Читать книгу Тая - Наталья Геннадьевна Вильчинская, Наталья Вильчинская - Страница 4

– Ну же, милая, очнитесь. Вы меня слышите?

Пожилая женщина с трудом открыла глаза. Перед ней маячило белое пятно с женским голосом.

– Вы помните, как вас зовут? Назовите ваше имя, – продолжил задавать вопросы женский голос.

– Мама, ты нас слышишь? Видишь?

Анна Аркадьевна узнала голос дочери и легонько кивнула.

– Попробуйте улыбнуться, – попросило ее белое пятно.

Анна Аркадьевна выжала из себя подобие улыбки, силясь разглядеть черты человека, разговаривающего с ней.

– Мимика пострадала не сильно, – удовлетворительно кивнуло белое пятно с женским голосом. – Скажите теперь: «Тридцать три» и вытяните руки перед собой.

– Тлицать тли, – язык отказывался ее слушать. С большим трудом у нее получилось вытянуть вперед только одну руку. Левая не шевелилась.

– Моторика практически в норме. Речь, думаю, восстановится, – задумчиво произнесло белое пятно.

– Я ас не ижу, – с ужасом в голосе сказала Анна Аркадьевна.

– Милая моя, не нервничайте, пожалуйста. Вам сейчас крайне важно сохранять спокойствие. Вы перенесли ишемический инсульт. Сейчас вы находитесь в реанимации. Мы вам дали препараты, позволяющие восстановить мозговую деятельность. В первое время после нарушения мозгового кровоснабжения очень часто наблюдается частичная потеря речи и моторики. Зрение – это, по всей видимости, побочный эффект от инсульта. Дайте вашему организму время, чтобы адаптироваться и восстановиться. А учитывая ваш преклонный возраст, для вас сейчас самое главное – покой и сон. Завтра утром мы возьмем анализы и проведем необходимое обследование.

Белое пятно встало.

– Отдыхайте!

– Доктор, можно я останусь с ней еще на ночь?

«Еще на ночь?!» Анна Аркадьевна слышала, что голос дочери встревожен. Воздуха по-прежнему не хватало, а каждый вздох давался ей с болью.

– Острой необходимости в этом нет. Не волнуйтесь – она здесь под присмотром высококвалифицированных специалистов. Лучше поезжайте домой и выспитесь.

Анна Аркадьевна попробовала кивнуть в знак согласия – дома Тая.

– Видите, ваша мама не против, – подытожило белое пятно. – Все будет хорошо! До завтра.

Елена подошла к матери и неловко коснулась ее руки.

– Мам, я поехала. Умоляю тебя – не нервничай. Ты же все слышала – покой и сон.

Анна Аркадьевна моргнула глазами. Сил говорить у нее совсем не осталось.

Лена наклонилась, чтобы поцеловать морщинистую щеку мамы, но потом, помедлив, неуклюже чмокнула ее куда-то в висок и вышла, оставив после себя лишь аромат терпких духов.

Анна Аркадьевна осталась в палате одна. Первое, о чем она подумала – это сколько же дней она здесь провалялась. Бедная ее маленькая птичка! Вот уж, она, наверное, испугалась, когда старая бабка рухнула на пол кухни. Лежит, наверное, сейчас на диванчике, вытаращив свои глаза-блюдца, и боится… Пожилая женщина поежилась, представив свою внучку одну в комнате – напуганную и одинокую.

Анна Аркадьевна изо всех сил попыталась сфокусировать зрение, чтобы осмотреться в палате. Все вокруг было размытым. Приблизив руку к лицу, она разглядела нечеткие контуры пальцев и ногтей. А посмотрев в окно, поняла по багряным оттенкам, что день близится к концу. На секунду ей стало страшно от того, что больше она никогда в жизни не сможет увидеть закаты и рассветы солнца, перестанет различать лики природы и лица родных ей людей. Память пронесла перед глазами калейдоскоп из таких дорогих ее сердцу женщин: нежная и немного задумчивая Лиза с длинными волосами цвета кофейных зерен, заносчивая и бойкая Белла с орлиным носом и черной как смоль густой шевелюрой, кудрявая и всегда чем-то озабоченная ее кареглазая Лена и маленькая, беленькая и такая тоненькая Тая… Анна Аркадьевна сжала, насколько ей хватило сил, кулаки.

«Прости меня, Левушка! Но мне еще рано к тебе. Еще лет десять, пожалуйста. Знаю, что прошу о многом. Но я ведь тебя никогда ни о чем не просила, мой родной. Мы еще обязательно свидимся, только не сейчас… Чуть позже. Умоляю тебя, дай мне еще немного времени. Вот закончит Таюша школу, и я сразу к тебе. Раньше я на свадьбе ее мечтала погулять, но сейчас понимаю, что глупо все это и наивно. Руки уже не слушаются, ноги еле ходят, а глаза так вообще отказываются видеть. Но я буду держаться и крепиться. Сколько я всего на своем веку пережила, неужто я с инсультом не справлюсь?! Если бы ты видел, какая у нас Таюша замечательная получилась, ты бы сразу меня понял. Глазки умненькие, живые, а любопытная до чего! Левушка мой… Единственный мой… Сердце разрывается от того, что мы не вместе. И жизнь без тебя уже не жизнь, но не могу я ее подвести. Душа у меня болит за нашу внучку… Пожалуйста, подожди меня еще чуть-чуть, самую малость. И я приду к тебе, обязательно приду. Обещаю…»

Анна Аркадьевна горько заплакала.

В это же время за десятки километров от здания больницы в доме с огромными окнами и толстыми стенами из красного кирпича лежала на маленьком диванчике худенькая светловолосая девочка с голубыми глазами и тоже горько плакала. Больше всего на свете она боялась, что никогда больше в жизни не увидит свою любимую всегда опрятную и элегантную старенькую бабушку: непременно с белоснежным воротничком, аккуратно уложенными волосами и обязательно с небольшой сумкой в тон туфель…

Через две недели Анну Аркадьевну наконец-то выписали из больницы – похудевшую, уставшую и немного сломленную… Левая рука по-прежнему плохо слушалась, а зрение, хоть и частично восстановилось, но все же было уже не таким острым, как раньше. Анне Аркадьевне пришлось постричься под каре, так как непослушные пальцы никак не могли уложить волосы в привычную ей аккуратную прическу.

Само собой разумеется, что деятельная Белла Львовна прилетела из Ленинграда к маме на выписку. Ворвавшись в квартиру, словно вихрь, она первым делом бросила презрительный и высокомерный взгляд на атрибуты появившегося в этом доме мужчины: одеколон «Шипр», бритвенный станок, стоптанные кеды и одинокий, видавший виды плащ на вешалке в коридоре. Затем, переодевшись в спортивный костюм и соорудив высокую прическу, как у китайского императора, со свойственной ей энергией и напором Белла принялась убираться в квартире: безжалостно кидая в мусорное ведро баночки, пакетики и всевозможные коробочки, натирая до блеска полы и стены, словно в их доме побывала великая чума, выбивая до одури ковры и подушки и со свирепостью кентавра передвигая с места на место тяжелую дубовую мебель. При виде Беллы Борис Сергеевич тут же вспомнил, что как раз собирался навестить своего брата в деревне, о котором до этого, к удивлению, никто и не слышал, а Леночка неожиданно засобиралась на работу доделать неотложное дело, но под строгим и волевым взглядом сестры стушевалась и, собрав все комнатные цветы в горшках, удалилась в ванную комнату протирать им листочки. Ничего не понимающая еще в тонкостях бытия Тая с удовольствием помогала тете Белле с уборкой, радуясь в глубине души тому, что волосатый Борис Сергеевич наконец-то куда-то уехал из ее любимого дома. А Анна Аркадьевна с равнодушным видом царицы расположилась в кресле и смотрела телевизор, который в кои-то веки никто не охранял, и лишь легкая ухмылка на губах выдавала то, как забавляет ее сложившаяся ситуация.

Покончив с уборкой и выпустив весь свой гнев, Белла Львовна натерла чесноком курицу, почистила картошку и, поставив все это в духовку, наконец-то немного успокоилась. Достав из сумки привезенный армянский коньяк и разлив его по рюмочкам, она вытащила Лену из ванной, насильственно оторвав ее от горшков с цветами, и усадила на разговор, которого, очевидно, было не избежать.

Белла достала пачку сигарет и закурила прямо на кухне.

– Лен, вот ты же нормальная баба, – начала она, глубоко затянувшись.

Лена поморщилась от табачного дыма и ничего не ответила – она знала, что за этим многообещающим началом последует очередная крамольная мысль от старшей сестры.

– И не смотри на меня так – я не пойду в подъезд, как какая-то малолетка. Если я приняла решение курить, то буду это делать с достоинством, а не прятаться по углам, стесняясь того, что делаю. – Белла еще раз глубоко затянулась и выпустила дым практически Лене в лицо.

– Ты нарочно? – возмутилась сестра. – Кури хотя бы в форточку, весь дом от тебя провоняет.

– Уж лучше от меня, чем от кого-то другого, – фыркнула ей в ответ Белла. – И чтобы ты знала, мама разрешает мне курить, а хозяйка в этой квартире она, если вдруг кто-то об этом забыл.

– Ты сейчас на что намекаешь?! – брови Лены поползли вверх от негодования.

– Знаешь, я не намекаю, а я злюсь, потому что мне вообще непонятно, что за освенцим ты тут устроила! Мама и Тайка вынуждены ютиться в комнатке, телевизора, который, на минуточку, покупал папа, они лишены, им даже вечером чай попить нельзя, потому что здесь поселился какой-то козел, из-за которого у моей красавицы сестры совсем поехала крыша. Лен, собственно, с чего я начала, ты же нормальная баба, не на помойке себя нашла… Зачем он тебе? Неужели все нормальные мужики в городе закончились? В комиссионке решила прибарахлиться?

Белла еще раз глубоко затянулась и затушила бычок в маленькой элегантной пепельнице, которую извлекла из той же сумки, что и коньяк.

– Леночка, ну ты же невероятная умница, – продолжила она чуть мягче, – поверь мне, ты заслуживаешь лучшего! Что ты вцепилась в этого угрюмого усача?

Лена сидела напротив и молчала.

– Вот, честно, – продолжила Белла. – С мужчиной нужно жить, если ты голову потеряла от страсти и любви, потому что он атлетичный красавец и неутомимый любовник. А это, очевидно, не наш случай, – поморщилась она и залпом опрокинула в себя рюмку коньяка. – Ну или это такая партия, что тут без вариантов – будешь, как сыр в масле кататься и горя не знать, потому что умен, богат и перспективен, ну или хотя бы перспективен, как наш покойный папочка, только тот еще был атлетичный красавец, и судя по четырем дочкам, неутомимый любовник, – Белла хихикнула. – Да, и мамочку нашу на руках носил. А твой Боря что? Ни рыба ни мясо, да еще и, по всей видимости, алкаш.

– Почему это алкаш?! – удивилась Лена.

– А ты вообще с мамой часто разговариваешь? Ты в курсе, что он вашу водку втихую пьет, которую мама с Таей в очереди полуторачасовой получают???

– Ты что меня еще водкой вздумала попрекать?! – возмутилась ей в ответ сестра. – Нашла из-за чего! Можно подумать мне или маме, или, тем более, Тайке нужна эта водка! – фыркнула она.

– Удивительный ты человек, Елена Львовна! А каким это чудесным образом эта квартира обслуживается, ремонтируется, а холодильник никогда в ней не бывает пустой?! Ты вообще видишь, как люди в стране живут и хоть на секунду представляешь, насколько мама облегчает твою жизнь? Это тебе не кудри крутить и на заводе на каблуках перед твоим усатым мерином гарцевать! – было видно, что Белла завелась не на шутку. – Живешь на всем готовом, – продолжила она. – Мама сначала в очередях за продуктами стоит, потом готовит тебе, договаривается со всякими алкашами из домуправления, если что-то сломалось, водку меняет на бананы, Таей с утра до вечера занимается, а ты это все как должное воспринимаешь! Более того, у тебя еще хватает совести чуть что рявкать на нее. Ты ничего не перепутала, сестренка?

– Ой, вот только не надо тут жертв из всех делать. Мама взрослый человек, и я ее с собой жить не заставляю. Не нравится, пусть не живет!

– Вот ты свинья, Ленка! – лицо Беллы исказилось от гримасы. – Это ты можешь здесь не жить, если тебе что-то не нравится! Напомнить еще раз, чья эта квартира?

– Ты меня выгоняешь? – повысила Лена голос на сестру.

– Нет, на место ставлю. И, кстати, если тебе так нужен этот Борис Сергеевич, что ж ты у него не живешь, или ненаглядному Борису Сергеевичу самому негде жить? – Белла язвительно улыбнулась.

Лена ничего не ответила и выпила.

– Ну скажи мне, Лен, ну неужели ты в него по уши влюблена? Ну правда?

Молодая женщина посмотрела на курящую напротив сестру и тяжело вздохнула.

– Знаешь, Белл, как я этой жизнью сыта по горло? Вот до сих пор, – Лена выразительно провела ребром ладони по горлу.

– Так сыта, что самой противно, – продолжила она. – До рвоты, понимаешь? Ты хоть представляешь себе, что такое быть младшей сестрой, когда две твои старшие – первые умницы и красавицы. Куда ни придешь, тебя все спрашивают: «А, это ты сестренка Лизы и Беллы?». Что бы ты ни сделала, тебя постоянно сравнивают с твоими легендарными сестрами. А вещи? Это вам хорошо было – вы погодки. А я в глаза ни одной новой тряпки не видела – все приходилось за вами донашивать!

– Да, как ты можешь… – опешила Белла.

– Вы только и делали, что сначала от пятерок отмахивались, а потом от пацанов, которые перед вами штабелями падали. А я, как ваша бледная тень, только со стороны на это смотрела и восхищалась…

– Лен, да ты же самая красивая из всех нас…

– Ой, ладно, не утешай меня, – отмахнулась она. – А потом Салават, и все по-другому… Кто-то хоть в первый раз на МЕНЯ посмотрел, понимаешь?! А что в итоге? Был мальчик да сплыл и оставил мне подарочек в подоле… Что теперь ко мне ни один нормальный мужик подойти не может! Потому что я как проклятая! Девка гулящая, которая нагуляла непонятно где и непонятно от кого! А что мне им сказать? Что про Тайкиного деда теперь в газетах можно прочитать, а его отец на новенькой Волге по Москве катается? Чем мне похвастаться??? Да я уже семь лет от этого позора отмыться не могу, как бы ни старалась и сколько бы ни гарцевала на своем заводе, как ты выражаешься… Да я благодарна этому козлу Борису Сергеевичу, как вы его с мамой называете, что у него хотя бы встал на меня, и что у меня наконец-то за столько лет появился мужчина. И пока вы тут с твоим интеллигентным до мозга костей муженьком вершите судьбы Советского Союза, я буду скромненько жить в своей провинциальной дыре… – голос Лены перешел на крик.

– Лена, успокойся! – Белла попыталась ее обнять.

Женщина отмахнулась и вскочила на ноги.

– Я всю жизнь жила по вашим сценариям: «Лена, читай, будешь умной, как Лиза с Беллой! Лена, занимайся балетом, будешь стройной, как Лиза с Беллой! Лена, нужно поступить в авиационный, будешь востребованной, как Лиза с Беллой! Лена, найди хорошего парня, выйдешь замуж, как Лиза с Беллой!» А я терпеть не могу читать, ненавижу балет и всегда хотела стать врачом, но разве мое слово или желание что-то стоит против вашего? А где ваш обещанный брак? Ведь я же встретила отличного парня! Только что не так?

Щеки Лены раскраснелись.

– А я тебе скажу, что не так! Мы с тобой, моя дорогая сестричка, еврейки! И таких, как мы, в печках сжигали за непригодность! Только ты хитрая, как змея, и мужа себе нашла соответствующего – партийного и властного! Чтобы никто никогда не смел спросить какая же это в девичестве у Беллы Львовны была фамилия, потому что боятся его и тебя, по всей видимости.

– Сучка!

– Кто бы говорил! Только я не такая хитрая, и не умею, как сирена, песнями своими голову капитанам морочить. Вот и достался мне заводчанин с дипломом ПТУ. И раз вы такие с Лизой умные, занимайтесь своей жизнью, а мою оставьте в покое! Я живу с тем, кого заслужила и работаю там, где могу. Нет у меня больше ни сил, ни желания мечтать о принце и лучшей жизни. Намечталась уже…

С этими словами Лена встала из-за стола и закрылась в ванной комнате, громко хлопнув дверью. По шуму открывшегося на полную мощность крана с водой можно было понять, что женщина решила принять ванну или заглушить душившие ее рыдания.

Белла сидела на кухне и молча курила, когда вошла Анна Аркадьевна.

– Судя по всему, разговор не получился, – усмехнулась пожилая женщина.

Дочка грустно покачала головой ей в ответ.

– Мам, ты слышала? Она же нас всех ненавидит… – в ужасе прошептала Белла.

– Слышала, – грустно кивнула Анна Аркадьевна.

– Но как? Вы же всех одинаково любили, и вещи папа всегда всем привозил, и игрушки… Она же самая младшая была. Мы ее все наряжали, как куклу!

– Знаю, Беллочка, – Анна Аркадьевна положила свою морщинистую руку на руку дочери.

– Это меня в детстве вороной звали за черные волосы и большой нос, а она же всегда как принцесса была – самая красивая из всех нас! – продолжала в ужасе причитать Белла. – Как она может считать себя некрасивой?!

– Много я об этом думала, доченька… Себя прежде всего винила, что где-то недоглядела. То ли от любви ее неудачной беды пошли, что она так озлобилась на весь мир, то ли всегда она была с червоточинкой, но любящее родительское сердце мешало эту червоточинку разглядеть. Не знаю, моя хорошая…

– Мамочка, давай я тебя от этой стервы заберу. Будешь с нами жить, нервы свои беречь.

– Белла, Белла, не говори так про мою дочь. Вы все: ты, Лена, Лиза – мои дети, и что бы вы ни сделали, что бы ни сказали, я всегда буду на вашей стороне, понимаешь? Я могу вас поругать, сделать замечание, но обижать вас никому не позволю. Тем более друг друга.

Белла с обожанием посмотрела на свою маму и нежно ее обняла.

– Я знаю, что ты Таю не можешь бросить…

Анна Аркадьевна кивнула.

– Мне ее через месяц в первый класс вести…

– Я помню, – Белла улыбнулась впервые за вечер. – Тая и вправду удивительная девочка – такая умненькая и смышлёная. Вся в тетю!

– В бабушку, – засмеялась Анна Аркадьевна.

Обе женщины замолчали. Одна из них думала о том, как у одних и тех же родителей вырастают совершенно непохожие друг на друга дети. А другая всем своим сердцем понимала, что ее некогда крепкая и такая дружная семья рушилась на глазах…

В ванной комнате, укрывшись пеной и водой, еще одна женщина из этого дома испытывала невероятное чувство стыда перед мамой и сестрой, но то ли гордость, то ли какая-то старая застоявшаяся обида не давали ей смелости признать это и попросить у всех прощения… Не было у нее невероятной силы воли уметь признавать собственные ошибки. Ей было гораздо проще объявить всем войну, даже если сражаться нужно будет против целого мира…

Через несколько дней Белла улетела. С Леной они так толком и не начали разговаривать, и все оставшееся время до отъезда одна из них предпочитала проводить на работе, а вторая – посещая старых институтских подруг. После отъезда Беллы в квартиру незамедлительно вернулся Борис Сергеевич, а с ним и его «Шипр», расческа для усов и видавший виды плащ. Гриша улетел с родителями на море, а Тая, которая ни за что не хотела больше расставаться с бабулей, зажила прежней жизнью, пока ни наступило первое сентября.

Этого дня ждали практически все дети со двора, но никто его не ждал так сильно, как Тая. Ворочаясь на своем диванчике, девочка каждую ночь представляла, как мама заплетет ей две косички с пышными бантами – прямо как на открытках, наденет школьное платье с белым накрахмаленным фартуком, нарядные туфельки, и Тая, взяв с гордостью в руки ранец, пойдет в школу… Там она обязательно подарит самый большой букет своей первой учительнице, Тая прекрасно помнила, что ее зовут Белла Аркадьевна, и ей казалось, что именно ей подходят красные гвоздики, и та, расплывшись в улыбке, заведет Таю в класс, где ее будет ждать много новых друзей…

Но с самого начала что-то пошло не так… Все началось с туфель… То ли из-за болезни Анны Аркадьевны, то ли из-за того, что мама с бабушкой слишком сильно погрузились в свои мысли после приезда Беллы, но как-то так получилось, что Тая осталась без новых туфель – их просто забыли купить. Накануне первого сентября, когда в Елене Львовне проснулась женщина-мама, и она, погладив школьное платье и фартук, попросила Таю все это примерить, выяснилось, что подходящей обуви нет… В ужасе Лена побежала в ближайший универмаг, но ничего, кроме пустых полок, она там не увидела. Звонить Белле или Лизе и просить выслать туфельки посылкой было бесполезно, так как на календаре отчетливо значились две цифры – 31 августа… Расстроенная женщина попыталась реабилитировать старые туфли, но все было тщетно – чтобы она ни делала, на нее грустно смотрели два облезлых красных носа из потертой кожи…

– Ну ничего, – сказала она натянуто бодрым тоном, – на обуви свет клином не сошелся! Походишь пару недель в этих, а потом придет посылка от Лизы, и сможешь носить новенькие…

Тая чувствовала, что сейчас расплачется… А потом Лена достала школьный ранец… Тая представляла все, что угодно, но только не огромный бесформенный чемодан грязно-серого цвета с волком из «Ну, погоди!» на крышке… Он был чудовищно безобразен…

Абсолютно не замечая ужаса в глазах дочери, женщина положила в портфель тетрадки и очень похожий по дизайну на ранец пенал с ручками и карандаши.

– Мам, он некрасивый…

– В смысле? – вопросительно посмотрела на нее Лена.

– Ну, я думала, он будет синий с пряжкой… – неуверенно начала девочка…

– Тай, не морочь мне голову! Какой был в универмаге, такой и купила.

Мама явно давала понять, что совершенно не настроена продолжать этот разговор.

– А цветы? – спросила Тая сквозь слезы.

– Какие еще цветы??? Хватит ныть, Таисия!

– Ну, цветы для Беллы Аркадьевны, – процедила Тая, сдерживая из последних сил слезы, которые все равно предательски катились по ее щекам.

– Как ты меня достала! Где я их сейчас возьму??? – Лена развела руками.

Тая дала волю чувствам и громко заревела – весь ее мир рушился, ведь совсем неважно, что тебе всего семь, если ты уже знаешь, что у элегантной женщины обязательно должна быть небольшая сумка в тон туфель и цветы в руках по случаю…

– Леночка, ну она права, – вмешалась Анна Аркадьевна. – Кто же ходит на первое сентября без цветов?! Таюша, идем с тобой вместе сходим и найдем самый красивый букетик цветов для твоей учительницы, – ласково обратилась бабушка к внучке.

Анна Аркадьевна поправила каре, повязала вокруг шеи шелковый платочек, и, взяв в одну руку сумочку, а во вторую маленькую ручку внучки, решительно вышла на улицу.

Несмотря на то, что день близился к концу, на улице все еще было тепло. Солнце лениво ласкало лица случайных прохожих сквозь пушистые от листвы ветки деревьев. В воздухе стоял запах дровяных печей, от чего делалось по-особенному уютно. Видимо, весь город готовился к первому сентября, а счастливые обладатели деревянных домов и бань решили напоследок отмыть своих новоиспеченных школьников.

Слышно было, как где-то вдалеке тренькал трамвай, а в конце улицы лаяла чья-то собака. Из открытого окна негромко запел телевизор.

«Спокойной ночи, малыши, – узнала мелодию Анна Аркадьевна. – Значит уже восемь часов!»

– Таюша, надо ускоряться! Время-то оказывается восемь!

Девочка округлила испуганно глазки и засеменила рядом, ускорив шаг.

Жизнь научила Анну Аркадьевну радоваться счастью в мелочах: пить по утрам кофе с блаженной улыбкой, быть элегантной даже в булочной, баловать себя цветами или вкусными конфетами, по чуть-чуть, чтобы не навредить фигуре, но больше всего она любила наслаждаться общением с близкими и с упоением читать интересную книгу или просто гулять по улице, разглядывая дома, прохожих, вдыхая каждой клеточкой тела городские ароматы, подставляя морщинистое лицо ветру или солнцу…

Ей нравилось слушать, как пахнет асфальт после дождя, или как игриво щекочет ноздри свежеиспеченный хлеб. А еще она любила запах краски новенькой книги или свежей газеты, любила запах гудрона из толстой и чумазой бочки и просто обожала запах метро. В их городе, к сожалению, такой транспортной роскоши не было, но когда она приезжала в гости к дочерям и спускалась в недра мегаполисов, каждый раз ее сердце ликовало от восторга, а голова начинала кружиться от окутавших ее ароматов. Казалось, она пропускала город через себя, чувствуя, как пульсирует и жадно дышит его главная артерия – метро…

Анна Аркадьевна была стопроцентным городским жителем, у которого картошка росла на рынке, а коровы доились на молочном заводе, и, как настоящий городской житель, она, конечно же, знала, где можно найти цветы в воскресенье вечером – у таких же, как она, бабушек, которые продавали дары сада прямо около входа в центральный павильон городского рынка.

Маленькие, крепкие и загорелые бабушки, повязав вокруг головы платочки, сидели на перевернутых ведерках и, разложив прямо перед собой урожай, ждали своего последнего покупателя. Кто-то продавал мелкие садовые яблочки, кто-то острые перья зеленого лука и редис, а кто-то цветы – пушистые, нежные и ароматные пионы.

Тая, правда, представляла, что подарит красные гвоздки, но, увидев крупные бутоны пышных цветов, тут же забыла о первоначальном плане.

– А можно разных? – восторженно спросила девочка.

Анна Аркадьевна засмеялась.

– Конечно, можно! Выбирай!

Тая пискнула от восторга и бережно отобрала пять красивых цветов. Ей очень хотелось порадовать свою первую учительницу.

– Ну что, теперь ты счастлива? – спросила пожилая женщина внучку, когда цветы были куплены и аккуратно завернуты в газету.

Тая счастливо закивала, а потом нерешительно спросила: «Бабуль, а уже много времени?»

– А что? – лукаво улыбнулась Анна Аркадьевна.

– Ну, мы же на рынке… А это значит, что здесь рядом дом бабы Любы. Ну и, может, мы быстренько зайдем к ней на куриный чай? – пролепетала Тая, нежно обняв свою любимую бабушку.

– Ой, лиса! – Анна Аркадьевна рассмеялась. – Выбери тогда быстренько цветы для Любы и давай зайдем ненадолго. Как скажу: «Тая, домой!», ты тут же наденешь сандалики, и мы пойдем, договорились? И никаких «пять минуточек, бабулечка-красотулечка»!

– Договорились, – закивала Тая.

Баба Люба, как всегда, была очень рада своим гостям, и, как всегда, с трудом скрывая довольную улыбку, поворчала, что зря Анна Аркадьевна потратилась на цветы, а потом заварила такой привычный куриный чай и угостила своих гостей пирожками с капустой.

На что Анна Аркадьевна, блаженно закатывая глаза от невероятно вкусной сдобы, как всегда, поворчала в ответ, что такими темпами она скоро ни в одно свое платье не влезет. А Тая, как всегда, утопая в мягких и разноцветных подушечках на диване, наблюдала за такими любимыми и родными женщинами, думала о том, как же это здорово, когда все в твоей жизни «как всегда»…

Лена открыла глаза еще до того, как прозвенел будильник. За столько лет работы на заводе она привыкла просыпаться ровно в пять пятьдесят независимо от того, выходной это или рабочий день. Открыв глаза, она посмотрела в окно, но ничего кроме темноты там не увидела – солнце еще не встало. В их краях оно вообще было редким гостем: поздно просыпалось, обычно совсем ненадолго, потом, как правило, пряталось за тучи или облака и очень рано скрывалось за линией горизонта, уходя в следующий день. И если ты был заводчанином и работал с восьми до шести, то твои шансы увидеть солнце сводились к нулю. Разве что в выходные. Да и они пролетали так незаметно, что Лене становилось не по себе, когда она осознавала, заводя по привычке будильник на 06:00, что уже вечер воскресенья, а это значит, что завтра понедельник, а с ним и новая рабочая неделя, где ее ждет ненавистный завод…

Лена повернула голову направо и посмотрела на четко вырисовывающийся на фоне светлых обоев профиль Бориса, который спал рядом с ней. Широкие крылья его носа раздувались еще больше при каждом вдохе, приводя в движение усы и губы. Рот при этом был слегка приоткрыт, и можно было слышать, как он тихонечко свистит сквозь свои выпирающие вперед зубы. «В темноте он похож на бобра», – подумала Лена. От мужчины пахло потом, табаком и чем-то кислым. Лену передернуло. «Видимо он опять пил в кресле, когда я спала», – грустно констатировала она. То, что Борис не на шутку увлекся спиртным, она заметила не сразу.

На заводе с алкоголем было строго, и на мужчин, которые злоупотребляют, стучали свои же коллеги. Начальники, как правило, ни с кем не церемонились и увольняли незамедлительно. При всем при этом папа Лены при жизни был с алкоголем на ты, обожал домашнюю вишневку, а ужин считал не ужином, если ему не налили сто граммов ледяной водки под хорошую закуску. Поэтому у нее и в мыслях не было, что у мужчины, который тем более работает фрезеровщиком на заводе, могут быть проблемы с алкоголем.

Чем старше Лена становилась, тем больше она убеждалась в том, что ни черта не умеет разбираться в людях. Она не была ни такой хваткой и пронырливой, как Белла, ни в меру осторожной и аккуратной, как Лиза, и уж тем более не такой сильной и уверенной в себе, как мама. Она не умела заводить подруг, и если с кем-то и сближалась, то неизменно оказывалось, что женщина, набивающаяся ей в друзья, на самом деле конченная стерва и сплетница, которая не упускала случая распустить грязные интриги за ее спиной. А их было предостаточно, если принять во внимание белобрысую и голубоглазую Таю, которая подрастала без отца в самой обычной интеллигентной семье… Более того, у Таи были фамилия и отчество дедушки, что вызывало еще больше поводов для пересудов. Пожалуй, масло в огонь добавляло и то обстоятельство, что эта самая обычная интеллигентная семья была еврейской, а глава семьи – покойный Лев Константинович Виельгорский – был самым ярким ее представителем. И, может быть, не будь у ее мамы Анны Аркадьевны такой прямой спины и такого количества красивых сумок и туфель, а у нее с сестрами таких темных волос и ярких глаз, наряду с золотыми медалями и красными дипломами, то и никто бы и не обратил внимания на маленькую светленькую девочку, которую воспитывают на пару мама и бабушка, но все вышеперечисленное было и ни коим образом не давало покоя завистливым мыслям окружающих… Разочаровавшись в дружбе в первый раз, а потом во второй и третий, Лена пришла к выводу, что проще вообще никого не пускать к себе в душу, чтобы потом не было еще более одиноко…

Будучи самой младшей из трех сестер, Лена всегда оставалась где-то в стороне. Родись она с каким-нибудь выдающимся талантом: глубоким голосом, склонностью к живописи или музыке, она, быть может, смогла бы превзойти своих предшественниц, но судьба, к сожалению, ничем таким ее не одарила: ни тяги к искусству, ни к чтению, ни даже к учебе у нее не было. И как бы она ни завидовала успеху своих старших сестер, но именно благодаря ему и следовавшим за ним элегантным шлейфом из безупречной репутации учителя относились к ней немного снисходительно, списывая ошибки на невнимательность и детскую рассеянность. И если среднестатистический студент работает первые два года на зачетку, чтобы потом три оставшихся зачетка работала на него, то Лене даже этого не приходилось делать. Видя фамилию Виельгорская, преподаватели все как один расплывались в довольной улыбке в ожидании четкой и свежей мысли, чего у Лены, к несчастью, никогда не было. Нет, она не была глупой или ленивой, и изо дня в день занималась уроками, чтением книг и заучиванием английских слов, но просто все эти простые операции, в отличии от ее сестер, давались ей с трудом, а что самое страшное – без особого удовольствия. Отчего Лена чувствовала себя большим пустым сосудом, который, как бы ни старались наполнить водой, все равно оставался пустым.

С миром любви дела обстояли еще хуже. Красивые и успешные парни, которые приходили к ним в гости, воспринимали Лену как младшую сестренку – ребенка, к которому питать какие-то серьезные чувства еще рано. Ребята со двора, знавшие всех троих по детским играм, были поделены на два фронта: тех, кто был втайне влюблен в немногословную и загадочную Лизу, и тех, кто демонстративно добивался внимания яркой и харизматичной Беллы. И будь она мудрее, она бы, быть может, обратила внимание на своих ровесников из класса, на тех, кто не был знаком с ее сестрами, но захватившая ее сердце обида сделала Лену не только пустой, но и слепой…

А потом Лена встретила Салавата. Ей так отчаянно хотелось, чтобы кто-то ее любил, что, потеряв чувство меры и времени, она со всем так долго копившимся в ней пылом и жаром обрушилась, как лавина, на такое новое и такое незнакомое ей чувство. Она не ждала трех заветных свиданий, как это принято у девушек, чтобы вкусить поцелуй первой любви, не стала она ждать и предложения руки и сердца, чтобы отдаться под покровом ночи на чьих-то мятых простынях своему возлюбленному, и никак она не ожидала, что через девять самых тяжелых в ее жизни месяцев она станет матерью-одиночкой…

Тысячу раз она прокручивала в голове то, что с ней случилось: представляла, как Салават вернется в их город, постучится к ней в дверь и на коленях будет умолять о прощении, мечтала, злясь на саму себя, о том, как он заберет их с Таей в Москву и будет хвастаться перед друзьями похожей на него, как две капли воды, дочерью. Лена ненавидела его так же сильно, как и хотела простить. Наблюдая за тем, как растет его дочь, ловя на себе ее взгляды и видя в них его, она каждый раз испытывала невероятную боль от того, что когда-то вызывало в ней такое неописуемое счастье. Каждый раз, когда она злилась на Таю, она злилась прежде всего на себя за то, что была такой слабой и такой наивной…

Сев на диван, на котором они спали с Борисом, Лена нащупала ногами тапочки и, засунув в них ноги, пошла на кухню ставить чайник. Открыв кран, она набрала холодной воды, чиркнула спичкой и повернула колесико от газовой конфорки.

В квартире было на удивление прохладно для начала осени. Женщина поежилась и накинула на длинную хлопковую ночную сорочку пушистый красный махровый халат с большим и широким поясом. Завязав его потуже, она подошла к зеркалу в ванной комнате.

В отражении на нее смотрело уставшее и грустное лицо женщины средних лет. Ее длинные волнистые волосы еще не тронула седина, но они тем не менее были тусклыми и безжизненными. Под глазами намертво залегли темные круги от хронического недосыпа, а на переносице появились первые признаки морщин. Две ровные вертикальные линии, предательски выдающие ее хмурый взгляд на окружающий мир.

«Дааа …Таким темпами тебя скоро будут принимать за Тайкину бабушку», – прошептала она грустно сама себе. «Сама виновата – с кем поведешься, от того унылости наберешься. Зато мужику своему будешь соответствовать, как нельзя лучше! Осталось только водку с ним по ночам глушить, и будет у вас самая идеальная семья…»

Лена умылась, нанесла легкими движениями кончиков пальцев на лицо сначала крем, а потом тон, стараясь при помощи последнего скрыть следы недосыпа. Затем она накрасила ресницы, по инерции подушила свои виски и запястья и, расчесав волосы, начала их завивать плойкой, укладывая их аккуратными упругими спиральками на плечи.

«Надо было бигуди на ночь сделать и не терять сейчас на это время», – проворчала она сама себе под нос.

Закончив с прической, Лена пошла на кухню, заварила свежий чай и сделала несколько бутербродов с сыром и маслом для себя и дочери. У Бориса с похмелья никогда не было аппетита.

«Пора ее будить», – подумала Елена, чувствуя, как в ней закипает раздражение от одной только мысли об этом.

Будучи по своей природе совой, Тая вставала по утрам тяжело. Лене приходилось ее тормошить, стаскивать с нее одеяло и чаще всего повышать голос. От чего неизменно просыпался Борис Сергеевич и принимался ворчать с нескрываемой злобой в голосе, как его это все достало, а Анна Аркадьевна, пытаясь защитить внучку, начинала слишком много суетиться, создавая лишь еще больше шума в непроснувшемся доме. В конце концов Лене пришлось несколько раз поссориться с мамой, прежде чем та согласилась не вставать по утрам, пока все не уйдут на работу или в школу, чтобы не накалять и без того накаленную обстановку в доме.

Женщина заглянула в комнату. Таю практически не было видно из-под одеяла, и лишь только маленькая торчащая пятка выдавала, что на диванчике кто-то спит. Мама лежала на своей кровати лицом к стене, отчего было непонятно, спит она или нет. Но Лена в глубине души понимала, что Анна Аркадьевна скорее всего не спит, просто гордость и обида на дочь не позволяют ей себя выдать.

– Таисия, просыпайся! – сказала она строгим голосом.

Тая не пошевелилась.

– Я сказала, вставай! – произнесла она еще жестче.

Тая по-прежнему не подавала признаков жизни.

Тогда Лена подошла к дивану и сдернула с дочери одеяло. Та тут же свернулась в комочек от ворвавшегося в ее сон холодного воздуха, поджав ноги к груди.

– Я кому сказала просыпаться! – женщина ущипнула девочку за плечо.

От неожиданности та открыла глаза, полные испуга.

– Больно! – захныкала Тая, потирая одной рукой плечо.

– А будет еще больнее, если сейчас же не встанешь! – сказала строго мать и, взяв дочь крепко за руку, потащила ее в туалет. С недавних пор Тая начала писаться, поэтому было крайне важным вовремя довести ее до туалета.

– Я пошла одеваться, а ты, как пописаешь, быстро умывайся и чисти зубы.

С этими словами женщина оставила дочку сидящей на унитазе и удалилась к себе в комнату. Открыв шкаф, она достала темно-синюю прямую юбку ниже колена, белую рубашку и белый халат – типичная униформа среднестатистического инженера. Застегивая пуговицу за пуговицей, она параллельно прислушивалась к звукам из уборной. Там стояла кромешная тишина.

Чувствуя, как в ней с новой силой закипает злость, Елена Львовна, не имея больше никакой возможности сдерживать себя, быстром шагом направилась в сторону уборной, рывком дернула дверь на себя и закричала на дочь низким животным голосом: «Я кому сказала умываться??? Ты что, издеваться надо мной вздумала, тварь ты такая??? Быстро собирайся в школу!!!»

Маленькая Тая вздрогнула и посмотрела на маму сонными глазами, полными слез. Она попыталась просочиться между женщиной и дверным косяком, но та успела ее поймать и изо всех сил сжала за плечо, продолжая кричать: «Каждое утро одно и тоже! Неужели так трудно просыпаться с первого раза?! На хер мне все это нужно?! Ты что думаешь, у меня больше дел нет, кроме как тебя будить? Поверь, мне есть чем заняться! Можешь вообще не ходить в школу! Вырастешь тупой идиоткой и пойдешь дворником работать! Что ты молчишь? Что ты вылупила свои шары???»

Девочка смотрела на маму, не в силах что-либо произнести. Ее разрывало от страха, холода, боли и обиды. Она изо всех сил сдерживала себя, чтобы не начать реветь, потому что знала, что мама разозлится еще больше.

– Леночка, ты что так кричишь?

Услышала Тая самый родной голос на свете.

– Заткнись! И лучше не лезь, – рявкнула мама на бабушку.

Тая почувствовала, как сжалось ее сердце.

– Бабуль, я сейчас умоюсь и оденусь, – проскулила она.

– Я же просила тебя не вмешиваться!

Голос женщины был злой и холодный, как металл.

– Хватит, пожалуйста, – девочка схватила мать за руку. – Не кричи, пожалуйста, я боюсь тебя!

Тая почувствовала соленый вкус во рту. Видимо, она прикусила язык или щеку. Боли не было.

– А какого хрена ты тогда творишь??? Пять минут тебе чтобы собраться.

Тая, не дожидаясь продолжения гневной тирады, молниеносно ринулась в ванную комнату, наспех почистила зубы, умылась и побежала в их с бабушкой комнату одеваться. Кушать ей совсем не хотелось.

Анна Аркадьевна стояла около окна и молча смотрела в темноту невидящим взглядом.

– Таюша, тебе помочь? – спросила она, не поворачивая головы.

– Да нет. Я уже все, – ответила девочка и, схватив школьный ранец, выбежала в коридор.

Мать уже стояла там, постукивая раздраженно носиком туфли по паркету. За считанные секунды девочка надела потертые красные башмаки и выбежала в подъезд со словами: «Пока, бабуль!» Елена Львовна молча вышла следом.

Анна Аркадьевна, по-прежнему не шевелясь, продолжала стоять около окна. Она слышала, как в соседней комнате скрипнул диван, затем тяжелой поступью кто-то прошел в уборную. Анна Аркадьевна поняла это по характерному шуму сливающейся воды. Потом в ванную комнату. И вновь Анна Аркадьевна услышала, как загудела в кране вода, но в этот раз гораздо мягче и дольше. Потом этот кто-то прошел на кухню, съел бутерброд, предназначавшийся для ее внучки, и выпил весь ее чай со словами: «Сука, холодный!» После этого этот кто-то вернулся в комнату, поскрипел дверцей шифоньера, выругался еще раз, уронив вешалки с одеждой. Кое-как наспех поднял и повесил их на место и, наконец-то, громко хлопнув входной дверью, ушел не попрощавшись. Анна Аркадьевна постояла еще пару минут, а потом, опираясь на мебель дрожащими руками, добралась до своей кровати, неуклюже села на самый ее край и горько заплакала…