Читать книгу «В институте, под сводами лестниц…» Судьбы и творчество выпускников МПГУ – шестидесятников. - Наталья Богатырёва - Страница 2

Николай Глазков, поэт (1919–1979 гг.).

Студенческое самодеятельное творчество «оттепельных» 50-х возникло не на пустом месте. В конце 1930-х – начале 40-х годов студенты литературного факультета основали новое поэтическое течение – небывализм, которое специалисты относят к русскому авангарду. Создателем и идейным вдохновителем небывализма был Николай Глазков. Теоретиком – Юлиан Долгий. Активными участниками – Евгений Введенский и Алексей Терновский. В начале 1940 г. небывалисты подготовили машинописный сборник авангардных стихов, который американские литературоведы называют одним из наиболее существенных литературных документов той эпохи. Небывализм стал для студентов, пишущих стихи, формой протеста против казенщины, жёстких идеологических рамок, против обывательщины.

«В себя всамделишно поверив, против себя я возмущал чернильных душ и лицемеров, воинствующих совмещан. От их учебы и возни уйти, найти своё ученье… Вот так небывализм возник, литературное теченье. Есть бунтари, я был таким, что никаким не верят басням, еще был Юлиан Долгий, я познакомился тогда с ним». (Поэма Н. Глазкова «Степан Кумирский», 1942 г.).

Основой творчества небывалистов были «четыре кита»: выразительность, примитивизм, нелогичность, дисгармония. По смелости эксперимента, дерзкому задору творчество небывалистов напоминало стихи В. Хлебникова, Н. Крученых, В. Маяковского. Это, говорил А. Терновский, была «линия продолжения поэзии футуристов, небывалая поэзия, устремлённая в будущее».[1] Одно из первых небывалистских стихотворений Н. Глазкова, «Австралийская плясовая», выглядела, по словам А. Терновского, почти как «заумные стихи в духе Крученых»:

«Пряч. Пруч. Прич. Проч. Пяч. Поч. Пуч. Охгоэхоэхаха… Фиолетовая дрянь».

Цель этих стихов – эпатировать публику. В манифесте небывализма Н. Глазков призывает к откровенному хулиганству:

«…И полезу через забор, если лазить туда нельзя… Ну и буду срывать цветы, не платя садовникам штрафа… Нет приятнее музыки звона разбиваемого стекла».

Но это была не просто мальчишески вызывающая выходка, а стремление к свободе самовыражения. Во всех своих стихах Н. Глазков утверждал право поэта быть самим собой:

«Поэты знают, за что им биться, не чертите поэтам границ пунктир, не ломайте спицы у колесницы, летящей по творческому пути».

В стихах Н. Глазкова было много реалий тогдашней жизни. С первых дней своего пребывания в МГПИ он подвергся критике со стороны административно-партийных органов за свою непохожесть на стандартных студентов. В конце 30-х родились горькие строчки:

«Если человек, так доконают, как могучий дуб от ветра свалишься. Знаете, студентик в деканат побежал доносить на товарища. Много их теперь грешат душой, клеветников и вралей, сующих шило гнусности в мешок, увы, коммунистической морали».

Обвинения в антисоветчине, предъявленные Н. Глазкову, были несправедливы, потому что он искренне верил в правоту Советской власти. Торжественно и проникновенно звучат такие, например, строки:

«Подобьем листка, никакой не сломимого бурей, мраморная доска со стороны вестибюля. Слова, которые для нас и для поколений. В этой аудитории выступал дважды Ленин» («Аудитория 9», 1939 г.).

Н. Глазков и А. Терновский

Н. Глазков со студенческих лет шёл не в ногу – в прямом и переносном смысле. Его ругали за это на институтских занятиях по военной подготовке. Не в ногу он шёл и с официальной поэзией. Бунтарство проявлялось и в творчестве Н. Глазкова, и в его поведении. В незашнурованных ботинках он прошёл однажды по перилам балкона третьего этажа. За «оказание вредного влияния на студентов» Н. Глазкова исключили из института.

Н. Глазкова не публиковали 12 лет. Свои стихи он печатал сам, составляя из них маленькие книжицы. Именно Н. Глазков придумал название явлению, которое получило распространение в советскую эпоху: «САМСЕБЯИЗДАТ». Н. Глазкова с тех пор называют «крёстным отцом русского самиздата». Свою особость он хорошо понимал:

«Я должен считаться с общественным мнением и не называться торжественно гением. А вы бы могли бы постичь изречение: лишь дохлая рыба плывет по течению!»

Многие стихи Н. Глазкова – пророческие. Только эти пророчества сбылись уже после его смерти. Он всё-таки был признан гением. Е. Евтушенко так и сказал о Н. Глазкове: «Сломавшийся, но успевший осуществиться гений».

Н. Глазков много работал, веря в созидательную силу труда:

«Дураки – это лентяи мысли, а лентяи – дела дураки, и над ихним бытом понависли недостигнутые потолки».

Стихи Н. Глазкова глубоко человечны. Они афористичны и философичны. И по-прежнему актуальны.

«Быть снисходительным решил я ко всяким благам. Сужу о друге по вершинам, не по оврагам».

«Те, которые на крыше жизнь свою пропировали, к звездам всё-таки не ближе, чем живущие в подвале!»

Н. Глазков, 70-е гг.

«Что такое стихи хорошие? Те, которые непохожие. Что такое стихи плохие? Те, которые никакие».

«Писатель рукопись посеял, но не сумел её издать. Она валялась средь Расеи и начала произрастать. Поднялся рукописи колос над сорняковой пустотой. Людей громада раскололась в признанье рукописи той…»

«Все говорят, что твой рассказ моих стихов полезнее. Полезен также унитаз, но это не поэзия».

«В этой жизни преходящей счастье – странный матерьял, очень часто состоящий из того, что потерял».

«И на всё взираю из-под столика. Век двадцатый – век необычайный. Чем столетье лучше для историка, тем для современника печальней!»

«Тяжела ты, шапка Мономаха, без тебя, однако, тяжелей…»[2]

Одно из лучших стихотворений Н. Глазкова – «Чёрный ворон» – корреспондируется с Э. По. Мрачная мистика, фатализм и пессимизм высмеиваются Глазковым дерзко и остроумно:

«…И на все мои вопросы, где возможны «нет» и «да», отвечал вещатель грозный безутешным: – Никогда!.. Я спросил: – Какие в Чили существуют города? Он ответил: – Никогда! – и его разоблачили» (1938).[3]

Необычная внешность Н. Глазкова, его пластичность привлекали кинорежиссеров. Он снялся в массовке «Александра Невского» у С. Эйзенштейна, сыграл Летающего мужика в фильме «Андрей Рублёв» А. Тарковского. Он и в жизни так же отчаянно стремился прочь от унылого быта, от житейской пошлости, и его крыльями были его стихи…