Читать книгу Русский крест. Литература и читатель в начале нового века - Наталья Борисовна Иванова - Страница 6

Критика «нулевых» строит литературу, напоминая сумасшедшего, который издает указы по палате № 6. Тютькиных и Пупкиных объявляет чуть ли не равновеликими Пушкину и Гоголю, бездарных авторов недавнего советского прошлого – «нашим наследием»: ах, забыли уроки Чивилихина, ах, Проскурина забыли. Пушкина и Гоголя с важным видом подверстывают к Тютькиным и Пупкиным. Восхищение графоманией и поджатые губы по поводу таланта с неправильной пропиской (после истории с Михаилом Шишкиным) уже не удивляют. Критериев нет, профессии как школы нет, вкуса нет, эстетической совести как категории тоже нет. Бездоказательная, неаргументированная, продажная, размалеванная, кривляющаяся, циничная и безапелляционная, приятельская и все равно (или – за все это?) ненавидимая писателями, критика вызывает в лучшем случае равнодушие.

Занятия критикой могут показаться со стороны 1) изысканно-элитарными, 2) подчиненно-подсобными. Для немногих это образ жизни, если не служение (литературе, обществу, высшему смыслу и прочим пафосным штукам), для большинства – способ зарабатывания денег при оказании заказанных клиентом услуг. Есть среди критиков и изживающие свои комплексы, мстящие литературе – за неприятие, замкнутость, холодность, да мало ли за что? Всё уязвимо и все уязвимы.

А ведь неплохо начиналось.

О «золотом веке» и о «серебряном», а также о сталинском не буду – вот пейзаж последних 55 лет. Именно критика (ну не вся, конечно, а передовой ее отряд, и в архаичной стилистике) объявила поиск соцреализма с человеческим лицом: со статьи Вл. Померанцева «Об искренности в литературе» («Новый мир», 1953, № 12) все и начинается; а уж потом Илья Эренбург, отличный газетчик и посредственный беллетрист, найдет новому времени метафорический заголовок: «Оттепель» («Знамя», 1954).

Критики-шестидесятники журнала «Новый мир», пересказывая и толкуя прозу и очерки, на самом деле пытались влиять на общество через читательское сообщество. Это была так называемая реальная критика – чаще всего в публицистической форме, с внутренним девизом говорить правду — в пределах возможного – и поддерживать тех, кто говорит правду, только правду и ничего кроме правды. Здесь таилась, как оказалось, очень коварная ступенька. Говорить всю (гражданскую) правду – значило обнаруживать контровые идеи. Нельзя критиковать своих, подвергать их прозу (или стихи) такому же жесткому анализу, как прозу других.

Дифференциация общества (а не только журналов, единственного прибежища для литературно-критических жанров) шла через самоопределение читателя – его общественно-политической и одновременно эстетической (все-таки) направленности. «Марксисты-идеалисты» клялись реализмом– другой эстетики для них не существовало. Неадекватность и упрощение интерпретации были продиктованы стратегическими, то есть тактическими, внеэстетическими соображениями. Но так или иначе, будучи легальными критиками в условиях для настоящей критики совсем не предназначенных, они стремились выискать максимум из возможного. Уже потом, после разгрома журнала, после конца эпохи Твардовского, в начале 70-х у иных из шестидесятников начался период долгого перехода и мировоззренческих изменений (пример – И. Виноградов); другие остались на том, на чем стояли. И до сих пор стоят (Б. Сарнов, Ст. Рассадин, например). Хотя все они, включая не названных, вынужденно ушли в литературоведение. В историю. А кто и в настоящую филологию, – и там, уже в этом «поле», соединились с С. Г. Бочаровым, отчасти с С. С. Аверинцевым.

Гораздо более единой и скучной критика стала в так называемые годы застоя. Разделение сохранялось, еще не остыла память о разделении на критиков прогрессивного направления, что группировались вокруг «Нового мира» (однако это были уже совсем иные, не те критики, что составляли славу журнала эпохи Твардовского), «Дружбы народов» – и тех, кого подбирали «Наш современник» или «Москва», не говоря уже о «Молодой гвардии», со статьями В. Чалмаева, о которых А. Солженицын отозвался как о мычании тоски по смутно вспомненной национальной идее.

Кстати: и те, и другие, и третьи (официоз) в 70-е – первой половине 80-х встречались на страницах одной и той же «Литературной газеты». И те и другие понимали (хотя могли и ненавидеть) друг друга, потому что говорили и писали на одном и том же языке. И его оттенки, и намеки, и подтекст, и контекст – все это расшифровывалось участниками без затруднений. Перевод с эзопова языка осуществлялся синхронно.

«Литературные дискуссии» заказывались инстанциями. В редакции «Литературной газеты» (самой живой из всех мертвецов) натужно выдумывались темы для организованных «споров» и «полемик». Позже, уже в 1988-м, Л. Аннинский с иронией описал эту ситуацию: «…Дискуссии удручающи, и не столько по уровню участников, сколько по уровню цели и темы. Занимает или не занимает данный жанр должное место? Хорошо ли мы поработали с молодыми или нехорошо? Виноваты ли критики в том, что писатели впадают в хвастовство и прекраснодушие, или те сами виноваты? Кто имеет право переводить – знаток или талант? А кто не имеет права, пусть отваливает. Все это, пардон, драка у кормушки, а никак не обсуждение проблем. Крику много, а – скучно».

И все же под явной скукой вымученных статей и псевдополемик таился огонь. Редко, но все же выходили вызывающе свободные по мысли литературно-критические работы, обладающие эстетическим уровнем и общественным темпераментом. Критику читали – и тиражи книг литературных критиков были весьма высокими, до десятков тысяч (!) экземпляров. (Причем тиражи были как «дутые», так и недутые: книга заранее заказывалась по тематическому плану, и заказы подсчитывались. Да и в дискуссиях порой полыхало – провокационный поджог, разгоревшийся в целый пожар, случился на дискуссии «Классика и мы», состоявшейся не на печатных страницах (публикация стенограммы стала возможной только в начале 90-х), а вживе, 21 декабря 1977 года, в зале Центрального Дома литераторов – там при стечении затаившей дыхание искушенной публики (более 400 человек) сражались Петр Палиевский, Вадим Кожинов, Ирина Роднянская, Анатолий Эфрос, Валентин Оскоцкий, Юрий Селезнев. Евгений Сидоров стремился дипломатично успокоить собравшихся, но даже у будущего посла в ЮНЕСКО замирения не получалось. Речь шла не столько о литературе (и о культуре), сколько о политическом выборе, стратегическом для страны: о русском и «нерусском». Дискуссия вышла далеко за рамки объявленной темы и показала кипящие в обществе истинные страсти.

Эти страсти обнаружились прямо – тогда, когда партийную крышку с парового котла подняли. В 1986 году.

Литературные критики в эпоху гласности стали чуть ли не самыми востребованными – из всей профессиональной массы литераторов. (Ну, после экономистов, конечно, после Н. Шмелева, Л. Пияшевой, Г. Попова, выступавших тогда в журналах, причем последний обрел известность тоже в амплуа литкритика, после выхода рецензии на роман А. Бека «Назначение»). Причем – критики-публицисты. По замечанию Игоря Золотусского, публицистика «распечатала банк идей», добавлю – в форме критики. А еще критика была мобилизована как комментатор к прошлому – к массиву публикуемых, ранее запрещенных, текстов, требующих актуализации предисловий и послесловий. «У входа в активную зону культуры, в культурное завтра сложились, ожидая резонанса и порою мешая друг другу, разные литературные поколения, вещи, отмеченные цветом разных эпох. Образовалась своего рода „культурная пробка“, сгусток. Внутри нее не могут не искривляться, не видоизменяться силовые линии текущего литературного процесса» (Ирина Роднянская).

С напряжением преодолевалась граница между литературной метрополией и эмиграцией. В крупном по объему выпуске специального литературно-критического альманаха «Взгляд» (1988 года) еще нет ни одного (!) упоминания о литературе эмиграции. А после встречи-конференции в США, состоявшейся в том же году, Андрей Битов загадочно заключил: «Грызни не было», и уже в последующем выпуске (1989 год) «Взгляд» публикует два подробных очерка критиков о встрече с писателями-эмигрантами: Льва Аннинского и Олега Михайлова.

И все же – самое главное было обретено: «право критиков иметь разные точки зрения» (См. «От редакции». – «Взгляд», 1988, с. 5).

Теперь особый литературный и общественный резонанс вызывает «гражданская война», ведомая критиками противостоящих изданий. Либеральный блок – это «Знамя», «Звезда», «Дружба народов», «Юность», с некоторой натяжкой «Новый мир», еженедельники «Московские новости», «Огонек», «Литературная газета». Полемику ведут критики демократической и либеральной ориентации широкого фронта – от шестидесятников Игоря Дедкова (которому только после начала перестройки разрешено вернуться в Москву из Костромы, куда он был фактически сослан после окончания МГУ) и Игоря Виноградова до Андрея Немзера. Им противостоит национально ориентированный блок изданий (журналы «Наш современник», «Молодая гвардия», «Москва», еженедельник «Литературная Россия», ежедневная «Советская Россия»), где постоянно в роли критиков выступают Станислав Куняев, Михаил Лобанов, Марк Любомудров, Владимир Бондаренко, Сергей Семанов, Владимир Бушин. Механизм отношений запущен, попытки вызвать «чуму на ваши два дома», встать над схваткой в виде третейского судьи, как это попыталась сделать Алла Латынина, результата не приносят. Накал и градус полемики приводят к призыву с самой высокой тогда трибуны, газеты «Правда»: соблюдать «культуру дискуссий» (так называлась одноименная передовица).

Разные (порой противоположные) точки зрения пытается в конце 80-х сопоставить дискуссионно, в формате диалога критиков, «Литературная газета». Но эти диалоги, в которых стороны пытаются сдерживать свои страсти, носят искусственный характер, и сама рубрика обрывается, не выдержав накала и напряжения – тогда, когда Бенедикт Сарнов и Владимир Кожинов предъявили друг другу (и стоящим за ним определенным направлениям, литературно-идеологическим протопартиям) прямые обвинения.

Период, когда критика находится в центре общественного внимания, когда литературная статья способна вызвать отклик не меньший, чем сам литературный материал, на котором она построена, а даже больший; когда рецензия на книгу становится диагнозом общественного устройства, занимает несколько лет – с 1987 по 1990 годы, совпадая с увеличением тиражей литературных ежемесячников, где эта критика имеет пространство для аргументации и доказательств, для логического развертывания и обоснования своей позиции. Этот период дал критике возможность не только договорить то, что она не успела (или не смогла) в период «оттепели», но и предъявить качество анализа текста, на которое повлияла (в 70-е годы) филология.

С начала 90-х годов именно критики, а не знаменитые прозаики, как было принято раньше, встали во главе литературных журналов. Происходит отказ от идеализации самого занятия литературным делом. Поход представителей новых поколений критиков и прозаиков к журналу и его критическому блоку прагматичен: «Сегодняшний „толстяк“, публикующий журнальные варианты художественных текстов и критический блок, представляет собой идеальную для российской конфигурации форму раскрутки произведения и автора» (Ольга Славникова).

В начале 90-х на авансцену выдвигается новая разновидность литературной критики – газетная. В «Независимую газету» приглашены литературные критики Борис Кузьминский и Андрей Немзер, которые обладали отличной филологической подготовкой. Здесь формировалась совсем новая ветвь газетной критики, не похожая ни на критику «Литературной газеты» либо «Московских новостей», ни на «толстожурнальную», «огоньковскую» и т. д. Эта критика занялась не комментариями к запрещенным текстам, не публицистическими воззваниями, не разговорами о жизни, не общественными диагнозами и прогнозами (как реальная критика 60-х), а собственно текущей словесностью в режиме ежедневной газеты. Эта критика была по-своему амбициозной, но в то же время оценивала свою миссию скромнее, чем ее предшественники-шестидесятники, претендовавшие на роль пророков и пастырей. Те вообще засомневались в наличии современного предмета: «После некоторого оживления, связанного в основном с публикацией „отреченных книг“, литература вышла в полосу хронического бесплодия. Ни новых ярких романов, ни новых имен на устах у всех» (Владимир Лакшин).

Вместо так называемого «единого литературного процесса» возникает не просто «другая литература», как показалось в конце 80-х, а несколько литератур, и у каждой есть свои критики. Каждый лидер может выдвинуть, обосновав свой выбор, свою «группу» в качестве главной. Так, Александр Агеев (Конспект о кризисе. – Литературное обозрение, 1991, № 3) рассуждает о том, что только книги о ценностях «частного человека» (А. Битов, Б. Окуджава, В. Маканин, А. Курчаткин, Р. Киреев) «составляют, очевидно, некий мейнстрим, главное течение литературы», Вячеслав Курицын, отметив распадение процесса на «субкультуры», выдвигает постмодернизм как «единственно актуальное эстетическое состояние» (Огонек, 1991, № 8).

Единого смыслового пространства критики более не существует.

Если литературная критика – условно аристократическая – предлагает и обсуждает свои версии развития литературы, пытается выстроить систему оценок, если ее адресат – серьезный читатель, то литературная журналистика (гламурная критика нового века) представляет прежде всего интересы рынка. Если аристократы влияют (или думают, что влияют) на литературу, то литературные журналисты гордятся тем, что, как им кажется, влияют на объемы книжных продаж.

Кроме критики аристократической, критики газетной и критики гламурной проявляется еще одна разновидность критики: филологическая. Она возникает вместе с новыми периодическими изданиями, основанными на фундаменте строгой филологии, – «Новое литературное обозрение», издававшаяся некоторое время «Новая русская книга». «Критическая масса», появившаяся на месте исчезнувшей «Новой русской книги», тоже исчезла.

Но поляризация – и деление – критики происходят постоянно. Критики разделяются по отношению к определенным ценностям, главная из которых – сама литература, ее существование. Алла Латынина вслед за В. Лакшиным подвергла сомнению само ее развитие, назвав ситуацию «сумерками литературы». Задачей критиков, придерживающихся другого мнения, стала демонстрация наличия новых явлений в литературе – будь то постмодернизм, включая концептуализм, необарокко, соц-арт и другие направления (Вячеслав Курицын, Михаил Эпштейн; с комментариями выступили Михаил Айзенберг, Дмитрий А. Пригов, Сергей Гандлевский и др.), будь то традиционная по духу проза писателей новых поколений – прежде всего Петра Алешковского, Андрея Дмитриева, Марины Вишневецкой, Алексея Слаповского, Марка Харитонова, поддерживаемая Андреем Немзером и Александром Архангельским. Критики, выдвинувшие «новых реалистов» (Олег Павлов, Алексей Варламов и др.) – Павел Басинский, например – рисуют свою карту современной словесности не совпадающей с другими вариантами (например, сугубо «национальным» вариантом В. Бондаренко). Критики стремятся «зарегистрироваться» в роли архитекторов событий и проектов, становятся кураторами литературного дела.