уж, благоволите сами…». Документ у него, продолжал Добросеев, заверен нотариально, это раз, и он намерен провести частную экспертизу на предмет того, что текст на открытке писан Тамарой. Дело на мази, и нечего тут разводить турусы на колесах.

Да уж, я сидела на диване с ощутимою пружиной и тупо молчала, подавленная весомостью аргументов. И сразу перестала вникать, что бы это могло значить юридически. Бог с ними со всеми, я лучше побуду в сторонке. Дальнейшее действие вылилось просто в чудовищные муки, посудите сами!

Ладно, Гриша Добросеев, не очерствевший душою до конца, снабдил ходячую нотариальную контору бумагой для копии, понятно, что с собой ничего подобного не было. И на журнальном столике разрешил разложиться с работой, еще один реверанс в его сторону, мог послать на подоконник вне квартиры и вообще куда угодно. И альбом репродукций Пикассо принес, чтобы подложить, хвала ему! А ручка нашлась своя.

Но как прикажете снимать точную копию, сто чертей всем в печень и селезенку, когда оригинал исполнен на поздравительной открытке? Где кроме прощального привета имелся типовой текст поздравления и к нему в пару надпись лиловым фломастером: «С новым годом, Тамарочка, с новым веком и тысячелетием, если я не ошибаюсь!»

Вот я и мучилась несказанно, пытаясь сообразить, что будет точнее, и как будет лучше. Как-то не хотелось ударить в грязь лицом окончательно. В конце концов, сделала краткое описание открытки отдельно, а искомый текст записки привела ниже, хотя понимала, что для цельности впечатления они должны бы идти вперемешку, как на оригинале. Но в таком случае вышел бы документ из дурдома, такое я постеснялась бы нести многоуважаемой Любочки Борисовне, даже ей, многоопытной. И долго колебалась, это я опять же, стоит ли приводить в скорбном документе описание новогодней картинки, она была впрямь необычной, подобных поздравлений я доселе не видела, в эдаком демоническом стиле. Находясь в процессе колебаний, я спросила хозяина неуместно доверительно.

– А открытка откуда, очень необычная, и, вообще, почему на ней? – вернее, я засыпала беднягу рядом бестактных вопросов.

– У Тамарки всё не как у людей, – безропотно, хоть и бесстрастно пояснил Добросеев. – Её фирменный стиль, все привыкли. Вот и карточку принесла с работы. Так мило поздравили, какие-то клиенты, ей глянулось, принесла показать, картинка весёлая. Чёрные ангелы несут полуголую душу в когтях, с Новым годом, дорогие товарищи! Потом художество долго валялось, пока не пригодилось. Хорошая бумага, места как раз хватило, вышло удобно. Почерк разбираете?

– Да уж, будто ребенок писал, крупно и коряво, – заметила я не без провокации, очень хотелось разговорить хозяина.

– Вот потому я об экспертизе подумал, – согласился Гриша. – Это у неё от компьютера, рукою почти не пишет, тюкает по клавишам, почерк регрессировал, сама смеялась.

Вот тут мы оба надолго замолкли. Я стала снимать копию в меру своих сил, а между делом витало соображение, что как бы Гриша ни порицал беглую супругу, но… И уж точно ждал ее обратно, хмурый, всем недовольный, но в полной готовности высказать должные упрёки и… Достаточно предположений. А прощальный привет Тамара оставила такой.

«Милый друг! Я отъехала, пока не знаю, насколь долго. Постарайся никого не беспокоить, я предупредила, пускай не ищут. Если что, меня нету, уехала лечиться, от чего-нибудь. Деньги – знаешь где, я взяла немного. И пока.

Тамара, год, число, месяц, подпись неразборчиво»

Скупое послание выдала Тамара Добросеева супругу Грише, ничего иного не скажешь, но, с моей точки зрения, вполне достоверное. Если я что-либо понимаю в людях, то Гриша такого бы не сочинил, очень оно вышло обидное для него. Уж лучше бы Тамара придумала про неземную позднюю любовь и седого принца с миллионами в кармане.

Стало понятно, что обнародовать такое письмецо было для Гриши мучительно, просто как нож острый. По всей видимости, Любочка Борисовна выкрутила ему руки с особой жестокостью, иначе бы никто документа не увидел. Всё это промелькнуло враз, пока я копировала, и задерживаться в доме Добросеевых расхотелось вовсе.

Я и не стала. Как только закончила писанину, то принесла хозяину благодарность за содействие, извинения за отнятое время, далее, не медля, испросила разрешения откланяться. Гриша Добросеев в свою очередь гостью не задерживал, церемонно выразил сожаление, что мы оба занимались малоприятным делом, и отвел к входным дверям.

А там обоих ждал небольшой сюрприз. Когда дверь квартиры открылась внутрь, то стало видно, что деревянное сооружение волшебным образом уехало с площадки, но обслуживающий персонал, к сожалению, остался на месте. Тот самый тип в кепке, что напугал меня при входе, никуда не делся. Более того, он сидел у соседней двери, склонил голову на грудь и вытянул ноги поперек площадки. Надо полагать, что работник малярного цеха, потрудившись всласть, пребывал в состоянии беспробудности, хотя проверять никто не стал.

Я просто перешагнула через лежащие ноги в мятых брюках, а любезный хозяин проводил меня взглядом, пока я не сошла с площадки.

– Вот такие пироги с котятами, – сказал Гриша Добросеев на прощание.

И я не совсем поняла, что он имел в виду. То ли внезапный отъезд супруги Тамары и записку с чёрными ангелами, то ли мертвецки пьяное тело поперек дверей на прощанье. Надо сказать, что дешёвый спиртной дух распространялся вплоть до следующего этажа вниз, а потом смешался с прочими лако-красочными ароматами. Однако я успела отметить для себя, пока спускалась по проклятой бумаге, что как-никак, контакт с клиентом состоялся, невзирая на веселую встречу и нестандартные проводы.

№ 5. Вывод из вышеизложенного вышел странный и послужил заключением к вступлению и вообще…

Вывод, или, если хотите, ввод в дальнейшую программу, получился в виде телефонного разговора однажды наутро вскоре.

Абонент Л. Б. – Катюша, я ведь не разбудила тебя, это Любовь Борисовна.

Абонент К. М. – Да нет, не особенно, вообще-то…

Абонент Л. Б. – Нет, ты все же проснись, девочка, у нас тут…

Абонент К. М. – Нет, я почти не сплю, а бумага у меня.

Абонент Л. Б. – Бог с ней с бумагой, деточка Катя, у меня не самые хорошие новости, тебя ждет один милый юноша. Сегодня в полдень.

Абонент К. М. – А Грише Добросееву мы уже дали отставку?

Абонент Л. Б. – Ну, это сложнее, однако, хорошо, что ты проснулась, Катюша. Гриша Добросеев в панике, тебя искал, вызвонил у меня, и я его простила. Ты тоже простишь, я знаю. Он не хотел тебя выдавать, но уже ничего не сделаешь, теперь правила другие.

Абонент К. М. – Простите, Любовь Борисовна, я совсем перестала понимать, может быть, что-то с телефоном?

Абонент Л. Б. – Нет, Катенька, ты мыслишь правильно, просто мне трудно сознаться, но уже пора. Тебя ждут великие, но неприятные дела в муниципальном отделении внутренних дел. Я скажу адрес, юноша там неплохой, инспектор Дима Новожилов, я с ним переговорила и предварительно обаяла. Надеюсь, что дальше него дело не пойдет. Ау, Катюша, ты у нас тут?

Абонент К. М. – Скорее да, чем нет, но… Как-то мне трудно сообразить. А зачем нам некий инспектор Новожилов Дима?

Абонент Л. Б. – Я вижу, Катюша, у нас наметилось охлаждение в отношениях, и всё беру на себя. Поверь, ты очень мелкое колесо в процедуре, просто последний свидетель. Чудесный юноша Дима предупрежден, клянусь, но это неизбежно. Ты самая последняя видела покойного в живых, так что…

Абонент К. М. – Ой, у нас покойный вдруг появился! Мне как-то не очень.

Абонент Л. Б. – Ладно, будем считать, что ты подготовлена, теперь слушай доступно. И ничего страшного, просто придешь к Диме Новожилову и расскажешь, как звонила к Грише в дверь и видела человека на лестнице, а потом его же, лежащего под дверями. Вот и всё. И не забудь подчеркнуть, что вы оба приняли его за пьяного. Если Дима против обещания станет играть с тобой в милицейские игры, то пригрози, что пожалуешься мне, я ему уши надеру.

Абонент К. М. – Значит ли это, что тот маляр…? Что он вовсе не пьяный лежал, он правда, сидел, а не лежал…

Абонент Л. Б. – Отвечаю по порядку: да, нет, не важно. Да – что он вовсе не пьяный, а, увы, мертвый. Нет, он оказался не маляр, а неизвестно кто. Насчёт того, лежал он или сидел, это ты Диме Новожилову подробно расскажешь, мне это неважно. Важно, чтобы вас с Гришей полностью исключили из возможных версий. Чтобы никто не додумался с малой зарплаты и большого ума произвести случайную смерть ханыги в криминальный заговор. С ними иногда бывает, но Дима – парень порядочный, и я его предупредила. Что ты расскажешь по порядку, если он не станет сочинять версии и задавать ненужные вопросы. Иначе ты уходишь в несознанку, к Грише приходила по интимным делам и ничего не видела. Никто никогда обратного не докажет, это помни накрепко. Когда развяжешься с Димой, то приходи, потолкуем по нашему делу. Идет, котёнок?

Абонент К. М. – Однако с добрым утречком нас обеих, Любовь Борисовна. Я опешила немного, ведь мокрое дело, не так ли? Если бы ханыга от инфаркта скончался или с передоза, то никто бы так не волновался, а?

Абонент Л. Б. – В тютельку сообразила, детка, ну и с Богом! Однако, держи в уме, что этот маляр-немаляр у нас сбоку припеку. Ты же не думаешь, что он имеет прикосновение к Грише или…

Абонент К. М. – Я считаю, что мне по этому делу думать вообще не полагается, надо сходить к юноше инспектору Новожилову и отчитаться, тогда будет вполне о, кей. Так?

Абонент Л. Б. – Умничка, и чем скорее, тем лучше, потом сразу ко мне. Пока, скоро увидимся, от Гриши тебе поклон, он оценил старания.

(Конец связи и вступления. Бледный ужас, прямо скажем.)