Читать книгу Колье из пуговиц - Наталья Анатольевна Нагорнова - Страница 2

У американского психотерапевта Джеймса Бьюдженталя (1915–2008 гг.) есть теория кругов общения, где всех людей, с которыми человек общается, можно разместить в пять кругов, расходящихся вокруг него, как на воде вокруг брошенного камня или как на мишени. Для наглядности я изобразила схему этой теории, но раз уж тут о пуговицах, то ими я и обозначу людей. Профессор в нашем университете говорил, что можно изобразить что угодно через что угодно – удава через 38 попугаев, красных и белых бойцов через картошку у Чапаева.

Всех, с кем мы взаимодействуем, распределяем по кругам общения. Вне их – жизненный контекст, молоко вокруг мишени, там незнакомые или те, кого мы знаем односторонне, без контакта. Этот фон каждый может подобрать под себя, любой: торжественный, мрачный, блестящий, бархатный или ещё какой. Я подобрала для схемы светлый ситчик в мелкий цветочек. По моим представлениям – у каждого в жизни присутствовала такая ткань: детский чепчик, пеленка, девичья рубашка, бабушкин платок.

Самый большой внешний круг (условно: 1-й), на фото он красный, на границе между знакомыми и незнакомыми – люди из формального общения, которое происходит при деловом общении, при знакомстве, в ситуациях, когда присутствуют самоконтроль, скованность, исполнение выбранной роли. Так мы общаемся магазине: продавец и покупатель, при посещении врача: доктор и пациент, в парикмахерской: мастер и клиент, который “всегда прав” – роли четко определены, установились в обществе, прописаны профессиональными стандартами и должностными инструкциями.

–

Следующий круг, на фото он на черном жостовском подносе  – поддержание контакта (2-й). В нем: соседи, люди из соцсетей, сотрудники, с которыми нет тесного взаимодействия. С людьми из этого круга мы можем никогда больше не встретиться, и это нас не расстроит, не озаботит. Есть такая фраза, характеризующая, на мой взгляд, контакты именно с этим кругом: “Очень много людей твоего прошлого знают ту версию тебя, которой уже не существует”.

–

Дальше – круг стандартного общения (3-й) , на фото он – на белой тарелке. В нем те, с кем отношения структурированы, прогнозируемы, укладываются в общепринятые схемы, штампы. Это отношения родственные, дружественные, приятельские.

…

В качестве примеров привожу цитаты из того, что недавно читала.

У Веры Пановой в “Кружилихе” героиня пишет письмо сестре:

"Дорогая Соня, … Очень трудно писать людям, с которыми давно разлучила жизнь. Это милые люди, дай бог им удачи и счастья. С ними связаны благодарные воспоминания. Но человек не живет воспоминаниями. Всходит солнце и возглашает новый день. Человек поднимается от сна и думает не о том, что с ним было десять лет назад, а о том, что ему предстоит сделать сегодня. Он думает не о тех людях, которые были около него десять лет назад, а о тех, которые будут около него сегодня и завтра. Может быть, те, прежние, были милее; но с сегодняшними ему жить. И уже этим они гораздо нужнее.

Кровное родство – большая вещь! Но прости меня, сестра: сегодня не ты мне ближе, а та женщина, которая разрабатывает технологию по моим чертежам. Мы озабочены одной заботой. Мы единый организм. А тебе все это неинтересно. Если я напишу тебе, что последний месяц моей жизни я посвятила кривошипному механизму, это тебя нимало не взволнует…”

–

После стандартного ближе к центру – круг кризисного общения (4-й), на фото это темно-синее кобальтовое блюдце. В нем те, кто на пути – либо от стандартных отношений к интимным, либо наоборот: от интимных к стандартным. То есть: уже не в одном, но еще и не в другом. Это те, кто на этапе трансформации отношений с тобой, и точно неизвестно – какими они будут, чем дело кончится. Или когда между людьми возникает крутой разворот, например, после того, как они узнают о признании в любви, предложении руки и сердца, беременности, измене. Словом, о новой информации, после которой, как говорится, “жизнь уже не будет прежней”.

Приведу примеры о людях из такого круга.

Марина Цветаева, “Вольный проезд”:

“Родство по крови грубо и прочно, родство по избранию – тонко. Где тонко, там и рвется”.

Леонид Юзефович, “Филэллин”:

“Для любящего нет ничего более естественного, чем совершить что-то во имя любви, рискуя при этом её потерять”…

Дина Рубина, “Маньяк Гуревич”. В книге есть эпизод, описывающий, как пожилой человек понимает, что его брат не разделяет с ним его ценности, не увлечен тем же, и, стало быть, не в интимном с ним круге, одномоментно перемещается в третий круг, стандартный, где “просто родственники”:

“… с этим братом Гришей у деда Сани были не то что разногласия, но абсолютная нестыковка характеров, интересов, строя речи да и жизненных установок. … Гриша, разгорячённый «докладом», запинался на полуслове, как, бывает, на дороге запнёшься о камень или корягу… С минуту растерянно озирал стол и родню, затем оскорблённо поднимался и шёл в прихожую. Там он молча переобувал тапочки на ботинки, крест-накрест укладывал на груди оренбургскую шаль, надевал пальто, брал шляпу и палку и уходил. Уходил… А дед потом долго сидел, свесив седую голову над своей тарелкой.

– Розочка, нехорошо вышло, а? – спрашивал виновато. – Ох, как нехорошо вышло…

– Саня, ну… Вышло как обычно, – невозмутимо отвечала бабушка”.

–

Ну и самый центральный круг, обнимающий тебя, обволакивающий добротой, доверием и надежностью, это интимный (5-й). В нем – максимальная открытость, откровенность, взаимность.

Примеры.

“Интимное – это то, куда я пускаю немногих избранных, или только одного, или вообще никого: это мой мир, мои тонкие материи, моя зубная щетка, наконец”,

– у Михаила Веллера в “Долине идолов”.

Попасть в этот круг бывает сложно, а бывает и мгновенно: духовная близость иногда нисходит, как благодать, и обеим сторонам сразу становится хорошо. Но – он самый маленький, укромный, место в нем особенно ценное. Иногда люди из этого круга выбывают, уступают место другим, отдаляются в стандартный или даже в контактный круг. Как в песне братьев Крестовских про девушку Прасковью –

“… в твоём сердце всё же нет свободных мест, И снова ты должна любовь свою стереть”.

Но если человек уже бывал в твоем самом интимном окружении, эта духовная близость может быстро восстановиться.

Часто интимный круг складывается из тех людей, в коммуникацию с которыми человек инвестировал время и силы. Он формируется из семьи и ближайших друзей. Нахождение в таком круге оказывает сильный антистрессорный эффект: в крови растет уровень окситоцина, падает уровень гормонов стресса. Часто дружба формируется там, где люди совместно чем-то увлеченно занимаются – есть такая поговорка: “Только настоящие дела рождают настоящие чувства”. Например, у молодежи при университетской учебе формируется более многочисленный ближний, интимный круг, с которым они общаются потом на протяжении долгих лет, в отличие от тех, кто не учился – у них три-четыре человека. Для формировании такой дружбы среди прочих условий важны маленькая физическая дистанция, например – проживание в одной комнате общежития, сформированная сессиями одинаковая система ценностей.

…

Вот пример, как духовная близость из центрального интимного круга продолжается после расставания.

«Спасибо неизменным друзьям моего студенчества, с которыми встретился в Киеве, как будто мы и не расставались. И мы повели разговор ровно с той же точки, на которой его прервали год назад. Это удивительная способность немедленно попадать в нужный тон. Спасибо, братцы» (Д. Быков, «Один» от 07.11.2019). 

Счастье, когда в интимный круг входит, вселяется новый человек – с теми же ценностями, что у тебя, с тем же пройденным путем, прочитанными книгами, с тем же восторгом от картины или мелодии, когда понимаешь, что его душа так же блаженствовала и трепетала от них.

 Людмила Улицкая, «Лестница Якова»:

«Они шли по мирной Мариинско-Благовещенской улице и разговаривали первый раз. Чудесным образом разговор этот был почти безглагольным, состоял из одних перечислений имен и вздохов, выдохов и междометий… Толстой? Да! Крейцерова соната? Нет, Анна Каренина! О, да! Достоевский? Конечно! “Бесы”! Нет, “Преступление и наказание”! Ибсен! Гамсун! Виктория! Голод! Ницше! Вчера! Далькроз? Кто? Не знаю! Рахманинов! Ах, Рахманинов! Бетховен! Конечно! Дебюсси? А Глиер? Великолепно! Чехов? Дымов? Короленко! Кто? И я! Но “Капитанская дочка”! Какое счастье! Боже! Невероятно! Никогда ничего подобного! Еврейское? Шолом Алейхем? Да, в соседнем доме! Нет, Блок, Блок! Надсон? Гиппиус! Никогда! Совсем, совсем не знаю! О, это надо, надо! История античности! Да, греки, греки!

Так дошли они до самого Ботанического сада, и тут Маруся опомнилась, что надо скорее возвращаться, что ей теперь нужно на Большую Житомирскую, потому что лекция уже скоро начнется, и она опаздывает, а он засмеялся, сказал, что его положение лучше, потому что он уже даже не опаздывает, и что у него сегодня самый счастливый день, потому что то, что он загадал, все сошлось, и даже в тысячу раз лучше, чем он загадывал… И до вечера они не расставались, обошли весь город, выходили к Днепру, заглянули в Софийский Собор.

И снова это узнавание, совпадение в самых глубоких движениях души, в тайных и неуловимых мыслях! И где? В церкви! Кому это можно высказать? Тайна! Мария! Младенец! Да! Знаю! Молчите! Невозможно! Да, мой Николай! Николай! Я к нему иногда обращаюсь! О да! Нет, какое крещенье! Нет! Зачем? Это связь! Ну, разумеется! Никогда! Авраам и Исаак! Ужасно! Но крест! Но знак! Но кровь! Да! И я! А фреска? Это любимое! Самое любимое! Музыканты! Да, а медведь! Конечно! Конечно! Охота изумительная! А эти музыканты! Скоморохи! Этот танец! Царь Давид?»

 Александр Чудаков, “Ложится мгла на старые ступени”:

“Через много лет судьба опять столкнула его с Генкой – снова в том же зале на Кузнецком … Генка теперь был толст и лыс, но заговорил, как будто они расстались на этом месте не двадцать лет назад, а позавчера”.

 Вера Панова, “О моей жизни, книгах и читателях”:

“Когда, много позже, появились у меня в руках книги таких поэтов, как Пастернак, когда добрейший друг мой Ландсберг учил меня понимать Мандельштама, я была к этому всему уже готова, отнюдь не была серостью, самые трудные стихи воспринимала так же естественно и просто, как воздух и свет. Не знаю, как это достигается, знаю только, что людей, которые это умеют, я угадываю сразу и прилепляюсь к ним сердцем сразу, а люди, для которых это недоступно, для меня чужие, далекие и ненужные, мне с ними нечего делать.

Должно быть, это очень нехорошо. Но зачем я буду кривить душой на этих страничках? А может быть, это и хорошо, может быть, это и есть тот цемент, который скрепляет людей сильней всего? Что мы об этом знаем!

Способность восхищаться одним и тем же – разве она не больше сплачивает людей, чем способность ненавидеть одно и то же?” 

Илья Меттер, “Пятый угол”:

“Друг моего далекого детства Саша Белявский погиб под Киевом в первый год войны. Но еще задолго до его смерти мы виделись с ним так редко, что, встречаясь, испытывали оба странное чувство: давнее знакомство обязывало нас к близости, но близости этой не было, пожалуй, именно из-за давнего знакомства.

Нас связывали детские воспоминания, окаменевшие, как на любительской фотографии. Все, что мы помнили, можно было перечислить по пальцам: какая-то, уже нереальная, дача под Харьковом, гамак, на котором мы качались, жуки в спичечных коробках, гроза с градом, игра в индейцев. Доброе, глухое детство, отгороженное от всего мира, от злого потока внешней информации, как теперь принято говорить – оно не давало нам права на взрослую дружбу”.

Почему я от пуговиц перешла на круги общения по Бьюдженталю? Та потому что именно вопрос – кто за ними придет, отнеся себя к моим близким, и заставил меня разобраться: кто вокруг меня самые близкие, средние и дальние. Кто – просто “контакты”, а кто и вовсе: молоко. А рукодельные навыки мне в этом помогут.

Иногда в описываемых историях люди относятся сразу к нескольким кругам общения – по отношению ко мне или друг к другу, и мысленно располагаешь их то в одном, то в другом. Но ведь так и в жизни все мы – где-то лишь на какое-то время, лишь по отношению к кому-то.