Читать книгу Джентльменами не рождаются, или Секреты воспитания мальчиков - Наталья Царенко - Страница 3

Прошли те времена, когда мужчиной однозначно считался любой, кто не являлся женщиной. В наши дни даже наличие первичных и вторичных половых признаков – не гарантия принадлежности к мужскому роду, да и само понятие «мужчина» рассматривается теперь не столько в биологическом контексте, сколько в гендерном – психологическом, социологическом, культурном.

И оттого соответствовать требованиям времени современным мальчикам (а тем более – взрослым мужчинам) сложнее, чем всем предыдущим поколениям.

В давние времена люди умудрялись как-то гармонично все в себе сочетать: настоящий мужчина был и мудрецом, и воином, и отцом, и любовником. Но где те цивилизации? Давно забыт их прах, а времена, наступившие после золотой эры человечества, изменили его сильную половину не в лучшую сторону, а скорее в сторону упрощения и разделения сфер влияния, так сказать, в сторону «узкой специализации»: либо ты воин, либо мудрец, либо успешен в карьере, либо «отличный семьянин», – и совместить эти роли в полном объеме в современном мире крайне сложно. Мир требовал все большей отдачи от человека в чем-то одном, да и люди, в сравнении с пракультурами, начинали все менее склоняться к «универсальности».

И вот столетиями все продолжалось просто и сурово: мужчина – это добытчик и защитник. Воин. Даже отчасти завоеватель. Со щитом или на щите, либо ты, либо тебя: такой двоичный мир подразумевал простые решения и простые правила: кто кого.

Однако параллельно существовал другой тип мужчин – монахов, которые отнюдь не хуже рыцарей владели оружием и вообще военным делом (крестовые походы – это, кстати, религиозных орденов сфера, а не рыцарей-романтиков), но главное, они были образованней «воинов», так как в те времена наука в основном была сосредоточена вокруг церкви.

Воин или монах – это еще и раздвоение сексуальных стереотипов: экспансия или умение держать себя в руках, побеждать других или побеждать себя. Это были два альтернативных пути, и каждый в своем роде был почетен. Ни тот ни другой вариант не был универсальным или идеальным, но все же давал свободу выбора, насколько это было возможно в те времена.

Но уже в средние века образование стало привилегией узкого круга избранных (опять же либо имевших отношение к сфере религии, либо входивших в правящие или имущественные элиты), и подавляющая часть населения руководствовалась в качестве критерия мужественности правом сильнейшего – и больше практически ничем, за редким исключением. И сила теперь подразумевалась отнюдь не только физическая. Прав не тот, кто прав, а у кого больше прав: это апогей мировоззрения тех времен – оставшийся, увы, актуальным и до наших дней.

Девятнадцатый век принес уважение к людям науки, и до начала двадцатого столетия культ просвещения, ореол избранности и вектор «к чему надо стремиться» определяли приоритеты так: правильный мужчина был солиден и образован, культурен и обладал тем, что в те времена называли «широтой взглядов» (в совсем ином понимании, нежели сейчас – в контексте кругозора и энциклопедичности, а не в контексте готовности к любым компромиссам или стремлении «попробовать и позволить себе все»).

Но войны, прокатившиеся по европейской цивилизации в первой половине двадцатого столетия, снова поставили на пьедестал мужчину маскулинного, брутального, прошедшего ужасы войны с достоинством.

Правда, ненадолго: технический прогресс обусловил рывок интеллектуального потенциала человечества, а поскольку развитие интеллекта подразумевает и развитие культуры, то уже в 50—60-е годы двадцатого века «настоящие мужчины» снова поделились на два лагеря: физиков и лириков. Что примечательно – воинов в прямом смысле этого слова среди них уже не было, но «дух витал» пока еще. Так или иначе, но настоящим мужчиной, ориентиром для современников был человек образованный, но при этом в чем-то и героический – а как же иначе, с таким-то прошлым, когда практически любая семья имела в своем составе либо героев войны, либо жертв репрессий, прошедших лагеря (или не прошедших и погибших с ореолом тайных мучеников).

Кто помнит фильмы тех лет, подтвердит: идеалом был именно герой-ученый, вроде персонажей фильмов «Все остается людям» и «Иду на грозу».

Пока еще ориентиры были понятны. И даже детям 70—80-х годов прошлого столетия было несложно определить для себя, кто такие мужчины: те, кто силен, крепок, кто может защитить себя и свою семью словом и делом. Те, кто принимает решения. Те, кто способен драться, защищая свои интересы. У них еще были живы деды, воевавшие в Великую Отечественную, а не просто украсившие себя и свои машины георгиевскими ленточками. Они еще брали примеры с хрестоматийных героев вроде Штирлица в исполнении Вячеслава Тихонова или Гоши (он же Гога, он же Жора) из кинофильма «Москва слезам не верит». Они еще читали русскую классику, пронизанную героизмом и мужскими поступками как самих авторов, так и их литературных персонажей. Они еще восхищались приключениями пятнадцатилетнего капитана и другого капитана, Григорьева, созданного гением Вениамина Каверина.

И надо сказать, что это были последние поколения, которые все это читали и смотрели. И последние поколения мальчишек, среди которых доблестью была драка в случае несправедливости. Для них вообще было актуально понятие справедливости, позже уступившее место новому кумиру – целесообразности.

Но тенденции формирования совсем других мужчин уже начали вырисовываться. Воспитанием детей в семье стала заниматься теперь уже женская половина: бабушки и мамы. Постепенно подрастали поколения за поколениями, привыкшие с пеленок, с детского сада подчиняться женщинам.

Сначала это было так называемое эхо войны: мужчин убили на фронте, а те, что уцелели, отстраивали страну и были постоянно заняты на работе – не до детей. Да и женщины у нас окрепли и закалились настолько, что уже не просто «коня на скаку остановят», а уж скорее «я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик», потому что, по меткому выражению поэта Наума Коржавина, «и кони все скачут и скачут, и избы – горят и горят». Постоянный стресс-фактор, который выработал у женщин (и опосредованно через них – и у мужчин) условный рефлекс: «Сама-сама-сама-сама».

Потом, в семидесятые, страну буквально захлестнула волна разводов, и снова у нас пошли поколения мальчиков, выросших без отцов.

Сумятица девяностых окончательно поставила все с ног на голову и дала третью волну эмиграции мужчин из семьи: в основном с перевернувшимся новым миром справиться удавалось скорее женщинам как более выносливым к передрягам и психологически более устойчивым к длительным стрессам в условиях отсутствия явного врага, с которым не сразишься. И снова детей воспитывали бабушки и мамы, пока мужья уезжали на заработки, уходили в криминал или тихо спивались. Освежить в памяти тот непростой период можно, посмотрев культовый в те годы фильм «Принцесса на бобах» с блестящим Сергеем Жигуновым и замотанной жизнью (в рамках роли) Еленой Сафоновой.