Читать книгу Кто живёт на чердаке? Сказки про домовых - Наталья Филимонова - Страница 3

Папа ещё с утра был жутко сердитый. Собственно, по утрам (особенно до завтрака) он всегда бывал слегка не в духе (папа утверждал, что он – «сова», и поэтому вставать рано для него совершенно невыносимо… к сожалению, его начальник никак не желал с этим считаться), но сегодня он был не просто не в настроении.

Оказалось, что ночью кто-то задел сигнализацию на его машине, стоявшей во дворе. Конечно, как только папа проснулся, он спустился вниз (Зайченковы жили на восьмом этаже) и выключил сирену… но, как выяснилось, сосед снизу – с шестого этажа – проснулся гораздо раньше. А, проснувшись, прямо-таки рассвирепел, не поленился выйти во двор и чем-то разбил фары на папиной машине. Про соседа папе рассказал сонный и угрюмый с утра дворник, недовольный тем, что ему пришлось сметать осколки с асфальта.

Люба, конечно же, проспала всё самое интересное и теперь слушала папин рассказ, прихлебывая чай с гренками. Папа пил уже третью чашку кофе (он просто ужасно не выспался; так и сказал – ужасно) и всё сыпал невнятными угрозами в адрес неизвестного соседа снизу.

– Ну послушай, – пыталась умиротворить его мама, – может быть, надо сообщить в милицию? Наверняка они заставят его выплатить стоимость ремонта.

– Я звонил! – свирепо ответил папа и разлил свой кофе на клеёнку на столе. – Они не желают даже составлять протокол. Говорят: в гараж ставить надо! Вот скажи, зачем я плачу налоги? Да я пойду и разберусь с ним сам! Куда он денется! Заплатит ещё, как миленький. Не на того напал! – Он грозно поправил очки и попутно перевернул локтем сахарницу.

Мама только вздохнула, вытирая со стола кофейную лужу, в которой медленно растворялся сахар. Было ясно, что придётся теперь платить за установку новых фар. И что соседу они ничего не сделают.

«Конечно, – догадалась Люба, – наверное, у него нет машины, чтобы выбить и ему фары…»

– И зачем только некоторые портят другим жизнь, – очень по-взрослому – совсем как мама – вздохнула она.

– Не знаю, солнышко, – мама пожала плечами, убирая со стола посуду. – Этот тип, с шестого этажа, – он, кажется, алкоголик. Чего от него ещё ожидать? А вообще-то, – она, нахмурившись, обернулась к папе, – я давно тебе говорила, что нужно купить сигнализацию на брелоке. Или арендовать гараж. Ведь эта сирена в самом деле, может быть, многим мешает.

Папа только вжал голову в плечи и упрямо поджал губы. Потом он, не переставая бормотать угрозы, ушёл на работу. А Любе пора было собираться в школу.

* * *

Первое, что Люба увидела, вернувшись из школы, – это Нюся, развалившаяся в кресле в гостиной и болтающая ногами. В руках у неё был пульт от телевизора.

– Вам надо купить новый телевизор, – заявила она. – Этот показывает какую-то ерунду.

– Новый телевизор мама с папой уж точно сейчас не купят, – вздохнула Люба, бросая рюкзак с учебниками на пол.

– Почему?

– Ну, знаешь, у нас теперь этот кредит за квартиру висит, – небрежно сообщила Люба. Она не очень точно знала, что такое «кредит», и почему он висит и на чём, но мама всегда мрачнела, когда произносила эту фразу. И звучало это, по Любиному мнению, очень внушительно. – А ещё папа будет машину ремонтировать. Это тоже, наверное, дорого.

И она рассказала Нюсе про машину во дворе, про сигнализацию, про фары и про соседа-алкоголика.

– М-да… – Нюся решительно нахмурилась. – С соседом надо что-то делать. Давай, что ли, в гости к нему заглянем?

– Ой… не знаю. Мама вообще-то не разрешила бы, наверное…

Сказать по правде, Люба чуточку испугалась. Совсем немного.

Во-первых, с соседом она была незнакома. Мама всегда предупреждала, чтобы она не знакомилась с незнакомыми людьми. Это слегка удивляло, потому что со знакомыми людьми знакомиться уже как-то глупо. Но маме Люба всё-таки доверяла.

А во-вторых, она знала, что алкоголики – это такие специальные люди, которые всё время со всеми дерутся. Некоторые из них, правда, ещё тихонько лежат и спят, причём обычно в самых неожиданных местах. Но к какому из этих двух видов алкоголиков относился сосед с шестого этажа, она не имела ни малейшего представления.

– Да ладно тебе! – небрежно махнула тощей лапкой Нюся. – Всякого соседа ещё бояться! Мама об этом даже не узнает. А если и узнает, то всё равно не поверит. Ну? Идём!

И вдруг Любе стало как-то разом совершенно не страшно, а скорее даже наоборот – весело и здо́рово. Она почувствовала себя невероятно смелой. И она решительно взяла Нюсю за руку и шагнула в стену вместе с ней.

Вообще-то пробираться в стене – занятие не из самых приятных. Представьте, например, что продираетесь через высокий-высокий – выше своего роста – снежный сугроб. Идти трудно, вокруг ничего не видно… Зато потом можно всех удивить, выскочив как будто из ниоткуда. А уж если ты выскакиваешь прямо из стены…

Но спускаться вниз в стене оказалось ещё и непросто.

– Ну смотри, вот – ноги ставишь «по-балетному», – показывала Нюся снисходительно, – потом приседаешь, как лягушка, и спускаешься, как будто по лестнице. Вот неумеха!

Люба старательно ставила ноги «по-балетному» и приседала «по-лягушачьи», но всё равно периодически едва не выпадала из стены. Нюся вовремя каждый раз её подхватывала, но ругалась при этом страшно.

– Нет, ну ты вообще соображаешь, что делаешь? – возмущалась она. – А вдруг в этой квартире кто-нибудь есть? Представь, смотрит там кто-нибудь на стену, а из стены твоя коленка торчит!

– Я стараюсь! – пыхтела Люба, действительно очень старательно выворачивая ноги. – А далеко ещё?

Один раз она даже высунула голову из стены и мельком увидела чужую гостиную на седьмом этаже: расставленные у стен уютные кресла, большой чёрный рояль и бесчисленные фотографии какого-то мальчика на стенах. Но Нюся не дала ей рассмотреть что-то ещё – она тащила Любу за руку, и приходилось, быстро-быстро перебирая ногами, спускаться дальше. На два этажа вниз и ещё на одну квартиру направо.

* * *

Квартира на шестом этаже выглядела странно.

– Ух ты! – невольно восхитилась Люба. – Он тут что, совсем-совсем никогда не убирается?

Честно говоря, Люба и сама-то была не великой любительницей уборки. Время от времени мама, заходя в её комнату, начинала громко сокрушаться, что дочка растет форменной грязнулей. Тогда Люба неохотно собирала игрушки с пола и раскладывала их на полке, а потом приходила мама с тряпкой и вытирала повсюду пыль. Правда, зачем нужно это делать, оставалось загадкой, ведь вскоре всё равно всё возвращалось на свои места – пыль оседала на полках и подоконнике, а игрушки как-то сами собой перемещались на пол. Люба считала, что просто у всего есть своё место, на которое оно, это всё, обязательно возвращается. Даже у пыли.

Однако то, что творилось у соседа снизу, просто-таки поражало воображение.

Повсюду валялись бесчисленные пустые бутылки и пивные банки.

На кровати были скомканы сероватые простыни, сверху как попало лежала какая-то одежда.

Обои на стенах кое-где висели клочьями.

Всё вокруг покрывал толстый слой пыли и грязи, а на полу валялись яичная скорлупа и какие-то обертки, кое-где на линолеуме виднелись прожжённые пятна. Воздух был очень затхлым.

– Жалко, мама этого не видит, – выдохнула Люба. – Она думает, у меня в комнате бардак.

– Да-а-а-а-а, – протянула Нюся. – Понятно, почему у него никто из наших не живёт.

– Из наших? – удивилась Люба.

– Да не из ваших, балда, а наших. Из квартирных то есть, – Нюся посмотрела на недоумевающее Любино лицо, вздохнула и решила всё-таки пояснить: – Ну про домовых-то ты слышала небось? Ну вот. А мы – КВАРТИРНЫЕ. Домовые – они в старых домах жили, некоторые и сейчас ещё живут. Мы обычно рождаемся вместе с домом. Поэтому в нашем доме почти все квартирные одного возраста.

– А почему «почти»? – с любопытством спросила Люба. – А квартирные в каждой квартире живут? А я думала, домовые – это старички такие, вроде маленьких человечков…

– Вот балда. Говорю же – не в каждой. Из некоторых квартир уходят. Или вообще не появляются. Вот как здесь, например. А почти – потому что некоторые переезжают вместе с хозяевами. Вот в квартире прямо над нашей, например, – там Соколовский-Квартирный живёт, так он вообще раньше домовым был, – в голосе Нюси послышались уважительные нотки. – Он старый-престарый! Он говорит, что раньше у Соколовских большущий такой дом был, и он за ним присматривал. Жил в кухне за печкой. Говорит, там был свой двор, и конюшни, и целая куча слуг, и много чего ещё всякого. Ещё у прадедушки нынешнего Соколовского. Аж при царе.

– Горохе? – уточнила Люба. Мама часто так говорила, когда хотела сказать, что что-то было очень давно: «при царе Горохе».

– Не, – мотнула головой Нюся. – При батюшке.

– Почему батюшке? – не поняла Люба.

– Ну откуда я знаю? Соколовский-Квартирный так говорит: при царе-батюшке.

– Ой! – вспомнила Люба. – А над нами – ты же говорила, там девица живёт, которая бумажки рвать любит…

– Ну да, живёт, – кивнула Нюся. – Она же Соколовских дочка и есть, Оксанка. А вообще-то нам с тобой тут болтать некогда. Того и гляди, хозяин придёт. А нам ещё убраться тут надо.

– То есть как это – убраться? – Люба так удивилась, что даже села на диван, случившийся рядом, – впрочем, тут же вскочила с него, потому что пребольно укололась о валявшуюся на нём рыбную косточку.

– Обыкновенно убраться, – буднично сказала Нюся, оглядываясь вокруг в поисках веника и совка. – Во-первых, должны же мы из этого неряхи приличного человека сделать? А во-вторых, не могу я в такой обстановке разговаривать. Мы, домовые и квартирные, всякого мусора и беспорядка на дух не переносим. У нас от него характер портится.

– А как же ты в моей комнате живешь тогда? – ужаснулась Люба, вспомнив свою комнату. – Мама говорит, у меня вечно беспорядок.

– Вот так и живу! – сварливо ответила Нюся, но потом, смягчившись, снисходительно добавила: – Ну вообще-то у тебя ещё ничего. Понимаешь, в детских – можно, когда игрушки, – тут она замешкалась. – Ну не могу я объяснить! – рассердилась она неожиданно. – Природа у нас такая. Когда в доме люди хозяйственные, и ещё когда семья хорошая, и когда любят друг друга – нам тогда хорошо. А вот в таких вот квартирах, вот как в этой, – плохо.

– Поня-я-я-ятно, – протянула Люба, так ничего и не поняв. Но про себя решила всё-таки прибирать в своей комнате почаще, чтобы у Нюси характер ещё больше не испортился.

Нюся тем временем уже откопала где-то растрепанный веник и принялась им размахивать в воздухе.

– Ну чего ты стоишь? Давай одежду складывай в стопочки. И пакеты из кухни неси, будем мусор собирать. И найди там тряпку. И обязательно протри подоконник. Ну куда ты пошла? А посуду на кухню захватить?! И посмотри заодно, есть там какое-нибудь ведро вообще?

Оказалось, что Люба умеет удивительно хорошо и чисто прибираться – под Нюсиным руководством всё получалось очень быстро, хоть и слегка бестолково. Люба хваталась то за веник, то за тряпку, то за посуду, и спустя полчаса оказалось, что квартира просто-таки сияет чистотой. Подружки раздвинули пыльные шторы, протёрли стекла и распахнули окна. Стало немного прохладно, зато очень светло и солнечно.

Сама квартира, кстати, выглядела слегка удивлённой – она и не помнила к себе такого внимания.

За всеми хлопотами Люба и Нюся и не услышали, как хлопнула входная дверь и вошёл хозяин квартиры. Просто в какой-то момент Люба обернулась – и увидела, что он стоит на пороге комнаты.

Сосед-алкоголик, о котором утром говорили мама с папой, оказался совсем ещё не старым – кажется, едва ли намного старше Любиных родителей. Был он небрит и всклокочен, на нём были мятые брюки и несвежая криво заправленная рубашка. И ещё у него были очень-очень большие и полные ужаса глаза. Они всё увеличивались в размерах и грозили вот-вот выскочить из орбит. Одной дрожащей рукой сосед держался за сердце, другую вытянул почему-то перед собой. Губы его тряслись, он явно пытался что-то сказать, но из его горла вырывался лишь невнятный хрип.

– Здравствуйте! – сказала Люба, отложив тряпку и вежливо, как учила мама, улыбнувшись. – Мы тут у вас прибрались немножко, – она ненадолго замолчала, наблюдая, как сосед медленно оседает на гору мусора у двери. – Вы не возражаете?

– ЫЫЫЫЫ! – Сосед открывал и закрывал рот. Из его безвольно опущенной руки выпал полиэтиленовый пакет, в котором что-то стеклянно звякнуло.

– А вообще-то вы этого не заслужили, – продолжала Люба.

– В-в-вы к-к-кто? – смог, наконец, выдавить сосед.

– Ой! Вы извините, мы же незнакомы. Я – Люба! А это вот – Нюся! – Нюся в этот момент нервно дёрнула хвостом. – А вас как зовут?

– Т-толик, – сосед, часто-часто моргая, переводил глаза с Любы на Нюсю, причём складывалось впечатление, что последнюю он то видит, то не видит.

– А мы к вам, Толик, разбираться пришли, – важно продолжила Люба. – Вот скажите – вы зачем моему папе фары разбили?

– Я-я-я… я же не знал… вы п-простите… – забормотал сосед, зачем-то суетливо приглаживая волосы, торчавшие у него на голове неопрятным ёжиком.

– Ну успокойтесь вы, в конце концов. На диван, что ли, сядьте? Хотите, я вам водички принесу? – Не дожидаясь ответа, Люба прошла на кухню, по пути довольно бесцеремонно переступив через вытянутые в проходе ноги хозяина, налила воды из-под крана в чисто вымытый гранёный стакан, вернулась и протянула его несчастному Толику.

Тот молча взял стакан, отхлебнул из него, а оставшуюся воду вылил почему-то себе на макушку. Люба мысленно содрогнулась: довольно прохладная осень была в самом начале, отопление ещё не включили, а потому лить на себя холодную воду показалось ей довольно жестоким и бессмысленным занятием.

А потом Толик заговорил неожиданно нормальным голосом:

– Нет, ну это надо же, а? Чтоб до зелёных чертей! И главное, при чем тут маленькие девочки?..

– Маленькие девочки тут при том, что нечего чужое имущество портить, – назидательно сообщила Нюся.

Толик вздрогнул, глянул на Нюсю, но обратился к Любе, почему-то как к взрослой, на «вы»:

– Вы знаете, – доверительно сказал он, – вы знаете, я, пожалуй, больше не буду пить. Никогда не буду. И фары бить не буду тоже. Вот я теперь уже прямо непьющий человек.

– Вот и правильно, – с облегчением сказала Люба.

* * *

Толик Мухин – такая была у соседа с шестого этажа совсем нестрашная фамилия – был прирожденным борцом за справедливость. И от этого постоянно в жизни страдал.

Всюду, где видел какую-нибудь несправедливость, Толик рьяно кидался в бой. Когда-то, несколько лет назад, он состоял разом в десятке общественных организаций, боровшихся за права того-то и сего-то, ходил с маршами на демонстрации и организовывал акции протеста против всего подряд.

У него была тогда неплохая работа, был он женат и даже растил дочку Машу. У неё был курносый веснушчатый нос и весёлые ямочки на щеках. Толик запомнил, как забавно она шепелявила, когда у неё выпали молочные зубы, и как долго она не могла примириться с наличием буквы «р» в алфавите. В шесть лет Маша увлечённо занималась фигурным катанием и, как говорил её тренер, «подавала большие надежды».

Но однажды на работе случилось так, что его начальник совершенно несправедливо, по мнению Толика, уволил сразу нескольких сотрудников. Сам Толик в их число не попал, но он тут же высказал начальнику всё, что о нём думает. И уволился сам. «В знак протеста», – как охотно объяснял всем.

А потом, уже дома, он страшно поругался с женой. «Ты совершенно о нас не думаешь! Как мы будем теперь жить!» – рыдала она. «Но у меня есть принципы, – возражал Толик, – я не мог иначе!»

Вот так, слово за слово, они и разругались навсегда, разменяли квартиру, и бывшая жена даже запретила Толику видеться с дочерью.

Теперь Маше было 11 лет, и она выступала на соревнованиях за юниорскую сборную области по фигурному катанию. Но об этом наш Толик уже не знал. Он запомнил её шестилетней курносой девочкой с коньками под мышкой.

Было так странно начинать жить заново – на новом месте, разом без семьи и без работы, – что Толик запил.

Теперь он работал грузчиком и за справедливость боролся лишь в очереди к пивному ларьку. Ну или когда у соседа среди ночи срабатывала сигнализация во дворе.

* * *

– Понимаете, – вздохнул теперь уже бывший алкоголик Анатолий, – тут в соседней квартире недавно ребёнок родился. А мне через стенку всё слышно. Он и так по ночам, бывает, орёт… а когда эта сирена завыла – так он вообще потом полночи успокоиться не мог. И я не спал. Это же ужас что такое. Тут, видите ли, стены картонные…

– Не может быть, – недоверчиво сказала Люба. – В картонной мы бы с Нюсей не поместились.

– Ну это так говорится – картонные, – со знанием дела пояснила Нюся. – В смысле – тонкие. Всё слышно через них.

Толик ошалело переводил взгляд с Любы на Нюсю, очевидно ничего не понимая, но потом, откашлявшись, всё же продолжил:

– Так вот вы скажите вашему батюшке…

– Царю? – уточнила Люба.

– Почему царю? – удивился сосед, совершенно уже сбитый с толку.

– Ну вы же сказали – батюшке! – терпеливо объяснила Люба. – А Соколовский-Квартирный говорит – при царе-батюшке.

– Ваш батюшка – царь? – Толик затряс головой, на его лице была написана полная безнадёжность.

– Нет, это вы говорите, «царь»! – Люба поражалась бестолковости соседа. – А я говорю – Соколовский-Квартирный! Домовой!

– Батюшка – домовой?!

– Да нет же! Квартирный!

Толик посмотрел на Любу долгим печальным взглядом, вздохнул и вдруг заплакал, опустив на руки давно не стриженную и не чесанную голову.

– Пойдем, – Нюся потянула Любу за рукав. – От него больше ничего не добьешься.

* * *

– Пап! – сказала Люба вечером за ужином, размазывая кашу по тарелке и искоса поглядывая на родителей. – А знаешь: на шестом этаже в одной семье ребёночек родился. Он по ночам, бывает, плачет.

– Правда? – рассеянно спросил папа, разворачивая газету.

– Правда-правда, – Люба заговорила увереннее. – И у них окна прямо во двор. А когда сирена воет, он тогда вообще не спит и всё время плачет. И мама его не спит, и все соседи не спят, потому что стены картонные. То есть это так говорится – картонные. Значит – тонкие. Всё слышно через них.

Папа удивлённо посмотрел на Любу, а потом виновато снова опустил глаза в газету.

– Вот видишь, – с упреком сказала мама. – Я же говорила.

– А я уже…

В этот момент раздался звонок в дверь, папа торопливо вскочил, сунув газету под мышку, и пошёл открывать.

Почти сразу Люба и мама услышали приятный, хорошо поставленный мужской голос из прихожей.

– Добрый вечер! Позвольте представиться: Анатолий. Мухин. С шестого этажа, – обладатель голоса явно стеснялся и говорил короткими, отрывистыми фразами. – Я к вам, собственно, извиниться. Вот этот весь инцидент неприятный с вашими фарами – этого больше не повторится. Я готов оплатить ремонт. Я выплачу компенсацию…

Люба выглянула в прихожую. В дверях и в самом деле стоял Толик с шестого этажа, хотя узнать его теперь было не так-то просто. Это был совсем не тот Толик, что днем: он был чисто выбрит, аккуратно причесан и абсолютно трезв. На нём была чистая рубашка и тщательно, хоть и довольно неловко, отутюженные брюки – видно было, что Толик очень старался, но сделать на брюках утюгом одинаковые ровные стрелки оказалось выше его сил.

– Нет, ну что вы, в самом деле, – отнекивался Любин папа, забыв о своих утренних угрозах. – Не надо никаких денег! – Одной рукой папа нервно мял газету, другой вытирал пот со лба. – Это вы должны извинить меня! Я был неправ и совершенно свою вину признаю. Но я уже договорился обо всем. С завтрашнего дня арендую гараж. Так что машины больше под окнами не будет.

– Но ваши фары… – Тут Толик заметил Любу, вышедшую из кухни, сильно побледнел и забегал глазами. – Ну я, то есть, пожалуй, пойду, – он слегка заикался и теребил рукой волосы. – Если вы, ваше величество, не возражаете, я… вы извините… – Всё это он бормотал, уже пятясь в направлении лифта.

Папа постоял ещё некоторое время в дверях, задумчиво глядя на лестничную площадку и комкая в руках газету.

– Странно… – немного недоуменно сказал он. – Такой на вид приличный человек. Он точно алкоголик?

– Уже нет, – сообщила Люба, улыбаясь от уха до уха. – Мам, а правда, папа у нас – молодец?

– Конечно, правда, – ответила мама и чмокнула дочь в макушку. – А я завтра напеку пирожков с капустой и схожу, извинюсь перед той семьей, что с ребёнком. Наверняка их маме готовить некогда. Вот и познакомимся с соседями заодно.