Читать книгу Домашний кит - Наталья Барышникова - Страница 3

Достаточно того, что нас никто не вспомнит

Ни через триста лет, ни завтра. А пока

Не хочется всерьез оставить горечь комнат,

Куда перед грозой нагрянут облака.

Где, вечностью дыша, прокуренные книги,

Подобно мудрецам, в сердцах не укорят,

Где ливни при свечах и на виду интриги,

И жизнью правит смерть который год подряд.

Что верности капкан и что любви занозы,

Когда придет вода в пески иных миров?

Достаточно того, что вопреки прогнозам,

Я все еще жива. А ты уже здоров.

Как высок небосвод

В очертаниях прожитых лет!

И мой посох дорожный суров,

Чтоб чужим опереться.

Но доверчиво так

На плече твоем спит арбалет.

Нам бы святость предметов согреть,

Коль грехом не согреться.

Позади материк.

Впереди, обреченно маня,

Старый сад, где покой

С вдохновением трепетно дружен.

И растет твое дерево там же,

Где выжгли меня.

И я выстрою замок свой там,

Где твой напрочь разрушен.

Пусть сулит млечный дождь

Нам одежды с чужого плеча,

Пусть поверят в обман

Обновления ладные кроны.

Нам осталось – идти,

Вспоминая глаза палача.

Упокой его сон

Панихида залетной вороны.

Не жить, а на виду у света

Творить библейские обряды,

Не замечая орден деда

И партизанские обряды.

Твердить три главные молитвы,

Просить прощенья и свободы

И находить штыки и бритвы

Там, где когда-то были воды.

Где, не братаясь и не ссорясь,

Бесповоротно и абсурдно

Они приходят в руки, то есть

Без них бессмысленно и трудно.

Не жалит шмель в пути бесправном

Былые имена и даты:

На берегах о самом главном

Воркуют ангелы-солдаты.

И не клянут судьбы дырявой

Их прародители. Иною

Они проходят год кровавый

Вневременною стороною.

Ржавеет день, темнеет панцирь

Планеты, засыпают вишни.

Смолою склеенные пальцы

Не в силах разрубить Всевышний.

Еще один пройден день

Дорогой разорванных связей,

И выпита старая боль

Уже до нового дна.

А ты выходишь навстречу

Из пепла Европ и Азий –

Значит, опять в потерях

Буду я не одна.

Помнишь – высокие башни,

Помнишь – мосты и листья!

Помнишь – как силился снег

Выбелить мир до небес…

Мы были немного люди,

Мы были немного кисти,

Мы были немного память,

Господи, о Тебе.

Наутро вернутся птицы,

Неся на крыльях посланья.

Мы птицам оставим хлеба

Под окнами наших высот.

И будет радостно здесь.

И будет одно желанье,

Чтоб нас не покинул Тот,

Кто снова придет и спасет.

Движенье яблок по столу

Беспечно и необъяснимо.

А это значит – лето мимо.

А мимо лета – не к добру.

Я, может быть, игру пойму,

Когда капканы стиснут горло.

Я мимо лета шла покорно

И пытку с радостью приму.

Я, может быть, войду в поток

Душистых яблок. Мне по силе,

Пока еще не надкусили

И не прославили итог.

Придумай, пожалуйста, имя этой воде!

Который день мы в лодке одной плывем,

От пятницы – пять, к середине жизни – к среде.

Хочет и отчество знать водоем.

Может быть, желает он и фамилию и

Гражданство свое обозначить – чтобы забыть…

Тебе же тоже нравится каплей вглубь земли

Просачиваться. А выше – ангелом быть

В то самое время, когда

Бог в горячие руки берет текст,

Отжимает его, как прачка, и вода

Поднимается. И скоро пойдет Ковчег!

Запах липы в июле горячий,

Дождь подходит такой незрячий,

Что из-под очков моих зимних струится

Пресненский вал – навсегда поединки –

Купите-продайте полотна-картинки.

Бьется в портфолио птица.

Голубушка птаха, дуреха,

Девочка крылатая – кроха,

Ты же – не самоубийца?

Я что? Лети к липовым кронам,

Передавай привет пластилиновым воронам

И кричи: «Я Чайка, я птица!»

Но с ними не пересидеть, не разозлиться,

Птица-чайка кружит вокруг сердца.

Я благодарна тебе, моя столица,

Где есть Золотые ворота и памяти дверца.

Лил дождь, а дядька под зонтом задумал клумбу.

Дождь лил и лил, а тот воскресный дядька

(С восьмого этажа, казалось, грубо)

Под окнами мне сад закладывал. Присядь-ка,

Ведь воскресенье, утро – грех долбить

Сырую глину. Рядом экскаватор

(Игрушечный – с восьмого этажа), чтоб подсобить,

Ковшом могучим разрезал экватор.

А, может, это правда – центр земли?

Или Вселенной? Или понемногу

Мы приближали радость, как могли,

Прокладывая в лучшее дорогу?

А на решетках окон воробьи

Пережидали дождь слепой и смелый.

И восхищались дядькой, и могли

Признаться в том, что каждый неумелый

На жердочке пережидает дождь.

И как же они звонко хохотали,

Когда я с дядькой рифмовала вождь!

И плакали они. И улетали.

Все полудни испытывают на доброту,

А полночи – на подвиг сна.

Не бойся, что я никогда не приду,

Посмотри в окно – за дождем весна.

Напиши мне письмо, пока пух с тополей

Осыпается – нежен и невесом.

Пусть счастливых осудят тени аллей,

Укорят бездонным своим лицом.

Пусть горбатая кошка падет ничком

Прямо под ноги паре беспечной той.

Чья ж беда, что со мною ты незнаком?

Вот и плакать некому перед бедой.

Но спугнет немяучую мраморный дог

И нашепчет блаженным, что близок час

Под чужие скитанья запрашивать в долг.

Может, завтра, а может быть, прямо сейчас.

Толпою блажить и цвести беспробудно

Мелеющим летом и лютой зимой

Дубкам золотистым. А им и нетрудно

Сбираться по долгим дорогам домой.

Речистых прохожих колючие трели,

Молчанье скупое озябших скворцов –

Покуда сияньем своим не согрели

Прорехи трущоб и огрехи дворцов.

Но как ни крути, бесприютны родные

И слепнут от света разлучного дня.

Мы примем за вечность свои выходные.

Какая ни есть, а блаженным – родня.

Ворочает вьюга пространства полей.

Коченея, прошу: скорей!

Ты не думай, родная, что станет теплей

Хоть кому-то от смерти твоей.

Вырастает у ветра шершавый язык,

Широкий, с красным цветком.

Звезда гадает: мужчина, мужик?

И бледнеет над лепестком.

Скулит младенец, храпит до утра

Стареющий пес в дому.

Воды осталось на дне ведра.

Осталось – тебе одному.

А нам на просторах родной земли

Не выжить и не умереть.

Не устоять от горя вдали

Родственниками на треть.

Даже из неясностей холодных

И голодных ясностей продажных,

Из иллюзий зримых и бесплотных

Может получиться радость наша.

Эта ратность то на дачах людных,

То на берегах степных, корявых.

Все лишь потому, что много трудных

Правильных вопросов и неправых

То в моих слепых устах, то в зрячих –

С той же благодатью и тревогой;

Я проснусь от снов твоих горячих,

Чтоб обнять тебя перед дорогой.

За щепотку жизни неурочной,

За шершавый камешек греха

Мне морочат дешево и прочно

Голову четыре старика.

Мы знакомы были молодыми,

Путались в обыденных вещах –

Горы представляли золотыми,

Выпивая кофе натощак.

А теперь, щадя себя кефиром,

Морщась от вселенской кислоты,

Мы смеемся над бесполым миром

У могильной крошечной плиты,

Над которой памятью о разном –

Близок и немыслимо далек –

Машет алым шарфиком атласным,

Покорив вершины, мотылек.

На печи, что в дому у Емельки,

Вечно вкусности, помню сама –

То сухарики, то карамельки,

То великая щучья зима.

За водою идти нам негоже –

Ни на сказку, ни наоборот

Не похожа река, не похожа.

Я вчера перешла ее вброд.

Угрюмый дождик нечего учить

В объятья брать лохмотья ладных крон.

Но ни за что теперь не отличить

Мирских от пластилиновых ворон.

Тут мокрый ворон скажет воронью:

«Конечно, сыро. Но оно и что ж?!»

А мы, не приближенные к вранью,

Перемолчим с тобой и эту ложь.

Обожженная дождями

Жизнь.

И – скалы,

скалы,

скалы.

В обездоленных долинах

Эволюция планеты.

Над московскими мостами

Пролетали аксакалы,

И звенели в римском цирке

Старорусские монеты.

Как исчезнувшие виды,

В янтаре дичали люди.

От улыбки Гераклита

Соловели водолазы.

Увядая, дозревали

Волчьи ягоды на блюде.

А дожди в ковчегах молний

До чего ж голубоглазы.

Боготвори меня в ночи и в полдень

И береги меня зимой и летом.

Не обещаю премию и орден

И даже доступ к маленьким секретам.

Не жди на гуще чайной и кофейной

Трофейной правды, лжи бесстыжей тоже!

Не обещаю легкого глинтвейна

И самогона крепкого. О, Боже,

Зачем ты спички положил в ладони?

За что перечить глупости заставил?

Ведь кто-нибудь один из нас утонет,

Переплывая этот век без правил.

Черный хлеб, а мне светло –

На приветливом печенье

Много разных приключений –

А с тобою повезло.

Стройки, строчки, супрастин,

Быт гостиничный убогий,

Не горшки ваяли боги,

А того, кто был один.

Нам и в чопорной ночи

На снегах упрямо-строгих

Будут сниться хлеба крохи

И младенцы у печи.

Пригласи меня к столу,

Разломи ржаную жалость,

Жертвенную, чтоб осталось

Много крошек на полу.

Как зовут тебя в миру,

Это я запомню тоже.

И смиренье губ. О, боже,

Все с собою заберу.

Вечер очнется в печи огарком,

Ночь ощетинит бок.

Бродит луна по безлюдным паркам

И улыбается Бог

Рыжему псу в этом сне зловещем,

Который кажется днем

Знакомой и никчемной вещью,

Чужой – чтоб забыть о нем.

И погоняет коней усталость,

Черепом чуя змею.

С кого же теперь взимаешь за старость

Несбывшуюся мою?

Грехи отпущены, и поздно

На чайной гуще ворожить.

На небе холодно и звездно,

А посему – придется жить.

Менять перчатки и береты,

Делиться хлебом и вином,

Хранить великие секреты

Хотя бы в зернышке ржаном,

Мечтать о домике в деревне –

О незатейливом. Иметь

Достоинства весталки древней

И право пошлое на смерть.

На севере веселый дождик лил

Недолго, минут двадцать-полчаса;

Начальник подчиненную хвалил,

Как свойственно начальству, – за глаза.

Кончался день рабочий. Все зонты

Дежурные разобраны давно.

Честной народ переходил на «ты»,

В пив-бары направляясь и в кино,

Когда на юге бил неслабый град,

Срывало крыши даже у людей.

В бескрышном доме пил аристократ

За здрав природы, в упомян идей.

Вздымались кроны, дерева пошли

И тут же пали – завершен парад!

Скулили птицы – молнии их жгли.

Премьер-министр не выдавал наград.

То холодел, то в жар был впасть готов

Один из самых русских городов.

Он – не один из русских городов –

Всегда повсюду ко всему готов!

Странником или страницей,

Старцем или младенцем,

Камнем или птицей

Открою тебе его сердце.

Соленые воды разойдутся,

Разъярится слепая зола.

Обнимутся волк и волчица,

Он спросит, была ли птица?

Она прослезится – была.

Покажется, что крадутся

Безбуквенно по бумаге,

Что прав был чудак-Конфуций,

Когда старели монахи.

Давай вернемся на семь шагов

И еще раз этот путь отмерим

Гранитом статуй твоих веков

И моих богов, которым верим.

Мне не спится, а ты – мой неясный сон.

В нем письмо не для скорого чтенья.

Скоро выпадет снег, и нам не резон

Торопить новый день рожденья.

И пока трава газонная вдруг

Не почудилась, а случилась,

Оставайся, родной, одним из подруг,

Которой… не излечилась.

В августе строки насмешливо строги.

На ладони линии обнажены.

На ниточке жизни селятся единороги,

Канаты смерти оглушены.

Звонко и глубоко отцветает лотос.

Глухо, вся на поверхности – лебеда,

Втягивает молчание, услышу голос.

Подашь коньяк, скажу: святая вода –

Яблочная, медовая – не земляничная.

Идет вода по лебеде отличная.

А ты причисли меня к пчелам строгим –

Улыбчивым и светлооким.

Додедовские языки не зря возникли –

Понимаю, что здесь мой дом.

Прорастает бамбуком тростник или

Мальчик шепчется со Христом?

Затмевается, что ни ночь – строгий скит.

Что ни день – Солнце просится в колыбель,

В мой дом, что прирученный кит,

Осторожно садящийся на мель.

Он (кит, человек) вышел прохладный из вод

речных.

Он выплыл, строгий, из черных рек,

Из холодных страхов, из страхов ночных –

Словно Трою скалывающий древний грек.