Читать книгу После когда - Наталия Юрьевна Мандельштам - Страница 1

Друзья мои, не знаю кто дороже

мне среди вас, но взгляда одного

достаточно, чтобы любой прохожий

стал вечной тайной сердца моего.

Не ведаешь порою, как назвать

того, кто жестом или мановеньем

твой тайный путь способен прерывать,

так, что мгновенье станет откровеньем.

Райнер Мария Рильке

«Ради страдания нищих и воздыхания бедных»

Пс. 11.

2018

Каждый день, часа в четыре, на углу той дворовой школы – люди с бидонами.

Приедет машина и будет молоко.

В ожидании – общаются.

Мне кажется, большинство здесь не для молока.

«Я была тогда с моим народом…».

Марсово поле

В городе на Марсовом поле я выбрала любимое дерево.

Это было связано с началом определённого периода в жизни. Тот период длился несколько лет и кончился.

Я долго не приходила к дереву, даже забыла о нем.

Недавно я навестила его как друга.

Помнишь, я даже целовала тебе кору?..

Только вот первое – моё, или второе дерево, в аллее, считая от Невы?..

Неверное, второе, я всегда испытывала сочувствие ко всему второму.

Здравствуй, дерево, как ты окрепло!

И кора огрубела для губ.

На Марсовом поле похоронены люди. И ты пьешь землю там, где тебя посадили. Она, конечно, осолена их кровью.

Но не винить же тебя за то, что ты растёшь там, где тебя посадили.

И 21-ый век на 20-ом растёт.

Был кровав двадцатый, но 21-ому всё-таки – жить.

И человеку после всяких ошибок, зеленеть же, дерево?

На чернозёме собственной жизни…

Они винили меня за то, что я забываю.

Я помнить всё, что сгнило, не могу…

Надежда только на фотосинтез при помощи внешнего солнца.

Приносить пользу, вырабатывая кислород,

больше, чем необходимо только для употребления,

и рассеивать избыток щедро, без расчета…

Может быть, так мы искупим

почву вчерашних дней.

2.

И хочется говорить, мы прорастём, дядя Ваня.

Они уедут, соблазнившие нас.

Или нам отрубят

соблазнившие ветви.

В листья оденем ветер ледяной.

Небо запрокинет голову, выдумав ночь.

Солнце взойдёт абзацем новым.

И мы вырастем, дядя Ваня, большими деревьями

на их могилах,

на их могилах,

не желая им зла.

Возвращение

Район «спальный».

Возвращаюсь в темноте…

У магазина цветов "24 часа" сидит женщина, небрежно расставив ноги, в платье – жара. И ночью – жара. Курит, растрёпанная. Может быть, продавщица. Может – просто. А под ней – разломанный асфальт. Вскрытый, взрытый, как будто взорванный. Его будут менять, или трубы будут менять. Обломки искусственного асфальта, как литосферные плиты, которые вытолкнули друг друга, не сумев улечься в отведённом клочке. У женщины ноги не достают до земли. И она, и асфальт освещаются тускло фонарём. Дым летит…

Я думаю, что это за время? Две тысячи восемнадцатый. Женщина болтает ногами над обломками асфальта, и я иду домой.

Игрушки

Во дворах спального района, под окнами, на земле, в кустах, и даже на ветках – мягкие игрушки. Огромные, из советского времени, тяжёлые, намокшие… Их выбрасывают, выносят на улицу, потому что в квартирах они никому не нужны – только скапливают пыль. У детей уже другие современные игрушки. Или нет детей.

Смотрю на эти брошенные игрушки, опрокинувшиеся друг на дружку, заваленные снегом, и вспоминаю разные детские стишки: "Наша Таня громко плачет", "Идёт бычок качается"… И самое верное: "Зайку бросила хозяйка". Таня не плачет. У Тани Интернет, айфон…

Тяжесть этих игрушек, их неповоротливость, тучность… Они вобрали дожди и снега, влагу из воздуха… И как эта тяжесть не сочетается с представлением о детстве… Легкая беззаботность.

Как будто эти мягкие игрушки стали взрослыми и не знают, куда им деться, как им вырваться.

Как будто это Россия после СССР.

Русское апокалиптическое

Кто-то мне рассказал, что у русских апокалиптическое сознание.

А вот почему, и посуду не помыть.

Как будто космос за окном.

Банкоматы

На выходе из метро у банкоматов – нищие. Сидят на приступках, зажимаются в щели между "Сбербанком" и "ВТБ". Люди после работы выстраиваются в очереди к банкоматам, которые зажали нищих, как будто между дверьми.

Поздно вечером очереди исчезают, а нищие прибывают, как прилив. И нищие, и пьяные. Иногда кто-нибудь лежит прямо на проходе, и около его головы вращается дверь: от себя – на себя – ей всё равно.

"Душа человека"

На пляже у первого озера в Озерках лежит лицом вниз хрупкая девушка. Народу много, меня привело к ней. Случайность или нет, это неизвестно, по каким законам люди распределяются на пляже и в жизни.

Рядом с девушкой перевёрнутая обложкой кверху книга "Душа человека".

По-моему, Эрих Фромм. А может, и нет.

Может, у него такой нет книги.

И так это странно, девушка, с расстёгнутым на спине купальником, с головой, накрытой футболкой, со сложенными под рукой тёмными очками на коврике, а рядом озеро, там плещутся дети, взрослые, влюблённые носят друг друга на руках, рядом шашлыки, и горячие пирожки, и холодное пиво, и много вокруг тел, стройных, худых, и полных, толстых, зонтики, подростки, малышня, мат и разговоры, мячики, волейбол… Всё это – вокруг, и книга, перевёрнутая шрифтом вниз, буквами, тайнами – в землю – "Душа человека".

Весна

В воскресенье иду к дому через другие дворы, чем обычно… Там большой простор, а детская площадка и помойка – как везде.

Сегодня впервые день похож на весенний. Как тепло. Всё течёт…

Огромный синий бак, подхожу к нему ближе, как будто кто-то выбросил гитару, нет, это лыжи. А на помойке, из кресла, видного в профиль, торчат коленки и ладонь, положенная на поручень. Кто-то выкинул это кресло.

Этого человека…

Каково ему? Сидишь на свалке в мягком, удобном… Слышны крики детей с площадки, и ругательства молодёжи, и капли, и гудки… Сидишь, и весь мир кажется чем-то потусторонним, как загробный.

А реальность – эта стена, огораживающая мусор, и ты смотришь в упор на глухо и глупо закрашенный кирпич.

И, постукивая пальцами по поручню, оцениваешь кладку.

Баба. Муза

Отойдя от баков с мусором, я всё-таки вернулась.

«Я тоже человек» – ответила мне женщина на мой нелепый, от растерянности, вопрос. Конечно, ей плохо.

Баба Маша – она представилась. Воздух от холода как будто побелел.

Скоро день снятия блокады.

Я ушла.

А баба Маша каждый день приходит рыться в мусоре, как будто в моей душе.

Хлеб на люке

Хлеб на люке

в тёплом круге

среди снега

хлеб на люке

как надежда

какой-то бабушки

на воробушка

прилетит

поесть

И нам просят