Читать книгу Не любовь. Не с нами - Наталия Романова - Страница 5

Глава 4. Ирина

Оглавление

Я родилась в военном городке в Новосибирской области. Как мы жили до переезда к Чёрному морю осталось в моей памяти смутными, бессвязными образами. Не уверена даже, что это мои воспоминания, возможно, детские впечатления наслоились на рассказы родителей и Коли.

Папа родился и вырос в Иркутске, там же поступил в военное училище, не оправдав чаяний матери отправиться по её стопам – театральным. Летом, перед последним курсом училища, он с друзьями рванул к тёплому морю, где познакомился с дочерью хозяйки, у которой компанией снимали каморку, а через год приехал свататься. Выпускница музыкального училища, будущий педагог, ответила согласием. Свадьбу сыграли быстро, уже через месяц молодая чета отправилась к месту службы – на Алтай. Объездив, кажется, самые отдалённые уголки бескрайней страны, Цыплаковы осели под Новосибирском и никуда уезжать не собирались, если родина не прикажет.

Мне было четыре года, когда заболела мама. Беспричинный кашель. Гарнизонный эскулап развёл руками и дал направление в Новосибирск, там тоже не нашли причину, как и в Москве. Постепенно Цыплаковы заметили, что на побережье злосчастный кашель проходит сам собой. Через два года мытарств по больницам, отцом семейства было принято решение – переезд к морю. Благо, жить было где: от родителей жены по наследству достался дом.

Меня привозили в этот самый дом в трёх- и пятилетнем возрасте, когда ещё почившая ныне бабушка была жива. В моей памяти не осталось ничего, перемешалось с впечатлениями, которые свалились в одночасье в шесть лет.

Помню, как выглядывала в окно поезда и восторженно кричала: «Это море? А когда море?». Помню, в какой восторг меня, шестилетнюю, привёл чердак в доме. Бесценные сокровища, спрятанные там: жестяные коробки с пуговицами, пластмассовые бусы, которыми я могла обвеситься с ног до головы, старый тюль, игравшей роль то фаты, то полога для «домика». Маленькие чашечки, почти кукольная посудка. Почти, потому что игрушечная посуда, которую я видела до того дня, всегда была из пластмассы, а найденный сервиз был из тонкой керамики.

Я умоляла родителей разрешить мне жить на чердаке среди своих богатств, представляла себя принцессой в башне волшебного замка. Естественно, никто не послушал шестилетнего ребёнка, а чердак вскоре переделали в жилое помещение. Драгоценности сначала отправили в кособокий сарай на краю участка, а потом на помойку.

Тогда я ещё не подозревала, что отнятый уголок волшебства – лишь начало бизнеса родителей. Присмотревшись к местным реалиям, отец решил, что участок земли на побережье должен приносить доход.

Первые несколько лет он занимался строительством, бесконечно что-то пристраивал, ремонтировал. В итоге половина участка, выходившая на на соседнюю улицу, была отдана под нужды отдыхающих. Семь «номеров» с лёгкостью разместились на той половине. Ещё два «на всякий пожарный случай» были в нашей, семейной части. Пожарный случай случался каждый год примерно в июле и заканчивался не раньше сентября. Когда же случай становился и вовсе огненным, забирали и мою детскую комнату, которая досталась мне от брата, уехавшего из дома в восемнадцать лет.

Два года до совершеннолетия Коли мы прожили в одной комнате, невзирая на недовольство брата и мои постоянные обиды: он забрасывал мои игрушки в самый дальний угол, мог выгнать, когда приводил подружку или собиралась компания его друзей.

Шестнадцатилетнему парню соседство с любопытной шестилеткой, которая при каждом удобном случае рассказала маме все секреты брата, тоже было не в радость.

Стоило информации попасть в шестилетний мозг, он тут же выдавал её родителям:

«Коля с Зинкой целовался. Да, да, да!»

«Они не на рыбалку пойдут, а на пляж с девчонками. Да, да, да!»

«Я сигареты видела у Коли. Да, да, да!»

Коля скрипел зубами, злился, но поделать ничего не мог. Родители целыми днями думали, как обустроить жизнь. У них шел бесконечный ремонт, появились первые постояльцы, а с ними новые нужды: пришлось сносить цветник у дома, чтобы отдыхающие могли поставить машины; построить беседки, чтобы каждый «номер» имел свой уголок, была возможность вечером посидеть, отдохнуть от духоты и сутолоки, часто с горячительными напитками; докупать электроплитки, кондиционеры, постельное бельё; убираться до заезда постояльцев и после; выдавать чистые полотенца и простыни; порой разнимать пьяные драки, рассказывать о местных достопримечательностях и почему именно в нашем захолустье самое чистое море, целебная вода из-под крана и максимально морской воздух. Всё, что успевала мама сделать для нас с братом, – это поставить в холодильник обед и ужин.

Обязанности присматривать за младшей сестрой в неторжественной обстановке переложили на старшего брата. Он присматривал, как мог. Я откровенно скучала в компании взрослых парней, жарилась на пляже, глядя, как выпендриваются парни перед приезжими девчонками, ныряя с пирса. Сидела под окнами нашей комнаты, прислушиваясь к шептанию за шторами. Лезла с бесконечными расспросами и опускалась до шантажа: я молчу, что брат не ночевал дома, а мне – три порции мороженого, и чтобы обязательно шоколадного, с обезьянкой на этикетке!

Прозвище Цыпа мне досталось вовсе не из-за фамилии Цыплакова, а благодаря привычке подкрадываться на цыпочках к парням в надежде выведать стоящий секрет. А чего вы хотите? Мороженое с обезьянкой стоило дорого, родители, погрязшие в ремонтах и долгах, покупали только самое обычное, сливочное. «Без химикатов», назидательно говорил папа. А мне хотелось непременно то самое, вкусное, с обезьянкой на этикетке.

В число друзей Коли входил Голованов Глеб. Справедливей сказать, это Коля вошёл в круг общения Голованова. Они не должны были дружить, даже общаться. Золотой мальчик побережья, сын высокопоставленного чиновника здравоохранения края и владелицы сети отелей, соответственные дружки-приятели, и вдруг – Колёк Цыплаков. Цыплак. Сын кадрового военного в отставке, который пытался вытянуть из клочка земли и скромных средств максимальный доход.

Коля приезжал на побережье до шестнадцатилетия. Уже в девять лет его одного сажали на самолёт до побережья, а там встречали родственники. Почти всё лето он проводил в пыльном южном городке, под присмотром бабушки и прабабушки. Тогда-то он и подружился с Глебом, которого так же отправляли из шумного города к родственникам.

В девять лет ценится умение дружить, а не фирменные ли у тебя кроссовки. Если бы Коля впервые появился в посёлке в шестнадцать, компания Голованова никогда бы не приняла его. В свои двадцать пять я отчётливо это понимала.

Но в шесть лет меня волновало мороженое с обезьянкой на этикетке.

Первым мой интерес к мороженому просёк Голованов, он же начал превентивно торговаться: мне покупают упаковку с вожделенной обезьянкой, а я молчу о том, что услышала, увидела, узнала. В том, что я в курсе всех событий в жизни компании, не сомневался никто. Наверняка, я не понимала и половины происходящего, зато могла в деталях пересказать подслушанный разговор – память у меня всегда была отличная.

– Три мороженых, – заявляла я Глебу, насупившись.

– Два. – Глеб садился на корточки, чтобы заглянуть мне в лицо и прищуривался, отчего я начинала пыхтеть, как паровозик, и всегда соглашалась.

Всё изменилось, когда уехал Коля. Я резко повзрослела и начала полноценно помогать родителям. Больше никто не присматривал за мной круглосуточно.

С тех пор, от всей души, изо всех сил восьмилетнего ребёнка, я начала ненавидеть лето. Для детей по всей стране летние каникулы означали отдых, для меня же – это был ранний подъём, влажная уборка номеров, бесконечная глажка постельного белья. К десяти годам меня считали полноценным работником, а в четырнадцать начали платить небольшую, но всё-таки зарплату.

Я не держала зла на родителей, они пытались и пытаются выжить в тех условиях, в которые попали. Зарабатывали деньги, помогали финансово мне и Коле. Думали о том, что единственное наше с братом имущество на данный момент – квартира в центре Иркутска. В ней я живу одна. Рано или поздно квартиру придётся делить, понадобится доплата, чтобы каждому купить жильё больше стола-книжки. У брата маячила невнятная надежда на квартиру от государства, но оставлять его без законно принадлежащего наследства неправильно, мне и вовсе надеяться было не на что, кроме ипотеки.

Жаловаться мне не на что. Я всегда была обута, одета, сыта, мне нанимали репетиторов, отправляли на экскурсии в другие города, покупали необходимые каждому ребёнку безделушки. Вынужденная помощь родителям? Так жили все мои сверстники из семей, чей доход зависел от пляжного сезона.

Никто не удивляется, когда старший ребёнок в многодетной семье присматривает за младшими. Живущие в сельской местности дети помогают семьям на огородах. И я не роптала в детстве, тем более было бы глупо начинать сейчас.

Просто к двенадцати годам я начала мечтать, как попаду в сказочный мир, где нет моря, толп отдыхающих, попыток заработать чуть больше, чем в прошлом году. В четырнадцать моя мечта начала обретать реальные перспективы: Иркутск. Не нужно было платить за съём жилья и даже прилетать на лето к родителям – билеты стоили для тогдашней меня космическую сумму. В восемнадцать лет я осуществила свой план. Поступила в институт и уехала навсегда от всего, что ненавидела всеми фибрами души. В первую очередь от любви всей своей жизни Голованова Глеба.

Влюбилась я раз и на всю оставшуюся жизнь в тринадцать лет. Коля учился в военном училище, приезжал лишь в отпуск. По окончанию учёбы, он по распределению попал под далёкий и холодный Мурманск. Кольский полуостров – даже звучало пугающе. Помню, как плакала мама, сидя в тени перголы, увитой виноградом, причитала, вздыхала, громко сморкалась, а папа её утешал, по-военному коротко: хорош сырость разводить, Лариса!

Тем летом Коля не приехал, обустраивался на новом месте службы, а Глеб иногда заходил в гости по старой памяти. Разговаривал с отцом, порой помогал ему с «мужскими делами»: починить, подержать, отремонтировать. Привозил свежую рыбу, чаще пиленгаса – в то время он как раз обзавёлся катером и новым увлечением, рыбалкой. Всегда захватывал мороженое для меня, шоколадное с обезьянкой больше не выпускали, но ведёрки дорогого лакомства, не продающегося в нашем захолустье, стали отличной альтернативой.

В один из таких дней я гладила ненавистные простыни, вытащив на улицу гладильную доску. Шуму мотора не придала значения наверняка это был кто-то из отдыхающих. Стоял конец июля, всякий пожарный случай выселил меня в проходную комнатушку рядом с родительской спальней, наша половина двора была полна гостей. Тут тебе и студенты, и молодая семья с вечно вопящим младенцем, и компания, приехавшая на море не загорать, а употреблять, и восторженная пара сорока лет.

Калитка открылась, и я увидела свечение, как в фантастическом кино. Зашедший мужчина показался мне самым прекрасным существом на земле. Широкоплечая, высокая фигура, которую окутывали со спины солнечные лучи. Лицо скрывалось в тени, русые волосы купались в полупрозрачных бликах, сильная рука, протянула мне ведёрко с мороженым. Всё это было самым мужественным, что я встречала за свои полные тринадцать лет.

Я стояла, глазела, открыв рот, и не могла поверить, что передо мной просто Глеб Голованов – друг старшего брата. Тот самый Глеб, который на днях подвозил меня с тяжелыми сумками от базара. Всё тот же Глеб, который, кривляясь, вертел перед моим носом пиленгасом, гнусавя: «Я золотая рыбка, Цыпа. Я исполню три твоих желания!» Глеб, который за годы стал привычным, почти родным как Коля.

На самом деле я всегда немного робела перед Глебом, особенно, когда начала осознавать себя девушкой. Он был взрослым, самостоятельным, ездил на дорогой машине, управлял катером. По слухам имел настоящую девушку, целовался с ней и, наверняка, не только целовался. И при всём этом считался моим другом. Почему-то это до безумия смущало меня, каждый раз, видя взрослого Глеба, я робела, отвечала невнятно, невпопад, стремилась свернуть разговор и скрыться подальше.

День, когда меня накрыло волной первой любви, стал апофеозом моего замешательства. Я не просто робела, блеяла, пыталась уйти – нет. Я стояла, открыв рот, и любовалась сошедшим с небес ангелом, инопланетным, мифическим существом, прекрасным принцем в образе Голованова.

Не представляю, какая именно нейронная связь замкнула тогда в моей голове, но я онемела и не могла пошевелиться. Стояла и смотрела. Нет, любовалась, пока из витания в облаках среди розовопопых купидонов меня не выдернул окрик:

– Цыпа! Ау! Очнись! Юстас – Алексу. Приём, приём! Цыпа! – Перед моим носом щёлкнули пальцами, и я врезалась в серый, обеспокоенный взгляд Глеба.

Он обеспокоенно прощупал на моей руке пульс, спросил, нормально ли я себя чувствую, посоветовал маме сводить меня к врачу, координаты хорошего педиатра он раздобудет, а я всё смотрела и смотрела на прекраснейшего из принцев, не зная, что через пять лет он заставит меня рыдать, как никогда горько и отчаянно.

Не любовь. Не с нами

Подняться наверх