Читать книгу Рассказы. Миниатюры - Наталья Аннеева - Страница 7

Нашего учителя истории мы звали Карпом. На самом деле его имя было Николай Карпович. Немного выкаченные глаза и полуоткрытый рот делали его похожим на рыбу. С острой наблюдательностью детей мы вечно находили в его внешности что-нибудь смешное. Карп нас, казалось, презирал. Мы отвечали ему насмешками за спиной. Открыто дерзить не решался никто, даже Генка, признанный хулиган нашего 6а.

Карп называл нас троглодитами, а иногда – идиотами. Об идиотах у нас было какое-то представление. Кто такие троглодиты, мы не знали. Степная станица, где взрослые с утра до вечера заняты работой на полях, конечно, не культурный центр страны. Интернета еще не было и в проекте, и наши мозги в некоторых отношениях на самом деле были девственно чистыми.

– Кто написал «Трех мушкетеров?» – спрашивал Карп на уроке, и когда самый начитанный из нас отвечал: «Александр Дю'ма», разражался смехом.

– Ах, Дю'ма! А есть еще писатели Зо'ля и Ба'льзак! – смеялся Карп. – Троглодиты вы, вот вы кто! Никакой культуры!

– Пап, а что значит «троглодиты?» – спросила я как-то вечером у отца.

Рассеяно подняв голову, он отвечал:

– Дикари. Пещерные люди.

– А Ба'льзака ты читал?

– Надо говорить «Бальза'к», с ударением на последнем слоге, – раздраженно ответил отец, – тебе еще рано его читать, – Впрочем, пойди, запишись в библиотеку. Тут хорошая библиотека. Попроси «Последнего из могикан» Купера или что-нибудь в этом роде.

Библиотека действительно была богатая. Колхоз-миллионер не жалел денег на книги. Я записалась и почему-то взяла «Жерминаль» Золя у слегка удивленной библиотекарши. И после этого начала читать все подряд, в том числе и Купера. Учительница литературы не возражала, когда на ее уроке я читала что-нибудь постороннее, а Карп меня вдруг зауважал. Отвечая на его уроках, я иной раз, не успев заглянуть дома в учебник, удачно приплетала что-нибудь в тему из прочитанных книг. Ему это нравилось. А вообще-то он всегда ужасно сердился, если мы не знали урока. «Тройка» была его любимой отметкой. Но часто было просто: «Два! Завтра придешь с отцом».

Уроки у нас проходили в старинном одноэтажном здании, где до революции, как говорили, помещались атаманские конюшни. Зимой печи в нем топили днем, чтобы ребятам из второй смены было тепло. В тот понедельник нам всем почему-то было ужасно весело. Может, потому, что ярко светило солнце, и в воздухе пахло весной, хотя на дворе еще был февраль. Учиться не хотелось, а до конца уроков были еще математика и история. На перемене мы хохотали и наперебой предлагали различные способы, которыми можно было бы сорвать уроки. Но это все было, конечно, в шутку. Всерьез на какую-нибудь каверзу вряд ли бы кто-то решился.

Начался урок математики, и Анна Михайловна вызвала к доске Таньку. Хорошенькая Танька моментально запуталась и за спиной Анны Михайловны с ужасными гримасами стала умолять о подсказке. Но мы шипели так вразнобой, что она ничего не могла понять. Слезы стали уже наворачиваться у нее на глаза, когда Генка поднял руку и попросил разрешения выйти. Ему разрешили, он вышел, через пару минут вернулся и сел на свое место. А еще через пару минут у всех запершило в горле, из глаз потекли слезы, мы начали чихать и кашлять.

Перепуганная Анна Михайловна спешно стала выгонять всех из класса. В коридоре уже толпились малыши, все бежали к дверям, там образовалась настоящая толкучка. Коридоры и классы заполнял едкий и острый дым. Из соседнего здания прибежали директор, завуч и технички. Они открыли двери и окна, и вскоре помещение было проветрено. До конца урока мы пропрыгали на легком морозце во дворе, а потом пошли на историю.

Карп пришел с опозданием, сердитый и красный. Он чихал, и нам это показалось ужасно смешным.

– Ну, и кто из вас устроил эту пакость? – спросил он.

Мы стали хором кричать, что не имеем к происшествию никакого отношения. Карп отошел к окну и долго стоял у форточки, тяжело дыша. А в нас словно вселилась сотня бесенят. Отвечать урок не было никакой охоты, поэтому мы решили «разговорить» Карпа. Все знали за ним такую слабость: если его о чем-нибудь спросить, он увлекался и начинал рассказывать подробно и интересно. Что-что, а рассказывать он умел!

Кто-то из мальчишек поднял руку и спросил с самым невинным видом: «Николай Карпович! А что такое фашизм?»

Вопрос был придуман наспех и совсем не по теме урока. О войне мы все, конечно, знали по фильмам и рассказам взрослых.

Карп повернулся и посмотрел на нас красными глазами. Лицо его вдруг исказилось и стало страшным. Некоторое время он молчал. Потом медленно отошел от окна и заговорил:

– Фашизм – это горе и смерть! Это миллионы убитых! Это концлагеря: Майданек и Освенцим, и Саласпилс, и много других! Это трупы, трупы и трупы замученных!

Мы замерли, а Карп ходил по классу и все говорил, говорил:

– Это сожженные села и разрушенные города! – почти кричал он быстро и отрывисто. – Какие погибли люди! Они могли жить долго и растить детей… Вы не знаете, что значит терять своих друзей, терять близких?! Какое это горе? И слава Богу, что вы этого не знаете! Дай бог, чтобы вы этого никогда не узнали!

Он говорил, и слезы текли по его лицу. Мне сейчас уже не вспомнить всего, что было им сказано. Но впечатление, которое произвело это на нас, запомнилось на всю жизнь. Мы сидели потрясенные и притихшие. Нам было стыдно, как будто мы совершили что-то недозволенное.

Наконец, Николай Карпович замолчал, достал платок и вытер лицо. Казалось, ему тоже было не по себе от того, что он так вот открылся перед нами, сопляками. Он прошелся перед доской и повернулся к классу. Помолчал и вдруг сказал, глядя на нас в упор: «Вот из таких мерзавцев, как тот, что кинул сегодня в печь какую-то гадость, и вырастают фашисты!»

И тут Генка вскочил со своего места и заорал: «Я не фашист!!!»

Вслед за этим он схватил с парты чернильницу, запустил ее в классную доску и выскочил из класса. Прозвенел звонок. Николай Карпович взял журнал и, молча, вышел.

С тех пор прошло много лет. Мы выросли и успели постареть, а Николай Карпович умер. Генка тогда так и не вернулся в школу, хотя его не исключали. Говорят, они с Таней поженились, став взрослыми.

Отец, когда я рассказала дома эту историю, рассердился и сказал, что наш класс – сборище бестактных идиотов. Оказывается, в войну у нашего учителя погибли все родные. Сам он воевал и был не один раз ранен. В самом деле, в День Победы мы видели его у обелиска в костюме, увешанном множеством орденов и медалей. Наверно, он и сердился, и преувеличивал наши недостатки потому, что ему очень хотелось, чтобы мы, дети, были достойны памяти погибших.

Кажется, у нашего поколения это не очень хорошо получилось.