Читать книгу Тело черное, белое, красное - Наталия Вико - Страница 15

– Ирина Сергеевна, что-то вы бледненькая. Устали? – Иван Иванович – пожилой добродушный хирург опустился на табуретку у стены и вытянул за цепочку часы из кармана. – Ого! Уж половина восьмого. Три часа без малого оперировали.

Ирина кивнула. Хоть экстренная ночная операция длилась долго, раненого спасти не удалось. Молоденький солдат, совсем мальчик, еще вечером смотревший на нее измученными от боли глазами, сейчас лежал на каталке в коридоре возле операционной, накрытый с головой простыней, уже не ожидая ничего.

«Господи, сколько их еще будет? Скольких еще мальчиков проглотит война?» – тоскливо подумала она.

– Да вы не укоряйте себя, голубушка, – услышала голос Ивана Ивановича. – Мы всё сделали, что могли. А ранения в живот, сами знаете, какие.

– Тяжело, Иван Иванович, – Ирина начала раскладывать пакетики с порошками, сверяясь с листом назначений. – Боль кругом, кровь, смерть. Я, когда после дежурства подхожу к зеркалу, кажется, саму себя насквозь вижу: вот – кишки, вот – селезенка, вот – печень. И – кровь по венам. А они – будто вот-вот лопнут! – помотала головой, отгоняя неприятное видение.

– Ирочка, голубушка, вы о сердце забыли, – грустно усмехнулся Иван Иванович. – О сердце забывать нельзя. Что нам приказывает сердце, а?

– И что же? – Ирина, не поворачивая головы, отошла от подноса с лекарствами и поставила кипятиться лоток со шприцами.

– Я закурю, не возражаете? – не дожидаясь ответа, Иван Иванович достал папиросу и, затянувшись пару раз, продолжил:

– Так вот, голубушка, сердце нам велит жить. И – любить. Да-да, любить. Любить жизнь во всех ее проявлениях. Потому что жизнь у нас – одна. И другой – не будет, – он помолчал, попыхивая папиросой. – Главное, всегда помнить, что книгу собственной жизни мы пишем набело. Без черновиков. Находите радость даже в самые трудные минуты жизни. Когда же совсем нечему радоваться, просто подходите утром к окну и говорите: «Здравствуй, солнышко!» – Иван Иванович затушил папиросу. – Пойду я, голубушка, больных тяжелых погляжу, – он вышел из докторской.

Ирина подошла к серому бесснежному окну.

«Солнышко. Где ж его взять в этом сером городе? Совсем скоро новый год, а на душе так безрадостно. Раньше праздник врывался в город, принося с собой запах новогодних елок и веселье, искрящееся разноцветными гирляндами и улыбками. А девятьсот семнадцатый вползает в истощенную войной страну будто нехотя, мучаясь вопросом – „А стоит ли вообще приходить? Может, еще поживете в девятьсот шестнадцатом?“ Грустно. И от Ники нет вестей. Уже почти месяц прошел. После его отъезда, кажется, все вокруг окрасилось в черно-белые тона. Хотя, пожалуй, Иван Иванович прав. Надо научиться говорить солнышку „здравствуй“, даже если его не видно из-за туч. Главное, что оно есть. Зная это – легче жить», – решила она и отошла от окна. Вышла из докторской и прислушалась.

«Интересно, куда это Поликарповна запропастилась? Надо бы помыть пол и мусор вынести. Полный бак уже», – подумала Ирина и направилась туда, откуда слышался необычный для утренней госпитальной тишины раскатистый смех. Приоткрыла дверь палаты для выздоравливающих и заглянула внутрь.

Поликарповна, опершись на швабру, стояла в проходе между койками спиной к входу.

– …так что милочки, вы говорите, а я вам объяснение скажу. И ето – не смехотворство какое, а сурьезная ученость, – старушка сделала многозначительную паузу. – Исчё сызмальства мать мне мудреную книжку читала, а я смышленая была, все на ум запоминала, – она поправила косынку. – Книга ета «Трепетник» называется. Так что, говорите скоренько, а я поясню, пока доктора не слышут. Где, говоришь, милок, у тебя трепещет? – обратилась к рыжеволосому парню, забинтованной рукой утиравшему слезы, выступившие от смеха. – Ага. Вот тут. В руке, – понимающе кивнула старушка. – Ето просто, ето я тебе так скажу – «Аще в згибе левой руки потрепещет, кажет болезнь головы и студ всему телу, а после – пот», – глянула с торжеством. – Во: глядикося – пот у тебя, милок, аж по всему телу. Я же говорю – не смехотворство ето.

– Поликарповна! – Ирина услышала голос пожилого солдата, совсем недавно переведенного в эту палату. – А у меня вот тут, с утра трепещет, – тот приложил руку к груди. – Просто мочи терпеть нету, – пожаловался он, сделав серьезное лицо.

– Чаво смеяться? – возмутилась старушка, строго оглядев других больных, которые, приподнявшись на койках, а некоторые даже подойдя поближе, с трудом сдерживали смех, наблюдая за народной целительницей. – Ето, милок, – повернулась к солдату, – у кого грудные титьки трепещут, то будет во сне греза великая. Так что глазья свои прикрывай и жди грезу.

Хохот раненых раскатился по палате.

– А у меня…

– Нет, сперва мне скажи…

Поликарповна, краем глаза уже заметив стоявшую в дверях Ирину, засуетилась. – Не-ет, милочки. Последнему скажу – и пойду. Ну, вас к лешему. Греха с вами не оберешься. Где, говоришь, у тебя трепещет? – посмотрела на раненого с забинтованной ногой. – А, ето так означает: «Колено левое потрепещет, – покосилась на Ирину, – кажет страх и переполох».

Ирина, пряча улыбку, вышла в коридор. Поликарповна, подхватив ведро и швабру, поспешила за ней.

– Поликарповна! – Ирина сделала строгое лицо. – Я же просила пол в докторской помыть. – Сколько ждать?

– Ох, бегу, эх, бегу, удержаться не могу! – позвякивая ведром, старушка с невинным видом засеменила по коридору.

«Вот уж кто, наверное, не то что с солнышком – с каждой птичкой здоровается», —

улыбнулась Ирина ей вслед.

– Что там? Опять Поликарповна чего учудила? – добродушно поинтересовался Иван

Иванович, когда Ирина вернулась в докторскую.

– Учудила. Скоро вас, Иван Иванович, будет учить, как раненых выхаживать. Вот спросите ее, к примеру, можно ли ампутированный палец заново вырастить? Получите изумительный ответ, уж будьте уверены!

– Гм-м… – кашлянул доктор. – Поликарповна! – позвал в открытую дверь.

– Чаво-сь? – тут же заглянула в комнату бойкая старушка, будто ждала.

– Зайди, – приказал Иван Иванович.

– Чавой-то? – та зашла в комнату и остановилась посередине, поглядывая то на доктора, то на Ирину, которая отошла к раковине и, отвернув кран, принялась старательно мыть руки, наблюдая за происходящим через отражение в зеркале над раковиной.

– Гм-м, тут вот какое дело, Поликарповна, – Иван Иванович с озабоченным видом покручивал в руках папиросу. – Мы тут, видишь ли… так сказать… – начал было он, пытаясь сформулировать вопрос.

– Да не телись ты, милок, чай, не девка я. Надо чего? – Поликарповна хитро взглянула, всем своим видом напоминая озорного подростка, который, войдя в класс, прикидывает – намазать ему клеем стул учителя прямо сейчас или чуть позже.

– Хотел у тебя, подруга, спросить… – задумчиво продолжил Иван Иванович.

Ирина плеснула холодной воды себе в лицо, завернула кран и уткнулась лицом в полотенце.

– Скажи-ка мне, Поликарповна, – Иван Иванович, наконец, справился с формулировкой вопроса, – есть ли в народе средство, подходящее, по твоему разумению, чтобы палец ампутированный, ну, то есть, отрезанный от руки мог заново вырасти. А? – посмотрел вопросительно.

– Чаво нет? – приободрилась старушка, всем видом выражая готовность помочь. – Есть. Это тебе для науки надобно? – понимающе поинтересовалась она.

Иван Иванович кивнул.

– Тады слушай. Значится так. Берешь голову лягушки… – Поликарповна недоверчиво взглянула на доктора, в уголках глаз которого затаилась улыбка. – Тебе ето для смехотворства аль для дела? – уточнила она еще раз на всякий случай. Для дела – так записывай.

Иван Иванович снова кивнул и, расположившись за столом, послушно взял лист бумаги и карандаш.

– У меня, сам поди знаешь, время мало, ище коридор домыть надобно, – важно пояснила Поликарповна. – Пишешь, штоль? – строго спросила она, наблюдая за рукой доктора. – Значится, так. Берешь голову лягушки… бычий глаз… – зыркнула в сторону Ирины, уж слишком старательно вытиравшей лицо полотенцем, – зерен белого мака, ладана, камфоры, высушиваешь, смешиваешь ето все с кровью гусенка… гу-у-сенка… – важно повторила она. – Успеваешь писать-то? – вытянув шею, заглянула под руку доктору. – Гусенка, значит. Ежели не найдешь гусенка – не плачь, можно горлицы. Затем скатываешь, милок, маленькие шарики…

Иван Иванович поднял глаза, в которых светился неподдельный интерес.

– …и потом… все! – закончила пояснение старушка и с торжествующим видом оперлась на швабру.

– Чего – «все»? – пришла Ирина на помощь Ивану Ивановичу, который, зайдясь в приступе беззвучного смеха, опустил голову. – А дальше что? Это снадобье надобно пить? Жевать? Окуривать им помещение? Растворять в спирте?

Поликарповна смущенно замялась, уцепившись за ручку швабры.

– Запамятовала я чавой-то. Извиняйте. Чаво сказать не могу – того не могу.

Иван Иванович, справившись, наконец, со смехом, поднял голову и недоуменно посмотрел на старушку, которая стушевалась и засуетилась, потихоньку отступая в сторону двери.

– Мы – люди простые, – бормотала она на ходу. – Наше дело маленькое. Сказал чего надо и – ушел быстренько. Пока не попало, – подхватила бак с мусором и уже в дверном проеме пропела, косясь на смеющегося Ивана Ивановича:

«А я молодая, а я озорная, мое сердце скок да скок, поцелуй меня разок! Э-ээх! – широко улыбнулась она беззубым ртом.

– Ступай, ступай, подруга! – с трудом проговорил ей вслед Иван Иванович, утирая слезы. – Я тебя в конце дежурства поцелую. А то боюсь, ежели прямо сейчас, то с собой не совладаю.

Поликарповна приостановилась.

– Гляди-кось! Не забудь, что обещался-то! А то знаю вас, мужиков! Вы только на обещания горазды! – гордо неся бак, она, наконец, вышла из комнаты.

Через мгновение из коридора донесся грохот. Встревоженная Ирина выскочила за дверь. Старушка проворно поднялась с пола и как ни в чем не бывало принялась запихивать в бак выпавшие бумажки.

– Не ушиблись, Поликарповна? – подбежала к ней Ирина.

– Не-е, милая, – улыбнулась та, потирая бок. – Склизко. Пол помыла… и – забыла! – сымпровизировала она. – Так это ничаво! Вот, и с полом поздоровкалась!

Ирина, покачав головой, вернулась в докторскую.

– Ну и бабуля! Это ж надо такой жизнерадостной быть!

Иван Иванович задумчиво покрутил в руке папиросу.

– Да она не так уж и стара – ей ведь и пятидесяти нет, – он засунул папиросу в нагрудный карман халата, видно передумав курить. – А что ей остается делать? – глянул печально. – У нее полгода назад мужа на фронте убили. Затем вскоре – старшего сына. А месяц назад младший без вести пропал. Мальчик совсем….А у нас в России ведь как? От радости – плачут, от безысходности – смеются, – Иван Иванович направился к двери докторской, но у выхода приостановился. – Она потому каждый день новых раненых встречает. Надеется. Так-то вот, – он вышел из комнаты.

Через пару часов, приняв вместе с другими медсестрами несколько подвод с санитарного поезда и два автомобиля санитарной колонны Императорского Автомобильного Общества с ранеными, Ирина вышла из госпиталя и, махнув рукой так кстати проезжавшему мимо ворот госпиталя извозчику, села в пролетку.

– На Невский, к дому Трояновских, – приказала она и, откинувшись на спинку Сиденья, прикрыла глаза. «Господи, как же хочется спать», – подумала она.