Читать книгу Дендрофобия - Наталья Горская - Страница 3

Есть мнение, что после Венеции всё разочаровывает. Понятно, что после необычайной красоты привычная глазу обыденность уже не воспринимается красивой, а напоминает недостойные претензии на прекрасное. Венеция очаровывает даже тех, кто её никогда не видел. Влияние этого города на мир и культуру столь велико, что в его честь названа целая страна – Венесуэла! Венеция поражает не тем, что принято учитывать при определении красоты города – архитектурой, памятниками, театрами и музеями, уровнем жизни – а своей основой, фундаментом. А в основе её – вода. Города по основе своей делятся, почти как в восточном гороскопе, на стихии камня, металла, дерева и воды. Например, мой город держится на стихии дерева. Дерево присутствует тут всюду. Иногда складывается впечатление, что оно важней и полезней человека. Когда у нас ремонтируют коммуникации, то глубоко под землёй находят остатки гати – кладки из брёвен, которыми в древности мостили дороги, отвоёвывая для поселений пространство у леса и болот. Встречаются обломки длинных стволов лежневой дороги, по которой из трясины вывозили торф ещё в Допетровскую эпоху. И эта опора до сих пор надёжно держит неустойчивую болотистую почву. На полях разваленных совхозов экскаваторы, раскапывающие котлованы под фундаменты коттеджей новой элиты, иногда натыкаются на связки длинных прутьев и жердей – фашины. Ими засыпали овраги для осушки болот несколько веков назад.

Человечество всё время разрастается и отвоёвывает себе место у воды и леса. Семьдесят процентов Земли покрыто водой – приходится отвоёвывать. Раньше болота считались гиблым местом, люди стремились осушать их и использовать землю под поля и пастбища. Заболоченные и заражённые малярией пространства с чахлой растительностью превращались в пригодные для жизни территории. Теперь выяснилось, что болота препятствуют развитию парникового эффекта, и в не меньшей степени, чем леса, их можно назвать «лёгкими планеты». Поэтому практика осушения болот с точки зрения экологии разрушительна.

Есть ещё камень. Мощные глыбы, валуны, круглые, как гигантские грибы-дождевики, на которые можно смотреть очень долго, и это занятие не надоедает. Их много в лесах и водоёмах. Камни в реках служат ориентирами и дают название местам купания или рыбалки. Довольно-таки популярный пляж Камень образовался именно там, где из реки посередине выглядывает валун, метра два в высоту и ширину. С него любят нырять отчаянные головы, потому что на такой небольшой глубине есть риск воткнуться в дно этой самой головой. В озере лежит такой же валун, но значительно больше. Он не выступает из воды, но если доплыть до него, то издали кажется, что люди ходят по воде посреди озера.

Камнем поменьше улицы мостили уже не в древности, а лет двести-триста тому назад. Удивляет, как люди смогли переместить и уложить такую массу камня голыми руками, когда не было никакой техники! Должно быть, дороги тогда строили по несколько десятилетий. Впрочем, у нас их и сейчас делают ничуть не быстрее.

Предполагается, что город можно построить даже на основе воздуха, но этого пока никому не удавалось. Современные города и мегаполисы держатся преимущественно на металле. И ещё на пластике – куда ж нынче без него. Древние города Востока и Азии были основаны на камне. Никакой другой материал не выдержит вечное солнце и песчаные бури. Дерево высохнет, вода испарится. Ошибка думать, что на воде стоят все портовые города. Например, Астрахань хотя и расположена в устье Волги, но город достаточно «сухой», со степным жарким климатом, в шестидесяти километрах от Каспия. Мурманск отдалён от моря на пятьдесят километров и держится на камнях. Даже вода там большую часть года находится в каменном состоянии, в виде льда.

На воде держится немало городов – Венеция, Амстердам и Санкт-Петербург только самые знаменитые из них. Петербург, кстати, мог бы претендовать на звание города, держащегося если не на воздухе, то на туманах точно. А уж его пронизывающий и почти всегда порывистый ветер – тоже стихия воздуха – способен перемещать воды Финского залива так, что они не раз грозились смыть город в море. Если в нём и присутствует стихия металла, то это свинец. Свинцовое небо отражается в свинцовой воде, свинцовый ветер несётся со скоростью свинцовой пули. Этот чёртов ветер может довести до исступления! Но на нём всё и держится.

Петербург очаровывает только тех, кто знаком с ним поверхностно на уровне приятной прогулки с дежурной экскурсией. Но чем глубже его узнаёшь, тем больше он шокирует! После Петербурга уже ничего не страшно, любые жалобы на трудности жизни звучат смешно и нелепо. Особенно, когда понимаешь, что почва под ним – не земная, а искусственная, рукотворная насыпь. Ладно бы, построили город на уже существующих островах в тёплых лиманах и лагунах, проложили каналы в природных проливах между ними, только кое-где подровняли набережные. Но здесь острова – насыпные! Словно кто-то вообразил себя Богом и создал твердь земную по своему усмотрению. А может, это Сам Бог носился тут над водою, где нельзя было отделить свет от тьмы, и где вода была и под твердью, и над твердью…

Сваи из дерева забиты в дно морское, между ними насыпаны камни, а ещё – кости человеческие. Кости тех, кто надорвал себя на фантастической стройке посреди болот. Как они всё это провернули в ледяной воде, на что опирались, когда вбивали сваи, таскали камни, возили землю?! Иногда кажется, эти люди обладали способностью ходить по воде – город не зря носит имя Апостола Петра. Тогда здесь почти не проглядывало солнце, постоянно испарялись болота, и хлестал дождь. Вместо почвы под ногами пружинила топь, от проезжающей мимо кареты покачивались дома, как корабли на волнах. С тех пор климат этой местности очень изменился в результате терраформирования. Такой глобальной перестройки природного ландшафта мир ещё не знал. Она отразилась на характере города.

Не рассказывайте петербуржцам-ленинградцам, что вам тяжело вставать на работу по утрам или не хватает силы воли не кушать после полуночи – вас не поймут. Когда началась Блокада, в Ленинграде существовал Всесоюзный институт растениеводства с гигантским фондом семян, содержавшим несколько тонн уникальных зерновых культур. И вот не было тронуто ни одного зерна! Двадцать восемь сотрудников института умерли от голода, но сохранили материалы, которые помогли послевоенному восстановлению сельского хозяйства в стране. Всю войну как часовые стояли деревья Летнего сада, но ни одно из них не было срублено для отопления или еды, потому что ели даже кору и опилки. В городском зоопарке сотрудники для пропитания животных собирали желуди, рябину, оставшиеся на полях овощи и ботву, рвали траву во всех доступных местах города, ловили крыс и мышей для хищников, которые категорически отказывались становиться вегетарианцами. Благодаря этому выжили медведи, обезьяны, тигры и даже бегемот, которого привезли в Петербург ещё в 1911 году. Когда вышли из строя водопровод и канализация, бегемот особенно страдал – ему надо часто купаться, иначе кожа начнет трескаться и кровоточить. Еле живые от голода и холода работники каждый день привозили с Невы по сорок вёдер на саночках, чтобы наполнить для него бассейн! Что там наше современное нытьё на фоне этого ада? Так, детские капризы.

Всё в этом городе шок – его рождение в результате многолетней изнуряющей войны, количество имён, революции, Блокада. Не шутите с ним.

Холодный, туманный и свинцовый Петербург только с некоторой натяжкой можно сравнить с Венецией – этим лёгким, светлым, тёплым городом, после которого всё разочаровывает. Но я не была в Венеции, поэтому меня пока не разочаровывает та красота, которую я вижу каждый день. А вижу я наш городской парк. Его основали после Великой Отечественной войны, в мае 1950 года на пятую годовщину Победы, как символ возрождения жизни, тогдашние школьники. Поколение моего отца. Они тогда учились в Городской мужской гимназии, где потом была музыкальная школа, а сейчас располагается ОВД. Я даже знаю, где растёт рябина, посаженная моим папой, и как найти клён, который посадил его старший брат – мой дядя. Ещё здесь остались старинные деревья, которые помнят моих прадедов. Потому что парк разбили на месте старинного сквера, который сильно пострадал при бомбёжках.

Как хорошо, что кто-то позаботился, чтобы этот мир был красив даже после войны! А ты просто описываешь эту красоту, потому что такая красота не может остаться незамеченной живым существом. Даже в Райцентре нет такой красоты.

Я знаю тут все стёжки-дорожки: какая куда выходит, как лучше пойти, чтобы выйти на ту или иную улицу. Мне нравилось в детстве выходить из парка на улицу Леонтьевскую, которую после революции зачем-то переименовывали в улицу Коммунара Драндулетова, но это название так и не прижилось – редкий случай в советской истории. Улица эта вымощена крупным булыжником – таких улиц полно в небольших городках России. Я любила шагать по этим гладким и круглым огромным камням, которые напоминали мне мозаику, потому что все были разного цвета и оттенка: розового, кирпичного, серого, кроваво-красного, белого, дымчатого. Особенно красивы были чёрные булыжники со светлыми вкраплениями. И нам, детям, даже в голову не приходило, что мы видим только малую часть камня, его верхушку, а сам он почти весь погружен в землю! А в дождь и морозы булыжники становились блестящими и скользкими, отчего детям ещё больше нравилось бегать по ним. В отличие от погруженных в свои проблемы взрослых, которые не замечали ни многообразия камней, ни их цвета, ни великолепной гладкости.

На улице Леонтьевской открывался очаровательный вид из парка на дом с резными наличниками в конце, а сбоку шли заборы, из-за которых выглядывали заросли жасмина и сирени. Сказочное, гипнотизирующее своей красотой место! Как в волшебных стихах Александра Кушнера:

Всей этой сказке совершенно не шло название «улица Коммунара Драндулетова»! Хоть и был этот Драндулетов по брутальным мужским меркам героем: беспощадно расстреливал белую контру, а потом сама контра вздёрнула его на осине, как Иуду. Потому что был он когда-то в их белом строю, покуда красные идеи не затуманили его буйную голову. Его имя дали улице, к которой он вообще не имел никакого отношения – не жил на ней, не работал и даже есть подозрение, ни разу не ходил по ней. Но произошло какое-то неконтролируемое даже тоталитарной властью отторжение этого нового названия, как кровь иногда отторгает другую кровь при переливании. И тут уж никакая власть не в силах контролировать такой глубинный процесс.

А Леонтьевской улица называлась аж с XVII века. Когда мы были детьми, в стране не было такой многочисленной эстрады, как сейчас. На весь Советский Союз гремели два имени: Алла Пугачёва и Валерий Леонтьев. И некоторым из нас казалось, что улица носит название в честь самого Валерия Яковлевича. Это было бы здорово, но на самом деле жил здесь несколько веков тому назад некий Леонтий, который виртуозно подковывал лошадей. А лошадь в те далёкие времена была что сейчас автомобиль. Вот и шли все к этому Леонтию, как в автомастерскую, поэтому и улица сначала получила название Леонтиева, а потом уж стала Леонтьевской. Красивое название! Звучит, словно прозрачная шёлковая лента струится и неслышно хлопает своими складками в воздушном потоке!..

Так получилось, что на этой же улице, когда она ещё носила своё советское название, родился и вырос будущий местный предприниматель по фамилии… Леонтьев. Бывает и такое. Предприниматель этот дожил до двадцать первого века и оказался одним из немногих, кто уцелел из той бизнес-когорты, что орудовала в городе на базе разваливающегося Леспромхоза и местного Деревообрабатывающего комбината. Многие тогда стремительно богатели, а потом куда-то исчезали. Кто в тюрьму садился за растрату, кто драпал на ПМЖ за границу или даже в Москву. Кто-то банально спивался, искренне не понимая, на что ещё можно потратить такие сумасшедшие деньжищи, которые сыпались на них только от посредничества в перепродаже древесины, торфа и прочих даров леса. Кого-то убивали за долги. Леонтьев оказался единственным, кто обладал предпринимательской жилкой: не разваливал, а пытался сохранить и предприятия, и рабочие места, и подшефные объекты. Комбинат уцелел во многом благодаря его стараниям, за что его очень уважали и ценили работяги, но недолюбливали конкуренты. Спасало то, что его любили менты и рэкетиры, потому что у Леонтьева всегда были деньги для них. В отличие от прочих вертопрахов, которые умудрялись за два-три дня просадить целое состояние, какое в Америке или Европе сколачивают за два-три поколения. От такой непростой жизни он постарел раньше своих лет, страдал язвой желудка и еле волочил ноги по причине отбитых почек и ножевого ранения, полученного ещё в Перестройку. Ходил в телогрейке и кирзовых сапогах, ездил на «УАЗике» – не видел смысла ломать дорогие иномарки на наших колдобинах. То есть был совершенно не похож на бизнесменов, как их принято показывать в современном кино: весёлых беззаботных бабников, ещё и очень глупых, судя по тому, как их с лёгкостью «разводят» недалёкие киношные золушки. Так что зрителю не понятно, как такой дурак и простофиля сумел закрепиться и удержаться в непростом отечественном бизнесе.

С тех пор название улицы стало ассоциироваться именно с предпринимателем Леонтьевым. У ничего не знающих приезжих дачников отвисала челюсть: «Ни фига себе – здесь уже улицы в честь барыг называют!».

Здесь особенно хорошо летом в зной, когда парк «изумрудно мрачен». А как тут красиво золотой осенью, какая кроется во всём этом поэтическая атмосфера!.. И начинаешь понимать, что

Поздней осенью, вопреки устоявшемуся мнению, что это – время смерти природы, становится ещё лучше, когда в безветрие деревья и опавшие листья словно бы спят каменным сном, когда природой можно любоваться, как драгоценностью. Когда «долги дни короткие, ветви в небе скрещены, чёрные и чёткие, словно в небе трещины»[2]. И уже снег скрипит под ногами, а деревья похожи на застывшие кораллы на дне морском. Но вот стая воробьёв резко сорвалась с ветвей, и… осыпалось хрупкое чудо!

Люблю парки и сады. Не надо мне стандартных, как близнецы-братья, пляжей с одинокими пальмами, не надо зарослей бамбука – дайте мне сад из деревьев, которые растут в наших краях! Не знаю, на кого как, а на меня наши деревья оказывают какую-то своеобразную терапию: достаточно прогуляться по саду, парку или лесу, и чувствуешь себя так, словно опять десять лет от роду.

А какие парки в пригородах Петербурга! Классические регулярные со строгой симметрией плана и фигурной стрижкой деревьев французские парки Петергофа и Пушкина. И тут же с их геометричностью соседствует романтика пейзажных английских парков, где ничто не напоминает об участии человека в их создании. Парки Гатчины и Павловска, в которых можно заблудиться, как в настоящем лесу! Особенно мне понравилось, как романтично в Павловске названы некоторые аллеи: аллея Белого Султана, аллея Красного Молодца. Это ж как надо любить свои владения, чтобы давать тропинкам такие имена! Это ж вам не переулок Менгиста Хайле Мариама где-нибудь в глухой русской деревушке, к которой этот эфиопский Ильич имеет такое же отношение, как закон Мозли – к изящной словесности. Только у нас до такого могут додуматься, чтоб улицу так обозвать.

Я в детстве тоже давала имена дорожкам городского парка и всем врала, что эти названия придуманы не мной, а утверждены высочайшим указом в Министерстве садов и парков Советского Союза (не знаю, было ли такое министерство или нет на самом деле). Так в парке появилась тропа Золотого Жёлудя, аллея Каменного Цветка и дорога Учёного Кота – там на высоком дубе в самом деле одно лето любил сидеть в ветвях огромный кот. Кто сейчас вспомнит эти мои детские глупости?..

Мой парк – это, конечно же, маленький ребёнок по сравнению с парками, которые составляют «жемчужное ожерелье» Петербурга, но в детстве он казался больше, чем вся Вселенная. Иногда мой маленький, замкнутый на самом себе, мир кажется больше всего остального мира с однотипными эмоциями и страстями. Говорят, если кажется – креститься надо. Я крещусь, но не помогает.

Хотя булыжники на Леонтьевской улице мне не кажутся такими огромными, как раньше, и я не хожу по ним в гололёд, но всё-таки пока ещё замечаю их разные цвета. Ах, камни-камни, эти вечные жители Земли! Они так же лежали тут ещё при моих прапрадедах, их привезли сюда из-под Выборга, где они мирно дремали на побережье в доледниковый период, когда человечество ещё даже не планировалось Богом…

Я думаю, что в России так много поэтов из-за её красивой природы, из-за её лесов и парков, посреди которых даже ленивый начнёт слагать стихи. Но обо всём по порядку.

Началось всё с того, что нарушилось хрупкое равновесие природы, и её разбуженные силы обрушили гнев на Землю в виде разных непредсказуемых стихий и бурь. Они не прощают нам, что до сих пор «как в смирительную рубашку, мы природу берём в бетон»[3]. Некоторым из нас кажется, что только так человек может утвердить себя царём и хозяином природы, а на самом деле это – банальные проявления невежества и страха.

И сколько бы люди ни объявляли об окончательной победе над природой, как бы ни захлёбывались в объяснениях самим себе окончательной «отмены» многих её катаклизмов, благодаря своему «гениальному вмешательству» и «поступательному развитию прогресса», а… природа-злодейка ка-ак вмажет миру очередным наводнением или снегопадами! С какими до зубов механизированная и даже автоматизированная Европа не справляется. Так что всем становится понятно, что никакой победы над природой не было и в помине – и слава богу. Зато теперь природа то и дело даёт о себе знать более мощными катаклизмами во всей своей красе, на фоне которых человек слаб и глуп.

Прокатилась в одно лето по нашим краям череда ураганов, каких никогда доселе не бывало на Северо-Западе России. Произошло это за два-три года до окончания ушедшего уже навсегда XX века.

– Я в Казахстане такие ураганы видел, – говорил мой отец, который в юности облазил со студенческими отрядами многие комсомольские стройки. – Там это называли «черти кашу варят».

Начало урагана, в самом деле, напоминало закипание какой-то бурды. Сначала воздух сковала гнетущая тишина, но вот от горизонта понеслась пыльная волна, как сгусток грязно-жёлтого тумана. На город словно бы несётся гигантский локомотив, и нет никакой возможности отбежать с его широкого пути. Да и жалко бросать парк, дом, наконец, шкаф с платьями! Линия горизонта всё ближе и ближе, а в голове одна мысль: сейчас так жахнет…

Ветер поднимает с земли весь песок, сор и прошлогоднюю траву, словно единое покрывало, и начинает его вытряхивать, придавая этой ткани причудливые очертания и формы. Густая пыль клубится и кипит, зловещий ветер гудит и усиливается, что становится по-настоящему страшно: временами кажется, что дом начинает раскачиваться под его порывами. Электричество в таких случаях сразу вырубается на несколько часов, а то и дней. Но без него даже спокойней, так как обязательно или провода перекрутятся, или столб упадёт.

Раньше в форточку, когда пластиковых окон не было и в помине, летом всегда вставлялась самодельная рамка с сеткой, чтобы мухи не залетали, отчего рама не закрывалась. Да этого и не требовалось, потому что всё лето стояла удушающая, как говорил мой отец, «оренбургская» жара. Степная! И вот ураган мало того, что пригнул макушки деревьев к земле, но ещё принёс сильную и непривычно быструю грозу, при которой беспрерывно сверкают вспышки молний вперемешку с такими же беспрерывными и оглушительными раскатами грома. При этом ветер дует в окна, бьёт водой, вливая по ведру за один накат прямиком в мою форточку!

Я, разумеется, прижимаю руками эту форточку, чтобы она не распахнулась совсем, и вдруг с ужасом ощущаю, что… ветер сильнее меня! А окно сотрясается и жалобно звенит под его напором.

– Ма-ма! – шепчу я и невольно крещусь.

Но страшнее всего, что я, когда все нормальные люди прятались в дальних углах своих домов от вспышек молний, оказалась вот так лицом к лицу со стихией! Хотя и через стекло. Смотрю и думаю, чего же в ней больше: леденящего кровь ужаса или притягательной поэзии? Поэзии, пожалуй, даже больше… «Не бойтесь бурь! – вспоминаю «Засуху» Заболоцкого. – Пускай ударит в грудь природы очистительная сила! Ей всё равно с дороги не свернуть, которую сознанье начертило».

Кажется, что молнии бьют прямо в моё окно. Но мне уже не страшно, потому что я вижу во всём происходящем некий смысл:

Вдруг вижу, как в сквере за нашим домом ветром выворачивает мощный тополь, и он со стоном падает, задрав кверху растопыренные корни.

– Батюшки-светы, что же это деетси-и, ой-ё-о-о! – причитает кто-то на первых этажах, а я с ужасом думаю, что будет, если так попадают и другие деревья.

Но тут всё затихает так же быстро, как и началось, словно ураган специально прилетел, чтобы повалить именно это дерево. Куда-то внезапно исчезает ветер, дождь ещё какое-то время льёт, но абсолютно отвесно длинными и толстыми струнами воды. Деревья выпрямились параллельно потоку воды с неба и замерли. А ведь только что ветер сгибал их в дугу, выворачивая листву наизнанку, отчего цвет кроны становился то светлее, то темнее, то вовсе напоминал живую мозаику. Вертикальную композицию из струн нарушает горизонтальный смычок мокрой дороги с чьей-то убегающей от ливня согнувшейся фигурой с натянутой на голову рубашкой.

Дело сделано, дерево повалено, поэтому неприкаянная душа стихии сразу успокоилась. Чёрные тучи уступили место более приятным глазу белым облакам. Я иду гулять и вижу множество дождевых червей на дороге после дождя, которые, как мне казалось в детстве, словно бы не вылезают из земли от ударов воды об неё, а выпадают на землю вместе с самим дождём. Они извиваются вперемешку с оборванными ветками плакучих ив, и проворные птицы рады такому «застолью». Никогда не бывало такого урагана раньше в наших относительно спокойных краях.

– Уф-ф! – приходят в себя деревья, разгибаясь и стряхивая с выкрученных ветром ветвей капли дождя.

В небе проступает яркая и чёткая радуга, а за ней бледной тенью и вторая.

* * *

– Уф-ф! – присел наш мэр Арнольд Тимофеевич, когда рядом с ним рухнул старый дуб. – Однако!

Дуб этот рос, бог знает, сколько лет около здания Горсовета или, как теперь принято говорить, Мэрии. И упал аккурат в полуметре от новенького джипа нашего мэра.

– Эдак он мог и на машину опрокинуться! – справедливо возмутился Арнольд Тимофеевич. – Непорядок.

К концу дня стало известно, что от урагана упало два дерева: тополь за нашим домом и этот дуб у Горсовета. Но в некоторых сердцах поселилась тревога. Тревога застучала в висках: «А что если?..» и переросла в некоторых умах в своеобразную фобию, которая уже не стучала в висках, а во всю мощь давила на мозги.

Арнольд Тимофеевич совершил внеплановый объезд владений, в ходе которых вылезал около каждого дерева, испуганно обходил его со всех сторон, говорил что-то секретарше, та чиркала в блокнотик, и процессия катила дальше. Было принято высочайшее решение избавиться от неустойчивых деревьев во всём городе. К таковым были причислены стволы выше третьего этажа.

– А если оно это, по кумполу кому упадёт? – риторически восклицал мэр.

– Да с чего ему падать-то? Столько лет стояло, а тут вдруг упадёт, – слабо возражали единицы.

– Вот ещё такой ураган налетит, оно и упадёт. Кому-нибудь того… по кумполу.

– Эти ураганы и происходят от вырубки лесов, от загрязнения атмосферы, которую чистят деревья! – горячо вступилась за деревья учительница биологии Лидия Афанасьевна. – Деревья должны умирать стоя. Деревья могут жить от нескольких веков до трёх-пяти тысяч лет.

– Каких веков?! Каких тысяч лет! Это уже не деревья, а сухари. Полвека постояли и будя.

– А как же Летний сад стоит уже около трёх веков? Он ведь даже Блокаду выстоял: люди замерзали, но деревья не тронули даже на дрова. А как же вековые липы Александровского сада…

– Вот вам шибанёт по кумполу, а я отвечать должен, так что ли! – обиделся Арнольд Тимофеевич.

– Зачем во время урагана стоять под деревом?

– Да мало ли зачем? Встанет человек нужду справить, а дерево ему – хрясь! По кумполу. У меня и вовсе машину чуть не раздавило!

– Так не ставьте машины под деревья. У нас места предостаточно для автостоянок. Эх, велика Рассея, а автомобилину свою поставить некуда, да? Вот непременно надо под дерево какое-нибудь приткнуть.

Но это были единичные голоса, большинство же отнеслось ко всему по схеме «начальству видней». Сначала мэр вырубил всё в радиусе двухсот метров от здания своей Администрации. Сбрил, как ненужные волоски на теле, вековые деревья вокруг главной эспланады города, чтобы ни одна ветка, ни один листок больше не упали на его авто. Остались только фирменные голубые ели у Мэрии, как символ власти. Как ели у кремлёвской стены. Слава богу, хоть на них не поднялся топор Арнольда Тимофеевича.

Топоры и бензопилы работали два дня без умолку, после чего их владельцы получили хорошие барыши и разъехались по другим халтурам. Приезжаю я вечером с работы и вижу, что половина сквера за моим домом вырублена. Поднимаюсь на свой этаж и реву. Никому об этом не говорю, вот только вам сейчас, потому что не поймут – тоже мне горе! Как же теперь, думаю, будет петь соловей по весне. Он всегда сидел в густых ветвях огромной осины, а теперь…

А теперь на поваленном дереве сидят и матерятся мужики: спорят про вступление России в Торговую палату. Эта ситуация словно бы говорит мне: «Мат послушаешь вместо соловья, а то ишь цаца какая! Соловья ей, стерве, подавай!». Именно так и скажут мне сурьёзные люди из нашей Мэрии, если я вздумаю вякнуть что-нибудь про песни маленькой и неказистой на вид птички.

На торце пней белеет чистая здоровая древесина. Кто теперь будет задерживать выхлопные газы и пыль с дороги? Где я теперь увижу картину Шишкина «Дождь в дубовом лесу»? Где услышу, как «идёт-гудёт Зелёный Шум, Зелёный Шум, весенний шум!», когда лёгкий ветерок весело треплет шевелюры деревьев? В альбоме. Смотрю на репродукцию знаменитой картины Рылова в альбоме пейзажей, и мне становится совсем горько.

Чему же ещё обрадуется живая душа, как не созерцанию чистой, совершенной и беззащитной природы? И не её ли повсеместное исчезновение и уничтожение так ожесточает современного человека? Она ведь не равнодушная, как считал Пушкин, а разумная и живая, и человек перестаёт быть её частью. Он неразумен и мёртв настолько, что уже не замечает её красоты. Боры и чащи, не знавшие топора, где прячутся живописные озёра с необитаемыми островами – как мало становится на истерзанной нами Земле таких мест.

Некоторые жители города, ещё в советское время приученные следовать любой глупости власти, принялись валить деревья на своих участках, да с таким энтузиазмом, что не обошлось без травматизма. На Балканской улице валили вековой дуб, но дуб стоял до последнего, как крейсер «Варяг», так что его, в конце концов, решили дёрнуть тягачом. Дёрнули так, что снесли заборы с трёх участков, сместили дом с фундамента и повалили веранду у соседнего, где в это время безмятежно чаёвничали какие-то старушки.

– Завалили-таки! – вытирал пот с лица счастливый хозяин участка, как былинный богатырь после битвы с чудищем.

Но потом очень расстроился, узнав, что Мэрия не станет платить ему за поломанный забор и строения. Он-то думал, что это официальный приказ был валить деревья, за выполнение которого хоть что-то полагается, но как всегда вышел полный облом.

Вскоре пошёл слух, которого я больше всего боялась: у мэра зачесались руки на мой чудесный парк. От листопада, понимаешь ли, много грязи, а с дворниками у нас разделались ещё в начале 90-ых. Да тополиный пух провоцирует у народа аллергию и всё такое прочее…

Ох уж эта аллергия – модная болезнь цивилизации, индикатор захламлённости организма современного человека, симптом его разлада со своей природой. Когда глобальное потепление и техногенные новинки вроде кондиционеров привели к видоизменению возбудителей инфекционных заболеваний и ослаблению иммунитета человека, стало модно болеть современными болезнями. И аллергия – одна из них. Вы представляете викингов или, скажем, казаков, которые жаловались бы на болячки, на свои специфические и мало изученные реакции организма на разные проявления окружающего мира, над которыми безуспешно бьются целые НИИ? Давно известно: чем проще привычки и уклад жизни нации, тем сильней и состоятельней она, так как изнеженность и вычурность всегда приводят только к ослаблению и гибели. Не помню, чтобы наши деды жаловались на здоровье. Они бегали так, что нам, молодым, было за ними не угнаться, хотя не всё так уж и ладно было у них с самочувствием. Чего ж удивляться, что это поколение сумело преодолеть столько выпавших на их долю трудностей, когда мы скулим над каждой занозой, полученной по своей же вине и неосмотрительности?

Сложно назвать нацию состоятельной и способной к выживанию, когда значительная её часть заявляет о своих болезнях, как о тайном даре! Словно после полного излечения пропадёт смысл жить дальше. Кто-то вышвыривает из дома кошек и собак, оправдывая свою человеческую недоразвитость этой самой пресловутой аллергией. Продвинутые барышни теперь брезгливо морщатся, когда кавалер подносит им букет цветов: «У меня аллергия на все эти пестики-тычинки, да и на тебя тоже!». Хвать цветы и шварк их в помойное ведро. Красивым девушкам теперь принято дарить не цветы, а какой-нибудь гель от зуда по всему телу. А то она будет зудеть, что подношения в виде цветов сегодня – это слишком банально и… дёшево.

Для многих аллергия стала как мандат о депутатской неприкосновенности. Мол, у меня не какая-то пошлая и легко излечимая болезнь, а серьёзнейшее и современнейшее заболевание, которое позволяет объявить вне закона не только деревья, цветы и братьев наших меньших, но и многое другое. Человек имеет право болеть, но он обязан лечиться. Зачем лишать себя радости общения с окружающим миром из-за банальной сенной лихорадки, как называли аллергию сто лет назад? Чихание – недостаток моего здоровья, и справиться с ним – моя обязанность, и не надо смущать окружающих причудами своего замысловатого поведения.

Бригадир с деревообрабатывающего комбината ездил в своё время ликвидатором в Чернобыль. И у него после этого обнаружилась сильнейшая аллергия. Но он решил от неё избавиться. И, представьте себе, избавился! Занялся собой, бросил пить и курить, перестал ходить по врачам и клянчить у них дешёвые лекарства, стал больше времени проводить на природе и меньше смотреть выпуски новостей по телевизору, установил еженедельные разгрузочные дни… Через год от его болезни не осталось даже воспоминаний! А когда видишь субтильных и малоподвижных товарищей, которые глотают лекарства пачками, собственноручно засоряют себя разной дрянью и после этого плаксивыми голосами затягивают заунывную песнь о неизлечимых заболеваниях, ниспосланных им роком и небом, хочется бежать от них без оглядки. Бывают страшные аллергические реакции на какие-то медикаменты, когда гортань отекает настолько, что человек не может дышать. Но большинство поклонников и приверженцев аллергии просто не умеют или не хотят привести в порядок самих себя. Если в доме всё покрыто пылью, разумно навести там порядок, а не пассивно наблюдать за дальнейшим разложением своего жилища. Но при болезни мы садимся в исконно русскую асану, сгорбившись и подперев щеку рукой, и начинаем вещать о своей исключительной неизлечимости и обязанности всех и каждого выражать нам сочувствие и… рассказать хоть что-нибудь о своих болячках. Иногда достаточно провести генеральную уборку в доме, чтобы выздороветь. О каком здоровье может идти речь в грязном неухоженном жилище?

Исследования показали, что домашняя пыль на семьдесят процентов состоит из частичек человеческого эпителия – отшелушившейся кожи, перхоти, кусочков ногтей и волос. Как видите, не только змеи сбрасывают кожу. Самый верхний слой эпидермиса постоянно отслаивается и заменяется новыми клетками кожи. А мы грешим на Барсика, приписываем ему причину нашей аллергии, поэтому медицина тут, как говорится, бессильна. Пылинки способны поглощать на своей поверхности любые вещества, поэтому в обычной домашней пыли можно найти половину таблицы Менделеева и более сотни органических соединений. Один напёрсток домашней пыли содержит пять миллионов микробов! А житель крупного города за сутки пропускает через лёгкие приблизительно две столовые ложки пыли. Так не навести ли сначала порядок в своём организме и жилище, чем крушить топором окружающую природу?

Болезнь боится активных и любит пассивных. Кстати, именно пассивные люди очень любят болеть. Одно дело, когда на здоровье жалуется бабулька, прожившая долгую и трудную жизнь, но если ей начинает подпевать рослый крепыш, что у него в неполные двадцать-тридцать лет постоянно «то лапы ломит, то хвост отваливается», приходишь к выводу, что нет хуже заболевания, чем любовь к болезням. От этого, в самом деле, никто не вылечит.

«Что цивилизация, помимо пользы, принесла человечеству и страшный вред, никто не станет сомневаться, – сокрушался Чехов ещё сто лет тому назад. – Особенно настаивают на этом медики, не без основания видящие в прогрессе причину нервных расстройств, так часто наблюдаемых в последние десятки лет. В Америке и Европе на каждом шагу вы встретите все виды нервных страданий, начиная с простой невралгии и кончая тяжёлым психозом. Мне самому приходилось наблюдать случаи тяжёлого психоза, причины которого нужно искать только в цивилизации».[5]

Вот и наш надёжа-царь Арнольд Тимофеевич начал страдать от тополиного пуха и пыли. Вроде бы всё намекало на то, что надо выискать в городском бюджете возможность для оплаты труда нескольких дворников, чтобы пуха и пыли их стараниями стало поменьше. Когда-то давно даже в маленьких провинциальных городах дворники каждое утро поливали улицы из шланга, чтобы смочить и прибить пыль. Но зачем такие траты и сложности, когда проще взять в руки топор? Опять-таки злодеи-деревья могут кому-нибудь ломануть. По кумполу.

Тут уж больше голосов выступило против жесточайших приступов дендрофобии у нашего мэра.

– Этот парк был ещё перед Войной, – ругались старожилы. – Даже герр полковник, когда немцы наш город заняли, гулял по дорожкам с хлыстиком и «зер шён!» всё говорил.

– Нашли тоже, кого в пример привести! Фашисты людей истребляли, а вот деревья пожалели.

– Так полковник-то этот всё гулял-гулял по парку, а потом даже передумал цыган расстреливать – вот как на человека красота подействовала!

– Ну и зря, что передумал, – заявил вдруг мэр. – От них одна вонь и грязь… А вот, если кому-нибудь дерево упадёт на кумпол? Ураганы же, мать вашу!..

Ураганов больше не было, но по телевидению и в прессе появились сообщения, что лиха беда начало: то ли ещё будет, ой-ёй-ёй! Экологи и метеорологи разделились на два лагеря: одни в одно ухо пугают, другие в другое ухо успокаивают. При этом и те, и другие уличают друг друга во лжи и подтасовке фактов. Первые всё чаще берут вверх, их доклады больше похожи на камлания с пеной у рта и корчами. Мистически настроенные граждане сообщают, что близится полный абзац, то бишь конец света, слюнявят листы Апокалипсиса и доказывают, что ещё Иоанн Богослов предвидел ураганы в Ленинградской области конца XX века. А уж про Нострадамуса и говорить нечего! Тот якобы даже населённые пункты назвал, только зашифровал, чтобы их обитателям не так тошно было помирать. Если бы не рухнул коммунистический строй, то, я чаю, и в трудах товарища Ленина такие деятели отыскали бы предсказания глобального потепления и прочих катаклизмов.

Короче говоря, от своих намерений мэр отказываться не собирался. Ему и новомодные лекарства от аллергии на тополиный пух подкидывали – лечись, мол. И жалобы в высшие инстанции строчили, что было бесполезно: у него там имелась «своя рука». И хамили в открытую, чтобы катился он в Сахару или Каракумы, где нет ни деревьев, ни пуха, ни духа. Но никакие увещевания на него не действовали. Да и не могли подействовать, потому что на самом деле Арнольду Тимофеевичу деревья не мешали. Задумал он сделать небольшой бизнес, продав территорию парка под участки для дач. Место-то красивое! К тому же, рядом и автотрасса, и железнодорожная станция. И «своя рука» дала добро, что самое главное! Ведь в наше время найти участок под дачу в радиусе ста километров от Петербурга уже почти невозможно, и желающим отдохнуть на не вырубленной окончательно природе приходится ездить за сто пятьдесят, а то и двести километров. Хотя всегда удивляет и не перестаёт удивлять, что в России всё время не хватает места. Вцепятся вот так в пятачок земли и не подумают, что кругом – пустынные поля бывших колхозов и совхозов, где и земля получше, и ландшафт поровнее. Почему бы их ни отдать под застройку? Зачем вырубать для этого красивый парк?

– Тоже мне, вишнёвый сад, блин! – усмехался наш новый Лопахин на тщетные попытки некоторых жителей спасти этот «частокол».

Зачем ему, в самом деле, ехать в Сахару? Он может сделать новую Сахару здесь, в родной Ленинградской области. «Быть может, Бог и сотворил пустыню для того, чтобы человек улыбался деревьям», – размышлял Алхимик у Пауло Коэльо. Но, даже побывав в разных странах мира, и в Египте в том числе, наш мэр не улыбался деревьям, а стал видеть в каждом из них своего потенциального врага, который так и метит стукнуть его. По кумполу. Но что это будет за деревня без деревьев? В конце концов, «деревня» и «дерево» – однокоренные слова.

Дерево, если на то пошло, имеет больше прав на существование. Деревья полезны для среды, для климата и самой планеты, а человек совершенно для неё бесполезен, и благодаря некоторым деяниям даже вреден и опасен. Дерево ближе к природе, а человек не просто от неё отдалился, а окончательно отделился, вышел из неё, нарушил её в себе и продолжает нарушать всеми доступными способами. И чем больше он это делает, тем цивилизованней такого человека принято считать. По сути, современный цивилизованный человек – это такой человек, который неправильно питается, неправильно дышит непредназначенной для дыхания смесью газов, кое-как спит, занимается совершенно противоестественной для человеческого организма деятельностью, вроде многочасовых посиделок в душных кабинетах перед монитором компьютера или в многокилометровых автомобильных пробках. Казалось бы, он должен стремиться сохранить любой клочок природы, любое деревце, чтобы совсем не забыть, как эта самая природа выглядит. Но он истребляет её беспощадно и закатывает в асфальт для новых автостоянок и луж бензина.

Стали мы обречённо ожидать, как в парк однажды придёт ужасный экскаватор и будет корчевать ещё живые пни, как в стихах Бродского экскаватор рушил церковь:

И эта собачья верность – заболевание, страшнее всякой аллергии.

* * *

Хуже всего, что поваленные в сквере за домом деревья потом больше года так и лежали. Там, где упали. Ну, мешали они кому-то, спилили их, надо бы использовать с толком. Но дала себя знать ещё одна русская национальная болезнь под названием «Плевать!». Никто не обращал внимания, что под дождями и снегами гниёт хорошая древесина. Во всём мире подобное отношение к этому ценному материалу называется бесхозяйственностью и безответственностью, а у нас – загадочной русской душой. Нам не до энтих глупостев, нам больше дела есть до состояния здоровья Саддама Хусейна, да вот ещё Мозамбик не приняли в ВТО.

«Руби леса из нужды, но зачем истреблять их? – возмущался чеховский врач Астров, советовавший топить печь торфом. – Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи, и всё оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо. Надо быть безрассудным варваром, чтобы жечь в своей печке эту красоту, разрушать то, чего мы не можем создать. Человек одарён разумом и творческою силой, чтобы преумножать то, что ему дано, но до сих пор он не творил, а разрушал. Лесов всё меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днём земля становится всё беднее и безобразнее».

Но что сказал бы этот думающий и неравнодушный человек, если бы увидел, как мы обходимся с деревьями нынче, когда уничтожаем их даже не для топлива, а походя, просто так. Есть в этом что-то неполовозрелое и капризно-беспомощное: сломал дитятя живую игрушку и выкинул её за порог дома, словно там за порогом уже не его мир, а чужой. Словно мир делится на маленькую скорлупку его хлипкого дома и огромную территорию для отходов нашей жизнедеятельности. И вот дитятя капризно требует, чтобы кто-то за него убрал это безобразие, которое он создал и продолжает создавать.

Некоторые наивные люди считают, что лес – это самовосстанавливающийся и даже легко возобновляемый ресурс. Но наука подсчитала, что, например, для возрождения русской тайги, гибнущей от ежегодных летних пожаров, варварской вырубки и бесхозности, не хватит и сотни лет. Когда и зачем мы вбили себе в голову, что такое варварское отношение к своим богатствам есть наша национальная черта? А не попробовать ли нам объявить «исконно-русскими» чертами характера какие-то более разумные привычки, а не только пьянку, воровство и инфантильность? Авось, и они приживутся.

Растения вообще и деревья в частности всегда играли заметную роль в жизни человечества. Дерево стало первым домом и источником пропитания самых далёких предков человека. Дерево было культом поклонения во многих древних религиях. Лес для касты друидов являлся одухотворённым и священным существом, и двадцатилетнее отшельничество в нём было первым этапом посвящения. Куст розы в обществе розенкрейцеров почитался наравне с крестом. Раскол внутри могущественной организации мог произойти из-за «распиливания вяза»[7], а долгая и кровопролитная бойня в средневековой Англии получила поэтичное название Войны Алой и Белой розы. Образ дерева использовался в фольклоре практически всех стран, где есть или когда-то был лес. Как у Булата Окуджавы: «Былое нельзя воротить и печалиться не о чем. У каждой эпохи свои подрастают леса». Но что делать, если новая эпоха не только лес предшественницы уничтожит, но и своего леса не оставит?

Наш парк пока не рубили. В Администрации не было денег на оплату такой сложной и опасной работы. Но некоторые решили, раз парк объявлен persona non grata, в нём можно устроить помойку. У нас же ничего не изменилось в сознании со времён Гоголя, и если поставят где какой забор, то вскоре около него будет навалено всякого сору на сорок телег, и никто не сможет сказать, откудова и взялось-то столько всякой дряни. Или всё-таки что-то изменилось? Потому что теперь и забор ставить не надо, и без него натащат целый курган разнообразной грязи.

Кому парк был дорог, ходили убирать эти кучи мусора. А как же он может быть не дорог, если это едва ли не единственная достопримечательность нашего города? Конечно, не считая памятника Вождю мирового пролетариата, который ещё в Перестройку то пытались снести, то куда-то перенести, то спилить верхнюю часть и сделать бюст, а нижнюю… А нижнюю-то часть куда-то тоже надо девать! В конце концов, так намаялись с этим каменным идолом, что проветрившиеся на свежем воздухе при физическом труде мозги обругали своих обладателей: «Кому он, собственно, мешает? Ну, ладно бы весь город был утыкан разнообразными памятниками и скульптурами, а то ведь он тут один одинёшенек! Оставьте вы, ей-богу, старика в покое – мало ль что». Воткнули его у Дома Культуры: места там много, а украсить нечем.

И вот угроза сноса нависла над парком. В ожидании погибели он зарастал отходами. Мы их убирали, но на другой день они снова «вырастали» с завидным постоянством. Словно соревнование какое, кто кого упорней окажется. Есть категория людей, с которых постоянно валится хоть какой-нибудь да мусор. Как с коровы навоз после выпаса. И складывается впечатление, что эти люди обитают преимущественно в нашей многострадальной стране. Попил такой человек лимонаду, и пустая бутылка уже летит в кусты цветущего шиповника. Поел орешков или чипсов – да на здоровье! Но яркая упаковка из-под них уже «украшает» ближайшую канаву, и без того выложенную, как бассейн плиткой, разными видами пакетов и коробок. Ну, слава те господи, поел-попил, теперь надо покурить. И полетели окурки, пачки из-под сигарет, сморкание в пальцы, харканье на всю округу, чтобы дрожали стекла соседних домов. Для таких людей нет ничего более невыносимого, что кто-нибудь не услышит или не заметит шумной деятельности их нутра. Уж теперь-то, казалось бы, всё: и желудок набил каким-то непонятным содержимым, и попил, и покурил… Ан нет, не тут-то было! Наступает деликатный момент: надо нужду справить, для чего выбираются заросли живописной сирени. Да что говорить про наш город, если В Петербурге доводилось наблюдать, как респектабельная на вид молодёжь делает это в кустах прямо у Адмиралтейства, хотя рядом есть туалеты! Наш человек не ищет лёгких путей в решении проблем, наш человек готов голым задом на колючки декоративного кустарника сесть, чтоб никто не думал, что он кого-то там боится или стесняется! Пущай все знают, как смел и раскрепощён наш человек… забитый и затюканный системой.

После этого цикл «поел-попил-покурил-покакал» повторяется заново, и так до бесконечности. Наш современник словно разучился питаться за обеденным столом. Видимо, от образованности своей и неслыханной доселе продвинутости, но у него теперь все желудочно-кишечные процессы осуществляются на людях. Иначе, должно быть, никак не может. И остаётся от такой «ходячей цивилизации» очень неприглядная окружающая среда. При этом человек говорит про грязнуль, что они подобны свиньям, хотя ни один поросёнок так и не сумел переплюнуть его по нечистоплотности. Мы любим приписывать хитрость лисам, жестокость волкам, трусость зайцам, хотя всё зверьё вместе взятое «отдыхает» в сравнении с проявлением этих характеристик в нас самих. И деревья в нашей стране выполняют ещё очень важную и нужную функцию: они прикрывают своим великолепием грязь и мусор. Загляните в сердцевину любого кустарника, и вы сами увидите, что человек доверил ему «хранить».

«Осень – время выбрасывания в лес отслуживших летом и теперь ненужных людям вещей: стекла осколки, бутылки, консервные банки, детские игрушки, старая обувь, части велосипедов, детали мотоциклов, холодильники, газовые плиты, и прочее, и прочее, и прочее… [Они] образуют стихийные свалки – обширные и богатые. Гуляя по лесу, не могу миновать ни одной. Именно здесь я нашел множество предметов, выразивших потом мое отношение к миру», – писал создатель «гроб-арта» Вадим Сидур, который даже печь не топил дровами, потому что в каждом полене видел будущую скульптуру.

К тому же, деревья великолепно маскируют нашу неприглядную архитектуру. Если вообще можно назвать архитектурой то, чем застроена наша страна. Сооружения с покосившимися стенами и облупившейся штукатуркой, под которой проглядывает деформация кирпичной кладки, облезлые хрущёвки-коробки с балконами, которые жильцы по причине тесноты жилища используют как чуланы для разной рухляди и хлама, коих у нищеты всегда много из-за нестабильности жизни. Убрать деревья, и взору откроется картина с сараями, ржавыми гаражами, гнилыми заборами из горбылей, верёвками с застиранным нижним бельём и канавами с мусором. Ещё куда ни шло, если бы наш город был застроен домами в стиле барокко, рококо или с использованием каких-то современных конструкций, чтобы было на что посмотреть. Ладно бы, над горизонтом возвышались прекрасные дома серий «Айсберг», «Колос», «Призма» или даже «Бекерон». Или был бы в городе хоть один Дом-парус, а то и красавцы МПСМ, С220 или С222 (строители поймут, о чём речь). Так нет же: всё заставлено знаменитыми «хрущёбами» К-7. А вместо барочного стиля есть только «барачный»: сохранилась целая улица бараков у самой железной дороги, часть которых уже разрушилась от времени и сотрясений при прохождении грузовых поездов. Наш отечественный архитектурный стиль можно назвать просто: «Мир – хижинам, война – дворцам». Дворцы на слом, а на их место – хижины. Дёшево и сердито.

Посему красотой тут считаются давно требующие капитального ремонта дома типа 1–515/5, 1–515/9М и парочка П-30 – страшные и какие-то аномальные по своей плоскости гиганты, которые того и гляди упадут. Вырубку деревьев оправдывают тем, что они могут упасть от ветра, но почему-то никого не тревожит, что такие дома тоже могут упасть от ветра по всем законам физики. Как непременно упадёт тонкая книга, если её поставить вертикально и подуть. Жильцы таких домов часто жалуются, что при сильном ветре они чувствуют явные колебания своей «недвижимости».

Раньше-то из-за деревьев этот архитектурный ужас было не видно. А тут оголили этакое уродство во всей красе! Повылезали начинающие крошиться углы, обнаружили себя проёмы лоджий, застеклённые неумелыми руками каждая на свой манер в едином стиле «не ваше дело!», заваленные каркасами велосипедов, сломанными лыжами, санками, битыми горшками, ящиками всевозможных размеров, хранимыми десятилетиями на «всякий случай» да на «чёрный день» – неизлечимая болезнь бедных слоёв населения, всю жизнь проводящими в ожидании этого самого чёрного дня. Одна радость, посреди этого увидеть крепкие и коренастые здания так называемого старого фонда, созданного в эпоху, когда жильё ещё строили по ГОСТу, потому что за его нарушение грозил расстрел на месте. Или просто для жизни, как остатки «сталинского ампира» по центральной улице, глядя на которые невольно поймёшь ностальгию старшего поколения об эпохе Отца народов.

Можно сказать, что деревья и есть главное украшение городов наших. Я люблю их рисовать или фотографировать в любое время года. И в последнее время сталкиваюсь с такой проблемой: прежде чем сделать снимок, надо вокруг дерева провести тщательную уборку мусора, иначе он попадёт в кадр. А зачем он мне там? Он и так уже повсюду имеет место быть.

Совсем другое дело, когда деревья «заслоняют» красоту (хотя, деревья красоту не заслоняют, а скорее усиливают) какого-нибудь палаццо, как дворец Медичи-Риккарди во Флоренции. Или «музыку в камне» в виде доходных домов Петербурга XIX века с эркерами и пилястрами, с лепными карнизами и фигурными кронштейнами под изящными балконами, с рустированными углами стен и портиками. Но зачем же рубить скверы, чтобы вылезла наружу вся убогость наших хрущёб, которые Геннадий Хазанов как-то назвал не домами, а кариесом? Уж на что прекрасен Московский Кремль, а и то окружён садом с одной стороны и сквером – с другой.

Когда Доменико Трезини разрабатывал образцы домов для будущих жителей Питербурха, для простых людей был создан образец дома для «подлых». А для зажиточных граждан был создан проект дома для «именитых». У нас же дома имеют такой вид, что не знаешь, как их и назвать-то! На ум приходит только одно: дома серии НДЛ (не для людей). Не хотят у нас строить красиво, да и практичностью тоже не пахнет. Хуже всего, что умеют, могут, располагают всеми необходимыми материалами, да вот не хотят. И с этим уж ничего не поделаешь.

Даже если это посчитать мелочью, то никак нельзя отмахнуться от факта, что после валки деревьев стало ни пройти, ни проехать по многим исхоженным стёжкам-дорожкам, которые теперь были загромождены толстыми стволами и ветками поверженных исполинов. Особенно в сумерки появился реальный шанс переломать ноги, так как с освещением улиц у нас тоже как-то… никак.

Мэра стали донимать жалобами. Начальник он был, конечно, не ахти какой. Небольшой. Но из таких, которые бывают в несколько раз бесчувственнее всяких больших начальников. Частенько он ездил по округе послушать, о чём «калякает этот чёртов народец», и как-то услышал:

– Куда бы услали от нас этого древовала? Весь ландшафт изуродовали по его прихоти! Не город стал, а кладбище для деревьев…

– Ах, поговорили бы вы у меня, кабы на дворе тридцать седьмой год был, – обиделся мэр. – До чего же народ пошёл непочтительный. Тут работаешь как пчёлка с утра до ночи, а благодарности никакой!

– А вот в Европе даже использованные спички собирают, наносят на них серу и снова пускают в оборот, – пробовала его «пилить» библиотекарь Марина, но он, как неподатливый граб, плохо поддавался распилке:

– Ну что за приземлённое у вас мышление?! Европейцы мелочны, а у нас душа широкая, поэтому мы не обращаем внимания на такие глупости.

– Для нас и человеческая жизнь – глупость.

– Эх, Маринка, замуж тебе надо, чтобы не сходить с ума из-за всякой ерунды.

– Да с нашими мужиками ещё быстрее свихнёшься, – не сдавалась Марина. – Я видела в Гостином Дворе испанскую мебель из берёзы продают за бешеные деньги – мне даже на один стул трёх зарплат не хватит. У нас берёзы эти и липы под ногами валяются, а мы рассусоливаем о том, почему кругом такая бедность и неустроенность. У них в Испании нет таких лесов как у нас, поэтому и древесина такая дорогая. Может, её вообще из России им везут. А нам не жаль несколько тонн первоклассного материала сгноить или сжечь.

– Господи, и как у нас в стране женщин воспитывают? Они думают о каких-то скучных, сугубо деловых и практических предметах, о социальных проблемах! Фу, как неженственно думать и рассуждать о социальных проблемах. Настоящим мужчинам никогда не понравится женщина, которая думает об утилизации древесины и прочей лабуде.

– Да куда нам до настоящих-то? Нас бы алкаш какой осчастливил кучей детишек в коммуналке его мамы.

В конце концов, Арнольд Тимофеевич обозвал библиотекаршу вековухой, спрятался в свой джип-броневик и укатил восвояси. Он всегда одиноким бабам выговаривал, что их претензии по поводу чего-либо обусловлены одиночеством, которое обозначал непристойным словом. Скажет ему какая-нибудь незамужняя дама, что надо бы отремонтировать крышу, а то в дожди дом заливает до средних этажей, как он тут же присоветует ей найти «ну хоть какого-нибудь дурака, а не вымещать свою озабоченность на окружающих».

В России ещё со времён сексуальной революции сложилось устойчивое мнение, что все проблемы человека связаны с дисгармонией в интимной жизни: фрейдизм крайнего толка, так сказать. Всем почему-то стало казаться, что человеку не так нужны общение, возможность умственного и духовного развития, культурные ценности и обустроенный быт, как нужен ему интим. А без остального он может обойтись, хоть зарплату не плати – её как раз под эту песню вскоре платить перестали. Дескать, этот самый интим может решить как проблему безработицы, так и низкого уровня жизни. И если какой-нибудь работник врывается в кабинет начальника и требует повышения зарплаты, гнев его моментально гасят тем фактом, что он такой злой не оттого, что ему элементарно хочется жрать, а деньги на еду закончились ещё месяц тому назад, а потому, что у него по всей видимости имеют место быть сексуальные проблемы. Любому человеку становится неловко, когда его подозревают в такой несостоятельности, поэтому конфликт сразу затихает. Так что многие в нашем Отечестве стали насильственно улыбаться, чтоб, не дай бог, кто не заподозрил их в подобном конфузе. И многие стали говорить, что им ничего не надо, потому что у них и так всё хорошо в плане личной жизни, не сомлевайтесь.

Наш мэр освоил эту нехитрую технику в совершенстве, и она пришлась ему по вкусу. Если же к нему обращались с требованиями и жалобами замужние женщины, он им советовал заниматься воспитанием своих мужей.

– Я не виноват, что ваши мужики вас не удовлетворяют, – втолковывал он бабам, когда кто-то из них заикался, почему бы нам не заасфальтировать хотя бы одну улицу в городе. – Когда у женщины полная гармония в этом смысле, она не ворчит, как вы, а молчит и улыбается. Вот так: работает молча и улыбается. А если вам не нравится тут жить, если у вас по голой земле без асфальта ноги плохо ходят, то ищите другое место жительства: за Уралом места полно!

Старикам он объяснял их недовольство влиянием магнитных бурь и приближением старческого маразма. Лица мужского пола никогда не обращались к мэру ни с какими вопросами. Им было стыдно беспокоить серьёзного человека разными глупостями и очень не хотелось, чтобы кто-то подумал, что у них есть проблемы интимного характера. Им под забором не так стыдно было валяться, а вопрос с парком им был, мягко выражаясь, по барабану. У них имелись дела поважнее, как в стихотворении Владимира Высоцкого:

Поваленные деревья так и лежали до осени. Потом были предприняты попытки их сжечь. Но как это сделать, когда на дворе уже дождливая осень? Да и как можно сжечь столько древесины, которой иной рачительный хозяин мог бы несколько зим отапливать дом? Жители частных домов ещё летом пытались что-то растащить по хозяйствам, но вручную это сделать было невозможно, а грузового транспорта ни у кого не было. Да и не подогнать транспорт по такому бурелому. Две старушки присмотрели себе брёвнышко, попытались дотащить его к своим домикам, в результате чего у одной поднялось давление, у другой что-то внутри опустилось. Другие граждане тоже впустую провозились с бесценными ресурсами, как муравьи с неподъёмными для муравьиной силы спичками, надорвали животы. Отпилили, что смогли, но, в конце концов, махнули рукой и разбрелись кто куда.

* * *

Пришла весна, а весной у нас, как известно, начинаются субботники. Дело в том, что весна приносит в наши края не только тепло и солнце, но и открывает горы хлама и мусора – этих вечных спутников человеческой безалаберности, апатии и полного отсутствия культуры общежития. Субботник – это по-русски наивная и тщетная попытка убрать весь накопившийся за год мусор в один день. В последние годы власть поняла-таки, что нереально убрать годовой осадок отходов за один день и теперь стала объявлять месячники борьбы за чистоту на наших улицах. Не знаю, есть ли в других странах субботники, но помню, как на какой-то радиостанции проводили популярный нынче розыгрыш граждан: им звонили и предлагали срочно явиться на субботник. И вот нарвались на какого-то итальянца, который приехал в Петербург по своим делам. Ведущие розыгрыша потом были не рады, что ему позвонили. Итальянец был в шоке, когда узнал, что в России – стране великой литературы и науки – порядок на улицах наводят раз в году! Он кричал со свойственной итальянцам экспрессивностью, что надо срочно довести до сведения властей, чтобы они непременно организовали ежедневную уборку улиц, как это делают в его родной Италии и во всех нормальных странах. Ещё он сообщил, что в Европе и Америке труд уборщиков и дворников хорошо оплачивается, что есть города, которые ежедневно с ног до головы моют чуть ли не шампунем. Под конец он дрожащим голосом спросил, всё ли правильно понял, а то он как-никак иностранец. Ведущие с хохотом бросили трубку. Видимо, субботник – это такое мероприятие, которого нет ни у кого, кроме нас. Додуматься навести порядок раз в году могли только в нашей стране. Это напоминает анекдот про ад. В капиталистическом аду всем грешникам каждый день забивают по гвоздю в зад, а в советском то гвоздей нет, то молоток кто-то «скоммуниздил», то слуга ада, поставленный этим делом ведать, в упитии где-то валяется. Но в конце декады каждый получает-таки свои десять гвоздей в задницу за один подход.

Бытует устойчивое мнение, что русские люди любят жить и работать в аварийном режиме, когда пятилетку – за три года, в конце сессии перед самым экзаменом полугодовые знания усваиваем за неделю, годовые «запасы» мусора убираем за пару дней. Мы, мол, долго запрягаем, зато быстро ездим. Я с этим не согласна. Русским людям такую модель поведения навязала многовековая тупость, которая крепко засела у руководства. Того самого руководства, у которого то молотка нет, когда надо, то гвоздей не допросишься, то вообще руки ни до чего не доходят, так как надо срочно помогать «дружественному народу» далёкого Гондураса или Парагвая.

В первые годы Советской власти субботники и воскресники (и такие тоже были) возникли почти стихийно, как порождение «революционного энтузиазма масс». Такой сознательный, организованный и бесплатный труд на благо общества в свободное от работы время или в выходные (откуда и происходит название) был стопроцентно и от всей души добровольным. Участвовали в нём как ярые коммунисты, так и рядовые «сочувствующие». Впоследствии энтузиазм населения уменьшился. Люди поняли, что новая власть – это всего лишь новая форма старой кабалы, и субботники постепенно стали превращаться в добровольно-принудительную «характерную традицию социалистического образа жизни». Новая эксплуатация со своей системой экзекуции. К немногочисленным «уклонистам», не желающим участвовать в субботниках, могли применяться меры общественного порицания или даже административного воздействия. Некогда задорное и активное мероприятие перешло в разряд обычной брюзгливой и скучной обязаловки «для галочки». Руководство предприятий зачастую использовало «добровольный» труд работников в своих интересах, экономя на заработной плате, на сокращении штата уборщиков, дворников и прочих «незначительных» единиц. В наше время субботники могут объявляться не только по субботам, а вообще в любой день недели, как снег на голову. Потому что мусора на улицах становится слишком много, или когда приближается ситуация «к нам едет генерал». В роли генерала может выступать любой чиновник или высокопоставленное лицо, которое куда-то едет по делам или на отдых, и путь его пролегает через многочисленные населённые пункты, на которые он может мельком глянуть из окна поезда или автомобиля и увидеть… этот бардак! А ну-ка навались, робяты, не посрамим родной город в глазах высокого гостя!

Что это, в самом деле, за странная традиция такая? Словно какую-то нерадивую хозяйку-грязнулю раз в году посещает мысль вымыть полы в квартире, которые, страшно сказать, на что сделались похожими за это время. Гораздо легче и удобней мыть их почаще, чем за раз счищать годовой налёт грязи и ещё много чего другого.

Не хочу никого обижать, но субботники – это непрофессионализм. Они не случайно возникли в эпоху, когда профессионалов стали презирать как класс, а безграмотный и необразованный люд решил, что может сам и город-сад построить, и страной управлять. В итоге настроили бараков, истребили всех, кого можно было назвать профессионалом в своей области: военных, учёных, врачей, изобретателей, земледельцев – среди жертв кровавых революционных и последующих репрессий не встретишь человека совершенно неотёсанного. Если истребляли крестьян, то, как правило, самых домовитых и хозяйственных, которые могли хлеба на всю страну вырастить, на которых вся эта страна и держалась. Зато сельских алкоголиков, болтунов и бездельников эта война с «врагами народа» никак не коснулась – ни одного не тронули, словно специальный отбор проводили! Если брались за армию, то выкашивали именно тех, без кого армия неизменно превращалась в беспомощную, совершенно необученную и плохо вооружённую массу.

Что касается субботников, то на них должны бы заправлять профессиональные строители, архитекторы, дизайнеры, а рядовые участники могут только выполнять их грамотные указания. Есть талантливые организаторы, которые даже в наши дни сумели создать своеобразную культуру субботника вплоть до красивой униформы. Я один раз, ещё в середине, казалось бы, совсем беспросветных девяностых годов попала на такой субботник в Михайловском саду. Возможно, вы будете скептически улыбаться, но я словно в отпуске побывала! Мало того, что это происходило в красивейшем месте в центре Петербурга, но там не было никаких горластых зазывал и занудных агитаторов. Никто не поднимал веником пыль до небес, не жёг тут же собранные помои и не таскал на своём горбу мешки мусора и уж тем более брёвна. Всем выдали симпатичные курточки, кепочки, набор пакетов для мусора, яркие грабли и вёдра. Мы собирали остатки прошлогоднего листопада, грузили их в специальные тележки, которые потом увозили кары. В саду работало много настоящих декораторов, флористов, был даже один режиссёр по постановке света! А волонтёры вроде меня под их руководством помогли работникам сада высадить цветы на клумбы, установить скамейки, разровнять посыпку на дорожках. Это был самый настоящий активный отдых, о каком в последнее время так часто говорят врачи. И всё продумано, чтобы каждому участнику этого чудо-субботника было комфортно, интересно, чтобы труд его был результативен. И результат этот был на благо как сада, так и всего города! Ведь можно, оказывается, и субботник превратить в очень красивое занятие. Просто мы так воспитаны, что «светлое будущее» у нас непременно строилось с мукой на лице, когда по колено в грязи, когда одна половина строителей от цинги умрёт, а другую потом в тюрьмах сгноят. Может быть, именно потому и не получилось ничего светлого, что было сопряжено с каким-то страшным и никому не нужным надрывом каждого «строителя»? Надрыв этот – тоже явный атрибут непрофессионализма. Если вы понаблюдаете за любым профессионалом в любой сфере деятельности, то заметите, что он не просто умеет работать, а не совершает никаких лишних и ненужных движений, которые только силы и время отнимают. Понаблюдайте, как выделывает тесто профессиональный пекарь или как шьёт профессиональная швея. Она не только ни одного ошибочного стежка не сделает, но и ни одного пальца не уколет. Например, профессиональный землекоп – уж не смейтесь, что я такую, казалось бы, совсем непрезентабельную работу в качестве примера привожу, но без них не проложить ни один кабель, – никогда не растянет сухожилия. Ломают кости и рвут связки, калечат себя в работе как раз глупые энтузиасты, которые всё делают в порыве: за котёл схватятся и не подумают, что он горячий. Некогда думать, труба зовёт, подвиг не ждёт! Взвалил шпалу на горб и тащи её с героическим лицом в даль светлую, пока внутренние органы через задний проход не вывалятся – подберёшь их на обратном пути. И даже мысли нет, что можно работать совсем иначе, без членовредительства этого дурацкого.

Многие могут усмехнуться: тоже мне профессия – мусор на улицах убирать! Но если у нас сделали весьма престижные и даже денежные профессии из таких занятий, которые раньше только матерными словами обозначали; если кругом полно людей, которые вообще непонятно чем занимаются, но за это «непонятно что» ещё и солидные деньги получают, то почему же участие в массовых уборках улиц наших городов не признать профессией? Именно профессиональные бездельники и убеждённые безработные придерживаются точки зрения, что любая работа – это туфта, ерунда, которой и учиться не надо. Скажи им, что некто работает, допустим, таксистом, а они докажут, что на самом деле он дурака валяет, а не работает: «Тоже мне работа – сиди на заднице да баранку крути!». Но глуп тот, кто станет их выслушивать или даже спорить с ними. Кто не догадается, что это всего лишь защитная реакция их разлагающихся от безделья души и ума, когда человек словно бы себя перед собой же оправдывает, что в его бездействии нет ничего ужасного: «Как раз все эти так называемые работающие дурят и обирают честных людей!». Любую профессию им назови от продавщицы до лётчика, от учителя до домработницы, и они выдадут протяжно фирменное: «Поду-умаешь, тоже мне работа – вертись весь день (у прилавка, у штурвала, у парты, у плиты)! Всего и делов-то, любой дурак сможет».

Был такой старинный фильм, где казак сказал жене, что она дома бездельничает. Не стала гордая казачка мужу-дураку ничего объяснять, а на день уехала в гости в соседнюю станицу, оставив его, такого делового, один на один с домом, козами, стиркой, тестом для хлеба, огородом, гусями-утками и прочими «бабьими забавами» домашней хозяйки. Казак чуть не умер за этот день! Этот день стал самым ужасным днём в его бравой жизни. Бельё он выстирал в корыте для корма свиней, свиньи от такого «кормильца» разбежались, козы съели всю капусту в огороде. Пока казак за ними гонялся, у него в печи сгорели пироги или что он там из теста налепил пополам с камнями. Казак нехотя, но всё же пришёл к выводу, что в доме без хозяйки плохо, и лучше эту чёртову бабу не злить такими необдуманными заявлениями. Вот что бывает, когда кто-то берётся не за своё дело или высмеивает чужую работу, считая её пустяком.

Конечно, в современной России, пережившей массовую безработицу, когда каждый стал заниматься абы как и абы чем, что подвернётся, лишь бы выжить, к непрофессионализму уже не относятся как к чему-то плохому. Но судите сами: повалили в черте жилого квартала высокие деревья, каждое в диаметре около полуметра, остались пни, огромные ветки. Надо бы всё это убрать, спору нет. Объявляют внеочередной или внеплановый субботник, на который приходит самая активная часть населения, которым не безразлично, что родной город утопает в мусоре – пенсионеры и женщины. И вот начинают они ворочать то, что может убрать только техника. Может, кто и усматривает в этом что-то романтичное, когда бабульки и тётки тягают брёвна в целях экономии городского бюджета для администрации, которая даже не подумала задействовать в таких работах хотя бы один грузовик. Но я кроме откровенного издевательства ничего в этом не нахожу. Видели вы когда-нибудь, как маленькие муравьи суетливо и медленно переносят какую-то травинку, а человек за всем этим наблюдает и вдруг – раз: лёгким движением руки берёт эту самую травинку и перемещает вместе с муравьями ближе к их муравейнику? Человек тут выступает в роли доброго подъёмного крана. Когда смотришь на наши потуги на субботниках, возня бабья и стариков около брёвен и неподъёмных гор мусора напоминает именно муравьёв. Которые медленно, с риском для своего здоровья (а оно у женщин хрупкое, вопреки устоявшемуся на Руси стереотипу, что баба – это нечто вроде никогда не ломающегося бульдозера) перетаскивают с места на место то, с чем могла бы быстро и качественно справиться только современная техника. Сюда бы хоть один экскаватор, который выкорчевал бы пни, погрузил бы их на грузовик, зарыл бы ямы. Бульдозер тоже не был бы тут лишним. Но у нас в стране в силу традиционного наплевательского отношения к людям об этом никто никогда даже не задумывается. В результате люди полдня бьются над одним пнём, угробят остатки уходящего здоровья и выходной день на такой «субботник», а пень – и ныне там. Чего ему сделается? Пень – это же не человек. Это человека легко угробить подобной эксплуатацией.

При строительстве Николаевской железной дороги, когда из «строительных инструментов» были только лопаты и носилки для земли, крепостные умирали сотнями, тысячами, а может и десятками тысяч – никто даже не считал. Не кони же гибли, которые денег стоят, а какие-то бесплатные рабы. Сама насыпь под дорогой в какой-то степени состоит из костей этих безымянных работяг. Но даже тогда, в середине девятнадцатого века, когда не было ни экскаваторов, ни подъёмных кранов, находились люди, которых такое положение вещей возмущало. А на рубеже двадцатого и двадцать первого веков, когда появились и всевозможные машины, и техника, специально придуманная и созданная для облегчения такого необходимого, но всё же каторжного труда, как перемещение всевозможных грузов, больших масс земли при строительных работах, древесины, у нас стало нормой бабам корячиться до выпадения грыжи над каким-нибудь уже пустившим корни бревном десять метров длиной! Никто словно бы не понимает, что это просто дико. Участники субботника сообщают об этом в специальный штаб, и там дают такой «мудрый» совет: а вы его распилите! Опять же, своими силами, ручными пилами. Слава богу, если кто сможет выловить мужика со бензопилой, который тоже вроде как за здорово живёшь свою пилу эксплуатировать не обязан. И распилить-то надо не поленце, а бревнище в три обхвата! Даже если принять за данность, что бревно было успешно распилено на чурки, весом в три-четыре пуда каждая, то участникам субботника их всё равно с места не стащить. И вот тут начинается представление. Приходит какой-нибудь массовик-затейник из так называемого штаба и начинает укорять баб, что это они так ослабли, хотя по утверждению великого русского поэта – того самого, которого до слёз поразила судьба строителей Николаевской железной – наши бабы, панимашь, и коня на скаку охомутают и в загс затащат, и в огне не горят, и в воде не тонут, как известно что:

– А ну-ка навались, лошадушки!

Самое удивительное, что «лошадушки» эти до сих пор находятся. Таких тёток всегда узнаешь по робкой надежде на лице, что их хотя бы за это оценят и даже замуж возьмут. Хотя большинство баб – и это радует – уже не слушают извращённые представления какого-то сморчка о женском предназначении, а уходят с субботника. Завтра у них будут болеть все вывихи и растяжения, какие они получили при подъёме тяжестей, которые ни одна нормальная женщина не додумается поднимать. Если она, конечно же, не профессиональный штангист – и чего это некоторые дамы так стремятся освоить такие сугубо «мужские» виды спорта, хотя и мужчины от них инвалидами становятся? Заняться, что ли, больше совсем нечем?

Опять-таки не хочу никого обижать, но после таких субботников становится… страшнее, чем было до них! Горы недогоревшего мусора, вытоптанная свежая трава, вывернутые куски ещё не просохшей после схода снега земли, остатки такого крупнокалиберного мусора, как брёвна, камни, доски, куски штукатурки и кирпичной кладки. Всё это валяется там и сям, что свидетельствует об одном: люди выдохлись. Это похоже на то, как кто-то решил сэкономить, поэтому не пошёл заказывать платье в ателье, а обратился к бабе Мане, которая вроде как умела когда-то в далёкой молодости гладью вышивать. Города наши после субботников очень напоминают такое самодельное платье, сшитое кое-как абы кем, лишь подешевле обошлось. Можно заказать платье у профессионального портного, а можно самому кое-как сметать. Ради экономии отчего же не попробовать? Всё можно самому! Можно автомобиль в автомастерской чинить, а можно и самому. И компьютер можно не таскать понапрасну в сервис, а самостоятельно его отремонтировать. Молотком, держа на одной коленке. Зато деньги не потратишь на всяких там специалистов, без которых вполне можно обойтись – разве не выгодно? Можно управление своего государства профессионалам доверить, а ведь можно и рядовому гражданину самому править, как заблагорассудится. Отчего же нельзя? Ради экономии-то! Чего там на армию тратиться, да на медицину? Сами с вилами в руках себя защитим, сами все свои болячки вылечим подорожником! Так обычно и происходит при деградации общества, когда утрачивается понятие профессии, образования, культуры, когда общество скатывается к пещерному состоянию.

Практически любую работу можно выполнять профессионально, а можно и любительски: делать фотографии, ремонтировать квартиру, кататься на коньках. Согласитесь, что разница есть, когда «пироги печёт сапожник, а сапоги чинит пирожник». И не только в экономии, но и в качестве работы. У нас тут один умелец, который тоже вообразил, что больше профессиональных электриков в электричестве разбирается, подключил водообогрев, после чего половина подъезда… выгорела. Но умелец не унывал, а ликовал: «А чё! Зато бесплатно установил!». От субботников тоже всё чаще отдаёт таким нездоровым ликованием его организаторов: «Зато бесплатно решили проблему отсутствия дворников! Хотя бы на это лето». Ох, находчивые вы наши, экономные! И ни один при этом от госмашины с водителем не откажется – экономия была бы куда как ощутимей, чем на инвентаре для уборщиц. Ни один от путёвки в санаторий за государственный счёт тоже не отречётся. Отдыхал бы на берегу родной речки с удочкой. Зато бесплатно, экономно же!

На наши субботники надо ходить «со своим инвентарём», как пишут в «приглашениях» на них: со своими вёдрами, граблями, метлами, лопатами и всем прочим. Кто чем богат. В городском бюджете традиционно нет денег даже на малярные кисти для покраски оград и столбов. Каждый тащит что-то своё. Один мажет полусгнивший покосившийся телеграфный столб лысой кистью, другой вообще какой-то тряпкой, намотанной на палку – и так сойдёт. А вы замечали, какая разница между работой профессиональных маляров и этой самиздатовской мазнёй в технике «кура лапой»? Маляр краску не «гоняет» по поверхности лишь бы абы как размазать, а прежде всего эту поверхность зачистит, высушит, покроет первым слоем, даст высохнуть, потом идёт другой слой и уже в другом направлении относительно первого. В итоге профессиональная окраска занимает не пару часов, как хотелось бы приверженцам теории субботника, которые ещё и соревнование могут объявить, кто кого обгонит по скорости этой мазни. Краска – это явление чисто химическое. Она подчиняется законам физики и химии, ей требуются определённые условия и для нанесения, и для высыхания. В результате работа профессионального маляра будет держаться на окрашенной поверхности и защищать её от разрушения годами. А мазня ветошью на палочке после первых же дождей пойдёт шелушиться и через неделю от неё следа не останется! Но всё равно мазня эта тупо совершается каждый субботник. Да ещё и со спешкой, чтобы обогнать «конкурентов», мажущих на другой стороне улицы, как для отчётности: комиссия пойдёт после субботника, увидит, что краска по столбам и заборам успешно и в полном объёме размазана, поставит галочку напротив пункта «малярно-штукатурные работы выполнены».

Это на «диком и загнивающем» Западе есть такие профессии, как дизайнер по клумбам или декоратор по лицевой части дома. Хочет человек улучшить лицевую часть своего дома, так кличет специалиста. Деньги у него на это, слава богу, есть – он их, собственно, для того и зарабатывает, чтобы улучшать свою жизнь и всё, что его окружает, а не для оплаты света-газа-канализации и проезда до работы, как принято у нас. Поэтому нам не до декораторов и дизайнеров. Наш гражданин обязан САМ выполнять практически любую работу.

Как-то на здании милиции возьми, да и отвались кусок штукатурки, никого не спросившись. Здоровенный такой кусок, над самым фундаментом. Сначала плюнули на него, как и положено: в ближайший субботник замажет как-нибудь кто-нибудь. Чем-нибудь. На субботник явились, естественно, одни бабы. Штукатурить стену родного ОВД поручили бухгалтеру Ирине Степановне:

– Ира, не посрами честь заведения. Так уж и быть: шпатель мы тебе выдадим, раз ты свой не догадалась принести. А насчёт штукатурки ты уж сама скумекай, как да что там надо заливать да смешивать.

– Я же не умею! – пыталась отказаться от оказанной ей чести бухгалтерша.

– Да чего там уметь-то? Вот тоже мне – труд великий: мазню по стене размазать! Прямо-таки два института закончить надо, чтобы такую «профессию» освоить, да? Вона бабы с комбината ваще на субботнике будут старый шифер с обвалившегося дома по Фанерному проспекту разбирать и вручную перетаскивать его на ремонт крыши соседнего. А тебе-то, можно сказать, повезло. Не работа, а лафа! Сиди на стремянке, да мажь. Загоришь так, что и на курорт не надо!

Ирина Степановна продолжала слабо верещать и на субботнике, что не владеет навыками работы штукатура. Её быстро осадил наш находчивый мэр:

– Да имейте ж вы совесть, в конце концов! Я не знаю, куда у вас у всех совесть вообще подевалась?! Что за девичьи глаголы «не умею» да «не могу»! Что вы как баба в критический день, ей-богу! Вы же в этом здании работаете. Это же вам нужно, а не нам! Начальство какое приедет, а у вас тут такой дискомфорт на стене. Осрамитесь же по самое не хочу!

Ирине Степановне стало стыдно за капризы. Она стиснула зубы и на свои деньги купила банку шпаклёвки, старательно размазала её по обнажившейся кирпичной кладке, как ей советовали стоявшие над душой десяток-другой членов «комиссии по контролю над успешным проведением работ по благоустройству города» из Администрации:

– Тут ничего особенного уметь не надо. Это любой дурак сможет! Вот так зачерпнула скребком дерьма этого из банки и на стенку его, на стенку!.. Ага, вот так, шлепком да погуще. А потом разгладить, чтобы более-менее ровно было.

Ирина Степановна и хотела сказать, что на банке написано «наносить следует тонкими слоями с просушкой по 24 часа каждый, не менее трёх слоёв». Но как подумала, что её заставят тут три дня на стене висеть, когда дома двое детей, огород, варка обеда, воскресная стирка и прочий «женский досуг», так и промолчала. Поумнела. Размазала, как смогла и как ей подсказывало её личное чувство прекрасного. Профессиональные штукатуры подняли бы на смех такую «работу», но ведь в субботнике главное не результат. Главное – участие. Отучаствовал положенное время, отбыл «от звонка до звонка», отмучился на работе, которую голыми руками, пусть даже вооружёнными «своим инвентарём» в виде ведра и лопаты в принципе невозможно выполнить, да и катись домой, не отсвечивай.

Через год у здания милиции выпал целый угол, аккурат по этим замазкам. Здание сигнализировало, что стены пора крепить каким-нибудь радикальным способом или сносить к чёртовой бабушке за ветхостью. Представляете, чтобы – уж простите за такой пример – в Кремле на каком-нибудь здании облупилась штукатурка. Разве доверили бы там штукатурные работы какому-нибудь прохожему? Идёт, скажем, какой-нибудь кремлёвский политик, который к другому политику по делам заходил, а его комендант Кремля вылавливает и говорит:

– А ну-ка, со своим инвентарём марш на субботник! Вон там кусок стены выпал, так вы замажьте дыру. Как-нибудь. Чем-нибудь. Вы же в этом здании работаете, так что это вам нужно, а не нам. А то, не дай бог, конечно, президент пойдёт или там вице-спикер какой. Осрамимся же по самое не хочу!

И каким бы великим не был тот политик, но никто ему не доверит штукатурить «стены древнего Кремля». Потому что это будет началом какого-то совсем нехорошего безумия. Там соберут «консилиум» профессионалов по архитектуре, строительным работам, которые выяснят отчего и почему кладка «сбросила» штукатурку, да нет ли каких микроскопических трещин или намёка на внутренние разрушения. И всё это признак того, что пока в Кремле есть хорошие хозяева, комендатура, обслуживающий персонал там не напрасно хлеб едят. А там, где бабы на субботниках подпирают то, что давно сносить пора, чтобы оно ещё хотя бы до следующего субботника простояло, хозяев нет, не было и, видимо, уже не будет НИКОГДА. Там всем, кто по должности обязан заботиться о благоустройстве вверенного им города, глубоко безразличен и сам город, и уж тем более его благоустройство. И занимаются они чем угодно, но только не своим городом – они его вообще своим не считают.

Мне иногда говорят: чего ты такие мрачные вещи описываешь? Написала бы, в самом деле, что-нибудь весёлое! Но у меня уже давно утрачено понимание, что в нашей жизни есть весело, а что – мрачно. Например, над произведениями Михаила Зощенко принято смеяться, а мне почему-то грустно. Ведь он ужасные вещи описывает, даже трагические! Самое ужасное, что герои его рассказов никуда не делись и в наши дни, и нисколько не изменились за эти годы: теперь их пошлость и ограниченность с успехом эксплуатируют другие сатирики Михаилы.

Мне тут один случай рассказывали, прямо-таки «задорновский». Приходит некая старушка в Правление какого-то безымянного совхозика в пять улочек, чтобы получить там справку, что у неё в этом совхозике никогда не было частного огорода. Это её из районного управления регистрации «отфутболили», когда она решилась приватизировать свой домишко на шести сотках в соседней деревне, где она, собственно, и проживала всю жизнь. Спокойная такая старушонка, за всю жизнь ни разу не чудила, хотя жизнь у неё очень непростая была. И вот приходит она в это трёхэтажное Правление, а там таблички на дверях: «Ведущий специалист по благоустройству», «Второй заместитель старшего ответственного по архитектуре и градостроительству». На улицах не видно ни одного здания, к которому можно было бы употребить термин «архитектура». Что тут посреди ухабов и рытвин называют «благоустройством» – вообще не ясно. Неужели вот эти покосившиеся хрущёвки с отваливающимися балконами? А специалисты сидят. И хорошо сидят, доложу я вам. И не просто специалисты, а даже ведущие! То есть подразумевается, что есть ещё и не ведущие, а просто специалисты. Есть второй заместитель какого-то «старшего ответственного». Значит, имеется и первый заместитель, и младший или просто ответственный за весь этот бардак с гнилыми сараями и редкими кусками ломаного асфальта на дорогах. У Правления, правда, отутюжена асфальтовая площадка для великолепных авто этих самых «специалистов по благоустройству и градостроительству».

В известном монологе Аркадия Райкина упоминаются завсклад, директор магазин, товаровед, с которыми надо было дружить в советское время, чтобы раздобыть дефицит. Теперь на смену этим всесильным завкомам, домкомам и парткомам пришли «более понятные» развёрнутые названия типа «Отдел по обеспечению населения социально-экономической помощью и постановкой на учёт по инвалидности» или «Комитет по поддержанию городского хозяйства для улучшения дорожного строительства и ремонта». Заучить эти названия человеку со средними способностями невозможно.

Старушка пока в очереди сто сорок восьмым номером сидела, так всё эти таблички на дверях разглядывала, очёчки одевала и снимала, всё думала: не зрительный ли это обман. Потом, когда убедилась, что не обман, начался у неё приступ то ли смеха, то ли рыданий. Как прыснула, так и не смогла остановиться. Только пальцем тычет на эти таблички и на окно, где красуются результаты деятельности «специалистов», чтобы окружающим объяснить причину истерики. Вслед за ней точно так же начали сотрясаться от смеха и другие граждане в очереди за справками типа «предъявитель сего никогда не был верблюдом в совхозе таком-то (за все другие совхозы не ручаимси)». Повыскакивали специалисты, как ведущие, так и их заместители (младшие и старшие), испугались, тоже то ли рыдать, то ли хохотать принялись. Начался классический массовый психоз. Вызвали три машины Скорой помощи – все, какие в районе были. Врачи кому успокоительный укол сделали, кому и пары оплеух хватило. Но закончилось всё довольно-таки мирно. Старушка, правда, померла. От смеха – и такое бывает. То есть домишко свой так и не успела приватизировать, поэтому отошёл он государству. Точнее, специалистам этим. По благоустройству и прочему расстройству городов наших.

И вот что это: комедия или трагедия? Для меня это – трагедия. Хотя многие посчитают комедией и даже скажут, что на основе такого материала можно было бы залудить очень приличный фельетон, а то и сценарий. Для комедии. А то ведь людям в нашей стране совсем уж не над чем смеяться. Да, жалко бабушку, что и говорить, зато от души повеселилась перед смертью. Другие-то куда как скучнее помирают.

Таких ситуаций из разряда «смешно, да не до смеха» сейчас можно сколь угодно в нашей жизни насобирать. Особенно на субботниках. Вот у нас тут мимо станции какой-то министр проезжал, так за пару дней до этого «знаменательного события» созвали внеплановый субботник. Начальник вокзала орал, что надо бы обновить белую полосу по периметру главного перрона чётного пути. А от перрона этого при спуске вообще мало что осталось. Когда-то там был асфальт, но за годы постперестроечной разрухи никто его ни разу не обновлял, поэтому местами проглядывают проплешины голой земли. И вот муравьиная суета субботника после уборки основной массы грязи начинает рисовать эту самую «полосу по периметру». Кто-то где-то нашёл малярную кисть, которая, должно быть, ещё с прошлых субботников провалялась в подвале вокзала, и никто её не додумался от прежней краски отмыть. В банку с водой воткнули, согласно «Книги полезных советов для тех, кому всё время некогда». Да только вода за прошедшее время испарилась, а кисть со слипшейся и перекошенной щетиной осталась. Начальник вокзала выносит вердикт: сойдёть!

– Бабоньки, некогда! Завтра же, завтра же тут САМ министр проедет. Или замминистра, что ничуть не легче. Ему главное полосу эту увидеть, белую. Увидит, что полоса проведена, значит, всё более-менее в порядке содержится.

И начинают видавшей виды кистью малевать эту самую полосу, иногда просто по голой земле, где асфальт не сохранился, по пыли, по лужам, по грязи! Главное – провести. Это становится некой навязчивой целью! Главное, чтобы министр или кто там поедет мимо нас, увидал эту белую линию и сделал вывод: тут ещё не всё разворовано и пропито. Эвон даже кисть какую-то нашли где-то на помойке… Где ещё такое увидишь, чтоб по голой земле рисовали разметку? Только у нас, в России. Все понимают, что по-хорошему тут надо бы выровнять местами просевшие участки, проложить и утрамбовать слой гравия, сменить покосившиеся опоры и треснувшие плиты под перроном, потом закатать это дело в новенький асфальт, излишки его обрезать по прямым линиям. Не голыми руками, а специальной машиной, которая именно для таких работ придумана. И катком асфальт разгладить, а не так, как у нас его лепёшкой плюхнут, а какая-нибудь тётка Гликерья совковой лопатой эту лепёшку разровняет. Да ещё своим стоптанным башмаком прижмёт для верности. И асфальт-то словно самодельный, не в специальных котлах вареный, а пополам с каким-то то ли гуталином, то ли дёгтем смешанный.

Когда снег сходит, именно таким «способом» начинают заделывать образовавшиеся там и сям дыры и ямы на дорогах, обочинах и перронах. Вы спросите любого олигарха: согласится ли он, чтобы у его особняка вот так некая бабка Клаша с ревматизмом в пояснице лопатой асфальт плюхала и ногой разравнивала? Да он пошлёт куда подальше этих энтузиастов, которые втемяшили себе в башку, что они таким макаром якобы «благоустраивают» город и улучшают его внешний вид, и наймёт профессиональных строителей дорог! Можно себе вообразить, чтобы в столице, например, на Кутузовском проспекте наносили дорожную разметку подобным образом? Дурак скажет: «Подумаешь, тоже мне работа – белую полосу провести! Любой баран сможет!». Но согласитесь, что разметка асфальта, выполненная специальной машиной и людьми, которые умеют это делать, – это не то же самое, что мазня облезлой малярной кистью рядового участника стихийно созванного субботника.

Я понимаю, что у нас в стране найдутся миллионы и даже десятки миллионов людей, которые возмутятся:

– Чего ты тут гонишь пургу! Ишь, какая-то там дерёвня сравнивает своё захолустье с Кутузовским проспектом! Ты для себя, что ли, в этих субботниках участвуешь? Нормальные люди на них ходят «для галочки» или вообще не ходят: теперь за это не расстреливают. Поду-умаешь, дыру в дорожном покрытии гудроном пополам с цементом замазали! Одну грязь на дорогах замазали… другой грязью. И так сойдёть!

А вам не кажется, что наша жизнь словно сквозит этим самым «и так сойдёть»? Куда ни бросишь взгляд, а всюду какая-то недоделанность проглядывает. Стоит пенёк, рядом – другой, повыше. На них криво положена то ли сорванная дверь, то ли треснувшая столешница. Что-то вроде скамейки, чтобы было куда зад примостить. Можно было бы сделать хорошие скамейки, нормальные. И древесины для этого предостаточно, и инструментов каких-то мудрёных не требуется: пила, рубанок, молоток с отвёрткой есть практически в каждом доме. Можно-то можно, но… может быть, и так сойдёт, а? Сойдёть! Чего по пустякам зря корячиться? Можно и вообще на земле сидеть, если ноги совсем не держат… Вон там труба горячей воды из земли торчит, протекает, надо бы её проложить под землёй в специальную траншею, как трубе и положено. Надо бы её вообще заменить на новую, но… может, и так сойдёт, ась?.. Сойдёть! Ещё как сойдёть! В развивающихся странах и такой «роскоши» не видели… А вон там бьёт «гейзер» из канализации. Аромат: м-м – «Шанель» отдыхает! Надо бы тоже как-то всё это куда-то деть, завуалировать хотя бы на время, а то сам замминистра или даже губернатор области мимо проедет, чёрт их тут носит!.. Или всё же и так сойдёт? Сойдёть! Наши предки и не в таком дерьме сидели, а мы чем хужее!.. А вот дом стоит в аварийном состоянии, по стенам трещины «гуляют» во всех направлениях, уже и с улицы видно невооружённым глазом: ни в этом году – так в следующем рухнет… Что у нас вообще за дома? И можно было бы настроить комфортабельных зданий, красивых кварталов, все виды стройматериалов в стране есть: лес, камень, песок, глина! В стране этих материалов буквально навалом, так что местами древесину даже сжигают, настолько девать её уже некуда. Ну, были бы мы какой банановой республикой, где кроме этих самых бананов больше нет ничего – было бы понятно. Так ведь всё есть! Более того, в отличие от малообразованного населения банановых республик, где просто умение читать до сих пор экзотикой кажется, у нас есть любые специальности, есть кадры, есть учебные заведения, которые эти кадры готовят и выпускают, есть инженеры, проектировщики, математики, экономисты. Они могли бы все имеющиеся ресурсы грамотно рассчитать, распределить, построить, создать!.. Ага, щас разбежались они тебе строить и создавать. Инженеры наши теперь подержанные автомобили из Польши перегоняют, а у экономистов мысль работает только в одном направлении: как обогатить своего хозяина в ущерб всем остальным слоям населения. Хозяин их за это хорошо кормит.

Да бог с ними, со специалистами – сейчас всё строят выходцы из тех же банановых или хлопковых республик. Но хоть что-то должно работать на нас, на граждан своей страны! Не в пустыне же живём, где кроме раскалённого песка под ногами больше нет ничего – хотя в Арабских Эмиратах вон какие города выстраивают, если верить передачам о путешествиях. Могут сказать, что «у них там так не ворують», у них за один украденный дирхам руку до плеча отсекают любому – и регалии не помогут. То есть воровать-то воруют, конечно же, но не так интенсивно, как у нас. И не так глупо уворованное пропивается и проматывается на разные смутные цели, от которых ничего кроме поражения печени, почек и прочих органов мочевыделительной системы скороспелый богач не получает. Уж, казалось бы, и мог бы пожалеть разнесчастную печёнку свою, которая устала чистить и заменять его отравленную алкоголем и прочими стимуляторами кровь. Уж и мог бы пару-тройку миллионов (не шахтёрским же трудом он их заработал) выделить на дороги-школы-больницы хотя бы в родном городе. Но что-то мешает… Да и что это мы чужие деньги считаем? Нехорошо это, некрасиво. Не для того же он их с таким риском урвал, чтобы теперь назад отдавать, в самом-то деле! Где это видано, что-то украсть, а потом отдать на благородные цели? Никогда такого не будет. Поэтому остаётся надеяться только на бабку Клашу и тётку Гликерью. Хоть и нет у них ни сил, ни средств страну облагородить и вытащить из упадка, но зато она им не безразлична. Им стыдно делается, когда они слышат замечания в адрес своего города, который они не могут привести в полный порядок за один субботник. Они при этом краснеют и даже плачут, оправдываются. И ничего подобного вы не увидите на лицах администрации: там никогда никому ни за что не стыдно – давно вытравили у себя подобные глупейшие комплексы.

Не знаю, как в Эмиратах и прочих странах умудряются строить красивые и современные города для своих граждан, но не ошибусь, если сделаю предположение, что там в центре города дощатый сарай не поставишь и вывеску «Дом Культуры» на него не пришпандоришь. Не сойдёт там сарай за дом культуры-то. А у нас всё сойдёт: торчащие из земли ржавые трубы, дороги в выбоинах и без асфальта, покосившиеся дома с облупившейся штукатуркой, кривые завалившиеся заборы, покосившиеся столбы, словно пьяные. Все эти выбоины и трещины, следы гниения и распада наспех чем-то замазаны, залеплены, закреплены неумелой рукой в стиле «и так сойдёт!». Этот наш знаменитый стиль уже можно смело заносить в учебники по архитектуре и искусству, как «ведущее направление в российском благоустройстве и градостроительстве» на рубеже веков.

Как задумаешься, ради чего это – ещё скверней становится. В самом деле: зачем? Чёрт его знает, в чём тут причина. То ли какая-то патологическая лень в нас сидит, то ли парализующий ум и волю страх перед жизнью и реальностью, что нам её всё равно не переделать, так что лучше и не пытаться: и так сойдёт. Но если попытаться пройти всю цепочку, на которой все лучшие предложения о том, как сделать нашу страну красивой и ухоженной, спотыкаются и исчезают, то приходишь к странному выводу, что наше согласие жить во власти этой кислой философии «и так сойдёть!» служит единственно тому, чтобы… нашему человеку лишний раз с завалинки не вставать. Сиди на этой завалинке сиднем хоть весь век, смоли цигарки да трави байки обо всём, что в поле зрения попадёт. Только хоть кто-нибудь заикнётся о том, что вон там надо бы что-то изменить или переделать, сразу такое потрясение, что вот сейчас надо будет удобно пристроенную на завалинке задницу отрывать, куда-то вяло идти с лицом великомученика, что-то делать, вносить какие-то изменения в эту ужасную картину бытия, что зевота прошибает и губы уже сами выстраивают кодовую фразу: «И так сойдёт». И все с этим медленно, может быть даже нехотя, но соглашаются: «Ну чего ОПЯТЬ кого-то там продрало что-то делать, когда и так сойдёть!».

Неужели на самом деле так? Неужели это именно ради такой примитивной цели делается, чтобы никто никому не мешал… отдыхать от своих непосредственных обязанностей? Вы заметили, с какими лицами у нас везде сидят в конторах, которые вроде бы специально и создавались для благоустройства городов, для улучшения жизни людей? Туда придёшь, а они уже смотрят с выражением лица «лучше бы тебя вообще не было!». Только вот хотели чайку-кофейку затеять, поточить лясы-балясы о том да сём, а тут ты, чёрт бы тя задрал! Только хотели обсудить такие важные вопросы, кто на каком месяце беременности замуж выходил (для наделённых полномочиями женщин) и как там политическая ситуация в Камбодже (тема «сурьёзного разговору» для обладающих властью мужчин), как тут простые смертные лезут со всякой галиматьёй. Поду-умаешь, горе какое: электричества нет вторую неделю! Зажрались, господа хорошие! Наши деды и прадеды и вовсе без ляктричества энтого обходились, и важных людей от государственных дел не отвлекали. В Камбодже вона и не такое творится!..

Потом наши столетние ветераны Войны спрашивают главу государства: отчего у нас никак не могут обеспечить жильём хотя бы их, построить дома хотя бы для «тех, кому за 90». И он вздыхает: на то есть объективные причины. А что он ещё может сказать? Он и сам не знает, что за причины могут быть у такого ужаса. Самое лучшее в такой ситуации – спихнуть вину на эти самые «объективные причины», в результате которых некий субъект так и не нашёл сил побороть гравитацию и оторвать зад от завалинки, когда его призывали заняться своей непосредственной работой. Проболтал свою работу, пролузгал, проходил в каком-то полусонном состоянии, не поддающемся пробуждению. «Ну, подумаешь: ветераны Великой Отечественной до сих пор нормального жилья не имеют – не на улице же они все живут, ели присмотреться. В бараках, в коммуналках, в общагах – ну и нормально! Кто с детьми ютиться, а кто уже и с правнуками. И так сойдёть!»

В результате мы как-то привыкли к неустроенности, к грязи на улицах, к разрухе в домах, к неуважению человека человеком. Я знаю наших соотечественников, которые за границу регулярно мотаются, и там их буквально «ломать» начинает: «Я бы за бугром жить не смог, потому что там какие-то странные люди живут – никто под кусты не писает и шелуху от семечек на мостовую не сплёвывает! Я харнул под ноги от души, меня зачем-то в ихний околоток загребли, дикари чёртовы». Как там жить нашему человеку, если он дома привык к этой безалаберности? Он её даже любить начинает! Он может увидеть картину у подъезда, где накануне кто-то «гудел», оставил после себя кучу бутылок, заплевал и загадил всё в радиусе ста метров, и сказать мечтательно, с патриотической слезой на подбитом глазу: «Зато это – наше, родное, какого нигде больше не увидишь». Недавно такую сцену в одном нашем фильме видела, где пьяный герой показывает на заплёванный стол в заляпанных бутылках и растерзанных консервных банках и говорит собутыльнику, который собирается «свалить за бугор»: «Дурак, куда ты едешь?! Ты понимаешь, что там ничего этого нет!». То есть плевки и следы кала, окурки и бутылки – это главная ценность, которая только и может наших граждан на Родине удержать?

Иных даже начинает раздражать и бесить красота и опрятность. Они могут сломать красивый палисадник не из жизненной необходимости, а просто так, потому что – бесит. Бесит, что кругом такой, извините, срач, а тут некие цацы, мать их растак, лоск навели, панимашь! Ученики городской школы к очередному субботнику в школьной мастерской на уроках труда сделали пару-тройку скамеек для города. Постарались от души, скамейки получились красивые, удобные, массивные – это чтоб не утащили. Установили их в парке, прикопали в землю для устойчивости. Очень красиво получилось: кусты цветущей сирени, а около них – скамейка. А с неё такой вид открывается на спуск к реке и равнину за ней! Идёт человек с работы уставший, сядет, отдохнёт, полюбуется на пейзаж, накопившиеся за день проблемы немного отступят – так казалось, когда мы скамейки устанавливали. Кому-то другому показалось иначе, поэтому он все эти скамейки просто… сбросил в ручей. Если бы он их себе взял, чтобы на огороде или даже у подъезда поставить, это был бы очень хороший симптом, что человек хотя бы не чужд красоты и комфорта. Ученики даже гордились бы, что кто-то их труды облюбовал настолько, что себе прикарманил! Ведь для людей и делали, чтобы было где человеку присесть, посмотреть, как прекрасен мир, если никто его не уродует. А оказалось, что кого-то это так воспалило, ну прямо-таки до аллергической реакции, что он смёл их одним махом, как аллергик сметает в помойку букет цветов! У нас очень много случаев, когда курочат что-то именно ради уродства – никакой другой цели больше не преследуется. Вспоминаешь былые времена, когда в общественных местах воровали элементы городского убранства, но не для поломки, а для себя, и это считалось очень плохим явлением. Конечно, чего хорошего, когда человек крадёт то, что предназначено для общественного пользования? Но сейчас на фоне бессмысленной и пьяной ярости, которая сметает в щепки скамейки в парках, ограды у школ и больниц, навесы у автобусных остановок, телефонные будки, кажется: лучше было, когда люди это крали для себя, а не ломали. Хотя бы так чувствовалось, что они ценят плоды чужого труда, что им хочется приобщиться к уюту.

Одно время была мода на ограды с цепями. И цепи эти воровали безбожно! Отрывали голыми руками и даже с помощью сварки под сенью ночи. Но для себя! Чтобы потом из украденного себе такую ограду смастерить хоть на кладбище, хоть на клумбе, хоть ещё как-то в хозяйстве применить вплоть до молотьбы зерна. Это было дико, но тогда никто даже не догадывался, что вандализм может приобрести ещё более дикие повадки, когда разгром будет производиться просто так, от скуки, от безделья, от тоски, от сволочного характера, от ненависти ко всему тому, что ещё не похоже на свалку и помойку. В 1995-ом году в нашем городе к 50-летию Победы сделали такую же ограду с цепями вокруг могилы Неизвестного Солдата, так их ободрали за одну ночь. Со столбами даже вырывали! Но для чего? Ведь бросили тут же рядом, в овраг с водой. Ни одного кусочка себе не взяли, ни одного колечка! Это какую силу надо было потратить, чтобы стальные цепи оторвать, выдрать звенья из приваренных намертво проушин толщиной в два пальца… и бросить в канаву? Вся «титаническая» работа была проделана только ради создания ещё одного уродства, коих и так пруд пруди вокруг. Вот как некоторых бесит опрятность и элементарный порядок. Не роскошь даже – нет! А просто чистые дорожки в парке, аккуратная оградка, скамеечка рядом. Настолько некоторые наши сограждане привыкли к жизни в условиях «и так сойдёть!».

Есть такие растения, которые только в грязи могут расти. Посади их в красивый горшок с чернозёмом или в нарядную клумбу, они там жить не смогут – погибнут и зачахнут в тоске. Потому что им грязь нужна, зловонные испарения болотного сероводорода, мутная жижа вокруг, уродливые склизкие коряги в качестве «соседей». Они только в таких условиях будут чувствовать себя комфортно и уютно.

* * *

Я почему-то люблю субботники. Это как детская любовь – необъяснимая и иррациональная. Скорее не любовь, а ностальгия по тем временам, когда в жизни было больше задора. И была вера в скорое наступление гармоничной эпохи, а труд каждого, пусть даже самый маленький, её якобы приближал. Теперь веры нет, задор тоже куда-то улетучился. Осталась ностальгия и попытки отыскать в этом явлении что-то положительное. И это положительное есть.

Во-первых, работа – это лучшее и самое сильное лекарство от многих социальных болезней. Она вообще лечит все проблемы общества без побочного эффекта, и я не знаю, почему Минздрав до сих пор не обратит на это внимание правительства, не поспособствует созданию необходимого для здоровья нации количества рабочих мест. К тому же, физическая работа на свежем воздухе – это лучше всякой аэробики и дорогущих курсов похудания.

Во-вторых, субботник всех сплачивает, чего очень не хватает нашему разобщённому обществу, которое из-за этой разобщённости уже фактически перестало быть единым обществом единой страны. Конечно, сейчас очень сильны настроения, что нелюбовь к коллективному труду – признак индивидуальности. Дескать, вы – стадо, а я – личность. По причине такого обострённого индивидуализма люди теперь редко ходят друг к другу в гости, боятся создавать семьи, конфликтуют в рабочих коллективах, что не есть хорошо.

Ну, и в-третьих, человеку на самом деле очень важно, в каком состоянии находится окружающая его среда. Он может заболеть и даже умереть от негармоничного сосуществования предметов в пространстве. Когда кругом всё заплёвано и загажено, люди в такой среде обитания вряд ли будут стремиться к разумному поведению и развитию в себе лучших человеческих качеств.

Некоторые современные россияне ненавидят субботники и никогда на них не ходят. Принципиально. Даже если у них имеется возможность пойти, время и силы, они всё равно не пойдут. Их можно понять. Наши люди теперь знают, что в других странах власти не жалеют средств на поддержание чистоты на улицах, а не рассчитывают на бесплатный труд простых граждан, как у нас, которым и без того надоело работать за бесценок. Люди видят в этом очередную манипуляцию народом, который снова призывают решать проблему, которую похерили чиновники, обязанные заниматься благоустройством населённых пунктов по долгу службы, а не настроения. Они отлынивают от своих непосредственных обязанностей и растрачивают деньги налогоплательщиков неизвестно на что. Агитаторов пойти на субботник теперь рассматривают как неких штрейкбрехеров, как пособников вороватого руководства, которое получает деньги из госбюджета и на ремонты подъездов, и на благоустройство улиц и парков, и для найма необходимого количества уборщиков и единиц техники. Но развращённая отсутствием контроля во всеобщем бардаке восьмидесятых и девяностых годов, тратит эти немалые суммы на «личные нужды». В Райцентре однажды даже драка была на субботнике. Били его участников, что они бесплатно и покорно выполняют работу тех чинушей из городской администрации, которые должны были бы наладить своевременную уборку улиц. Но они за последние годы только и сделали, что на фоне массового обнищания населения вдруг как-то резко «отъелись» и обзавелись нешуточным имуществом.

Ещё народ отталкивает от субботника поведение на нём сильных мира сего, которые даже из уборки мусора умудряются сделать хорошую пиар-компанию. Для себя, любимых. Этакие зазывалы «делай, как я!» помашут грабельками перед телекамерой: мол, мы трудимся с народом на равных, мы ради этого народа, будь он неладен, даже в белых рубашках и дорогих костюмах вышли на субботник! А народ давно знает эти тонкости скрытой рекламы, поэтому «игра в демократию» и дешёвый популизм, который, как известно, проявляется в кризисные периоды, на него слабо действуют. Но пока всё же действуют. Народ-то знает, что на реальном субботнике надо перетаскать на горбу тонны мусора, после чего будет уже не до позирования перед объективами фото- и телекамер. Народу тяжко смотреть на изящных барышень из аппарата какого-нибудь чиновника, которые томно собирают мусор по одному фантику, и возникает чувство, что информационное пространство живёт по законам той же химии. И если в перенасыщенный раствор продолжать добавлять соль, она уже не будет усваиваться, а выпадет в осадок. Это отторжение неусвояемой уже информации, когда одни и те же лица мелькают по всем каналам в разных проекциях, у нас почему-то называют «удачной рекламной акцией».

Но в какой-то момент жить в грязи становится невыносимо не только на эстетическом уровне, а даже на физическом. Не вывозимые по несколько недель гниющие помойки, заваленные разным мелким и крупным сором скверы и парки, мусорные мешки, выбрасываемые некоторыми жильцами многоэтажных домов прямо в окна, не просто уродуют пейзаж, а служат источником заразы и болезней, особенно в жаркое время года. Люди идут наводить чистоту и порядок, потому что они – люди. Они хотят жить по-людски, а не как рыскающие среди разлагающихся отбросов крысы, тараканы и прочие бациллы. И пусть тот, кто назначен отвечать за порядок в городе, их таковыми и считает, и пусть он потирает ручонки от удовольствия, что на «энтузиазизме этих баранов» ему в который раз удалось пристроить бюджетные средства в более выгодный прожект, но люди хотят жить в нормальных условиях и давно понимают, что кроме них самих эти условия никто не создаст.

Многие не ходят на субботники, потому что идея убрать за несколько дней годовой запас мусора в самом деле очень уж утопична. С ним надо планомерно бороться каждый день, а не ждать, когда улицы будут завалены горами отходов. Субботник, честно говоря, никакой погоды не делает. Сколько лет хожу на сие мероприятие, столько же раз убеждаюсь, что один грязнуля за считанные минуты сведёт на нет труд доброй сотни уборщиков-добровольцев. Порядок держится пару дней, а потом снова вырастают горы мусора. Если бы у нас рекламировали не только моющие средства и дурные манеры, согласно которым юноши должны пить пиво исключительно из горла бутылки, отшвыривая пустую тару куда придётся, а девушкам гигиенический тампон надо менять именно на пляже или даже на улице, а никак ни в туалетной комнате. Создал бы талантливый клипмейкер рекламу о том, что как это глупо, некрасиво и даже несексуально – уж коли сексуальность стала самым важным атрибутом для многих жертв сексуальной революции – превращать свой город в свалку отходов своей жизнедеятельности. Тогда, учитывая нашу внушаемость, что-нибудь и сдвинулось бы с места в сознании. Что, в самом деле, привлекательного в мужчине или женщине, а уж тем более в молодой девушке, если из них постоянно валится мусор на каждом шагу? Иногда идёт симпатичный человек, уж всем хорош и пригож, но вдруг остановится посреди улицы и… справит нужду, словно так и надо. И вся симпатичность мигом улетучивается, даже если он одет по последней моде и владеет высшим образованием.

Главный удар по субботникам нанесла смена идеологии. Пусть Россия и была когда-то провозглашена «страной рабочих и крестьян, где любой труд в почёте», но статус человека с метлой был, мягко говоря, невелик. Как раз на капиталистическом Западе многие миллионеры, звёзды кино и политики начинали карьеру с мытья машин и улиц, работы в прачечных и химчистках, и нисколько не комплексуют по этому поводу. Потому что там нет таких понятий, как непрестижная работа. Уборщица или официантка, грузчик или разносчик у них не считается интеллектуально и духовно неполноценным существом, как у нас. В нашем сознании прочно укрепилось представление о престижных профессиях, и обслуживающий персонал в этом списке не числится. Семьдесят лет условно бесклассового общества не заставили желающих побыть господами воспринимать «всю эту челядь» как полноценных людей. А при возрождении классов тем паче изо всех попёрла господская спесь и барский норов, потому что другого ничего нет.

И пусть с фасадов многих зданий до сих пор кричит облупившееся и кое-как замазанное (на субботниках) «Слава труду!» и «Да здравствует рабочий!», но в то же время человек труда как бы негласно объявлен… откровенным дураком и неудачником. Желающему стать рабочим или пахать землю говорят: «Ты что, идиот?!». Нынешние наши олигархи и миллионеры уже строчат мемуары, где можно встретить такие откровения: «После ПТУ я устроился работать почтовым курьером, но работать мне не хотелось, поэтому я «договорился» с грузчиками, чтобы в мою смену почты не было. Таким образом, я на работе занимался чем хотел, а почта валялась на перроне». Чем он хотел заниматься – не называет, но и так понятно, что ничем. Мы теперь это читаем и восхищаемся: вот какой молодец, как умно придумал! Потому что глубоко в сознании сидит, что труд – это наказание, а безделье – благо. В других странах безработица – угроза всей нации, деградация, а у нас такие бывшие курьеры книжки издают «Как срубить реальные бабки не напрягаясь». По этим книжкам снимают фильмы о барышнях, которые живут в праздности с состоятельным мужичком. Мужичок этот с барышней чего только не выделывает от скуки, под кого только не кладёт, к чему только не принуждает. Мораль сказа такова: надо же, сволочь какой! Так истязать бедную барышню… И никто не удивится: а чего она не уйдёт от этого кошмара куда подальше? Ведь не держат же! Такое впечатление складывается, что и мордует-то он её по три раза на дню единственно для того, чтобы ушла. Словно сказать хочет: какого перца ты в меня, в козла такого, вцепилась, молодая, красивая, здоровая баба. Могла бы и работать, и учиться, и кавалера себе получше найти… Нет, вы только не вздумайте сказать о работе. Она тут же фыркнет: «Я не батрачка какая-нибудь презренная, чтобы работать!». Она лучше станет дальше побои терпеть и получать за них потом подарки, как у садистов обычно после мордобоя водится. Хотя бы ради разнообразия в рутине однообразных дней, чтобы пробить брешь в непрерывном беге по кругу из ночного клуба в фитнес-клуб, от маникюрши к массажисту, от модельера к визажисту… Одно и то же каждый день! С ума сойти!

Только у нас могут ставить огромные скульптуры рабочим и колхозницам, делать их символом государственной идеологии, поднимать на «историческую» высоту до тридцати пяти метров против прежних десяти, словно бы от этого в стране что-то изменится. То есть много чего у нас могут выделывать в плане символов и пропаганды, но на деле НИ-КОГ-ДА у нас не уважали ни рабочего, ни колхозницу, ни их труд. Да, надо как-то воодушевить пролетарские массы на новые подвиги и успехи, чтобы они за бесценок лезли в забой, шли на пашню в дождь и зной, добывали уголь и нефть. Надо дать им песню какую-нибудь, что-нибудь типа: «Труд наш есть дело чести, есть дело доблести и подвиг славы!» – пущай горланят по ходу дела. Колхоз – он колхоз и есть. И слово «колхоз» у нас чаще используется не в смысле коллективного хозяйства, а в качестве ругательства. Да-да, у нас давно такое ругательство в ходу, вроде обозначения чего-то невозможно отсталого. Человек пролетарского или крестьянского происхождения – это теперь что-то вроде прокажённого. «Куда ты лезешь, колхоз?! А тебе чего надо, доярка?» – так сегодня могут «срезать» любого, кто на личный «мерседес» не огрёб. При этом человек по роду деятельности может не иметь никакого отношения к сельскому хозяйству. Не сумел пристроиться в жизни, стало быть ты и есть тот самый «кылхоз».

И как бы ни увешивали нашу страну этими «Да здравствует подвиг наших доблестных тружеников!», а где у нас увидишь, чтобы работяга хотя бы к пенсии «здравствовал» если в роскоши, то со всеми удобствами? Не с «удобствами во дворе», а просто с удобствами, какие во всём мире давно стали нормой. У нас до сих пор как на роскошь смотрят, если сталевар к концу жизни комнатёнку в коммуналке получает или военный через тридцать лет службы из той же коммуналки перебирается в отдельную квартиру, где не всегда есть водоснабжение и отопление. Каких гигантов ни возводите «во славу труда», а Россию никак нельзя назвать государством, где ценится труд. Что работягам до триумфов и песен про «дело чести», до прочих идеологических компотов, которые периодически варит им власть? КПСС потчевала народ «развёрнутым строительством коммунизма», сегодняшняя партия власти провозглашает курс на какую-то «консервативную модернизацию», которая больше похожа… на модернизированную консервацию.

В Европе и США не ставят памятников трудящимся, не принимают в партию почётных доярок и ткачих. Просто люди за достойный труд получают достойную оплату. А каков смысл и результат честного и самоотверженного труда в России? Кому он нужен? Можно ли, не воруя и без взяток, построить дом или купить квартиру, достать хорошие лекарства, дать образование детям, достойно похоронить родителей? Именно поэтому в ход и идут эти глупейшие «Слава!» и «Да здравствует!». Слава тому, чем не дай бог заниматься. Трудом вот этим. Работяга стал чуть ли ни синонимом неудачника, а успешные люди не работают, а «рубят бабло». И не «честным и самоотверженным» садомазохизмом на шахтах и в цехах, а «по лёгкому», без особого напряга.

Труд и слава кардинально разошлись в разные стороны. Если они вообще когда-нибудь в России шли рука об руку. Уже много лет не прекращаются разговоры о вопиющем разрыве в доходах российских граждан, о разгуле транжирства узкой группки «везунчиков» и о скудости жизни десятков миллионов «рабочих и колхозниц», которые РАБОТАЮТ. Не прожигают жизнь в казино за счёт богатого папика, а добывают этим папикам нефть, чтобы папику потом было на что сынка от наркомании в модной австрийской клинике лечить.

Над ними смеётся вся Европа, принимая за дикарей. Для европейца очевидно, что подобную дикость могут позволить себе лишь те, кому деньги достались по лёгкому, «от балды». Настоящий бизнесмен, заработавший миллионы честным и многолетним трудом, как это делается во всех странах, кроме России, где ставят памятники работягам и пишут многоэтажные «Слава труду!», так транжирить не станет. Все видят эту ложь, что никакой славы труду у нас нет, что труд в нашем сознании – это проклятье, а везунчики как раз сумели без труда «выловить рыбку из пруда». И пока эта ложь будет царить в обществе, пока наши власти будут не обращать внимание на беснование «элиты» – на пьедесталах будут стоять воры, оборотни в погонах, коррумпированные чиновники, продажные депутаты и подобная им публика. А живые – не каменные и многометровые истуканы, а живые рабочие и колхозницы, солдаты и офицеры, врачи и учителя, инженеры и трактористы будут стоять у этих высоких пьедесталов с протянутой рукой, ожидая очередной прибавки довольствия, каких-нибудь смехотворных рублей к пенсии, издевательских обещаний по увеличению жилплощади на двадцать метров бог-весть к какому году или веку.

За рубежом не увидишь пятиэтажных «Слава труду!». Но там не увидишь и неуважаемых профессий. Это только у нас могут наорать на уборщицу или гардеробщицу, облаять распоследними словами официанта или домашнюю прислугу (новое удовольствие для состоятельных россиян) без видимой причины, а чтобы просто лишний раз доказать их незначительность и никчемность. И «барам» кажется, что именно так должны вести себя истинные господа. А кто из забитых вчерашних «совков» сейчас не хочет побыть хотя бы минуту господином после стольких-то лет простолюдинства? В советских учебниках истории о господах писали именно как о надменных и никого не уважающих баранах с ложным чувством собственного превосходства над человеком труда. Кухарка только у нас считается позорной профессией. Ленин не случайно упомянул её в своём знаменитом изречении об управлении государством, так как в нашем представлении нет существа более примитивного и жалкого, хотя мы все любим покушать. А вот у «проклятых капиталистов» Запада такое предвзятое отношение к любой профессии считается дикостью и признаком социальной незрелости и недоразвитости. Там безо всяких революций и лозунгов понимают, что если не будет уборщиков, то любая цивилизация, какой бы великой и развитой она ни была, утонет в мусоре. Потому что они к стране, как к собственному дому относятся. А мы можем сидеть по ноздри в мусоре и лясы точить о политической ситуации в Палестине или ещё где подальше.

Или таким образом сказывается наказание трудом? Ведь многие знаменитые стройки в России проводились при участии каторжников и заключённых – как при царях, так и при генсеках. Получается, что труд – это мера наказания за преступление, поэтому безделье автоматически переходит в разряд поощрений. Только каждый наблюдательный человек знает, что безработный и беззаботный всегда быстрее деградирует и умирает.

* * *

Наводить порядок – это прекрасно! Как писал Антуан де Сент-Экзюпери, «есть такое твёрдое правило: встал поутру, умылся, привёл себя в порядок – и сразу же приведи в порядок свою планету… Это очень скучная работа, но совсем не трудная». Человек должен навести порядок на своей планете, в городе, во дворе, в доме, в организме, в душе и разуме. И это совсем не скучно. Беда в том, что не все люди считают нужным по утрам приводить в порядок самих себя: так и ходят весь день неумытыми и нечёсаными, да ещё и гордятся этим. До планеты ли им? Нет порядка в домах – нет порядка и в умах.

Поддержание чистоты ни в коем случае не должно превратиться в навязчивую идею. Это может основательно испортить жизнь и наводящему порядок, и окружающим. Наш мир не музей, где ничего нельзя трогать руками, где не должно быть ни соринки, ни пылинки. И всё же надо помнить, что мы должны оставить следующим поколениям хоть какие-то плоды жизнедеятельности кроме куч гниющего мусора, целлофановых фантиков, пластмассовых бутылок и токсичных отходов. И ещё надо помнить, что склонность к разведению грязи вокруг себя приводит к падению уровня умственного и психического развития.

Мало того, что с весенним таянием снега на нашей многострадальной земле проступают все безобразия человека за прошлый год, а тут они вкупе с гниющими деревьями проступили с такой отчётливостью, что даже Арнольд Тимофеевич вздохнул:

– Придётся принимать меры, мать их растуды!

Некоторые поваленные деревья за год умудрились дать корни по всей длине ствола, так что мы смутно теперь представляли, как отодрать их от земли. Поваленные тополя с огромным запасом жизненной силы в мощных стволах трогательно приготовились распустить свежие листочки на новых побегах, не веря, что их свежая листва может кому-то мешать. Их уже убили, но они продолжают жить, и терпкий запах первой листвы снова плывёт по округе.

Когда почва немного просохла, начались первые поджоги травы.

Весна с недавних пор у меня ассоциируется с запахом дыма. Я даже утеплитель с окон не снимаю до июня, особенно когда весна выдаётся тёплой и солнечной, так как становится совсем невозможно дышать. На улице постоянно жгут мусор.

Ещё во времена Брежнева повсюду висели лозунги: «Экономика должна быть экономной!», но тогда никто не экономил на зарплатах уборщиков и дворников, на бензине, чтобы не гонять туда-сюда мусоровоз. Теперь борьба с мусором ведётся с использованием тактики выжженной земли: авось, мусор сам сгорит. Поэтому на субботник нынче не лишним будет захватить не только ведро и грабли, но и противогаз. Никто уже не вопрошает, что неужели в наш век, которому предшествовала эпоха кибернетики и атомной энергии, нельзя найти хотя бы один грузовик, чтобы вывезти мусор. Потому что экономия всего и вся требует от людей вернуться в эпохи, когда человек ещё не придумал ничего лучше метлы.

К тому же в некоторых отечественных умах почему-то плотно засела мысль, что прошлогоднюю траву и листву обязательно надо сжигать, в противном случае новая не вырастет. Трава появилась на Земле задолго до появления человека и благополучно росла несколько миллиардов лет. А теперь угоревшему от дыма человеку стало казаться, что без его «помощи» она никак не обойдётся. Поэтому у нас всё и горит по весне. Хотя трава на месте пепелищ потом несколько лет вообще не появляется. Раньше поляны за домами и склон оврагов у дорог были усыпаны нежными подснежниками к маю, цвели купальницы и даже жёлтые ирисы. А теперь их можно увидеть только в глухом лесу, куда ещё не добрался гениальный ум человека.

– А что делать? Прошлогоднюю траву надо сжигать. Надо! А то новой совсем не будет, – давятся дымом молодые мамы, выгуливая в дымовой завесе собственных детей, которые буквально синеют в колясочках от угарного газа.

– Правильно. Пусть горит, зато травка густая будет, кхе-кхе, травка будет… кхе-кхе… – поддакивает какая-нибудь старушка дрожащим и дребезжащим старческим голосом и хочет ещё что-то сказать, но не может, так как заходится в мучительном кашле.

Зачем им трава – ещё тот вопрос. Ладно бы они все держали коров и коз, но для этого у нас недостатка в траве никогда не наблюдалось. Памятник Ильичу перед Домом Культуры в иные годы стоит заросший в траве по пояс, и никому она не нужна. Слава богу, если забредут туда какие-то коровки с лошадками и пощиплют её слегка или хотя бы примнут, чтобы Вождь мирового пролетариата совсем не исчез из виду. Чтобы скосить её хотя бы в центре города, нет денег в бюджете. И на фоне такого дурдома, они ещё жгут траву по весне, чтобы новая гуще была! Спрашивается, на кой? Не в полях жгут, не на пашне, а в черте города, в спальных районах!

А ведь край наш богат торфяными болотами, им много не надо, чтобы разразился пожар нешуточной силы. Когда стоит ветреная погода – можно по пальцам пересчитать дни в году, когда нет ветра, – болота так жарко разгораются, что дым доходит аж до самого Петербурга. Иногда электричка весь путь следования тонет в непроглядном дыму, особенно у тех станций, где болота вплотную подходят к железной дороге. И я ни разу не видела и не слышала, чтобы кто-то боролся с теми, кто выбрасывает горящие окурки в окон поездов или личных авто, чтобы хоть раз как следует дали им по рукам. Выбрасывают бутылки и прочую стеклотару, которая разбивается на десятки осколков, и каждый потом может сыграть роль линзы, через которую луч солнца легко воспламенит сухую траву. Если бы хоть раз, пусть даже ради «показательной порки» оштрафовали парочку таких поджигателей на миллион-другой, и деньги эти пустили бы не по карманам нашего прожорливого чиновничества, а на оплату труда сотрудников МЧС, которые потом вынуждены тушить там и сям вспыхивающие по вине безграмотного и просто дикого населения пожары, то наверняка хоть что-то в мозгах у людей встало бы на место. Но нам с нашей болезненной терпимостью и патологическим гуманизмом именно ко всякому отребью, конечно же, пока ещё далеко до такого «прогресса».

Вообще, чего только не бросают у нас в окна поездов и машин! Мы как-то в субботник от своего Завода ходили убирать железнодорожное полотно – там чего только не лежит. Ну, фантиками и пакетами уж никого не удивишь, но скажите мне, какого высочайшего уровня развития надо достичь человеку, чтобы выкидывать в окно поезда использованные презервативы и женские гигиенические прокладки? Мы убирали мусор не в самой колее, куда сливают туалеты в поездах дальнего следования, а собирали его с боковой насыпи, куда он мог попасть только из окна. Что, вот так при всех в купе или в коридоре снять штаны, вытащить оттуда, сами понимаете что, и выкинуть это дело в открытое окно, стало нормой? Нынче это называется «быть без комплексов». Но вот врачи утверждают, что такое поведение наблюдается у людей при поражении или атрофии важнейших отделов головного мозга, когда человек живёт на одних инстинктах, как на автопилоте, и чувство стыда ему неведомо.

Нашу Альбину Павловну с Завода как-то чуть не арестовали в Чехии (тогда ещё Чехословакии) за то, что она выбросила огрызок от яблока в окно автобуса.

– Представляете, какие дикари в этой Чехосракии живут?! – негодовала она. – Огрызок нельзя выбросить! Не с собой же мне его носить, в самом-то деле! Вот МЫ их от фашизма освободили, а они за нашим автобусом на мотоцикле два квартала ехали, чтобы МЕНЯ оштрафовать. Ну не дикари ли?! У нас кидай из окна, что хошь – никто слова не вякнет, а у них проходу русским не дают. А ведь МЫ за них кровь проливали! Взяли моду русских притеснять. А в Турции как мне нервы мотали? Я всего-то окурок с балкона выбросила!.. Нет, ну совершенно дикие народы нас окружают!

– Альбина, ты бы по заграницам поменьше ездила, что ли, – язвил бригадир Чайкин. – А то тебе только одно расстройство там доставляют. Им-то, правда, без тебя никак.

Но это зарубежные реалии, а у нас стало нормой, извините за выражение, какать из своих же окон. У некоторых и вовсе появилось навязчивое желание гадить всеми мыслимыми и немыслимыми способами исключительно из окна, которое они теперь воспринимают как клоаку, а не возможность любоваться из на окружающий мир. Или с балкона – с таким экстримом оно, конечно же, как-то интереснее жить. Но ведь человек является гостем Природы, а в гостях следует вести себя прилично. Даже если согласится с тем, что Природа – наш дом, то почему дома обязательно надо огрызки повсюду раскидывать? Придёшь к такому «хозяину» в дом, а у него вместо жилища – помойка, и он очень комфортно себя в ней чувствует. Как же можно надеяться, что такой человек на улице будет себя чистоплотно вести?

Говорят, что человек эволюционировал очень медленно, в течение миллионов, а то и миллиардов лет. Но вот для полнейшей деградации и одичания ему бывает достаточно буквально пары лет, а то и месяцев. Если не дней.

* * *

Учёные считают, что человечество погибнет не столько от истощения природных ресурсов и экологических катастроф, сколько от неконтролируемого роста своих же отходов. Уже сегодня свалки рядом с крупнейшими городами мира обступают своего «производителя» со всех сторон. Растущие мусорные пирамиды и «эвересты нашего дерьма» словно бы символизируют наступление на человека произведённых им же отбросов. Куда их деть – вопрос не из простых. Эту проблему не решить, как в анекдоте:

– Откуда у нас столько мусора? Надо срочно убрать весь мусор!

– А куда его убрать?

– Вы что, совсем не соображаете! Надо вырыть яму и убрать туда мусор.

– А землю куда девать?

– Надо вырыть такую яму, чтобы туда и мусор, и земля поместились…

По законам физики «такую яму» выкопать невозможно – мусора слишком много.

Великого русского актёра Михаила Ульянова как-то спросили, почему он ездит на стареньком автомобиле. И он ответил очень просто, как могут только по-настоящему гениальные люди: «Потому что возит». Машина должна быть на ходу, а не служить предметом зависти окружающих. Старшее поколение умело спокойно относиться к вещам, иногда даже предпочитая старые вещи новым. У моего отца наручным механическим часам уже лет сорок. И что вы думаете – работают до сих пор! А подарили ему на юбилей новые, современные – через два года приказали долго жить: то пружинка какая-то износилась, то колёсико какое-то соскочило. Или был утюг советского ещё образца, так работал четверть века, и проблем никаких. А купили новый, красивый, нарядный, он бязь и джинсовую ткань вообще не гладит, шёлк мнёт и палит. Да ещё и перегорел аккурат через два дня после окончания гарантии, словно кто-то его так точно запрограммировал именно на этот период. Ещё есть у нас в хозяйстве вентилятор – тот вообще куплен дедом в 70-ые годы. В жару летом он умудряется работать почти беспрерывно – и ничего. Брат купил новый, и тот через две недели уже не работал. В магазине только руками всплеснули: «А что ж вы хотели? В такую жару ЛЮБАЯ техника из строя выйдет!». И таких примеров можно привести сколько угодно по любому предмету быта, по любой вещи от носков до мебели. Почему же теперь всё так хлипко? Для улучшения потока продаж. Ерунду какую-нибудь продадут под лозунгом модернизации непонятно чего, покупатель не успеет купленную вещь до дома допереть, как она уже не функционирует должным образом.

Так называемый цивилизованный мир болен вещизмом, если не сказать – хламизмом. И навязывает эту болезнь другим! «Покупайте! Приобретайте! У нас – скидки 50 процентов! А у нас все 70!» – так и лезет теперь в глаза отовсюду. Иные готовы задать скидку в двести процентов, лишь бы сбагрить, сплавить опостылевший товар, лежащий мёртвым грузом на складах и прилавках: «Захламляйте своё жизненное пространство нашим барахлом, только освободите нас от него, а то уже дышать нечем, света белого не видим!» – вот какой подтекст читается к «акциям со скидками».

В вагон заходит торговец, продаёт какую-то дрянь в виде воздушного шарика, набитого мукой, из которого якобы можно слепить хоть статую Аполлона. Но на деле ничего кроме примитивных фигур вроде груши или яйца не получается: «Данная чудо-игрушка разовьёт моторику и воображение вашего ребёнка!». Любой, даже самый ленивый родитель сварганит такое же из подручных материалов за пять минут. Но тут же тянутся жадные ручонки: «Хочу! Дай! Купи! А-а! Щас умру, если не купите!». Успешный торговец не успел из вагона ноги унести, как несколько «чудесных игрушек» уже порвано в порыве проснувшейся моторики, ритмики и пластики, орущие дети перепачкались мукой, кто-то настороженно предполагает, что это не мука, а «вроде как дустом пахнет», кто-то успокаивает словно самого себя за потраченные деньги:

– Зато не пачкает руки, как пластилин.

– Ага, зато от них теперь резиной воняет! – негодуют те, до кого дошло, что их опять «обули»: умело сыграли на их желании покупать и покупать всё новые и новые порции барахла.

Где эти ошмётки резины и россыпи муки или мела окажутся через час? Хорошо, если кто выбросит это в урну или помойку, пополнив тем самым её и без того несметные запасы. Но нетрудно догадаться, что большая часть этой дряни окажется выброшенной под сиденье в купе, в окно поезда или на перроне станции. Мир продолжает сам себя топить в новых порциях хлама. Общество потребления завалит себя своими же отходами, и на том, видимо, успокоится.

Бережное отношение к вещам теперь считается пережитком. На помойках среди мусора лежат вещи, которые явно ещё не отслужили свой век. Лет двадцать тому назад такого было не увидеть! Иногда бывшие хозяева вещей аккуратно складывают их в более-менее чистый уголок за мусорными баками, чтобы не испачкать. Чтобы кто-то взял и пользовался, если надо. Но всё чаще можно увидеть вполне новое пальтишко или даже не порванную дамскую сумку заброшенными в самую гущу уже разлагающихся отходов. Даже бомжи изумляются: на наших помойках теперь можно одеться, что называется, «от и до» – даже приличного вида галстук и деловой портфель можно откопать, если постараться! Книги выбрасывают! Одна женщина из Санкт-Петербурга рассказывала, что нашла в мусорном баке посреди своего двора совершенно новую… павлопосадскую шаль! Чистая шерсть! В магазине такие стоят несколько тысяч рублей. Ужас, что делается!

Мало того, что люди больны вещизмом, так ещё многих из них поразил синдром «хронического обновления». Не успеет современный человек купить новый телефон, как уже выпущена его «улучшенная версия». Он ещё из магазина не довёз новый компьютер, а для его операционной системы уже выпущены мегабайты обновлений. И данный синдром влияет не только на вещи, но и на отношения между людьми, которые когда-то жили в одной семье всю жизнь, работали на одном предприятии со школьной практики и до самой пенсии, пользовались одной сковородкой по полвека – и сковородка эта до сих пор «жива», и выглядит как новая. Из чего их только делали, сковородки эти, одеяла, утюги, что они могли столько лет служить и не выходить из строя? Прям хоть на экспертизу какую отдавай.

Но теперь такой стиль жизни объявлен анахронизмом. По марке машины, по модели смартфона теперь людей отбирают для общения, дружбы и даже любви. И дело не в том, что девушка одета не модно, а как она осмелилась носить одно платье больше сезона! У культурных людёв так не принято. Не принято у продвинутых и цивилизованных людёв с одной и той же спутницей показываться в приличном обществе чаще одного раза! Разве не общество потребления занесло такую философию в неокрепшие мозги потребителей? Ведь «на свалку» выбрасываются не только опостылевшие и невесть зачем когда-то купленные вещи, которым была найдена «улучшенная и обновлённая» замена, но и люди: мужья, жёны, дети, как досадная помеха на пути навязчивого желания обменивать одни вещи на другие. В глянцевых журналах открыто пишут, как некая светская львица приобрела обезьянку, потому что «в этом сезоне модно заводить обезьянок». Но, намучившись с неугомонным новоприобретённым питомцем, с которым не каждый опытный дрессировщик справится, царственно повелела «пристроить это чучело хоть куда-нибудь, лишь бы я больше его не видела!».

Одряхлевший и изрядно поношенный от переизбытка перемен в жизни пожилой ловелас идёт под ручку с юным созданием.

– Дочь? – интересуются у него соратники по загулам.

– Жена! – шамкает вставной челюстью отвратительный старикашка.

– Как?! Ведь в прошлом году уже была новая.

– Ха! Это – обновлённая версия!

Несчастный ребёнок, у которого половое созревание обогнало учёбу в школе, доволен таким «комплиментом». Хотя завтра эту юную прелестницу могут опять «обновить» другой улучшенной версией: «Стара ты чего-то, мать, стала». Или сама молодая жена «обновит» этого самонадеянного «старого козла» чем-то более продвинутым и отвечающим современному темпу жизни. А отработавшую срок гарантии человековещь на помойку, на помойку её – куда ж ещё! Так и растут свалки повсеместно. Не только на земле, уродуя ландшафт и экологию, но и в отношениях, уродуя души, умы и судьбы.

Да что там свалки на Земле, если уже агентство NASA бьёт тревогу: объёмы космического мусора угрожающе велики. Человечество со своей склонностью оставлять отходы на каждом шагу уже до Космоса добралось! Там, на высоте около восьмисот километров над Землёй мусор держится десятки лет, а на расстоянии до полторы тысячи километров от поверхности нашей планеты – веками. На высоте полёта космических кораблей и на орбите Международной космической станции уже сейчас содержится около 13 тысяч крупных объектов искусственного происхождения, а количество частиц мелкого земного мусора превышает десятки миллионов. Захламили не только свою планету, но уже и за её пределы вынесли «сор из избы». И ведь найдутся земляне, которые при этом самодовольно ухмыльнуться и воскликнут любимое «Знай наших!».

Известный австрийский биолог Конрад Лоренц в своём труде «Восемь смертных грехов цивилизованного человечества» писал:

«Все блага, доставляемые человеку глубоким познанием окружающей природы, прогрессом техники, химическими и медицинскими науками, всё, что предназначено, казалось бы, для облегчения человеческих страданий, – всё это ужасным и парадоксальным образом способствует гибели человечества. Ему угрожает то, что почти никогда не случается с другими живыми системами, – опасность задохнуться в самом себе. Ужаснее всего, что в этом апокалипсическом ходе событий высочайшие и благороднейшие свойства и способности человека (именно те, которые мы по праву ощущаем и ценим как исключительно человеческие), обречены на гибель прежде всего…

Цивилизованное человечество готовит себе экологическую катастрофу, слепо и варварски опустошая окружающую и кормящую его живую природу. Почувствовав экономические последствия, оно, возможно, осознает свои ошибки, но весьма вероятно, что тогда будет поздно. И меньше всего человек замечает, какой ущерб наносят эти варварские действия его душе».

И в самом деле, трудно «заподозрить» в благородстве и высокой нравственности человека, который истребляет леса и наваливает повсюду помойки, который отучается видеть прелесть в пейзаже пока не исковерканной им природы, предпочитая ей химическое загрязнение атмосферы и уродливо натыканные здания в мегаполисах. Его эстетический вкус нарушен, а этика вообще разрушена. Так называемый «цивилизованный человек» черствеет, отучается общаться не только с природой, но и себе подобными, начинает считать любовь и теплоту в отношениях ненужным атавизмом, так как на первое место у него выходит техника. Техника секса заменяет ему и любовь, и теплоту, и общение. Техника изобретений заменяет ему всё остальное. Он охотней «общается» с компьютером, с телефоном и телевизором, и очень агрессивно реагирует, если кто-то из живых людей отвлекает его от этого неживого общения.

Человек словно бы вывел себя из природы. Даже защитники окружающей среды, когда говорят об экологии, никогда не имеют в виду человека. Именно это больше всего смущает в движении «зелёных», что они вынесли человека за рамки природы и обвиняют его во всех природных катаклизмах, хотя сами являются людьми. Человека они ненавидят, как главного своего врага. Который мешает жить цветочкам, птичкам, рыбкам и прочим замечательным обитателям планеты. Но человек сам является частью экологии, и её нарушение бьёт прежде всего по нему. Выражение «страдает экология» означает, что страдает и природа человека, идёт её деградация и искажение. Как у растений под воздействием химикатов разрушаются важные системы, так и у человека точно так же разрушается психика и мораль.

Возникает парадокс: люди трудятся в поте лица, изобретают разные материалы, бумагу, пластик, с затратой ресурсов и сил изготавливают из природного сырья картон, стекло, цветные металлы, чтобы затем… снова ломать голову и тратить силы в попытках избавиться от всего этого. По оценкам Гринпис почти половина городских отходов состоит из материалов, извлечение и переработка которых может быть экономически прибыльной или по крайне мере безубыточной. Одно только отделение бумаги и картона от общей массы мусора снизит его объёмы на сорок процентов, отделение пищевых отходов, которые можно пустить на компост и биогаз – это ещё тридцать процентов. И только 20–30 процентов образуют мусор, который требует более сложной переработки. Поэтому многие разумные страны давно перешли на раздельное выбрасывание отходов, что нами до сих пор воспринимается с долей иронии. Нам кажется «гламурным капризом», когда какая-нибудь заморская поп-дива приезжает в Россию на гастроли и в перечне требований к организаторам концертов указывает такие «странные» пункты, как наличие на территории, где расположится её коллектив, контейнеров для различного мусора с табличками «для бумаги», «для пищевых отходов», «для пластиковых бутылок», «для алюминиевых банок» и так далее. Мы смеёмся: «Вот блаженная! Не знает, как ещё свою звёздную болезнь продемонстрировать». То ли дело одна наша известная группа ездила в Германию и в райдере прописала только одно требование: «Побольше бухла и жрачки». Скромно так и без выпендрёжа, как реально культурные люди…

Но это не выпендрёж, а просто такое воспитание и привычки. Привык человек с детства, что мусор перед выбрасыванием следует сортировать – казнить её теперь за это, что ли? Житель развитого европейского государства в самом деле растеряется, если явится на помойку, а там не окажется отдельного контейнера «для бумаги». Там и помойку-то назвать помойкой язык не повернётся, такой царит порядок. Это именно станция по сортировке мусора: грамотная, сознательная и полностью зависящая от личной культуры каждого гражданина. А у нас какая там сортировка? На въевшемся в землю корже из отходов стоит один-единственный покосившийся железный бак, да и тот традиционно набит битком, да ещё и с дырой в боку, через которую половина помоев уже выдавилась наружу зловонной кашей. По этой склизкой каше не подойти ближе, поэтому вновь приходящие вываливают мусор рядом, естественно – не домой же назад нести. Такая у нас традиция.

Надо заметить, что раньше у нас в городе никогда не выбрасывали пищевые отходы. Сказывалась близость к деревне, поэтому любые корки хлеба, огрызки, очистки и прочие объедки шли на корм скоту. Даже яичную скорлупу мелко дробили и сыпали курам. Когда у бабушки уже не было сил ухаживать за своей живностью, она её продала, а отходы отдавала тем, кто ещё держал коров и свиней. Даже остатки булки или каши она крошила птицам, обычным уличным воробьям. Это совсем не трудно и не отнимает много времени.

В советских деревнях не осуществлялся вывоз мусора, поэтому их обитатели были вынуждены самостоятельно научиться утилизации любых отходов. Бумажный мусор в виде газет и упаковочных материалов шёл на растопку печи, пластика тогда не было, стеклянные бутылки сдавали в магазин. Благодаря таким житейским привычкам коренного населения у нас никогда не воняло в подъездах и около мусорных баков, потому что мусор по большей части был «сухим», не содержал в себе гниющих или токсичных продуктов. Пищевые отходы отличаются от прочего мусора тем, что очень уж смердят. Тухлые яйца, остатки мяса на обглоданных костях, гнилые овощи при смешивании с обычным мусором выделяют дополнительное тепло и начинают распадаться на ядовитые миазмы, с которыми знакомы практически все по ужасному запаху, который источает любая городская помойка.

Промелькнула заметка в газете, как около одного столичного ресторана местные жители выстроились в пикет из-за ужасно вонючей свалки, которая образовалась на задворках сего заведения. Оказывается, в зажиточном столичном обществе в рестораны теперь ходят на деловые переговоры или чтобы с кем-то познакомиться для флирта на вечер. Что угодно, но не ради приёма пищи. Кушать в рестораны теперь ходят только дикари-с, да-с. А приличный буржуа может разворошить слегка салатик на тарелочке да откусить краешек котлетки и будя – не жрал, што ля! Естественно, никто не хочет показывать свою серость, поэтому даже на сведённом голодной судорогой лице через силу проступает брезгливое выражение к хлебу насущному. Словно лицо это в рестораны и кафе ради духовной пищи ходит, хотя для этого музеи и театры есть. В силу такой странной моды заведения общепита выбрасывают на свалки тонны первоклассных пищевых не отходов даже, а просто первоклассную еду в чистом виде. Такие помойки образуют настоящий клондайк для крыс и гигантских насекомых, которые словно выползли из фильмов ужасов – не случайно их именно обитатели мегаполисов придумывают.

У нас соседка по огороду двух замечательных коров и порося выкормила ресторанными объедками! Подрабатывала на выходных в смену посудомойкой в Питере и каждый день привозила по ведёрку «отходов»: надкушенные пироги с начинкой, настоящий оливье с мясом рябчика с потушенной в него сигарой, залитый французским коньяком гуляш. Провинциальному сознанию трудно понять такое странное отношение к продуктам питания.

– Не зря говорят, что в Ленинграде сейчас только пять процентов коренного населения осталось, ленинградцы до такого не додумались бы. Блокаду люди пережили, клей с дёгтем ели, а теперь их «потомки» великолепную поджарку на помойку выбрасывают! Сами не хотят есть, так город кишит бездомными собаками и кошками – им бы отдавали. Всё ж лучше, чем тараканов кормить. До размеров мыши.

Но не только один человек такой плохой, не только он один производит мусор. Свалки образуют многие живые организмы. Около каждого улья вы найдёте сор и трупы умерших пчёл, под каждым гнездом увидите помёт и скорлупу от вылупившихся птенцов. Но такие «свалки» существуют, пока разложение отходов не поспевает за их поступлением. Если же отходы своевременно возвращаются в геохимический круговорот веществ, то вскоре от свалки не остаётся и следа. Бывают и удивительные исключения, такие, например, как знаменитые чилийские месторождения селитры, которые сформировались из огромных залежей… птичьего помёта.

В разумной природе так всё организовано, что на любые отбросы всегда найдётся потребитель. Начиная деятельностью жуков-навозников и заканчивая почти непрерывной работой бесчисленных грибов и бактерий, природа превращает громадное количество ненужной уже никому органики в минеральные вещества. Но не всегда им удаётся переработать все отходы. Тогда возникают естественные аналоги наших свалок.

Всякая жизнь обязательно включает в себя обмен веществ, в ходе которого во внешнюю среду неизбежно выделяются отходы. Они больше не нужны организму и даже вредны. Мало кто станет существовать среди продуктов собственного метаболизма. Но вот человек существует. Когда-то его далёкие предки жили на деревьях, поэтому выеденные банановые кожурки бросали вниз, где они успешно перерабатывались природой. Потом человек спустился с деревьев, основал первые поселения, занялся земледелием и скотоводством. С какого-то момента крупные поселения стали производить мусор быстрее, чем микроорганизмы, насекомые и черви успевали его разлагать. В результате деятельности человека появилось много материалов, незнакомых природе: ткани, керамика, металлы, пластмассы. И если черепки от горшков или обломки кирпича могли лежать тысячелетиями в земле наравне с камнями, практически не взаимодействуя с окружающей средой, а цветные металлы были слишком дороги, чтобы попадать в отбросы, то на сегодняшний день среди мусора можно встретить такие отходы, воздействие которых на экологию далеко не однозначно.

Самый главный недостаток мусора – его разнородность и смешанность. Бумагу, перемешанную с пищевыми отходами, уже нельзя отделить и восстановить, уже нельзя переработать во что-то более ценное, чем компост. Ускоряется коррозия металлолома, а из выбрасываемых аккумуляторов, для приёма которых у нас даже нет специальных пунктов, вытекают электролиты, отравляя вообще любой вид мусора. На дворе двадцать первый век, и желающих перебирать мусор не так уж много. Это занятие не приносит ни материального, ни морального удовлетворения. Берутся за такую работу в основном бездомные граждане или нелегалы, и добросовестности от них требовать глупо. Автоматизировать такой труд невозможно из-за непредсказуемости и нестабильности мусора. Какой автомат станет выковыривать кусочки стекла из картофельных очисток? Металл иногда отбирают из мусора, погружая его в соляные растворы, но присутствующая в нём бумага и пластик становятся после этого уже непригодными для переработки.

Мусор – это настоящий бизнес. Он может стать весьма выгодным ресурсом! Например, переработка десяти миллионов тонн отходов, производимых ежегодно Москвой, могла бы принести бюджету города около двух миллиардов долларов. Если бы не подпольный бизнес, разумеется. Говорят, что «мусорная мафия» ежемесячно зарабатывает от трёх до пяти миллионов долларов. В «мусорных войнах» случаются и жертвы, когда убивают директоров свалок и полигонов под них. Уже сложилось специальное название для мафии, которая контролирует именно мусорный бизнес, – экомафия. В Европе мусор давно стал легальным бизнесом, но поначалу контроль над перевозками отходов осуществляли мафиозные кланы. И получали многомиллиардный доход, разумеется. Один известный мафиози так и говорил: я превращаю мусор в золото. «Мусорные короли» за считанные годы становятся богатейшими людьми. Но мафия – она мафия и есть. Она может заламывать огромные цены за избавление от токсичных и опасных отходов, а затем соединить их с обычными и просто выбросить на поля.

Трудности переработки отходов создаёт не столько цена, которая посильна для бюджетов даже небогатых городов, сколько сам характер «мусорного бизнеса». Сфера отходов – парадоксальный рынок с отрицательной стоимостью, где «поставщик» товара ещё и платит «получателю», чтобы тот его забрал и уничтожил. «Получателю» такой товар тоже не нужен, поэтому он может взять деньги, а товар не перерабатывать и уничтожать, просто свалив абы где. То есть контролировать нужно каждый этап. Но где появляется многоступенчатый контроль, там заканчивается экономическая эффективность, и появляется соблазн подкупа.

Свалка на сегодня – это, к сожалению, непременный атрибут любого мегаполиса, как забитый калом кишечник привлекательного пока ещё человека, страдающего запором. Гниение организма проглядывает в отдельных фурункулах, прыщах и отвратительном запахе тела, который не перебить даже самым первоклассным парфюмом. Любое здравомыслящее поселение вынуждено задумываться о проблеме утилизации отходов. Многие города это уже делают. Например, про обилие мусора в Венеции прошлых веков было сказано ещё и у Гёте в дневниках, и у Томаса Манна в «Смерти в Венеции». Но сегодня Венеция справляется с мусором так, как нам и не снилось! Исправно работает система, благодаря которой любой горожанин по Интернету или телефону может сигнализировать о каком-либо нарушении от кучки мусора до разбитой брусчатки, и городские службы тут же спешат устранить любые неполадки.

Люди вынуждены задуматься: что же делать с отходами? Если кухарки Парижа XIX века считали улицу публичной лоханью и выбрасывали туда прямо через окно помои и кухонные остатки, а у парадного входа в Гранд-опера выколачивали насекомых из матрацев, то сейчас там вряд ли такое увидишь. Улицы европейских столиц в Средние века были так грязны, что граждане с трудом пробирались по ним, стараясь не попасть под «дождь» из нечистот. Европейского обывателя удалось отучить от этой скверной привычки страшными массовыми эпидемиями оспы и холеры, воспитанием общественного сознания, когда за порогом дома пространство пусть не своё, но и не чужое. К тому же европейские города стали стремительно расти. Стало расти материальное производство, а любая произведённая вещь рано или поздно становится отходом, мусором. Появились полимеры, которые не гниют и не ржавеют, так что в окно их уже не выбросишь в надежде, что какая-нибудь собачка их там съест. Мало того, что мусора стало больше, так он ещё стал очень стойким к разложению.

Когда перед людьми замаячила перспектива жизни непосредственно на помойке, они стали воспринимать выброс отходов в окно как нечто архаичное и дикое. Стало ясно, что традиционные способы обращения с отходами исчерпаны до конца. Появились шифоньеры, сборщики старья. К 1880 году их количество достигло 15 тысяч в одном только Париже. Старьёвщики появились и в России. Кстати, лучшие сорта бумаги в России делали из льняной и ситцевой ветоши, исправно собираемой этими офенями.

Но вот в Европе практически не осталось свободного места под свалки, а горы отходов продолжают стремительно расти. В некогда казавшихся бескрайними США теперь тоже отсутствуют большие безлюдные территории в непосредственной близости от мегаполисов – главных производителей отходов. Кроме национальных лесов и парков, где никто не позволит устраивать свалку. В отличие от нас с нашей широкой душой. Это у нас страна бескрайняя, так что кидай – не хочу. К нам потому сейчас и повадились возить отходы все страны мира, а нашим чиновникам «по барабану»: им деньги дали, а там хоть трава не расти. Пока всю Сибирь не завалят мусором до неба, так и не опомнятся.

У нас, как это ни ужасно, никто пока не считает проблему мусора насущной. То ли из-за малочисленного населения для такой огромной территории, где для каждой какашки место найдётся. То ли из-за малой покупательской способности этого населения, которое ещё у своих бабушек научилось носить обувь и одежду по двадцать лет. Знаю такие семьи, где до сих пор пользуются кухонной утварью прабабок, спят на подушках, полученных в приданое, когда дед или отец женился. И это не из упрямства, а единственно из-за крепко засевшего в голове опасения, что завтра снова обесценится рубль, а в магазинах будет «шаром покати».

Равнодушие властей к чистоте наших городов происходит из-за того, что их больше заботит проблема «как там жизнь на Марсе», а не что происходит под носом. Но как бы ни экономили россияне, а в целом мусора стало больше. От апатии или из-за какого-то смутного протеста непонятно против чего, но наши граждане стали часто бросать мусор себе под ноги. Всплыло в сознании какое-то архаичное отношение к миру, согласно которому за порогом или за окном жилья человека начинается чуждый и даже где-то враждебный ему мир, который не имеет ни значения, ни ценности. Так что не грех запустить в этот мир какой-нибудь грязью. Нашему человеку после пикника на природе кажется ненормальным, даже неприемлемым и несуразным собрать мусор в мешок и занести в свою машину. А вот загадить им красивую опушку леса, потому что её в багажнике себе домой не увезёшь, стало быть, она чужая, не своя – в самый раз. Тело при таком подходе к миру считает: всё, что за его пределами находится, подлежит захламлению отходами этого тела, чтобы хоть как-то обозначить своё присутствие в пространстве, в мире. Этакая психология кота, ставящего повсюду метки. Есть люди, которые могут даже сор и огрызки под собственную кровать замести или в кладовку квартиры набить хлама всякого: глаза не видят, значит, и нет мусора. Ни что так не радует, как идея мгновенно убрать мусор и отходы с глаз долой, закинув их в кусты или в озеро. Тем более, что у нас архаичность и дикость такого поведения теперь иногда воспринимается как излишняя смелость и оригинальность. Мыслят приблизительно по такой схеме: «Этот не может с балкона мусор выкинуть, потому что боится закона или соседей, а я никого не боюсь, поэтому обязан это в очередной раз всем продемонстрировать, а то вдруг кто-нибудь усомнится в моей смелости, подумает, что у меня кишка тонка совершить что-нибудь этакое, чего другие не могут».

Но самое дикое, когда в качестве мусора выкидывают качественную древесину – материал, созданный самой природой, а потому совершенный. Материал, которым многие страны не располагают вовсе, где привычная нам деревянная мебель воспринимается непозволительной роскошью. Но нам не жалко: душа-то широкая. Зато ума и вовсе нет.

* * *

Вышли мы на субботник. Не на официально объявленный, а на стихийно предпринятый. Потому что стало нам, цацам, невмоготу лицезреть чужое дерьмо у себя под окнами. Да к тому же на официальном субботнике теперь всё горьмя горит, так что и не продохнёшь. В прошлом году трёх человек после такого «субботника» госпитализировали с отравлением угарным газом.

Наша бригада: я, Маринка-библиотекарь, медсестра Полина, воспитательница детсада Лиза, диспетчер из котельной Ольга Павловна, да ещё дед Рожнов к нам прибился. Мы перетаскали брёвна, как на известной всем по советским учебникам истории картине художника Иванова «Ленин на Всероссийском субботнике в Кремле 1 мая 1920 года», поближе к дороге, чтобы их было легче вывезти. У нас ещё была глупая надежда, что всё-таки прибудет транспорт, который увезёт мусор. Поскребли граблями оживающую после зимы землю. Собрали мусора несколько огромных куч, но ничего жечь не стали, как у нас принято в последнее время, а купили заранее больших мешков для мусора.

На балкон высунулся Лёха-Примус и вывалил – спасибо, что не нам на голову – своё мусорное ведро. У некоторых есть тяга делать из грязного чистое, а у кого-то руки или что-то ещё чешутся нагадить, да ни куда-нибудь, а как раз на это чистое.

– Девки, а вот по учению квиетизма действие всегда становятся причиной зла, чем бы оно ни мотивировалось. Кто действует, тот всегда потерпит неудачу, поэтому умный человек не действует и не терпит неудачи. «Кто свободен от всякого рода занятий, тот никогда не будет страдать», – процитировал Лёха по какому-то замызганному буклету, какие суют в почтовые ящики всякие свидетели очередного пришествия. – Поняли? А вы всё чего-то суетитесь, всё чего-то надо вам… Эх, да что вам, дурам, объяснять! Моё дерьмо заодно заберите, если не трудно, конечно.

– Ляксей, что же ты творишь? – возмутился дед Рожнов. – Хоть бы в мешочек какой сложил, а то рассыпал на десять метров.

– Ой, старый, и ты тута! Вот я ещё на мешки раскошеливаться буду. Какая вам разница? Вы всё одно тут долго будете корячиться.

– Айда к нам, Лёшенька! – ласково позвала его Ольга Павловна.

– Вот уж хрен вам! Нашли дурака, – Лёха закурил и стал разглагольствовать на тему, что грязь является проявлением жизни, а чистота – это символ смерти, потому что гадит только живой организм, а никак не мёртвый. – Ущучили? В жизни всегда просто-таки обязана присутствовать грязь. А без грязи и жизнь не в радость. Такие чистюли, как вы, несёте в себе смерть.

И Лёха снова швырнул на землю скомканную пачку сигарет.

Удивительно, как это у нас всё базируется на идеях! Даже банальное свинство своё некоторые умудряются на идейные рельсы уложить. То по принципу «ты не можешь нагадить из-за страха и слабости, а я могу!», то вдруг оказывается и вовсе можно подвести под неё целую философскую базу о жизни и смерти. Лишь бы ни черта не делать!

– Вот мой бывший такой же «философ», – сказала Лиза. – Домой придёт, сапоги летят в одну сторону, куртка – в другую. В забрызганных глиной брюках на диван завалится и лежит. Я ему говорю: ты бы хоть сапоги на улице о траву вытер или ополоснул, что ли – луж-то там полно. А он мне: «Не царское это дело». Полдня тратила только на то, чтобы за ним всё убрать. Я поем и сразу тарелку с ложкой вымою, а он поест – горы посуды, словно целый взвод отобедал. Дети с улицы придут, сапожки около стеночки поставят, а он придёт, так на всю квартиру земли да глины кусками натрясёт, хоть огород сажай. Вымоешь всё, уберёшь, а на следующий день всё сначала повторяется. У моих родителей две козы были, корова и гуси, а такой грязи от них не было.

– Вот он и сбежал к другой дуре, что ты его так плохо обхаживала, – съязвила Марина.

– Ой, и не говори. Я сначала так переживала, когда он к этой бабе в Райцентр уехал! Даже, стыдно сказать, хотела на неё порчу навести в отместку.

– Ха-ха-ха!

– Вот ей-богу! А потом как-то увидела её, так и не узнала. Она ведь раньше такой гарной девкой была – слов нет, какой красавицей была! А тут я её увидела: идёт вся согбенная, четыре сумки с продуктами тащит, туфли стоптанные, причёски нет, лицо измождённое, под глазом синяк. Так мне её жалко стало! А ещё так стыдно, что я когда-то ей зла желала из-за своего беглого. Думаю: бедная ты, бедная…

– Во-во, – поддержала разговор Ольга Павловна. – Она, наверно, как тебя увидела, так прокляла, что ты ей такой брак подсунула.

– Да она меня и не узнала.

– Тебя и не узнать теперь. Ты раньше как авоськами обвешаешься со всех сторон, так и не разглядишь – женщина там идёт или танк в наступление едет.

– Неужели я так ужасно смотрелась замужем? Да нет. Это я просто переживать из-за него перестала. Сначала-то переживала, а потом чувствую, что у меня теперь столько свободного времени образовалось, которое раньше на уборку за ним тратила. Мне и сын сказал: «Мама, хватит слёзы лить. Всё равно, ты самая лучшая. Давай в кино и театр по выходным будем ездить». Вот, завтра в «Мюзик-холл» едем.

Вдруг на пятом этаже распахивается окно, оттуда высовывается молодая деваха лет восемнадцати, которую все в округе кличут Вилкой, и с воплем «бе-э!» начинает блевать на землю. На стене дома и стеклах окон нижних этажей остаётся след, как белый и толстый рубец на коже. Лёха так и согнулся пополам от приступа хохота. Мы же переглянулись и, как и положено терпимым людям, пожали плечами, словно хотели выдавить из себя знаменитое оправдание «что естественно, то не безобразно». Нынче вообще все какие-то очень уж естественные стали, как в хулиганской детской песенке «хорошо быть кисою, хорошо – собакою: где хочу – пописаю, где хочу – покакаю». Хотя, где те киса и собака, которые смогли бы столько нагадить?

– Эй, люди, – обращается Вилка к нам хриплым голосом, – а какой сегодня день?

– Суббота, – отвечаем мы хором, растерявшись от своей толерантности.

– А месяц какой? – вытаращила она безумные от водки глаза.

– Апрель.

– Ой-ё! Как же ещё долго до лета!

Зачем ей знать время? Сейчас для многих фактор времени перестал иметь значение. Жизнь остановилась, так что и спешить некуда. И люди уже не понимают, что такое время. Им всё равно не за что в этом времени зацепиться. Они даже не пассивно плывут по течению реки жизни, а тупо держатся на поверхности мутного водоёма со стоячей водой, если согласиться, что жизнь – это непременно какой-то сток воды. И это не обязательно река, может быть и пруд или даже болото.

Но сегодня суббота. Почему-то вспомнилась гравюра Карольсфельда «День покоя», когда Бог «почил от всех дел Своих». Наступил саббат, и Он сидит, сложив руки и прикрыв глаза. Ноги Его упираются в Землю, слева от Него – Солнце, справа – Луна и звёзды. Устал Бог: всё, шабаш. Саббат, суббота. А вчера была пятница – день сотворения человека. И сколько же дел переделал Бог за шесть дней! Иногда кажется, что Он смотрит на наши выкрутасы и думает: «Чёрт меня дёрнул всё это затеять!». Становится страшно, что когда-нибудь Ему это действительно надоест…

Вилку опять стошнило, так что дед Рожнов, в конце концов, не выдержал и вежливо спросил:

– Из тебя ещё долго культура будет вот так кусками выходить, красавица?

«Красавица» Вилка осерчала, распрямилась и метнула бы в нас цветочный горшок, если бы он стоял у неё под рукой. Но у таких хозяек цветы не растут, поэтому она довольно-таки метко кинулась железной кружкой с отбитой эмалью, и нам даже пришлось отскочить в сторону. Окончательно прочистив желудок на стенку дома, юная пьянчуга стала орать, что имеет право «эскулуатировать» собственное жильё по своему усмотрению. Грамотная нынче молодёжь, ничего не скажешь. Лёха-Примус поддерживал её криками: «Так им, Вилка! Блевани ещё! А то ишь, чистюли какие!».

– А ведь она ещё и в институте каком-то училась, говорят, – вздохнул дед Рожнов. – Или в колледже? Названия красивые, а люди получаются чёрт-те какие. И город не помогает. Вот вчера показывали фильм про Эркюля Пуаро. Там в английских деревушках такая чистота! Простые поселяне, обыватели, а никто не додумается около своего или чужого дома помои вылить. А у нас образованные люди не гнушаются из окон вывалить невесть что. Там кругом сады и цветы без заборов, и никому в голову не придёт сломать и вытоптать. А у нас сын преподавателя районного техникума по чужим садам с компанией себе подобных лазает и всё ломает. Сами себя называем великим народом и так низко себя ведём по отношению к своей земле. Я вдоль трассы картошку продавал, так из окон автомобилей беспрестанно мусор сыплется. Все овраги, все кюветы им завалены на несколько километров! Кто его будет убирать? Его за год не вывезешь, не то, что за субботник. В Америке простой фермер не додумается из окна своей машины бутылку или банку выбросить, потому что кругом – его земля, его страна. А у нас все крутые теперь, на навороченных тачках разъезжают, а суть-то человеческая такой же убогой осталась. Уж взялся изображать из себя хозяина жизни, так до конца эту роль и веди. Ущербно смотрится, когда какой-нибудь состоятельный господин из окна своего «мерса» сморкается да плюётся. И никакой он уже не господин, а обычный сморчок, каких пруд пруди.

Мы, конечно же, понимали, что результат нашего труда долго не продержится, но в целом славно поработали. И двинулись к помойке, дабы выкинуть последний «урожай» мусора. Там нас ждала разгневанная глава местного ЖКХ.

– Куда это вы мусор тащите? Помойку ещё через три дня будут вывозить, а вы уже полные баки навалили! Совсем озверели что ли?!

– А куда нам его девать?

– А куда хотите! Хоть домой несите. Пошли вон от помойки! Машина только на следующей неделе придёт, да за выходные тут нанесут… Да куда вы прёте своё говно?! – обратилась глава уже к бабульке из соседнего дома, которая выносила мусорное ведро. – Вы что, не видите, что баки забиты?!

– Так как же это? Так куда же это? – заверещала бабушка.

– Домой к себе несите!

– Да как же это?

– Да вот так же! Ничего страшного не случится, если мусор пару дней дома постоит.

– Какое нам дело до ваших проблем?! – взорвалась Маринка. – Это ВАША работа: наладить своевременный вывоз мусора! Вы свою работу не умеете делать, и думаете, что весь микрорайон должен под это подстраиваться?

– Я с тобой и не собираюсь это обсуждать! В библиотеке своей командуй.

– Мы имеем право выносить столько мусора, сколько сочтём нужным, – веско заявила Ольга Павловна. – Мы все за коммунальные услуги платим своевременно, поэтому потрудитесь обеспечить нам возможность своевременно воспользоваться помойкой.

– Ну и народ пошёл! Все грамотные стали, засранцы! – негодовала глава ЖКХ и решила не подпускать к помойке тех, кто не платил за квартиру последние месяцы, поэтому некоторые опять-таки воспользовались своими окнами или попросту высыпали мусор около подъездов.

Шум дошёл до Арнольда Тимофеевича, и он прикатил разрулить ситуацию.

– Я не понимаю, чего вы всё так усложняете? Вы без меня уже самую простейшую задачу решить не можете! Мусор можно сжигать в огороде, а что не сгорит, то догниёт в земле. Зола к тому же является ценным удобрением, насколько я понимаю в химии – а я кое-что в ней понимаю, как-никак!

– Ага, как же! – иронически заметил дед Рожнов. – Одно дело, когда зола получена из растительного сырья, а от сгоревших пластиковых пакетов и мешков пользы земле никакой, только вред. Какая польза земле от оплавившегося полиэтилена? Ровно никакой. Вы, начальники, все хоть и с высшим образованием, а не знаете того, что любой школьник знает. Я, когда косил траву в черте города, там на что только коса не напарывается! Куски ржавой бочки, разбитой мебели с полировкой в траве лежат и гнить не собираются. Даже в лес свозят мусор на тележках. На «диком» Западе попробуй в лес отходы вывези, тебе там руки сразу обломают. А у нас в лес войдёшь, и под каждым кустом консервные банки да пустые бутылки валяются. Лес буквально испоганен! Раньше, лет двадцать-тридцать тому назад, только по кромке его пройдёшь, а уже полную корзину грибов и ягод наберёшь, вот какой щедрый лес был. И не сам по себе он таким был, а люди другими были, по-другому к окружающему миру относились. Говорят, что экология теперь не та, кислотные дожди всякие виноваты, а я так думаю, что страшнее человека кислоты нет. У меня отец никогда все ягоды с кустов не обдирал и грибницу «с мясом» не выдирал. Говорил: не ты один на свете живёшь, другим людям всегда надо что-то оставлять. Поэтому в лесу было всё, и в реках рыба не переводилась. А сейчас как нагрянет «ягодно-грибной десант» из города, так всё изгадят и заблюют на ближайшую версту. Если чего не могут с собой уволочь, так лучше вытопчут и размажут, чем кому-то оставят. Тут в лес зашёл после выходных, а там словно мамай прокатился: молоденькие деревца все поломаны, даже мухоморы и поганки с корнями вырваны и на ветвях висят. В футбол ими кто играл, что ли, или приёмы каратэ отрабатывал? Это каким придурком надо быть, чтобы так себя в лесу вести… От кустов малины одни голые ветки торчат – с листьями всё ободрали. А зачем? Зачем! Сами не знают – зачем. Говном пахнет, мочой и рвотой – вот и все следы современного «цивилизованного человека» на лоне природы. Сейчас сезон охоты начнётся, так ещё грязи добавят, набегут в лес стресс с депрессией снимать, господа сраные, гопота обкомовская. Теперь ведь у всех стресс с депрессией в одном месте прочно засел, не понятно, с каких трудов. Наши отцы и деды ещё не так вкалывали, в стране полным ходом строительство шло, люди уставали, но как-то обходились безо всяких там стрессов. А теперь в стране почти все производства остановлены – одни офисы кругом! В офисах задницу отсидят, сканворды разгадывая вместо работы, а на выходные едут за город гадить под видом рыбалки или охоты. Настоящие рыбаки и охотники всегда по одному ходят, ступают неслышно, потому что рыба или зверь даже шорох травинки услышат. Настоящие после себя и соринки не оставят, а от этих «стрессоснимальщиков» новые горы мусора каждый раз вырастают. Тоже мне – рыбалка. Наедут сварой с пьяным гиканьем и визгом, от которого рыба разбежится за версту, навезут жратвы и водки, обоссут каждый кустик, по мобилкам орут, как глухие. Егерь с озёр тут сокрушался: сколько же полудурков теперь на охоту ездит! Раньше таких сучек вообще к ружью не допускали, а теперь за деньги любая лярва может лицензию получить. И вот набьются такие лярвы в лес, обопьются до визга поросячьего, потом из засидка вылезут по мобильнику трепаться, когда кабан на них прёт, а егерь потом отвечай, что кабан этого горе-охотника на копыта намотал. А главное: лес после них в помойку превращается. До самых недр лес засрали! Я в том году ходил с внуком за клюквой. На несколько километров вглубь мы с ним зашли, в такие дебри забрели на болото, что я уж подумал: вот тут точно никогда не ступала нога человека. Мы большой лист фанеры постелили на топь и начали ягоды собирать. Вдруг я гляжу, а там в самой трясине склянки да жестяные банки плавают: побывал-таки тут цивилизованный человек, оставил после себя следы… И как весь этот сор сжигать на торфе? Лес весь выгорит!

– Зачем же сжигать? – вмешалась Полина. – Почему у нас всё сжигают да гноят? Сколько можно дышать этим дымом? Форточку весной и летом невозможно открыть! Нигде такого безобразия нет! Это же вредно, в конце концов, и при пожарах большинство людей гибнет как раз от угарного газа, если кто не знает. При пожаре основная опасность для жизни человека не огонь даже, а угарный газ. Он образуется при горении почти любого материала, а вдыхание воздуха «всего лишь» с одной десятой процента угарного газа на протяжении полутора минут практически гарантирует смертельный исход – это я вам как медицинский работник говорю…

– Ах-ах-ах, эрудитка! – решил заткнуть её за пояс Арнольд Тимофеевич. – Ты ещё скажи, что если из крана будет капать по одной капле в секунду, то через год из него вытечет почти десять тысяч литров воды.

– Но это же бесхозяйственность, Арнольд Тимофеич! Мы так всю страну разбазарим. Уже разбазарили!

– Ты сначала стань хозяйкой этой страны, а потом рассусоливай про хозяйственность и бесхозяйственность. У этой страны есть хозяева, и это – не вы. Хозяева страны пусть и думают о том, как в ней хозяйничать, а то каждая кухарка-санитарка тут…

– Я не санитарка, а медсестра.

– Не вижу особой разницы. Ты пробейся сначала в хозяева хотя бы городишки какого замшелого, а потом будешь там свои порядки наводить. Я вот пробился, поэтому в этом городе всё будет так, как я сказал!

– Но Вас же должно волновать, что в Вашем же городе – дым коромыслом? Всё горит – это нормально? В некоторых странах даже осыпавшимся новогодним ёлкам находят полезное применение, а у нас их каждый год сжигают миллионами на свалках и помойках. После Нового года целый курган из них навалят и жгут, а потом удивляемся, отчего в нашем царстве-государстве нет возможности школьников обеспечить бесплатными учебниками. С таким отношением к ресурсам у нас дети скоро будут на газетах учиться писать, как наши деды учились. Ель – это же основное сырьё для целлюлозно-бумажного производства, внутренней отделки помещений, её дубильные свойства используют в кожевенной промышленности. И вот у нас, у идиотов, такой ценный материал горит синим пламенем каждый год! Вам не обидно?

– Ах-ах-ах! Из одного кубометра древесины можно сделать полмиллиона зубочисток, да?.. Да тьфу на них!

– Как же так «тьфу»? Уж ладно бы сжигали в качестве топлива, так и до этого не додуматься с нашей неизлечимой ленью. Вот я читала, что в Вене мусороперерабатывающий завод отапливает третью часть города. Треть города в полтора миллиона человек! У нас же это «топливо» ветер гоняет по округе, а мы только на завалинке сидим и ноем, что во всех наших бедах виноваты то фашисты, то коммунисты, то террористы, то особисты. А сколько можно рабочих мест создать на таком заводе? И расходы на него все окупятся. Это же как вторая нефть!

– Ну всё: туши свет, раз вы Вену стали с нашими реалиями сравнивать, а мусор – с нефтью! – развёл руками мэр и сам уже блеснул эрудицией, полученной на каком-то совещании градоначальников. – Да будет вам известно, что город с населением в один миллион жителей в год производит минимум триста тысяч тонн отходов. Строительство завода, который это будет сортировать и сжигать, стоит около ста миллионов долларов, учёная ты моя. И с этим можно было бы смириться, если бы такой завод на самом деле решал проблему. Такие заводы, как правило, располагаются вблизи городов, чтобы не тратить много денег на подвоз мусора. Его выбросы в атмосферу будут мало полезными и приятными для экологии. И даже при самом высокотемпературном сжигании остаются шлаки, которые составляют почти треть исходной массы. Их тоже надо где-то размещать. И это после того, как истрачены деньги и загажена атмосфера. Да будет тебе известно, начитанная ты моя, что сейчас во всём мире популярность мусоросжигающих заводов стремительно падает. Это у нас их только-только собираются строить – мы же всё время кого-то догоняем полвека спустя. А в цивилизованном мире они уже не кажутся радикальным выходом из мусорного кризиса. Во Франции, например, сейчас сжигается только десять процентов от общего количества мусора. Онкологи вообще выступают за мораторий на строительство таких заводов. А мы об этом пока не задумываемся. Мы же хронически «догоняющая» страна. Мы же всё время кого-то догоняем, да никак не догоним. Нам бы лишь стать такими, как «в европах принято». Мы переняли потребительские стандарты поведения зажиточных обществ, а соответствующую бытовую культуру – нет. Взрыв потребления влечёт за собой и рост отходов. Раньше в каждой семье для покупки масла был отдельный мешочек, для творога, для мяса. Их стирали, сушили, годами с ними ходили в магазин. А теперь всё в пластиковой упаковке. Теперь эти упаковки с мешками ветром гоняет по округе в любое время года. Раньше одно школьное платье по пять лет носили, а теперь «у уважающей себя буржуазии так не принято». Детям обувь покупали на вырост ноги, ватку подкладывали, чтобы они носили её несколько лет. А теперь нацеленность на новизну, чтобы тебя никто нищим не посчитал, предписывает избавляться от вещей задолго до их фактического обветшания. То есть эпоха совершенно безумного дефицита и экономии сменилась переполненными всякой всячиной прилавками. Отходов стало больше, а культуры обращения с ними вообще никакой. А она должна расти параллельно росту потребления, должны меняться бытовые привычки и знание технологий обращения с вещами. У нас скажи некоторым, что разбитый градусник в обычную помойку нельзя выбрасывать, они круглые глаза сделают: «Почему нельзя, если очень даже можно». Тут ещё новые материалы и способы их потребления свалились, как снег на голову, а времени на приспособление и обучение обращению с ними нет.

– Ну и что, если я знаю, как с ними обращаться? – возмутился на это дед Рожнов. – Что толку-то? Например, все знают, что нельзя выбрасывать использованные батарейки и аккумуляторы. Знают, что утилизацией химических источников тока занимаются специальные службы. Но где у нас эти службы? У нас их днём с огнём не сыщешь, как и водителя мусоровоза. А разбитый градусник куда везти? В Райцентр? В своём кармане? А тебя оттуда ещё и в областной центр пошлют, может быть, даже соседний. И потом, чего это Вы сравниваете нас с буржуазией? Какая мы Вам буржуазия? Я тоже слышал, что сейчас благополучные российские семьи выбрасывают до семи килограммов одежды и обуви, но мы же носим всё десятилетиями по старой советской привычке. И если у нас проблема с уборкой мусора, что про большие города говорить? Мы же практически справляемся с отбросами самостоятельно: пищевые отходы идут на корм скоту. У меня своей скотины нет, но я отдаю соседям очистки от овощей и отруби – они поросёнка держат. Солома идёт на кровлю к сараям и ту же подстилку коровам. Сломанный инвентарь и прочий древесный мусор сжигается в печи как дрова, навоз вносят в почву… Нет, как ни крутите, а если мы мусором заросли, то не по причине личного свинства, а только по причине лености властей. Шутка ли: годами не вывозят помойку! Где такое видано? И вместо того, чтобы заняться делом, он тут пламенные речи толкает, что они ни при чём, а как всегда народ во всём виноват.

– А что я-то могу? – обиделся Арнольд Тимофеевич. – Вы думаете, что я бог? Вот пальцами щёлкну, и мне бензин для мусоровозов дадут, и сами машины, да? Никто сейчас ничего не станет делать. Додумались тоже: мусорный завод им подавай! Да тут вообще невозможно жить станет, когда дым повалит с него.

– У нас и без мусорного завода всё горит, – сказала Марина. – А пластик вообще нельзя жечь. В траве сколько пластиковых бутылок валяется, и они сгорают при выжигании травы, а материал, из которого они сделаны, при сгорании выделяет канцерогены. Дети гуляют, дышат этим дымом, и это чревато онкологическими заболеваниями в будущем – Вы же сами только что говорили, что онкологи хотят запретить термообработку мусора.

– Когда?

– Да только что!

– Не помню такого.

– А стекло вообще не горит, только плавится. Вы понимаете, что это на долгие годы останется лежать под ногами людей? Ведь для естественной переработки отбросов требуются иногда даже века. Стеклянная бутылка сохраняется в земле до миллиона лет, консервная банка – сто лет, нейлон, пластмасса, полиэтилен – от сорока до двадцати лет. Простой окурок лежит в земле пять лет.

– Вот я и говорю, что надо всё сжигать, – зевнул Арнольд Тимофеевич.

– Мы же этак сами сгорим! – возмутилась его непрошибаемостью Полина. – На днях по радио сообщили, что в спальном районе Питера таким макаром чуть многоэтажный дом не взорвали. Помойку во дворе подожгли, а огонь по траве перекинулся на подвал. А в подвале повсюду газовые трубы. Одной искры достаточно, чтобы дом на воздух взлетел. Пришлось несколько сотен жильцов эвакуировать. И чего нас терроризмом пугают, если мы сами хуже всяких террористов?

– А в соседнем посёлке четыре дома сожгли, – окончательно решил доконать мэра ещё кто-то. – Хозяин жёг мусор в огороде, день выдался ветреный, огонь на забор перекинулся, с забора на сарай, оттуда на веранду, а по забору пошёл на другие участки гулять. И вместо четырёх домов одни печные трубы остались.

– В самом деле! – подытожила Маринка. – Надоело жить в дыму на этом незаживающем пепелище.

– Надоело на этом, катитесь на другое! Сами виноваты: не бросайте в огонь то, чего жечь нельзя. Бутылки пластиковые где-то в Питере должны принимать: вот съездили и узнали бы, вместо того, чтобы властям нервы мотать.

– Нам делать нечего, как бутылки возить.

– А чего вам ещё-то делать? – хохотнул мэр. – Мужей у вас нет, вот и занялись бы хоть чем-то полезным. А то фантазии хоть отбавляй. У нас подстанцию с восьмидесятых годов не могут отремонтировать, а вам уже завод новый подавай. Думаете, что от рационального использования мусора все богаче станете? Да Россия всю Европу газом снабжает, а своё население как катилось за черту бедности, так и скатилось за черту нищеты. Надо же, на пластиковых бутылках разбогатеть захотели!

– Да мы-то не захотели. Это же Вы нам только что предложили бутылки в Петербург возить…

– Вот правильно раньше бабам учиться не разрешали. Вам теперь, конечно, и мусор жечь не захочется при такой образованности-то. Э-хе-хе, не умеют у нас женщины быть женщинами. Настоящая женщина должна быть легкомысленной и туповатой, вот как маркиза де Помпадур. А вы своей активной гражданской позицией только лишаете себя женского шарма.

– Вы думаете, что мы не хотим быть тупыми дурами, чтобы мужики рядом с нами себя эйнштейнами чувствовали? – возмутилась Маринка. – Да я, например, очень хочу такой быть. Но вы же тогда всю страну пропьёте или распродадите, распылите на все четыре стороны. Вам же на всё наплевать.

– А я-то здесь при чём? – выкатил глаза Арнольд.

– Да-а, как не было у нас порядка, так и не будет, должно быть, никогда, – вздохнул Рожнов. – Я видел, как финны депо строили в соседнем районе: оборудование приходит, они аккуратненько ящики разбирают, гвозди и скобы вытаскивают, распрямляют, всё это убирают на хранение для отправки другого груза. Электроды сжигают почти до самого основания, а не как у нас в два-три вершка уже выбрасывают. Ничего у них на земле не валяется. А на наших предприятиях груз так об землю шмякнут, что ящики разлетятся вдребезги, потом эти доски валяются под дождём, гниют, народ ходит, ноги ломает об них, обувь рвёт. Повсюду ржавые погнутые гвозди торчат, жестяные накладки, скобы, проволока. Цветные металлы хоть подобрали, даже содрали там, где они нужны, а так ничего у нас не берегут. Меня в детстве немцы в плен гоняли, и в Германии я у одного зажиточного крестьянина работал. Он меня научил из прошлогодних листьев и травы делать великолепную садовую землю. До сих пор пригодилась мне эта наука, а ведь другие и без того свои тощие сбережения тратят на навоз и торф. Хотя можно с пользой употребить в хозяйстве, что у нас под ногами валяется и сжигается. Вот древесину сжигаем, а где такое ещё есть? В Европе попробуй так жечь деревья, тебя в сумасшедший дом сразу заберут, потому что не может психически здоровый человек к окружающей природе, частью которой он сам является, подобным образом относиться. Древесина – это стратегически важный сырьевой ресурс, приравненный к нефти и газу. А наш лес вырубается, сжигается или продаётся за бесценок. Каждый год казна теряет десятки миллиардов рублей! К тому же дерево – удивительный материал, пластичный и живой, многозначный и символичный: от древа познания до креста Распятия. Первейший подручный строительный материал русских мастеров: из него и языческих идолов вырезали, и иконы, и наличники на окнах. Все наши народные промыслы что без дерева делали бы? А игрушка Сергиева Посада, а хохломская красочная посуда, а матрёшка? Вот сколько всего может дать дерево человеку. Только человеку для этого надо достичь какого-то определённого уровня понимания и развития.

– Это всё коммуняки виноваты, – сделал «открытие» бывший завхоз школы Василий Филиппович. – Они, падлы, нас скурвили: объявили всё общим, отучили народ от родной земли, отлучили нас от своей страны, как от церкви, вот мы и не могём никак стать её настоящими хозяевами.

– Конечно, – констатировал дед Рожнов: – Хозяйство вести – не жопой трясти.

– Надо депутатам каким-нибудь написать, – предложила Ольга Павловна. – Кто у нас депутат-то? За кого мы голосовали, я уж и забыла?

– Нашла кого вспомнить! Он уж второй год в Испании живёт… с рабочим визитом.

– Ну-ну, – криво усмехнулся Арнольд Тимофеевич и покачал головой. – Вы, ей-богу, как дети. Станут депутаты вашим мусором заниматься.

– Надо не депутатам, а в какой-нибудь экологический комитет обратиться.

– Господи, сколько комитетов развелось с министерствами, а за чистотой и порядком следить некому стало! – ужаснулась какая-то бабулька. – Пруд пруди всяких контор по защите окружающей среды. Развели всяких экологов да эпидемиологов, а толку-то никакого от сволочей.

– Вот и подай идею нашему правительству. Сделают должность министра чистоты. Ну и министерство к нему, естественно, человек этак в пятьсот… тысяч разных чиновников. Они грязи ещё больше разведут: одной бумаги на всякие постановления да приказы изведут тонны.

– Остряки, мать вашу!

– А как бы нам вернуть дворников, а то у нас все дворники от безденежья разбежались, – вежливо спросил мэра дед Рожнов. – Чего на их зарплатах можно сэкономить, какая государственной казне выгода, если мы все вместе взятые получаем меньше, чем какой-нибудь чиновник средней руки? Вот сократили бы парочку чинушей, и была бы ощутимая экономия, а на дворниках-то чего можно сэкономить? На их зарплаты даже в Сочи не съездишь, не говоря уж про Канары. Я к тому говорю, что по телевизору нас всё террористами пугают, а я так думаю, что не от терроризма мы погибнем, а от грязи. Ведь грязь такая, что и террористы в ней увязнут! Или катаклизмами пугают, сказки рассказывают, что скоро Петербург под воду уйдёт, а показали наводнение в Европе, и все заметили, что у них там на воде никакого мусора не плавает. Вода чистая, хоть пей, и клочка мусора на ней не увидишь. А у нас что? И как самим-то не противно!

– Так они же не такие богатые, как мы, – вздохнула Ольга Павловна. – У них, говорят, даже туалетная бумага пронумерована, чтобы расход можно было отслеживать, кто и сколько кусочков израсходовал не по делу. А у нас чистую берёзу сжигают за милую душу кубометрами под видом мусора и отходов. Какая-нибудь тварюга в засуху окурок выбросит в окно автомобиля, и лес выгорает гектарами, но поджигателей даже не ищут. А у них такого изобилия нет, всё на весь золота. Мы их дикарями считаем, что у них нельзя так с лесом обращаться. Они как раз нас назовут опасными для планеты созданиями, которым ничего не жаль из того, чем все другие народы дорожат. Они даже мусором дорожат, дают ему новую жизнь, так сказать…

– Чтобы не было мусора, не надо мусорить, – глубокомысленно перебил мэр.

– Ага, а чтобы воздух оставался чистым, не надо дышать, так что ли? – опять завелась Маринка. – У нас ничего не могут! Разве в Питере или в Москве кто-нибудь станет вот так жечь деревья посреди города? Почему у нас даже мусор вывезти не могут? Тотальная импотенция по всем пунктам!

– А при чём тут импотенция? – встревожился мэр, сплёвывая шелуху семечек.

– Так импотенция в переводе с латыни и означает «слабость, бессилие».

– Ты бы вместо своей латыни тщательнее метлой работала, козявка! – совсем разобиделся Арнольд Тимофеевич. – Сами гадите повсюду, а МЫ должны входить в ваше положение. До чего же народ нечистоплотный у нас! И как нам вас к чистоте приучить? Вот что: будем бить рублём.

Водитель мэра бросил окурок под ноги, тоже сплюнул и сел за руль. Неугомонный мэр укатил восвояси. В тот же день вечером мальчишки подожгли за домами кучу веток, которую мы собрали за день. Безнадзорные дети кидали в огонь найденные тут же баллончики из-под разных освежителей воздуха и дезодорантов, которые взрывались и дарили ничем не занятым подросткам модный и, как нынче заверяют спецы по психологии, крайне необходимый экстрим и драйв. Помойка тоже полыхала всю ночь, так что несколько контейнеров прогорели насквозь, и теперь из них высыпался мусор, а один бак и вовсе сгорел дотла. Глава местного ЖКХ хотела было организовать сбор средств на покупку новых контейнеров для мусора взамен сгоревших, но не нашла понимания со стороны несознательного населения.

Чад над посёлком стоял такой, что даже при заклеенных окнах вся моя одежда пропахла дымом.

– Ты чего, всю ночь на пожаре была, что ли? – удивлялись, принюхиваясь, мои коллеги на работе.

– Не-а, на субботнике.

* * *

Через пару дней картина за домом ничем не отличалась от той, что была до субботника, когда мы вычистили там всё до последнего окурка. Прошла молодёжь с дискотеки, набросала бутылок, алюминиевых банок, пакетов из-под разных сухариков и чипсов. Кто-то пытался сжечь в сквере старый диван и рваные резиновые сапоги, под самыми окнами лежало несколько разорванных мешков с мусором.

Ни разу не слышала, чтобы у нас кого-то оштрафовали или хотя бы как-то иначе приструнили нечистоплотных граждан. Все видят и знают, кто мусорит на каждом шагу, но нет никакой управы на это чудо природы. Не помню, чтобы в советское время кто-то додумался выбросить мусор из окна или сжечь старые вещи под окнами других граждан. Всё правильно: тогда не было такого гуманизма, как сейчас. Сейчас надо гуманно относиться к пьяницам, дебоширам, грязнулям, потакать им во всём. Но когда у нас наступит гуманизм по отношению к тем гражданам, которые вынуждены жить рядом со всем этим – никто не знает.

И опять начались поджоги травы, в которой мусора было, собственно, больше самой травы. Каждое утро люди теперь просыпались не от звонка будильника, а от кислого едкого дыма, который пропитывал собой, казалось бы, всё насквозь. Стало невозможно сушить бельё на балконах: оно всё пропитывалось этим запахом. Хозяйки первых этажей страдали неимоверно, так как у них не было балконов, и бельё приходилось сушить на улице, на верёвках, натянутых между оставшимися деревьями. Уж какая раньше была битва за эти верёвки, когда кто-то хотел на них коврик выколотить, а кто-то тут же вешал сушить выстиранные простыни, и пыль из коврика оседала на них! Теперь они висят сиротливо, и никто на них не претендует.

Дождей как назло нет целую неделю, и информация из источника ОБС (одна бабка сказала) довела до нашего сведения про разгон туч ко Дню рождения Санкт-Петербурга: мол, и не ждите.

– У них там – праздник, – ворчали легковерные граждане, – а нам дожди нужны для урожая, да и от пожаров уже не продохнуть даже дома. Гнали бы все тучи к нам.

Разные организации стали спешно проводить срочную уборку своих объектов. Школьники собрали несколько гор мусора, но их так и не вывезли, поэтому через пару дней ветер всё размёл по прежним углам. Река ещё к середине мая разлилась во всю ширь, но её было не видно под слоем пластиковых бутылок и пакетов. В довершение всего по центру реки торжественно проплыл выброшенный кем-то холодильник. Кого-то это чрезвычайно веселило, а кого-то и огорчало. Но жизнь – борьба, покой нам только снится, и мы в следующую субботу опять кинулись вычищать территорию за домом.

Тут нам не повезло, потому что мэр назначил на этот день официальный городской субботник. А это означало, что весь мусор опять будут сжигать прямо на земле. Наметут-наскребут маленькую кучку мусора и подожгут. В двух шагах подальше сделают ещё такую же кучку и снова подожгут. И таких кучек – сотни, как в состязании по идиотизму. Неугомонный шквалистый ветер раздувает огонь, и пламя принимается лизать стволы уцелевших деревьев. От таких «субботников» город становится только страшнее. Но это словно бы никого и не заботит. Все то ли пьяные, то ли угорели от дыма. Субботник нужен не для чистоты, а чтобы отчитаться где-то там, на следующей ступени отечественной иерархии: уборка на вверенной нам территории успешно проведена!

Удивительно, как ещё не сгорела ни одна машина при сжигании мусора. Хотя был инцидент, когда огонь полыхал у самой стоянки машин между двумя хрущёвками. Горит мусор в траве, и самое ужасное, что он не сгорает полностью: остаются консервные банки, гвозди, которые притаились в жиденькой траве, как ядовитые змеи, пока человек не наступит на них и не разорвёт обувь или ноги. Всё дымится, тлеет, люди кашляют, налетают друг на друга, так как глаза слезятся и вообще ничего не видно. А если смотреть из окна, то над дымом парит памятник Ленину, памятник, уставший от одних и тех же однообразных лиц. Он словно бы хочет сказать, что в его годы так субботники не проводились.

Арнольд Тимофеевич спрятался от этого чада в своей машине, только из окна в мегафон даёт команды:

– Та-ак, девочки, активней работаем, активней и переходим к следующему дому!

– Ты смотри! Девочками нас назвал, – орудует садовыми граблями бабка Валерьяновна.

– А чё? Мы ещё ничё! – вытирает чёрное от дыма лицо бригадирша доярок Маргарита Григорьевна.

– Не боись, девки, прорвёмси! – дурачится Марина-библиотекарь. – Настоящая женщина не теряет привлекательности даже с метлой в руках!

Кроме «девочек» на субботнике из «мальчиков» присутствует только вечный трудяга дед Рожнов, да две бабы с соседней улицы притащили своих мужей. Но те сразу решительно заявили, что им нельзя поднимать тяжести по причине больной печени, поэтому весь субботник сидели на пеньках и горячо спорили про внешнюю политику Муамара Каддафи, а затем перешли к роли Патриса Лумумбы в истории освобождения Африки.

– А ты, баба-дура, не лезь в наш мужской разговор, а граблями активней работай! – огрызались они на бабьи призывы включиться в общий процесс. – Ну, имейте ж совесть, дайте людям поговорить по делу. Мы ж не о ерунде какой бабской трендим, а по делу.

– Не лезьте вы к ним, – посоветовала Маргарита Григорьевна. – Мужиков нынче беречь надо. Мужики нынче стали слабым полом, отвоевали у нас это звание окончательно. Им теперь и слова сказать нельзя, реветь начнут. Народ вообще такой нервный пошёл, что и башку проломят, если им замечание сделаешь. Учитель музыки сделал замечание молодёжи, чтобы они не сморкались с балкона, ему камнями все окна выбили. Сейчас вообще никому ничего сказать нельзя.

– Да-а, людей нынче непонятно каким концом делают: псих на психе сидит и психом погоняет, – проворчал дед Рожнов.

– Так пить надо меньше! А то лакают всякую дрянь чуть ли не с детского сада, пока мозги не растворятся.

– Да дайте поговорить о важном, курвы! Вот если бы не Нельсен Мандела, то наступили бы ихнему ЮАРу давно кранты…

– Так, бабоньки, навалились все на этот участок, навалились! – оглушил нас мэр в мегафон. – Всё в ваших же интересах: чем быстрее уберёте около домов, тем скорее приступите к уборке дороги. Так, а кто там в дыму отлынивает?.. А, это мужик чей-то сидит. Ну, пусть сидит… Бабы, навались! Нет такого говна, которое не одолели бы наши бабы, самые лучшие ба…

– Самые лучшие дуры в мире! – переорала мэровский мегафон своим звонким голосом Марина.

– Кхе-кхе, дайте отдышаться, не могу больше, – задыхается в дыму бабка Валерьяновна.

– Не время для отдыха, вперёд! Что вы как тургеневские барышни! Э-хе-хе, не умеют у нас женщины быть женщинами! Настоящая женщина не станет охать над трудностями, как изнеженная белоручка. Настоящая баба коня, панимашь, остановит, в горящую избу не раздумывая войдёт, – разжигал страсти мэр.

– Да какие же мы тургеневские барышни? – возмутилась Марина. – Те барышни не работали, а только изящно передвигались по жизни. А мы уже и на баб не похожи: вкалываем как ломовики. Это ж только в нашей стране могут мечтать о женщине, которая коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт. Чего она там оставила в горящей-то избе? Мужа запойного, который окурком избу и спалил? От такой «гармонии в личной жизни» и в огонь полезешь. Довели задохлики и пьяницы женщину, она и решилась на самосожжение, а Некрасов в это время мимо проходил и восхитился. Вслух восхитятся, а про себя подумают: ну не дура ли.

– Разговорчики в строю! – гудел Арнольд Тимофеевич в рупор. – Ты, революционерка, прекрати тут свои крамольные мысли высказывать. Этак у нас никто работать не станет.

– До чего же надоел горлодёр этот! – шипит кто-то в дыму. – Чтоб у тебя… бензобак сгорел.

Вдруг откуда-то вылезает Лёха-Примус с подобием веника: это мать выгнала его поработать, пока она дома печёт пироги для буфета на станции. Лёха имеет привычку сжирать дрожжевое тесто в сыром виде.

– Я, может быть, мог бы осчастливить всё человечество, – ворчит он, – мог бы совершить что-нибудь этакое возвышенное и благородное, а вот должен метлой махать! Какая пошлость! А я мог бы…

– Мог бы, да «бы» мешает.

Мы дошли до самой железной дороги, страшные, закопчённые. Как раз проходил поезд со стороны границы. Вдоль полотна деревья тоже были вырублены, сложены в штабеля и за ненадобностью никому сжигались путейцами. Иностранцы, у которых на Родине собирают даже огарки спичек и пускают их в новое использование, с ужасом смотрели на проплывающую мимо Россию, прилипнув к стёклам окон. Для них это – сказка, экзотика, миф про Тугарина-Змея, который пролетел над многострадальной Русью, привлекающей исключительно злодеев, повалил деревья, пожёг землю огненным дыханием. Иноземные граждане с недоумением смотрели и на нас, чумазых растрёпанных тёток в поношенных фуфайках с граблями и мётлами, и переговаривались меж собой видимо о том, что неужели вот это и есть те самые хвалёные русские бабы, которые по утверждению современного рынка по торговле людьми являются все, как на подбор, сексапильными красавицами и которых нынче так модно держать в лучших европейских домах в любом качестве…

Лёха показал им выпрямленный средний палец, и они засмеялись, приветливо замахали ему руками, а Арнольд Тимофеевич заворчал из своего укрытия в джипе:

– Да не показывайте вы свою серость перед людьми-то, позорища!

Мы стали расходиться чуть живые от усталости и дыма. У многих оплавились подошвы резиновых сапог от хождения по горящей земле. Поваленные деревья так и не сгорели. Да они и не могли сгореть, потому что только идиотам могла прийти мысль сжечь такие мощные стволы, из которых делают добротные срубы, и они остаются целыми даже после сильных пожаров. Вот как обращаются со строительными материалами в нашей России, где остро стоит проблема жилья для подавляющего большинства населения. Потом мы все дружно ищем причину своих бед в мировом заговоре против нас, горемычных. Тут любой заговор с ума сойдёт, если с нами свяжется.

Стало ещё страшнее, чем было прежде, и теперь такая картина сохранится до июня, пока спасительная трава не закроет жизнерадостным ковром это безобразие. Хотя ожоги и рубцы, где горел мусор, так и будут чернеть всё лето. Бурелом тоже останется на несколько месяцев, а то и лет.

Когда мы подходили к дому, то мужики с больной печенью всё так же вели спор о чём-то возвышенном и упорно искали смысл там, где его нет и быть не может.

* * *

Но жизнь не так трагична, как иногда кажется. Да и кажется-то от усталости или недостатка кислорода, сгоревшего в атмосфере от бесконечных поджогов мусора. Когда это проходит – а в жизни рано или поздно ВСЁ проходит, – то наступает некое просветление.

Просветление наступило в виде приезда той самой «своей руки», которая поддерживала нашего Арнольда Тимофеевича во всех его начинаниях сверху. «Рукой» этой оказался неприметный с виду, но, как говорили, очень влиятельный чиновник. Для простого человека оно без разницы, так как ему ни тепло и ни холодно от этих политических расстановок. Но тут мы убедились, что чиновничество в России всё же играет определённо полезную роль.

Как это часто бывает, мэр свозил своего гостя сначала в баньку, потом они отобедали и сразу отужинали у него дома. И чиновника этого чего-то понесло на природу, а там – поваленные несгоревшие деревья. Подвернул на одной коряге благодетель Арнольда Тимофеевича ногу, упал, пребольно ударился о кусок недогоревшей старой стиральной машины и разразился такой мат, какого вам лучше и не слышать.

Вот за что я люблю наших всевозможных начальников, чиновников и прочих представителей сего многочисленного сословия, так за то, что они умеют вовремя и в нужном месте упасть, споткнуться, поскользнуться или вляпаться во что-нибудь. То есть конкретно приложиться своим драгоценным телом об жестокую нашу действительность, после чего сразу же начинается какое-то движение, смещение с мёртвой точки, которое, казалось бы, уже никогда не наступит. Обожаю их за это! Должно быть, именно для этого они и нужны.

Показательно, что наши власти хронически «не в курсе» того, что известно любому россиянину. Это у них словно бы неизлечимое заболевание какое-то: не знать, что зимой в России имеет место быть гололёд, да и вообще холодно, так что желательно бы топить в учреждениях и просто зданиях. Что весной случаются паводки. Они ничегошеньки не знают о СВОЕЙ стране, которую в последнее время всё чаще называют просто «эта страна»! Словно бы снег и морозы зимой в наших краях – большая неожиданность. Если в Саудовской Аравии морозы ударят, то это, в самом деле, будет большой неожиданностью. А у нас они, насколько я могу судить в качестве туземца, всегда были, есть и будут. Но вот власти наши хронически к ним не готовы. Годами сидят на руководящих постах, а никак не привыкнут, словно их сюда горячим ветром из Аравии принесло. Может, они о погоде по Канарским островам судят? Они как-то больше к тропическому климату привыкли, проводя отпуск в тёплых странах. Я-то не была на Канарах, но вот в энциклопедии о них написано: «Климат тропический, умеренно жаркий и сухой, смягчается пассатами, дующими с севера на восток, и холодным Канарским течением. Температура зимой от +10 до +25, летом от +20 и превышает +40 градусов по Цельсию. Температура воды не опускается ниже двадцати градусов». О климате России в той же энциклопедии написано: «Средние температуры зимой от нуля до минус 40–50 градусов, во многих районах Сибири и Дальнего Востока – многолетняя мерзлота». А амплитуда температур от нуля до минус пятидесяти – сами понимаете, что это такое. Замёрзло, оттаяло, опять замёрзло – и к гадалке ходить не надо, чтобы понять, во что превращаются дороги и все прочие коммуникации.

Энциклопедия – это вообще-то свод базовых знаний, которые призваны дать только начальные представления о тех или иных предметах и явлениях, на школьном уровне, так сказать. А наши руководители не владеют даже этими базовыми знаниями о стране, которой «рулят»! Получается, что их уровень ниже школьного – так что ли? Они каждую весну шепчут: «Авось, паводков не будет». Каждую зиму надеются и верят: «Авось, снега не будет, и морозы стороной обойдут – где вообще чёрт носит это обещанное ещё двадцать лет назад потепление климата, мать его ити!». Они на проржавевшую насквозь и лопнувшую при «внезапно нагрянувших» холодах в декабре месяце трубу городской канализации глазеют и призывают коррозию металла к совести: «Авось, продержишься ещё сезон, а?». Из той же энциклопедии можно узнать, что НЕ МОЖЕТ такого быть, чтобы железная труба несколько десятилетий лежала в сырой земле и не сгнила! Ну, вот НЕ БЫВАЕТ такого в природе вещей! Но они словно бы этого не знают, словно бы в школе на уроке химии по коррозии металлов все поголовно в носу ковыряли, а не учителя слушали. И их всех потом только за это умение ковырять в носу в руководители и выдвинули. Теперь они смотрят свысока на стоящих по колено в воде около сгнившей трубы сантехников и с видом разгневанных богов восклицают: «Как вам не стыдно?!». Они считают, что наши трубы должны обладать каким-то стыдом и даже совестью, и не поддаваться коррозии, хотя при этом сами давно распрощались с таким «комплексом неполноценности», каковым в последнее время стали считаться стыд, совесть и прочие «пережитки прошлого». Вывести их из этого состояния не так-то просто. Разве что они на собственной заднице всё прочувствуют.

У нас как-то был страшный гололёд – после оттепели резко всё замёрзло, так что объективная реальность в мельчайших подробностях отражалась в зеркальной поверхности льда на дорогах. Гололёд у нас, честно говоря, каждый год случается, как устойчивая традиция, но тут такой зверский гололёдище распластался повсюду, что граждане передвигались по нему исключительно рывками, помогая себе руками и прочими подручными средствами. Кто наждачную бумагу к подошвам приклеивал, кто носки поверх сапог одевал. А у властей словно бы другая реальность: куда надо – отвезут, откуда надо – привезут, доставят, в крайнем случае, доволокут. Поэтому можно понять их полное бездействие в плане принятия хоть каких-то мер. Им, конечно же, намекали, что, так мол и так, трудно стало ходить и участились случаи травматизма особенно среди пожилых людей с хрупкими костями. Но власть на это оптимистично посоветовала кушать витамины с кальцием. Народ до того наполнил свои организмы кальцием, что данный элемент стал оседать во внутренних органах в виде камней. Но гололёд так никуда и не делся, а продолжал мешать людям жить достойно, а не ползать по ледовому панцирю наподобие земноводных гадов.

Не знаю почему, но наши коммунальные службы никогда не знают, что после осени обычно начинается зима, поэтому города каждую зиму оказываются не готовыми к снегопаду, морозам и прочим «неожиданным» зимним выходкам. Из курса природоведения для начальной школы известно, что неубранные залежи снега имеют свойство подтаивать, а после – замерзать. Но деятели наши словно бы и в начальной школе не учились. Они теперь любую привычную России непогоду повадились называть «форс-мажорными обстоятельствами» на манер американских тайфунов и ураганов. Такие природные явления, как тайфуны и ураганы в самом деле трудно предсказать и спрогнозировать. Но сколько веков существует Россия, столько времени в ней после дождливой и слякотной осени каждый год начинается такая же богатая на осадки зима: то снег, то дождь, то всё вместе. А наши власти и всевозможные специалисты по благоустройству страны словно бы каждый год об этом или забывают, или надеются, что вот в этом году после осени возьмёт, да и наступит… сразу лето! А что? Мало ли фокусов может быть в природе. Вот возьмёт, да и наступит! Без этой ужасной русской зимы, без медленной и грозной своими наводнениями весны… То есть они никогда не готовы к тому, что после слякотного ноября наступает снежный декабрь. А приход морозного января после декабря им и вовсе аномальным явлением кажется! Ну вот полным форс-мажором!

В Испании в каком-то году внезапно выпал снег – именно внезапно, потому что для Испании это в самом деле редкость. Но на улицах уже работает техника. То есть у неснежной в целом страны Испании есть на всякий случай техника и даже подготовлен персонал, который в случае чего вычистит населённые пункты от снега. У них эта техника годами без дела стоит, но как понадобилась, так всё в исправном состоянии, всё работает, всё на своём месте. А у нас каждый раз возгласы: «Батюшки-светы, откель така стихия на нашу голову?!». Эка невидаль для России-то, в самом деле – снег! И на весь город выделяется ОДИН наспех «модернизированный» под уборку снега экскаватор, который вместе со снегом и куски асфальта сдирает, так как не приспособлен экскаватор для таких работ.

В новостях показывают Голландию, где неожиданно замёрзли реки и каналы, голландцы вышли кататься на коньках. И сообщается, что Голландию, как и прочую Европу, заморозило и засыпало снегом, но не видно… ни снега, ни гололёда. Чисто и опрятно. И тут же показывают наш канал Грибоедова, в который сваливают самосвалами снег, убранный с дорог и тротуаров. Храма Спаса-на-Крови не видно из-за высыпанных в канал тонн смешанного с дорожной грязью и солью снега. За одно своротили грузовиком чугунную ограду канала, чуть машину туда не опрокинули. Конечно, при таком подходе к делу любые осадки «стихийным бедствием» объявить хочется. Можно ещё на этой панике выгодно сыграть, баллотироваться даже куда-нибудь под дурацкие призывы «сдвинем же дружно ряды в борьбе с форс-мажорными обстоятельствами, нежданно-негаданно навалившимися на нашу многострадальную Отчизну!..» или ещё чего тупее придумать. Масса вариантов! Вместо дела, вместо одного нужного и правильного действия. Вот уже целый кабинет пузатых чиновников с одышкой оправдывается перед утопшем в снежной каше городом: «Даже во Франции не сумели оперативно справиться с осадками, а вы на нас бочку катите! Нехорошо, непатриотично даже!». Всем сразу стыдно становится. Тем, кто посмел роптать на беспорядок на улицах, а не тем, кто его по долгу работы должен, но не собирается ликвидировать. Настолько не собирается, что уже с жаркими странами нашу снежную Россию сравнивает. Оторопь берёт от таких сравнений. Хотя в Америке и Европе не могут предсказать прихода цунами или урагана, но вот наступление зимы за осенью, а весны – за зимой там никто «форс-мажорными обстоятельствами» пока не додумался назвать.

У нас же, как только ни назовут, с чем только не сравнят, лишь бы работу свою не выполнять. А тут возьми, да и приедь к нам «труженик высоких кабинетов». Уж никто и не знал, чего его вдруг посреди гололёда принесло из какого-то министерства или ведомства. Приехал, встретили его, как и полагается, хлебом-солью, пригласили честь по чести в Горсовет. И он до него почти дошёл! Но у самого крылечка поскользнулся, и что было дальше, Арнольд Тимофеевич потом вспоминал с ужасом в течение года – чуть кресла своего не лишился!

– Да у вас же здесь го-ло-лёд!!! – сделал открытие многомудрый и наблюдательный работник министерства или ведомства, воткнувшись бивнями в эту твёрдую и холодную, как отечественная бюрократия, субстанцию, и добавил слезливо: – Зима же, сволочи!

И вся местная власть сразу прозрела: в самом деле – гололёд-с! И зима при нём-с! Странно, как же мы раньше-то его не замечали-с? Очень и преочень странно-с. Не сходить ли к окулисту на досуге-с, хотя какой уж тут у нас досуг при ненормированном-то рабочем дне-с?!

– Заработались, сердешныя! – продолжал выть упавший. – Ужо не видите, что под ногами у вас деетси?! Ничо: я вам зенки-то прочищу, я вас спущу с небес на землю-то!

В тот же день весь наш город до самых границ с лесом обильно посыпали песком в несколько слоёв! И где его столько сразу взяли-то, если до этого власти скулили, что песка нет даже на посыпку хотя бы одной главной городской улицы? Даже на полу магазинов, школ и поликлиник скрипел песок, а люди долго ещё вспоминали добрым словом высокого гостя за его человечность.

Я раньше думала, что это только в нашем захолустье такое может быть, а потом такую же ситуацию наблюдала на своём Заводе в Петербурге, когда в гололёд работники ходили, держась за стеночку, а комендант – мизантроп шестого разряда – смеялся над ними из окна своего кабинета и вопрошал:

– Да где скользко-то, где? Ходить нормально научитесь, криволапые! Да вы не видели ещё, что такое настоящий гололёд!

Веселье его закончилось, когда приехал на Завод какой-то помощник секретаря заместителя председателя из какого-то наисерьезнейшего ведомства и сломал два самых важных пальца на правой руке при падении как раз под его окнами. Комендант после этого онемел, поперхнулся, мучительно откашлялся, после чего самолично бегал с вёдрами песка. Много раз падал, отчего отбил копчик, но посыпал-таки песочком даже самые труднодоступные участки промышленного объекта. Как эта болезнь называется, я до сих пор не знаю, хотя просмотрела многие справочники по психическим расстройствам. То на аварийный участок дороги никто не обращает внимания, то торчащий из земли кусок многотонной арматуры на неосвещённом отрезке пути никого не беспокоит, то промёрзший до мозга стен цех, в котором рабочие примерзают к станкам, никто не торопится отапливать, пока там не получит ущерб здоровью наделённый большими полномочиями человек.

Вот и в этом случае – свершилось! Споткнулся «своерукий», осязал всем телом то, что надо было давно вывезти на свалку.

– Какого х… у тебя тут целые деревья валяются?! Ты что, пилораму развёл на месте городского поселения?

– Так я же, так мы же… Не догорело, не дошло…

– Ты что, совсем ох…л? Ты думаешь, что у тебя несколько тонн древесины за один субботник сгорит, падла бесхозяйственная??!

Наш мэр как-то квёло оправдывался, как в анекдоте по поводу ямы с помоями, которую председатель колхоза принципиально не хотел закапывать перед приездом иностранных гостей: «Нехай клевещуть!».

Долго сверкали молнии и раздавались раскаты грома на месте падения мэрова благодетеля. Но на следующий же день приехал грузовик с какими-то ловкими мужиками, которые лихо распилили остатки деревьев. Прибыл бульдозер и выкорчевал приросшие к земле лежащие стволы. Всё это погрузили в кузов и увезли на свалку. На всё ушла пара часов, потому что это называется «обеспечение выполнения работы согласно требованиям текущего, а не позапрошлого века».

После этого вывоза осталось ещё много грязи, так что мы снова вышли на уборку в ближайшую субботу. Арнольд Тимофеевич был какой-то потерянный и обиженно гундел:

– Чего же вы мне не подсказали-то, что в городе такой непорядок? Почему никто не доложил? Земляки называются, вашу мать…

Поговаривали, что «своя рука» надавал ему оплеух. Как физических, так и моральных.

* * *

Округа была по обыкновению своему страшна: выгоревшая земля напоминала какие-то боевые действия непонятно кого неизвестно против чего. Под лежащими целый год деревьями накопилось много чего, но как говорится, глаза боятся, а руки делают.

– Как будто дома некогда пожрать! Как будто заняты все чем-то до невозможности! – ругалась Валерьяновна, собирая пивные бутылки и бесчисленные яркие пакетики из-под всякой условно съедобной всячины. – Домой прибегут и валяются на диванах перед теликом, а с таким видом на улице хавают, словно дома их научные опыты ждут или написание диссертации. Без остановки жуют! Глисты, что ли, замучили?

– Ах, как было бы хорошо, если бы у нас делалось всё культурно, – опять замечталась Марина-библиотекарь, собирая чьи-то окурки в мешок. – А то летом в реку войдёшь, так обязательно ноги порежешь: чего там только ни валяется. На Диком Западе, говорят, на мусорных контейнерах пишут: для макулатуры, для стекла, для дерева, и потом это всё подвергается переработке для получения новой продукции или энергии. Даже в Чехии и Польше флакончики из-под духов принимают в качестве стеклотары, а у нас теперь и бутылки не сдать. То ящиков нет, то санитарного разрешения никто не дал, то распоряжения какого-то не было. Почему у нас нельзя это наладить как в нормальных странах?

– Ага, размечталась, – разогнулась Маргарита Григорьевна. – У нас менталитет не тот. У нас эти нововведения об нашу разношёрстность споткнутся. Вот в Райцентре гастарбайтеры из Средней Азии ремонтировали квартиру директору рынка, так вообще весь мусор выкидывали в унитаз. Разбитую стеклянную банку туда забили, неиспользованный клейстер. Днище банки встало поперёк главной сливной трубы, сверху клейстер пробкой налился. Весь подъезд говном залило. Пока трубу резали да меняли, дом две недели без воды сидел. Гастарбайтерам объяснять бесполезно: они унитаз от мусорного ведра не отличают. И дело даже не в их гигиенических и бытовых привычках, а просто они не чувствуют себя частью местного общества. Какое им дело до того, что в чужом доме моча с потолка льётся, и станут ли они для этого чужого общества мусор на отдельные компоненты разбирать? В городах ведь все чужие друг другу. Но у нас и местное население не чувствует себя частью общества. К примеру, Лёха-Примус выкидывает мусор в окно, и ничего ты с ним не сделаешь. Есть такие, кто стойко с балконов сморкается, плюётся, окурки бросает, писает даже. И рискни здоровьем, объясни им, что можно как-то иначе свои потребности отправлять, так они тебе за шкирку это сделают, чтобы ты не высовывалась из общего стада. И ведь так глупо у нас с этим борются, словно бы иностранцев пригласили объяснять русскому человеку нормы чистоплотного поведения. Куда ни глянешь, а повсюду дощечки какие-то уродливые: «Не курить!», «Не сорить!». И повсюду помойка аккурат возле этих призывов. Неужели их создатели не понимают, что для наших людей такие надписи, как тряпка для разъярённого быка? Над оврагом за Жерновой улицей зачем-то повесили в своё время табличку: «Свалка запрещена!», и через некоторое время именно там свалка и появилась. Навалили полный овраг всякой дряни! А не было бы этой таблички, и никто не стал бы гадить туда. Никто бы просто не догадался, что тут нельзя мусорить, то есть – нужно! Чего писать эти объявления? И так каждый знает, что свалки устраивать и мусорить – это плохо. Любого в гипноз введи и спроси, хорошо ли гадить на каждом шагу. Нет, скажет, плохо и недопустимо так делать. Тем не менее, делает. В тамбурах электричек написано: «Не курить!», а все курят, даже милиция – сама видела. И курят не абы где, а именно под этими надписями! В головах или где-то пониже сидит принцип противоречия: сделай, как написано, но с точностью до наоборот. В нашем городе урн для мусора нет, а на Невском стоят урны почти на каждом шагу, и народ всё одно сорит мимо них. В двух шагах урна стоит, а всё одно окурок или бумажку какую-нибудь себе под ноги бросят. У нас же многие принципиально не хотят подчиняться каким-то правилам поведения, демонстрируют протест на каждом шагу, так сказать, всё на кого-то обижены за что-то с самого рождения. Мы всё принципиально делаем, у нас даже грязнули принципиально-идейные ходят. Это «безыдейным» иностранцам можно написать на контейнере: «для макулатуры», и они туда именно картонную упаковку, старые газеты и журналы будут выкидывать. А у нас туда накидают то, что ничего общего с макулатурой не имеет. Для нашего народа эти надписи, как красная тряпка для быка: разъярятся только, и рогами ещё больше будут бодаться. Я где-то читала, что у нас уже отваживались на такие эксперименты.

– Ну, и?

– Ну, и набросали в контейнер для пластика бумагу, бак с надписью «для стекла» набили пищевыми отходами. Да и кто у нас будет мусор сортировать? Кому это надо?

– Тому, кто не равнодушен к окружающей среде.

– Ой, Маринка, много ты мечтаешь! Кому сейчас есть дело до этой среды, если людям до самих себя нет дела? Мне вчера какая-то вонючка использованную окровавленную прокладку на балкон бросила. Я всё гадаю, кто это сделал: Манька с пятого этажа, или Верка с четвёртого? Больше некому. И вот молодые девки, наверняка уже за парнями бегают, а такие грязнули. А ты думаешь, что они в нужный контейнер будут выбрасывать своё дерьмо?

– А что? Если мы такие противоречивые, – предложила я, – то надо написать на контейнерах: «Не для стекла!», или «Только не для макулатуры!», или «Бросай, что хошь, но ради бога не пластик!». И тогда туда именно то, что надо, будут выбрасывать.

Мы развеселились, и работа пошла быстрее. Потом Маргарита задумчиво сказала:

– Знаете, у нас такое разумное отношение к среде обитания невозможна даже не потому, что мы такие уж пофигисты, какими у нас теперь модно казаться. Просто у нас порой не могут какой-нибудь ржавый бак для мусора поставить, не говоря уж про несколько контейнеров. И если дисциплинированный немец придёт на помойку и увидит, что контейнер для стекла уже забит до отказа, он тоже выбросит стекло в любой бак, где есть место. Вот у нас полные баки, поэтому приходится бросать рядом. А что делать? Домой назад нести? Или к Мэрии? Такая система может прижиться только при чёткой и бесперебойной работе коммунальных служб, а наши службы сами видите, чем занимаются: агитируют население пореже ходить на помойку. Чистота в Германии – это не только результат врождённой ответственности и аккуратности большинства населения, но и высокого качества работы муниципальных служб. А у нас, особенно в небольших деревнях, посёлках, дачных товариществах, зачастую вообще нет никаких способов утилизации мусора, кроме сваливания их в ближайшую канаву или кусты, где он будет лежать безо всякой переработки, кроме естественных процессов разложения, которые могут длиться годами. Я на курсы в Сельхоз Академию ездила, и нас информировали, что около таких канав даже коров нельзя пасти из-за выделяющихся химических ядов из отходов. Наша почтальонша живёт в соседней деревне, так у неё мешки с мусором по полгода на веранде стоят, пока она выловит хоть какую-то машину, чтобы довезти их до ближайшей свалки. Раньше на верандах летом семьями собирались за чаепитием, а теперь там мусор хранится. Разве это не печально? Все обочины дорог и железнодорожные насыпи давно превратились в многокилометровые и непрекращающиеся свалки. Их вычищай – не вычищай, а через пару дней та же картина будет.

Возникло чувство, что мы занимаемся пустой тратой сил и времени.

– Зря всё-таки столько древесины пожгли да на свалку вывезли, – вздохнула заведующая детским садом Варвара, зализывая мозоли на ладонях. – Если бы были мужики с руками, можно было бы такую хорошую детскую площадку сделать! Из спилов можно было выложить дорожки, скамеечки сделать.

– Да брось ты убиваться-то, – успокоила её Маргарита. – Эти скамеечки максимум неделю простоят, а потом их удаль молодецкая в щепки раскрошит. У нас же молодняк ни учиться, ни работать, ни в армии служить не может. А как найдётся что сломать, то уж тут пощады не жди. Вон Вадька Дрыгунов выхлопотал где-то себе инвалидность, чтобы в армии не служить, а тут на днях в кутузку загремел за то, что в Питере участвовал в разгроме стадиона после футбольного матча. Теперь с такой гордостью всем рассказывает, как он самолично несколько скамеек на стадионе раздолбал в щепки! И ведь ладно бы украли, чтобы на своём садовом участке поставить, так ведь раскрошат в опилки – ни себе, ни людям. Вот как у молодцев нынче руки от безделья-то чешутся. Раньше парни с пятнадцати лет работать начинали, а сейчас их мамы до сорока лет за ручку водят. Э-хе-хе… А чего же ты только сейчас спохватилась? Надо было раньше думать.

– Я давно нашему Арнольд Тимофеичу говорила! Он меня уже видеть не может: как заметит, что я иду, так на всех парусах мимо меня проскакивает. Говорит, что я все нервы ему вымотала со своей детской площадкой. Да что мне площадка! Мне бы забор вокруг детсада поставить, а то кругом пиломатериалы валяются, а у детского сада забора как не было, так и нет. Но мэр и слышать ничего не хочет.

Так за разговорами и шутками мы не заметили, как наступил вечер, и все поспешили домой, потому что надо было успеть отмыться до отключения горячей воды и света. Хорошо вот так устать, чтобы крепко уснуть и видеть хорошие сны. И приснился мне очень красивый и странный сон, будто наш город стал таким ухоженным и уютным, что и на словах не описать! Повсюду стоят аккуратные дома, как игрушки, похожие на здания с гравюр Бенжамена Патерсена, и всё это неповторимое своеобразие и очарование обрамлено опрятными и ухоженными садами и парками. Мне часто такие сны снятся. Потому что наяву в моём городе ничего не обустраивается уже лет тридцать. И в этих снах всё такое выразительное и добротное, что даже петь хочется! Ни покосившихся сараев, ни куч мусора, ничто и никто нигде не валяется, дурным голосом не ругается, и так красиво, так солнечно кругом! И вот иду я среди этой красоты, вдруг смотрю под ноги, а там – не передать словами! – вся дорога вымощена фигурной брусчаткой. Дорога эта приводит меня на набережную, потому что вдруг выясняется, что мой город расположился на берегу моря. Но не холодного и свинцового, а плещется у самых моих ног тёплая волна небесного цвета.

– А как же это так? – растерянно спрашиваю я деда Рожнова, который задумчиво смотрит вдаль бескрайнего царства воды.

– Так экологи же предсказывали потепление. Вот, Петербург утонул, а море продвинулось вглубь материка.

– Как утонул?!

– Да так, как и обещали: по самый шпиль Петропавловки.

– Как?! Мой Петербург! Да как же я без него? Не хочу я моря, верните мне Петербург! – начинаю рыдать я от ужаса и тут же просыпаюсь с вопросом: – Где море?

– Хватит спать! – звенят на сумасшедшем лету стрижи, проносящиеся с бешеной скоростью мимо окон.

* * *

В воскресенье мы решили посадить цветы у подъездов. Вскопали залёгшую за зиму землю, сделали клумбы – долго ли умеючи. И началось чистое творчество. Самое замечательное, что к нам примкнула Юлька из первого подъезда: прямо-таки загорелась создать клумбу у себя под окнами. Замечательно потому, что Юлькино участие в таком деле гарантировало нам, что наш труд не будет вытоптан или ещё как-то уничтожен согражданами, которые принципиально не признают даже намёков на культуру бытия.

Юлькин старший брат недавно вернулся из тюряги. Он там бывал уже бессчётное количество раз, а теперь маялся, как бы снова туда попасть на казённый счёт. Ему там нравится. Там есть тюремный двор, где можно бесцельно слоняться с деловым видом среди себе подобных. А ещё – кинотеатр, какого нет даже в нашем городе, хотя и был когда-то. К тому же, на воле надо работать, а с его биографией трудоустроиться нереально. Да он и сам как-то не очень-то тяготеет к труду, как гуманитарий не предрасположен к точным наукам. Из-за этого обстоятельства семнадцатилетнюю Юльку боится даже самая оголтелая местная шпана. Её угроза «я вот своему брательнику пожалуюсь!» звучит для многих страшнее смертного приговора, тем более что «брательник» совершенно не боится и не пытается избежать тюрьмы, а как раз ищет повод снова туда загреметь. Причём надолго.

И всё же Марина кое-где воткнула таблички на палочках «Не ломать!». Вадька Дрыгунов долго эти таблички рассматривал, топтался на месте, словно о чём-то раздумывал, а потом спросил Маринку:

– А чё вы мне сделаете-то, если я тут всё раскурочу?

– Ничего. А чего с тобой надо сделать-то? Эта табличка не для того, что тебе могут, как ты говоришь, что-то сделать, а потому что с цветами-то красивее клумба. Ты как думаешь?

– Закатай ты ему промеж глаз, – посоветовал Юлькин брат, куривший из своего окна на первом этаже. – Могу даже кастет дать для такого дела. Или вон камень возьми. Он только такой язык и понимает, а она тут бисер перед поросем мечет, дура…

– А Ма-рин-ка ду-у-ура! А Ма-рин-ка ду-у-ура! – заорал вдруг тридцатилетний Вадька, как обычно дразнят друг друга очень маленькие дети, и побежал куда-то в сторону, идиотски оглядываясь назад, как будто кто-то собирался за ним гнаться.

– Ой, как красиво получилось-то! – ликовала Юлька, когда по бокам клумбы мы высадили рассаду анютиных глазок. – Вот пусть теперь только кто-нибудь рискнёт сломать наш цветник. Я своему брательнику пожалуюсь, он борзоту эту в клумбе похоронит.

Прозвучало это убедительней табличек, поэтому на следующее утро все клумбы у нашего дома были в целости и сохранности. Так же их никто не тронул днём, и когда я шла вечером от станции с поезда, они показались мне такими красивыми, что я даже села на скамейку у своего подъезда, чтобы полюбоваться на результат труда, в который тоже внесла лепту.

Там уже сидела бабка Валерьяновна, дышала свежим воздухом перед сном. Днём наконец-то прошёл долгожданный дождь, освежил землю, смыл пыль и золу, поэтому стало легче дышать. Хотя запах гари ещё чувствовался при каждом вдохе.

– Да-а, красиво! – подтвердила Валерьяновна мои мысли. – Да только надолго ли? Сломают ведь всё. Народ нынче хлебом не корми, а только дай побезобразить.

– Пока не сломали.

– Так то-то и оно, что пока. Дай срок. А слыхала, что парк собираются валить на следующей неделе?

– Как?!

– Так, как обычно. Арнольд сам хвастался, что нашёл каких-то таджиков, которые согласны за сущие копейки весь парк вырубить. Опять бурелом устроят лет на пять, пока кто-нибудь из начальства об пенёк не споткнётся.

Но я её уже не слушаю, а с ужасом думаю, что неужели в самом деле это произойдёт. Я не знаю, что и делать, а только чувствую, что очень не хочу, чтобы это произошло.

– Вот и электорат сидит, – из подъезда вдруг выходит мэр.

В нашем подъезде живёт его первая жена Виктория Васильевна, с которой он приехал в наш город сразу после института по распределению. Прожили они вместе много лет, вырастили дочь, работали на самых разных должностях, не страшась трудностей. Когда грянула Перестройка и появилась нестабильность во всём, разводы вошли в моду, а стабильность семейной жизни была признана анахронизмом. Арнольд Тимофеевич тоже, разумеется, не стал отставать от моды и развёлся. Точнее, его «развели»: одна барышня из бывшего Горисполкома заявила, что ждёт от него ребёнка. Прямо вот так домой к его жене пришла и заявила. Жена и дочка-школьница очень переживали, но отнеслись с пониманием. А что поделаешь, коли процесс уже идёт? Арнольд Тимофеевич, конечно же, как всякий порядочный человек, женился. Но ребёнок – увы и ах! – ни через девять месяцев, ни через год, ни через два так и не родился. Потом он сам уже «развёл» свою супругу с другой бабой – подвернулась какая-то машинисточка в бывшем Райкоме комсомола. Потом эта комсомолка тоже показала ему, на что способна «самодостаточная и независимая женщина-личность».

Мэр и сам не знал, зачем ему это. Все чего-то вдруг кинулись жён менять, а Арнольд Тимофеич не привык отделяться от коллектива. А если и задумывался иногда над вопросом «зачем?», то быстро про него забывал. Хм, зачем-зачем… Скорее всего, чтобы хоть чем-то заполнить пустую жизнь, создать в ней хоть какие-то события, хоть какой-то сдвиг. И пусть этот сдвиг непонятно в какую сторону – главное, что сдвиг.

Короче говоря, втянулся он во всё, что на официальном уровне сейчас принято называть «активной интимной жизнью», а в народе по старинке зовётся непрезентабельным словом «потаскушничество». Но чем ближе он подходил к пенсионному возрасту, тем больше ему, как обитателю несуетного провинциального мира, хотелось стабильного и спокойного семейного счастья. Чтобы дети навещали по выходным, чтобы внукам было интересно послушать сказку в его исполнении. Чтобы было такое важное для любого человека ощущение, что жизнь прожита не зря. Он гнал от себя эти недостижимые фантазии новыми приключениями с новыми «самодостаточными личностями» женского пола, но всякий раз, когда приключение превращалось в пошлую и банальную интригу, его тянуло к Виктории Васильевне, которая так и не вышла больше замуж. Хотя и были весьма солидные претенденты на её руку – сам заместитель мэра Райцентра одно время сватался! Дочь их жила где-то во Франции гражданским браком с каким-то архитектором и родителей навещала редко, объясняя это тем, что незачем возвращаться туда, где нет ни настоящего дома, ни нормальной семьи. Хотя злые языки болтали, что архитектор этот – не он, а она, архитекторша. Ну, да кому какое дело: лишь бы войны не было, а остальное всё можно пережить.

– Ой, Арнольд свет-Тимофеевич! – всплеснула руками Валерьяновна. – А мы только что Вас вспоминали! Долго жить будете.

Мэр, как и все наделённые властью люди, иногда любит погутарить с народом, поэтому сел рядом с нами, и мы заметили, что он крепко выпивши.

– Это вряд ли, – говорит он. – Шлёпнут меня скоро.

– Да Вы что!

– Да шучу я, шучу, – невесело смеётся он. – А чего это вы меня вспоминали? Ругали, наверно, да?

– Нет, что Вы, что Вы…

– Да знаю, что ругали, – равнодушно оборвал Валерьяновну Арнольд Тимофеевич и понурил свою голову, отчего его вечно приглаженная иссиня-чёрная шевелюра с благородной сединой свесились вниз крупными блестящими кольцами. – Меня все ругают: такова уж моя стезя. Ах, как я вам завидую! Хоть бы день так пожить: никакой ответственности, никаких отчётов, а то ведь всем чего-то от меня надо, все чего-то канючат: то подай, это сделай! Ох, устал я!.. А меня ведь молодая жена бросила. Слышали?

Мы с Валерьяновной переглянулись и пожали плечами. Мы слышали об этом, конечно же, но как-то глупо было подтверждать это сейчас. А что в нашем маленьком городке можно не услышать, не узнать, когда все друг друга знают, как себя? Идёшь по улице, видишь кого-то и даже если лично с этим человеком не дружишь, всё равно откуда-то знаешь, чей это сын или дочь, и что его (или её) сестра замужем за тем-то, а брат его (или её) матери работает там-то. Видишь окна в многоэтажном доме и знаешь, чьи это окна. Какая семья именно за каждым живёт – знаешь! Но не знаешь: откуда ты это знаешь. Словно на каком-то генетическом уровне знаешь, что вот того мальчика зовут Миша, и он учится на одни «четвёрки». А вот эту женщину – Валентиной Александровной, и её отец в прошлом году перенёс обширный инфаркт. А вот тот мужчина живёт на втором этаже в доме номер восемь по улице Передовиков и в прошлом году его сын Игорь чуть не утонул на Ладоге. Хотя никто тебе об этом специально не говорил, никто тебе их не представлял и не называл. И они тоже всё знают про тебя, словно у них эта информация хранится где-то в подсознании с самого рождения!

Когда у советских граждан не было возможности отдыхать на курортах, то отпуск и каникулы частенько проводили, что называлось, «на деревне у бабушки». И вот приезжих жителей крупных городов иногда шокировал тот факт, что в первый день приезда их знала уже вся округа. А что делать? Таков закон жизни небольших населённых пунктов. Позавчера на субботнике Маргарита Григорьевна серебряную серёжку нашла, а вчера про это уже знали даже в соседних деревнях. А тут – личная жизнь самого мэра! Да это ж для нас, как очередной развод Тома Круза для Голливуда!

Про последнюю жену Арнольда Тимофеевича знали мало, но говорили много. Какая-то хорошенькая девочка лет двадцати из Новгородской области приехала куда-то поступать, не поступила, поэтому пошла работать в какой-то бар, где её и заприметил наш градоначальник. Испытывал он к ней, говорили, самые нежные чувства, а она постоянно бешено с ним ругалась, объясняя это тем, что у неё на всё есть своё собственное мнение, в отличие от «пришибленных деревенских дур». И всё бы ничего, но мнение это почему-то всегда кардинально расходилось с мнением Арнольда Тимофеевича. Прожила она в его роскошном доме пару месяцев, и вдруг сбежала с его личным водителем в неизвестном направлении, прихватив какие-то цацки. Некоторые утверждали, что она украла какие-то фантастические сбережения мэра, которые он якобы задолжал самой мафии. Другие говорили, что он сам выгнал её, в чём она к нему пришла, так как опять нашёл новую и более молодую пассию с ещё более развитой самодостаточной личностью и собственным мнением.

– Вижу, что слышали, – сказал мэр, не глядя на нас. – Вот вы меня ругаете, а у меня горе. Я тут на сафари съездил, чтобы хоть как-то развеяться, и не помогло. Раньше помогало, а теперь – ни фига. Вот сколько ездил по миру, где только ни бывал, а лучше Сочи ничего не видел: дёшево и сердито. И чего только наши люди так рвутся в какие-то экзотические страны, на какие-то острова с крокодилами?

– А Вы были в Венеции? – спрашиваю я.

– А что?

– Да так, просто. Говорят, что после Венеции всё разочаровывает.

– Кто говорит?

– Иосиф Бродский.

– Врёт твой Иосиф, хотя… Он же ленинградцем был, а Венеция и есть Ленинград, только летом. Утеплённая версия, так сказать. Но по мне, так Питер лучше, хоть и холодней, а то в Венеции от тепла вода в каналах гниёт – там ведь нет канализации. Представляешь себе: город без канализации! Это ж не жизнь. Повсюду вонь, теснота, негров с азиатами полно. Ни в какое сравнение не идёт с прогулкой по Неве, где так бодрит ветерок ледяной! А вы сидите всю жизнь в одной дерёвне, ничего не видите… Хотя и правильно: лучше дома ничего нет. Моя вот сбежала. С моим же шофёром! А что у него есть-то? Обычный молодой жеребец хорошего нагула, каких пруд пруди. Она ему надоест через неделю, и бросит он её где-нибудь на произвол судьбы, девочку мою. А со мной она могла бы весь мир посмотреть, я бы мог ей обучение в любом ВУЗе оплатить: хочешь – учись, хочешь – дома сиди, живи в своё удовольствие. Вот дура-то! Э-хе-хе. «Одел заразу в заграничное, хотел, была чтоб симпатичная», а она… Ещё мафия мне нервы мотает, как леску на кулак: наехали вот на меня. Нашли время, когда наехать. А что с меня взять-то? Гол как сокол!

– Да какая же мафия? – удивилась Валерьяновна. – У нас вроде давно отыгрались в эти игры. Мелюзга ещё год тому назад друг друга перестреляла, с тех пор все и успокоились…

– Какая мелюзга?! Если бы мелюзга, я бы и внимания на это не обратил. Вернулся этот волчина с Лесной улицы, Авторитет районного значения, чёрт бы его побрал! За бугром отсиделся, и вот – соскучился по мне. Я сдуру у него ещё до последнего скачка цен денег занял на предвыборную кампанию племяннику, а Авторитет этот и исчез. Болтали, что посадили его, или шлёпнули какие-то добрые люди. А он, оказывается, где-то в Скандинавии жил всё это время, гад непотопляемый! Теперь так плотно меня обложил со всех сторон, сволочь, что и не пикнешь. Всё с учётом процентов и инфляции мне предъявил… А вы говорите, что я долго жить буду. Шлёпнет он меня и не поморщится, живодёр этот.

Мы слушаем пьяные откровения мэра и думаем, бредит он или нет. Наговорит сейчас с два ведра и три ушата, а потом жалеть будет, что ляпнул лишнего. Мафию вот какую-то приплёл. Нынче в России кого только не называют этим словом. Отечественный кинематограф постарался, поднатужился и создал несколько образцов русской мафии. От благородной и богоугодной, так что Робин Гуд отдыхает, до быковатой и туповатой, как раньше иногда любили показывать фашистов в фильмах вроде «Антоши Рыбкина» или «Новых похождениях Швейка». Что непонятно, как эти орды дебилов умудрились захватить Европу и дойти до Волги с таким минусовым уровнем умственного развития?

Вообще, мафией в современной разговорной русской речи называют даже тех, кто просто имеет больше сотни тысяч рублей или руководящий пост. Так и говорят: нефтяная мафия, милицейская (куда ж без неё), мафия эстрадная и киношная. Даже политическая мафия сформировалась! Кремлёвская, в том числе. Хотя все их «преступления» заключаются в том, что каждая социальная группа всегда имеет своих корифеев. Даже у нас на Заводе руководство теперь за глаза называют мафией. А то и в глаза. И никто не обижается. Тем более, что звучит весьма солидно – не Замзавпомначкомлентяжмаш какой-нибудь.

А что касается мафии, которая «наезжает», так есть в стране организованная преступность, жестокая и хладнокровная, больше похожая на тщательно продуманный механизм конторы с хорошей бухгалтерией. Но кому-то хочется верить, что во всём этом должен быть элемент романтики или комедии. Как в некоторых психологических методиках советуют образы врага или опасности вообразить или смешными, или глупыми, или даже дружественными, и тогда уйдёт страх. Хотя сегодня мафия никому не кажется чем-то ужасным. Напротив, бытует мнение, что мафия регулирует отношения и поддерживает порядок там, где бессильно государство. Это, мол, не только особая форма негосударственной исполнительной или экономической власти, но и особый менталитет с довольно-таки своеобразными представлениями о дружбе и уважении.

Когда в СССР впервые показали «Крестного отца» Копполы, как «образец разложения и загнивания капиталистического строя», там шокировало только убийство коня из конюшни строптивого режиссёра, который не дал роль крестнику героя Марлона Брандо. А сам-то Дон Корлеоне показался милейшим стариканом, который помогает землякам, не соглашается торговать наркотиками, да и рассуждения у него такие, как у преподавателя кафедры философии. Младший сын его культурный и хорошо воспитанный юноша, не наркоман, не пьяница, хороший отец и муж. Прямо не бандит, а мечта русских баб, замордованных ужасным бытом и вечно пьяными мужиками!

Когда потом вышел итальянский фильм «Спрут», то все были в шоке: «Какой ужас! Какое зверство!». Тамошняя Коза Ностра то застрелит свидетеля, который «слишком много знал», то придушит в тюрьме зарвавшегося мафиозо-наркомана, и это ТАК шокировало советских граждан! Но потом в стране появилась своя игра в мафию. И никого уже не шокирует, что за долг в двести долларов отечественные бандиты могут распилить человека на пилораме, как бревно. Как ответил бы герой Петра Щербакова из фильма «Зимний вечер в Гаграх», где он рассказывает про афериста, у которого дома нашли сколько-то тысяч рублей: «Я удивляюсь, какие бессовестные люди живут!». Ах, наивное беспечное время! Такими словами современный преступный мир только рассмешить можно.

– Арнольд Тимофеевич, – обращаюсь я к мэру, чтобы как-то сменить тему, – правда, что наш парк будут рубить?

– Угу. Можете жаловаться хоть в ООН! – и он зашагал нетвёрдой походкой в сторону своей роскошной машины с новым водителем.

* * *

Я не умею управлять снами. Иногда можно услышать такой странный совет: если вам снится что-то страшное, попытайтесь включить другой сон или проснуться. У меня во сне никогда не бывает даже мысли, что мне это снится. Когда проснусь, тогда только понимаю, как хорошо (или как жаль), что это был только сон. А в самом сне мне ещё никогда не удавалось догадаться, что это не явь, а всего лишь «небывалые комбинации бывалых впечатлений», как результат отражения осознаваемых и неосознаваемых человеком процессов, связанных с явлениями внешнего мира и физиологическими процессами организма. И вроде бы многое подсказывает, что это – сон, но никак мне не научиться управлять снами.

Приснится какой-нибудь динозавр, хотя где я их могла увидеть наяву, чтобы знать, как они выглядят. Страшно, конечно же, увидеть этакое чудище во сне. Но встретиться с трицератопсом или стегозавром в реальной жизни всё-таки страшней. Вы только представьте себе, какой крик поднимется, если наяву вылезет откуда-нибудь страшенный 23-метровый маменьчизавр и спросит человеческим голосом: «Вы не скажете, как пройти в библиотеку?». Упали бы все замертво, и не верьте голливудским фильмам! У современного малоподвижного человека, питающегося полуфабрикатами и медикаментами, слишком слабое сердце, чтобы пережить такое потрясение, а то ещё и сражаться с его источником. Во сне тоже содрогнёшься в такой ситуации – не без этого. Но всё-таки подскажешь дорогу и даже не задумаешься, мало ли зачем ящеру надо в библиотеку. А что вид его ужасен, то каждый имеет право быть таким, каким его создала природа. Понятно, что не может такого быть наяву, но даже мысли такой не допускаешь, когда видишь об этом сон.

А тут стали сниться страшные сны, что живём мы теперь в пустыне, где нет ни садов, ни цветов. Но все так же чихают, кашляют и жалуются на аллергию от песка. И никто не знает, что делать и о чём говорить с этими вечными страдальцами. Проводятся нескончаемые субботники по уборке нового аллергена – песка, из которого, собственно, и состоит пустыня. Ничего другого там нет. И вот мы его убираем-убираем, а он всё есть и есть. Сон без динозавров, а очень страшно. Зато хорошо после таких снов просыпаться, когда понимаешь, что вокруг ещё остались деревья. Всё-таки правду говорят, что в каждом несчастье есть капля счастья, и наоборот.

Но мне хочется, чтобы снова приснился тот красивый сон про город у тёплого моря, только без утонувшего Петербурга. Счастье без несчастья, прекрасный сон без травматизма и трагизма хочу увидеть я. А где его взять? Для таких снов нужна прекрасная реальность, но она нынче в большом дефиците.

Хотя чего же это я вру? Парк пока не тронули, так что есть какая-то надежда. Парк не тронули, зато вырубили тополиную аллею у детского сада – кому-то показалось, что они сильно качаются при ветре. Попутно спилили ещё пару берёз перед входом. Деревья свалили на территорию сего учреждения дошкольного воспитания.

Лет двадцать тому назад мы, будучи пионерами, сажали эти деревья под руководством нашего бессменного Арнольда Тимофеевича. И зачем он только додумался посадить такие высокие деревья рядом с детсадом? Посадили бы акацию или ещё какой невысокий кустарник, и не было бы нынче мороки. А вообще не удивлюсь, если завтра объявят посадку деревьев на месте спиленных, чтобы через несколько лет их опять валить, создавая новую свалку.

Заведующая детским садом Варвара была вне себя от гнева! Если к её мягкому характеру вообще употребимо такое выражение. Она ходила за мэром и пыталась скандалить, что у неё плохо получалось. Ей никак не удавалось донести до государственного ума простую мысль, что у детей нет нормальной детской площадки с качельками и карусельками. Мало того, что уже несколько лет у детсада нет даже элементарного забора, а тут ещё навалили на его территорию несколько кубометров древесины.

Забор, правда, был. Если это, конечно, можно назвать забором. Его предшественник сгнил ещё лет десять тому назад. Потом он благополучно рухнул и догнивал уже на земле. Лежал лет пять, а то и больше. Девчонки-воспитательницы прошлой весной собственноручно наколотили каких-то колышков в землю по периметру, и натянули самую дешёвую капроновую сетку. Вскоре её местами порезали хулиганы, где-то она оплавилась от поджогов травы. Да и сами детсадовские дети воспринимали её как аттракцион за неимением ничего другого на площадке. Раскачивались в ней, как в гамаке, отчего местами она порвалась, вытянулась и стала похожа на что угодно, но не на ограждение. Когда на неё рухнули высокие тополя, колышки упали, и со стороны это напоминало сеть, в которой запутались гигантские рыбы.

Из построек на площадке детсада можно было отметить только каркасы давно сорванных качелей да огромную деревянную катушку от кабеля, которую оставили связисты, когда прокладывали телефон. Воспитательницы сделали подобие горки, настелив на неё доски. Ещё было несколько старых покрышек разного диаметра, в которых разместились клумбы и песочницы. А те, что поменьше, дети надевали на себя и играли в черепашек-ниндзя.

– Арнольд Тимофеевич, – не давала мэру прохода Варвара. – Нам нужны мужики! Но только нормальные…

– Что-о?! – пугался мэр и бормотал: – Господи, как вам ещё детей-то воспитывать доверяют с такими наклонностями?

– Хотя бы парочку мужичков, чтобы всё это безобразие разгрести, – переходила Варя на скороговорку, пока Арнольд Тимофеевич не скрылся из виду. – Сами посудите: детский сад есть, древесины – бери не хочу, а забора нет. Нам бы парочку хозяйственных мужиков с руками, чтобы они распилили хотя бы несколько деревьев на дощечки. Мы бы сами сделали, но тут мужчина нужен. Только с руками. Мы как кура лапой натыкали колышки, а надо, чтобы настоящий мужик обстоятельно всё сделал.

– Ах, вот оно что? – мэр сделал усталое лицо, оттого что их представления о настоящих мужиках не совпали. – Где ж я вам найду таких обстоятельных и хозяйственных? Из-за границы, что ли, выпишу?

– Найдите! – заканючили и другие воспитатели. – Вы же всё можете!

– С чего это вы взяли, что я всё могу? – мэр распушил хвост от такого комплимента и обречённо согласился: – Ла-адно, найду я вам кого-нибудь… с руками. Парочку.

* * *

«Парочка с руками» объявилась через пару дней. Варькиной радости не было предела! Она даже свои инструменты принесла из сарая: пилы, два топора, какие-то ножовки, отвёртки и прочие детали «мужского маникюрного набора».

– Нас Тимофеич прислал, – хором доложили два мужика из бывшего леспромхоза.

– Ой, радость-то какая! – Варвара аж прослезилась.

– Только вот что, хозяйка, – сказал один из них. – Нам бы покушать, а то мы со вчерашнего дня не жрамши.

– Конечно-конечно, я вас сейчас на кухню отведу, там у нас каша есть…

– Да нет, хозяйка, – остановил её другой. – Какая каша? Зачем мы станем детишек объедать? Ты нам червонец-другой дай, а там мы уж сами сообразим.

Внезапная радость лишила Варвару способности соображать, и это мужское «сообразим» не насторожило. Она, правда, удивилась, как можно нормально поесть на двадцать рублей по ценам того времени, но всё-таки вынула из своего кошелёчка последний полтинник и протянула мужикам с руками:

– Нате.

– Ой, хозяйка, вот спасибо! Щас мы скоренько, щас! Одна нога здесь, а другая – там. Щас мы вернёмся и всё тут перелопатим за полчаса! Работа-то плёвая!..

Приползли они только к вечеру, что называется никакие: на полтинник в подпольной точке розлива им налили дешёвого пойла неизвестного происхождения. Хорошо налили. Варвара выбежала и оторопела: мужики сидели на поваленном тополе и спорили про политику Буша-младшего на Ближнем Востоке. Она в свои сорок лет знала, что нашего мужика от такого «сурьёзного» разговора отвлекать бесполезно. Сначала очень расстроилась, а потом выловила Арнольда Тимофеевича, когда он навещал свою Викторию Васильевну.

– Арнольд Тимофеевич, кого же Вы мне прислали? Я только замешкалась, а они уже… никакие!

– Что значит «никакие»?

Мэр был в хорошем расположении, поэтому позволил Варваре отвести себя за рукав к месту дискуссии несостоявшихся столяров-плотников. Один из них уже крепко спал на куске натянувшейся между двумя упавшими деревьями капроновой сетки, как в гамаке. Другой при этом втолковывал какому-то невидимому собеседнику причину прорыва линии Маннергейма.

– Уже надрались, мастера? – покачал головой мэр.

– Мы-ы? Не-ет! – мужик был не согласен с такими обвинениями. – Мы то-только для создания душевного рав-рав-равновесия, для сти-сти-мула к-к-к ра-бо-те, так сскзть.

– Да мне ваще пить нельзя! – вдруг икнул спящий и открыл один глаз. – У меня же эта… ик, как её… ал-лер-ги-я на алкоголь, ик. Сыпь по всему телу и дышать не могу. Этта вота она нама дала зачем-та полтинник! Мы десятку просили, а она нам полтинник, – он открыл другой глаз, указал перстом на Варвару и снова вырубился.

– Да, – подтвердил другой и тоже закемерил.

– Тут уж ты сама виновата! – обрушил гнев Арнольд Тимофеевич на Варю. – Зачем ты им деньги дала до начала работы?! Ничего нельзя доверить, шагу без меня не могут ступить, всему учить надо! Как ты будешь жить, если вдруг замуж выйдешь? У тебя мужик так и будет день-деньской валяться вдрызг! Жди теперь, когда они проспятся. А я могу только тебе сказать, что это будет не скоро.

– Так я же… Они же сказали, что кушать хотят, со вчерашнего дня не ели, – у Варвары закапали слёзы из глаз.

– А ты уши и развесила, да? Ты посмотри на их рожи! Не ели они… Когда вы уясните себе, что мужиков вообще слушать нельзя?.. В смысле, вот таких слушать нельзя, – и он щёлкнул себя пальцами по горлу.

Мэр удалился, а Варвара разревелась. Так ей стало обидно, что её чистая и наивная вера в людей опять оборвалась столь пошлым образом. А она-то уж размечталась, какую краску купить для нового забора, какую красивую калитку можно будет сделать напротив входа! Хотела, как лучше, а получилось, как всегда.

Но слёзы имеют свойство заканчиваться. После полезной процедуры плача, которая очищает организм от углекислого газа и насыщает мозг кислородом, в Варваре закономерно проснулась активность и решительность. Она сама себя отругала за сопли и бабью слабость и не сразу заметила, как решила обратиться за помощью к своей бывшей подруге, которая много лет тому назад работала с ней в этом самом детском саду. А потом вышла замуж и посвятила себя семье, так как муж сразу сказал, что теперь он – её главная работа. Муж её был человеком, мало сказать, что влиятельным, а был он тем самым ужасным Авторитетом, которого боялся сам Арнольд Тимофеевич. Боялся, но за помощью к нему всё-таки тоже обращался.

Я помню жену Авторитета, когда она работала воспитательницей в нашей группе. Была она высокая и стройная как колосок, хотя детям все взрослые кажутся великанами. А ещё у неё была длинная пушистая коса. И нам, малявкам, почему-то казалось, что коса эта приделана специально для нас, чтобы по ней мы могли залезать на шею к нашей обожаемой Елене Георгиевне. В таких случаях она мило ахала и закалывала косу на затылке, отчего становилась старше и ещё краше, потому что выглядеть старше – это большой плюс в глазах карапузов, мечтающих поскорее вырасти. Воспитательницы все казались нам взрослыми тётями, хотя это были девчонки, только что окончившие школу или училище. Мы их обожали! Наша Елена Прекрасная знала, наверно, миллион всевозможных игр, шарад, считалок, загадок, сказок. Владела в совершенстве искусством сочетания труда и забавы, и ходила на работу каждый день как на праздник. Так обычно и бывает, если человек в выборе профессии попадает в самое яблочко, то есть выбирает ту деятельность, для которой он и был рождён. Хотя некоторым мрачным невеждам и покажется, что воспитатель детсада – это не работа, а пустые и неразумные игры. А настоящая работа – это когда люди камни ворочают или совершают ещё что-нибудь более натужное и рвущее жилы. Они никогда не согласятся с тем, что одинаковой славой осенён и тот, чьей доблестью и силой сохранены и приумножены материальные владения человечества, и тот, кто проник во владения духовные и улучшил их.

Наша воспитательница была из тех взрослых, которые не смотрят на детей как на олицетворение глупости только потому, что ребёнок всеми силами пытается понять и осмыслить окружающий его сложный мир, но не всегда у него это получается. Возрастные шовинисты любят произносить фразы: «Ты глуп, как дитя», «У тебя детская логика» или ещё что-нибудь в таком роде. Она же к нам относилась так, словно детский разум обладает самыми высокими качествами. Ведь люди за своё короткое детство выполняют такую колоссальную работу, какую не осилил бы ни один взрослый ум за всю жизнь. И это тем чудесней, что сами дети даже не подозревают об этом.

К ней на работу иногда заходил мальчик Костя, её сосед. Тот самый, за которого она потом и вышла замуж. А тогда он был учеником старших классов, но тоже казался нам совершенно взрослым дядей из другого поколения. Он умел играть на пианино, которое стояло в танцевальном зале. Для нас это было почти таинством, что кто-то умеет извлекать настоящую музыку из этих клавиш, по которым мы умели только нестройно стучать ладошками, создавая гвалт и какофонию. Даже наш музыкальный руководитель Злата Васильевна так не умела! Она исполняла привычные нам, незатейливые детские мелодии в два прихлопа и три притопа или какой-нибудь «Собачий вальс», который мы все умели «бацать» по точнейшей инструкции: дави только на чёрные клавиши. Сначала на две по очереди надави, а потом на соседние три переходи, потом ещё вот туда, и так повторяй снова и снова, пока не надоест. Нам-то не надоедало, но вот взрослые вскоре хватались за голову.

А он играл какие-то красивые и печальные мелодии, похожие на Таривердиева. И никто тогда предположить не мог, что этот тихий молодой человек скоро будет держать тут весь район в страхе. Хотя именно так всегда и бывает: серые кардиналы рулят миром, а внешне крутые и шумные люди часто оказываются пусты, растратив себя на зрелищные жесты. Мы всегда окружали его со всех сторон и зачарованно слушали, безуспешно пытаясь понять, как же он это делает. А он играл для неё, для нашей воспитательницы-красавицы. Мы это понимали, хотя взрослые почему-то думают, что дети не способны понять таких вещей. Потом она заботливо кормила его на кухне котлетами и пирожками, оставшимися с обеда, и он провожал её домой. Уже в свои школьные годы встретила их неразлучную пару на общем семейном празднике, где вдруг выяснилось, что Елена приходится мне какой-то четвероюродной кузиной – у нас общий прапрадед или ещё какой далёкий предок.

Один раз Злата Васильевна заболела и не смогла провести какой-то детский утренник. Позвали этого мальчика, и он пришёл. Мы заглушили его игру нестройным ором «пусь сигда будит сонце» и «Антоска-Антоска, падём копать калтоску!». Он терпеливо учил нас попадать в ноту, что изначально было обречено на провал: нам почему-то казалось, что чем громче мы орём, тем в большей степени это похоже на настоящее пение. Всем было очень весело. Родители-зрители смеялись до слёз.

Когда перед отправкой в школу мы покидали свой первый в жизни коллектив – детский сад, то ревели в три ручья, повиснув на шее воспитателей. Потому что в школе, как нам поведали побывавшие там старшие братья и сёстры, уже не так весело. Но задолго до этого события на дороге за детским садом машина сбила лесного зайца, и мы все побежали посмотреть на него. Он лежал, вытянувшись в струнку, и прерывисто дышал. Я почему-то решила, что зайца надо взять на руки, и ему станет легче. Взяла, а он так пронзительно закричал! Если бы мне кто раньше сказал, что зайцы так кричат – громким голосом ребёнка! Он кричит, я тоже ору и чувствую, что зверёк внутри весь изломан от удара машины. Куда он потом делся, я не знаю. Помню только, что наша воспитательница силой уводит меня с того места и успокаивает, что зайчик убежал в лес к своим зайчатам. Я хочу оглянуться на него, но мне не дают смотреть туда. Я много позже поняла, что заяц никуда не убежал, а уже умирал. Но детство – это такой отрезок пути человека, когда не веришь в существование смерти, потому что не можешь понять, что это такое. Всё твоё существо настроено самой природой на жизнь, и только на неё. В детстве как-то совсем не задумываешься о конечности жизни, о том, что её можно прервать, разрушить, уничтожить…

После того случая я заболела и дня три лежала в бреду. Мне снился умирающий заяц, как он кричит, как плачут его осиротевшие зайчата и прочие ужасы, которые взрослому человеку ужасами не и покажутся. Наша Елена Прекрасная навещала меня, как всегда в сопровождении своего серьёзного ухажёра. Они подарили мне симпатичного плюшевого зайца, который не кричал, когда его брали на руки. И это больше всего в нём нравилось.

* * *

Пошла, стало быть, Варвара на Лесную улицу, где жила её лучшая когда-то подруга. Теперь подруг у неё не то, чтобы совсем не было, просто дружба, как и всё на свете, требует к себе участия и времени. А жена Авторитета всё время отдавала семье.

Никогда Варя не обращалась к ней с просьбами, но в данной ситуации больше не к кому было. Уже почти дошла до самого конца Лесной, и вдруг испугалась смелости своей, подумала: «А не повернуть ли назад?». И повернула бы, но жена Авторитета сама её заметила, затащила домой, угостила чаем, и разговорились они обо всём на свете. Так долго болтали, пока Варвара не опомнилась, что скоро сам Авторитет заявится, а тут непрошенная гостья сидит: уж очень он не любит чужих в своём доме. Поэтому она быстро изложила суть проблемы и добавила, что просто не знает, кого ещё просить о помощи.

– Ты представляешь, вдоль железной дороги навалено столько берёз и лип, и всё сжигается! Теперь повсеместно валят деревья, на «железке» боятся, что они от ветра на пути или контактные провода упадут. Но зачем же сжигать? Это берёзу-то! Которая во всём мире ценится как идеальный материал для мебели. А какие раньше наличники мужики из неё делали – прямо-таки кружево! Где сейчас такие мужчины – одна пьянь кругом осталась!.. Не соображает, что ли, совсем никто. Путейцы берёзу мазутом обливают и сжигают! А если сделать из неё горки для детей, качели, скамеечки, шкафчики, стульчики? Для забора-то у нас лежат деревья по периметру, но почему бы не сделать красивую площадку у сада? Надо только древесину вдоль путей собрать и привезти, пока всё не сожгли. Уж не знаю, кого и просить. Депутату какому-то звонила – он меня отфутболил к своему помощнику. Помощник посоветовал обратиться к своему заместителю. Заместитель послал в какой-то экологический комитет. В этом комитете сказали, что деревья вдоль путей относятся к железнодорожному хозяйству, а там столько начальников, что можно два года ходить, нужного искать. Им толкуешь про кубометры варварски сжигаемой древесины, а они только зевают: «Нам всё равно её негде хранить и некому обрабатывать». Так создайте производства, рабочие места, пока мужики не все спились от безработицы – люди вам только спасибо скажут. А они опять зевают: «Экономическая модель не позволяет». Что толку к ним ходить? И досадно, и противно, честно говоря. Пока буду ходить по инстанциям, древесину-то всю сожгут, и снова мой детский сад без элементарного забора останется! Я поговорила с бабкой Валерьяновной – на станции её младший брат работает. Он сказал, что ремонтники каждый день ездят туда-сюда. А если к их вагону с автомотрисой платформу прицепить и нагрузить её срубленными деревьями? Ведь из липы делают карандаши, музыкальные инструменты, из берёзы – мебель, паркет, из ольхи делают игрушки и сувениры. У нас же такие сокровища годами гниют на земле под дождём, а власти только отмахиваются: «Недосуг нам всякой ерундой заниматься». Уж могли бы сообразить, что, к примеру, у многих пенсионеров денег на дрова нет, а тут чем тебе не дрова? Мне выделили денег на новую капроновую сетку для ограды, а где это видано, чтобы у детсада такая хлипкая и некрасивая ограда была? Это же детский сад, а не вытрезвитель какой-нибудь! И так обидно, что вокруг столько пиломатериалов даром валяется и гниёт. Тут надо мужика с руками и головой. Твой-то сечёт в таких делах? Если он наш Деревообрабатывающий комбинат попросит посодействовать, ему ведь не откажут, а?

Жена Авторитета обещала поговорить со своим благоверным, хотя не было у неё уверенности, что муж станет заниматься этими детсадовскими делами. Он, как и многие люди, наделённые властью, по его же словам «не страдал гуманизмом». И в отличие же от многих наделённых властью людей, совершенно этого не скрывал. Не любил Авторитет, когда его просили о помощи, потому что такие «сделки» никогда не приносили прибыли. Да его самого и не просили никогда, а обращались «со всей этой глупостью» к жене. А уж она искала к нему подход, что не всегда удавалось. Но тут она решила, что обязательно поможет Варваре, потому что в случае чего она может рассчитывать на своего младшего брата Феликса, который скорее умрёт, чем откажет своей сестре.

Феликс Георгиевич был на все руки мастер. Умел работать и по дереву, и по металлу, и по камню. Был он когда-то кадровым военным, боевым офицером. Много где побывал, много чего повидал, но несколько лет тому назад на Кавказе лишился ноги после тяжёлого ранения. После этого, как обычно в нашей стране бывает, списали его за ненадобностью «на гражданку». Как отработанный материал. Хотели, правда, перед списанием повысить в звании и наградить хоть какой-нибудь медалькой, но потом передумали. В госпитале Феликс Георгиевич отколол очень нехорошую шутку: макнул в ведро с парашей старшего по званию. Да мало сказать, что старшего – какого-то весьма высокого армейского чиновника-снабженца! Этого несчастного чёрт дёрнул огненными речами поднимать боевой дух у раненных, которые в это время рвали зубами подушки и кричали от полученных увечий, как новорожденные беспомощные младенцы, отнятые у матерей в карантин. И вот приспичило снабженцу раззявить бессмысленную пасть там, где людям не до героизма. Они уже перешагнули в другое измерение, где смерть не кажется злом. Где она является ласковой и доброй избавительницей от невыносимых мук. Где как раз мысли и планы о дальнейшей жизни и таких глупых теперь подвигах кажутся верхом абсурда.

Врачи попросили этого чиновника о необходимых медикаментах для лечения обширных ожогов, а он чего-то ляпнул про дедовские методы лечения мочой. Ещё стал распаляться, мол, наш солдат, панимашь, и в огне не горит и в воде не тонет! Дескать, среди нас сопливых хлюпиков нет, и всё такое в том же духе. То есть подтвердил лужёной глоткой неизменную закономерность, что о доблести и героизме больше всего кричат те, кто надёжно и гарантировано защищён от попадания на передовую. Это был представитель той самой армейской элиты, которая менее всего стремится жертвовать жизнью и благосостоянием ради победы, так как для этого всегда можно найти кого-то попроще.

Феликс Георгиевич слушал-слушал, потом вдруг какая-то неведомая сила подняла его с койки. И хоть был он уже без ноги, но умудрился схватить оратора за горло и предложил проверить, не утонет ли он сам в моче. Коли наш человек в воде не тонет, так может и в других жидкостях продержится? Несколько раненных вошли в такой же кураж, наполнили тут же целое ведро, сами догадайтесь, чем, и… Эксперимент показал, что в экскрементах жизнь для человека, пусть даже военного, невозможна. Снабженец, правда, не утонул, но очень уж обиделся.

Феликса Георгиевича хотели даже под трибунал отдать, а потом решили: шут с ним – в тюрьме совсем бандитом станет. Понизили в звании за недостойное поведение и отправили домой в чине капитана с дешёвым протезом на обрубке ноги. Ему бы покаяться, но этого он делать совсем не умел, и уметь не собирался. Наоборот, сказал: «Жаль, что не утопил».

Так неожиданно для себя оказавшись на гражданке, по мужскому обыкновению он сразу раскис и запил, что называется, по-чёрному. Жена его, по женскому обыкновению пыталась «бороться за мужа». Но однажды она ему так надоела с этой борьбой, что чуть не порешил благоверную. Запомнил только её испуганное лицо, как она хватает детей и убегает от него. А у него в руках – нож. Как?! Откуда? Сам испугался больше жены. Понял, что дошёл до ручки, до края. Пора останавливаться. У жены его возникла совершенно недопустимая по мужскому мнению для истинной женщины мысль: «На кой чёрт мне это надо? Я имею полное право на элементарное женское счастье, а великомучениц в русских святцах и так слишком много». Она сгребла двоих детей в охапку и укатила к маме в Псков. Феликс Георгиевич на неё, против обыкновения мужей, у которых всегда жена виновата, не обижался за такой фортель, а очень даже понимал. Тем более, благодаря её поступку, он вовремя опомнился и нашёл в себе силы остановить это медленное самоубийство. Понял, что не просто ногу потерял на войне, а всего себя там оставил. И с этим надо что-то делать.

Зачем он продолжает воевать, создавая сложные условия жизни для самых близких, хотя им и так не сладко? Легко жене было мотаться с ним всю юность по точкам службы? И должна ли женщина подыгрывать и прислуживать этим завоевавшимся дуракам? Что для её мира все эти бессмысленные войны, где они так остервенело молотят друг друга ради какой-то им самим непонятной цели?

За что ты там воевал? «Ради Родины», как лениво блеют избитые слова языки тех, для кого эта самая Родина ничего не значит? Нет, не за свою страну ты воевал, не за благополучие собственных детей, а за обогащение и бесконечное благоденствие чуждой тебе и совершенно чёрствой к таким, как ты, верхушки – различать надо. Если бы ты воевал ради СВОЕЙ страны, в твоём городе по идее не должно быть нищеты и бездорожья, твои дети должны учиться в лучшей школе. А здесь до сих пор нет ни одной нормальной дороги! Двадцать первый век на носу, а кругом бродят какие-то оборванцы, которые по пятьдесят лет непонятно на кого отпахали на заводах и в колхозах, и теперь на бомжей стали похожи. Любой мент по незнанию в кутузку может упечь как «асоциальный элемент». Что они обрели, когда ты якобы ради них свою кровь проливал где-то на чужбине? Ни-че-го.

Собрался он поехать к сестре, но потом передумал. Не захотел её расстраивать своим растерзанным видом. Старшую сестру он обожал и всегда тайно жалел. Была она замужем за матёрым бандитом, хотя при этом умудрялась быть счастливой, так как очень любила своего мужа. Из трёх её младших братьев Феликс Георгиевич был средним. Старший из них – Всеволод Георгиевич был физиком-ядерщиком и ещё в Перестройку уехал с семьёй в Иран. Младший состоял одно время в банде свояка и несколько лет тому назад был убит в уличной перестрелке. Так что из всего некогда большого их семейства сестра осталась самым близким ему человеком. Неугомонный свояк тоже звал в свою банду-команду, но Феликс Георгиевич отказался. Сказал, что навоевался и настрелялся в людей до боли в руках.

Поехал куда-то на Урал в заброшенный монастырь, так что некоторые решили, будто стал он отшельником. Но на самом деле Феликс освоил там кузнечное ремесло, да так виртуозно и самозабвенно стал им заниматься, что от заказов отбоя не было. Он делал непередаваемой красоты решётки для особняков новорусской элиты и такой же непередаваемой изящности оградки на кладбища. Для тех же новых русских. А поскольку и особняков, и богатых могил в последние годы стало появляться всё больше и больше, то и работа стала приносить хороший доход.

Феликс Георгиевич вернулся в родной город, поселился в опустевшем родительском доме и стал выполнять самые разные работы на заказ. Одному банкиру он выковал для усадьбы в Подмосковье точную копию ограды Летнего сада с такой же точной копией ворот Екатерининского дворца в Царском Селе. И хотя классицизм ограды и рококо ворот плохо сочетались друг с другом, но такие нелепые заказы не обладающих вкусом и стилем богачей были нормой. Да и отчего же не выковать, раз человек платит за свой каприз такие безумные деньги? Другому заказчику, финансовому директору солидной столичной фирмы, Феликс сделал копию ограды Фонтанного дома для особняка в Испании. Когда того нашли убитым в этом самом особняке, уже его родственники заказали ограду на могилу в виде решётки Певческого моста в Петербурге. Так же ему заказывали чеканку и травление для отделки богатых гробов.

Благодаря родству с Авторитетом, на него никто никогда не «наезжал», как на других граждан, занимающихся успешной индивидуальной трудовой деятельностью. Третью часть заработанных денег Феликс регулярно и без каких-либо дрязг отсылал бывшей жене в Псков, хотя она даже на алименты не подавала, испытывая перед ним определённое чувство вины. Но он сам так по-мужски распорядился своими доходами. Купил хороший импортный протез с имитацией суставов, научился на нём ходить. Женился на вдове с двумя детьми, через три года родили ещё двоих. Жил, в общем-то, тихо и размеренно. Недостатка ни в чём не испытывал, но и к излишеству себя не приучал. Пить бросил ещё до поездки в монастырь, а теперь выпивал только 23-го февраля на День Советской Армии «боевые» сто грамм. Других праздников не признавал. Так же не признавал он называть этот день Днём Защитника Отечества. Функция армии – выполнять приказ командования, а что взбредёт в голову командованию – защищать или атаковать своё Отечество – никто не знает. Военная тайна. Но присяга не должна исчезать вместе с уходом полководца, а что касается командования, то теперь каждый сам себе генерал.

Целыми днями он пропадал в своей мастерской. Редко кто видел, чтобы он что-то рассказывал или смеялся. Потом прикупил ещё пилораму и увлёкся работой по дереву. По учебникам сам освоил столярку, резьбу, мозаику и многие другие способы обработки древесины. Даже научился готовить липу для выделки шкатулок и матрёшек, а также наловчился вытачивать эти изделия на токарном станке, что является высшим пилотажем в токарном искусстве, если кто не знает. Его жена, учительница рисования и внучка потомственного богомаза, виртуозно их расписывала и даже наладила сбыт в сувенирный магазин в Петербурге.

Символы Советской России уже стали ностальгией, а символы новой России – успех и богатство – всё ещё являются недостижимыми для большинства россиян. И несамобытными в глазах сытых иностранцев, так как позаимствованы они были у того же Запада. Вот и вышла на арену старая новая матрёшка. Не участвовал в её производстве после Перестройки разве что ленивый. Эта румяная Матрёна с именем от латинского mater, означающего мать многочисленного семейства, возможность создать которое для многих современных россиянок стало непозволительной роскошью, с дородной фигурой в виде груши на фоне поджарых и бледных фотомоделей, всегда приветливая и яркая, стала производиться в огромных количествах, пользуясь таким же огромным спросом у иностранцев. Появился и новый вид матрёшки с царями или президентами в чёрно-коричневой гамме мужских костюмов и при постных лицах. Но иностранцы обожают именно матрёшек «старой формации» в образе румяных стопроцентных баб, которые могут и обедом накормить, и развлечь игрой на балалайке или гармошке, и кур с гусями выпасти, и детей нарожать. Для цивилизации западных бизнесвумен такой символ является даже более экзотичным, чем театр Кабуки.

Но это было так, баловство. Основные заказы у Феликса Георгиевича были совсем иными. С заказами к нему приезжали аж из Сибири: кому – гроб с инкрустацией, а кому – с геометрической или рельефной резьбой по всей поверхности. Одному состоятельному покойнику он, по просьбе безутешной вдовы, вырезал крышку гроба в виде сфинкса с Египетского моста. И покрыл её лаком со столетней гарантией, каким рояли покрывают. Такие чувствительные до красоты усопшие были не редкостью. Но если его о чём-то просила сестра, он все дела откладывал и бросался выполнять её просьбу.

Вот она и решила подключить его к делу создания площадки и забора для детского сада. Но насчёт доставки поваленных вдоль железнодорожного полотна деревьев никак было не обойтись без вмешательства Его сиятельства Авторитета.

* * *

Авторитет пришёл домой в меру рассерженным, как и подобает занятому серьёзным делом мужчине. И тут же спинным мозгом почувствовал, что жена хочет его о чём-то попросить, отчего ещё больше впал в какое-то смутное раздражение. Ему ни то, чтобы жалко было что-то сделать для неё, а совсем наоборот. Но раздражало, что просит она всё какую-то ерунду! То в школе крыша протекает, то у бывшей одноклассницы какая-то пьянь мотоблок из сарая свистнула. То у восьмидесятилетней соседки за разрешение на похороны умершей девяностолетней сестры на районном кладбище в погребальной конторе некто требует кругленькую сумму, равную ста пенсиям бедной старушки. И вот он, Авторитет местного значения, должен этим заниматься! Директору школы денег на ремонт дал. Пьянчуга мотоблок сам вернул, как узнал, КОМУ на него «капнули». Да ещё вскопал огород той однокласснице в качестве возмещения морального ущерба, а то мало ли что. Кладбищенского хапугу два часа продержали под неподъёмной каменной плитой в старинном склепе, после чего он стал настолько покладистым, что не только отказался от вымогательства, но даже согласился из своего кармана оплатить очень хороший гроб для покойницы.

Не дела, а игры на сообразительность для средней группы детсада! Так, стоп: детсад, детсад… Где-то он сегодня уже что-то связанное с детским садом то ли видел, то ли слышал. Ах, да! Варвара-краса, заведующая сим важным учреждением, попалась ему у поворота в свой переулок. Не иначе, жена сейчас чего-нибудь для своего любимого детского сада попросит. Проверим свою дедукцию.

Но жена накормила его и стала ждать, когда он впадёт в то счастливое состояние, в какое мужчина впадает после трудового дня, если его вкусно накормить и оставить на некоторое время в покое. Как тесто после замеса ставят на брожение. Даже пледом укрыла для ускорения процесса, когда он уселся в своё любимое кресло. Всё точно рассчитала: сейчас его разум задремлет, выпадет из суеты происходящих в социуме процессов, и станет Авторитет добрым-предобрым, так что проси у него, чего хошь…

«Ну, бабы! – следил за женой из-под прикрытых век Авторитет. – Всё повернут так, как им надо, что и не заметишь. Ведь попросила бы хоть раз что-нибудь для себя, так нет: всё для людей, для людей, гуманистка неисправимая. Упорно создаёт обо мне миф, как о защитнике бедного класса. Вот так и возникают мифы о благородных разбойниках… Другие жёны из своих дураков драгоценности выколачивают, а твоя из тебя – шифер для чьей-то чужой крыши. О-хо-хо… Вот Арнольд Тимофеич на днях плакался в жилетку, как его молодая супруга удрапала с молодым лосем и унесла цацок на десять тысяч у.е., а теперь он, стало быть, гол как сокол, так что и взять с него нечего. Уж с кого, с кого, а с него всегда было, что взять».

Авторитета иногда посещало лёгкое негодование, что он не заметил и не проконтролировал тот момент, когда превратился в исполнителя пусть и самых нехитрых желаний земляков. Шли к нему со всякой фигнёй! И он, такой матёрый бандит, почему-то не мог раз и навсегда их от этого занятия отвадить. Надо отдать ему должное, он пробовал и даже очень решительно, но – идут и идут к нему, хоть ты режь их всех подряд! Боятся, а идут! К нему. К криминальному авторитету. Потому что он хоть и криминальный, но всё же авторитет. И пусть криминальный, но зато – Авторитет. Как бы он им стал без этой криминальности-то, а? Он может сдвинуть любое дело с мёртвой точки, в отличие от всех этих мэринов из мэрии, поэтому каждый простой житель города понимает, что в каких-то особо щепетильных вопросах лучше обратиться всё-таки к нему.

И вот засылают к нему гонца. Выбирают кого-нибудь самого смелого. Как в пещеру к Минотавру. Он даже слышит, как у этого «самого смелого» коленки дрожат и зубы стучат от страха. Но идут, чёрт их дери! А куда же им деваться? Местной власти они давно опостылели, районной и нафиг не нужны, а власти государственной и вовсе никогда не были интересны. Да и знают ли там вообще, что они где-то есть со своими скромными насущными потребностями и даже – мечтами?

Он знал, что достаточно ему кашлянуть или злобно улыбнуться своей фирменной улыбкой удава, и «самый смелый» гонец упадёт кверху лапками: только не убивайте. Он иногда так забавлялся, когда совсем скучно становилось. Но за рамки никогда не выходил, хватал за шкирку окоченевшего от ужаса визитёра, когда тот уже собирался дать стрекача, сажал напротив себя и с мудро-усталым выражением перетрудившегося государственного деятеля душевно спрашивал:

– Чего там у вас опять-то стряслось?

– Касантин Колаич, а на комбинате опять зарплату не выдают, а? Как бы узнать бы, надолго ль этот ступор? За позапрошлый год выдали, благодаря Вашему участию, а вот за прошлый…

– Так надо, – строго отвечал он, если задержка денег на комбинате заранее была с ним согласована, и он имел от этой сделки свой навар.

– А, ну если так надо, то простите ради бога, – и пятились задом, всплеснув руками, что потревожили по незнанию занятого человека. – Простите ещё раз за беспокойство. Ох, спасибочки, дай Вам бог здоровьичка…

Спешно выходили со двора и уже за воротами себя ощупывали, не веря такому исходу: «Господи, никак живы остались».

И никто больше по поводу невыплаченных зарплат не вякал. Так и говорили: «Сам Авторитет сказал, что так надо. – А-а, ну тогда другое дело! Если САМ сказал, что так надо, значит… так оно и надо».

А если Авторитет от этих визитёров узнавал, что в его городе кто-то мимо него хочет сделать «свой маленький бизнес», тут уж мог и сам спасибо сказать за доставленную информацию. И некоторые привыкли так добросовестно и своевременно доставлять ему информацию, что он уж и не знал: оплачивать ли этим бескорыстным осведомителям их честный труд?..

Рядом с Авторитетом уселся толстый рыжий кот, свалявшийся от долгого сна и похожий от этого на большую кроличью шапку, которая целый сезон хранилась в переполненном вещами шкафу. Сверкнул в наплывающих уютных сумерках глазом и умиротворённо замурлыкал. «Тоже, тот ещё специалист по релаксации», – фыркнул про себя Авторитет. Но всё-таки хорошо вот так сидеть вечером в любимом кресле с осознанием, что все намеченные на день дела успешно выполнены, и теперь торопиться никуда не надо, а можно со спокойной душой предаться разным приятным философским размышлениям…

– Послушай, – прервала его размышления жена, когда он, как кот на залитом солнцем подоконнике, начал сыто жмуриться, – мне нужна платформа берёзовых дров.

– Что-что? Какая ещё платформа… Дров? Берёзовых?! Ты что, с ума сошла? – этого уж он никак не ожидал. – Зачем?!

– Для дела.

– Для хорошего дела или для плохого? – стал он заигрывать и притянул жену к себе.

– Для очень хорошего.

– Для очень хорошего? Для детского сада, что ли? Не дам.

– Ну, не капризничай, Котя, – ласково погладила она его по голове, отчего он ещё больше упёрся, не желая так быстро сменить маску жёсткого и сурового Авторитета на образ уступчивого и покладистого мужа.

– Чего ты из меня опять благодетеля делаешь! Я вижу не зря тут твоя Варвара маячила.

– А почему бы ей ко мне в гости не зайти? Мы же среди людей живём, так почему бы ни помочь? Может, они нам потом помогут…

– Ага, щас! Размечталась. Так помогут, что и ног не унесёшь… Чем они тебе помогут? Что у них есть, чего нет у тебя?..

– Да подожди ты. Тебе надо всего-то с начальником станции договориться. Ты его знаешь.

– Не хочу…

– Ты дослушай сначала. Вдоль железной дороги валяется полно поваленных, никому не нужных деревьев. Их даже сжигают, потому что девать некуда.

– Я всегда знал, что из-за меня ты зарыла в землю талант к предпринимательству, – артистично вздохнул Авторитет.

– Их можно просто так взять, пока всё не сожгли.

– Жгут древесину? И это в эпоху энергетического кризиса во всём мире. Ай-яй-яй! А я-то думаю, чего так дымом тянет? – тяжело вздохнул он, закрыл глаза, и мрачно прочитал странные стихи:

Жена дождалась окончания, убедилась, что это не пауза, и снова спросила о деле:

– Так что?

– Не хочу, – вздохнул он обречённо. – Устал.

– Не хочешь, как хочешь. Спи тогда, – жена поправила ему плед и вышла.

Кот боднул хозяина в плечо, залез на колени и свернулся калачиком. Авторитет собрался было вздремнуть полчасика, как обычно делал в это время суток перед ночной вылазкой, да сон не шёл. Стало ему как-то неловко, что расстроил жену отказом. Ведь расстроилась, хотя виду не показывает. И сама расстроилась, и его расстроила! А с другой стороны, почему он, ударник и передовик теневого бизнеса и преступного мира, должен заниматься какими-то глупостями?..

Жена у него никогда ничего не просила. Это у них порода такая – гордые, спокойные и поэтому очень красивые люди. Редкое сочетание в наши дни, когда вместо настоящей гордости в людях всё больше встречается беспочвенная гордыня и спесь, а уж красота и вовсе разучилась быть гордой. Красота нынче заискивает и торгует собой направо и налево.

И братья у неё такие же, замкнутые немногословные мужики со сдержанным хемингуэевским характером. Когда четыре года тому назад его младший шурин, с которым они были ровесники и друзья детства, умирал у него на руках, Авторитет даже подивился: прямо, как истинный самурай, без соплей и лишних слов уходил. Только зубами скрипел, когда совсем скручивало, и судорожно затыкал ладонями бурлящую кровь в развороченном автоматной очередью солнечном сплетении. Авторитет хорошо знал, что после таких ранений живут только несколько минут, испытывая адские мучения. Удирали тогда от преследования на угнанном КамАЗе, и за баранкой он думал об одном: что теперь скажет своей жене. И что она скажет ему? Но она ни слова не сказала, а села рядом с умершим уже братом, когда он дотащил-таки его домой, и закрыла лицо руками. Так часа два сидела, а потом встала, подошла к мужу, и он подумал, что она сейчас врежет ему по морде. Сила-то у неё такая же, как и у братьев, хоть по внешнему виду и не скажешь. Она не то, чтобы его когда-нибудь била, но могла легонько по заднице шлёпнуть или за ухо дёрнуть по-матерински, если он начинал совсем уж забываться и плохо себя вести. Но Авторитет никогда не обижался, а понимал, что получил за дело, и знал, как с ним иногда бывает трудно. А тогда он почувствовал, что хочет она двинуть ему как-то не по-женски. Но она только тихо спросила:

– Что, навоевались? – и упёрлась ему в грудь лбом, словно хотела скалу сдвинуть с места. – Как же мне тебя остановить, Котя? Как?!

«Никак ты меня уже не остановишь, – подумал он тогда. – Я теперь, как выведенный на орбиту спутник, который может только рухнуть вниз, но не остановиться». Уж и рад бы упасть, да именно за счёт этого постоянного падения и движешься по своей орбите. Может, и упадёшь когда-нибудь, как другие. А может, сумеешь как следует разогнаться и оторваться от орбиты, чтобы обосноваться в космическом пространстве в качестве новой планеты. В космосе теперь какого только мусора нет, какого только хлама не вращается вокруг Земли благодаря гению человека. Чего уж тут о наших земных делах говорить…

Но жене, как хороший мальчик, пообещал исправиться. Хотя она уже не слушает, когда он это обещает. Да и не слышно ничего было: жена шурина устроила концерт рёва и визга – вот кто поорать любит, так любит! Ползала по трупу мужа, вся перепачкалась в крови и кишках – всё по правилам классической трагедии. Оторалась и через месяц… снова замуж выскочила. Жена Авторитета потом сказала, что всегда даже завидует таким людям, которые умеют выкричаться, а не таскать в себе боль, как лишний груз. Что ж, всё правильно: кто громче о чём-то кричит, тот быстрей об этом и забывает. Звуковая волна сродни ударной: вышибает память, как при контузии…

Авторитет вытащил из кармана тяжёлый бумажный пакет. Принесли ему сегодня. Так живописно Арнольд расписывал про свои чувства к беглой жене, которую он якобы с ног до головы золотом усыпал, что стало Авторитету интересно: врёт или нет. Дал своим людям задание найти эту беглянку с водителем и вытрясти из них цацки. Уж Арнольд так умолял, чтобы девочку его не искалечили, прямо в ногах валялся. Да кому надо трогать эту угловатую пацанку! У кого на такую секельду вообще хоть что-нибудь поднимется? Вот старый-то пень! Ищет молодых берёзок, чтобы соответствовать новым веяниям. Мужику за полтинник перевалило, а он всё «западает» на каких-то студенток-тусовщиц, которых интересуют только шопинги, лифтинги и прочие дансинги. Уж единственной его дочке под тридцать, наверно, будет, а папаша не угомонится никак: опять пополнил коллекцию бабочек новым экзотическим экземпляром. Нашёл бы себе простую бабу своего возраста – самый надёжный вариант в его годы – да гулял бы с ней в законные выходные по городскому парку под ручку. Женщины этого поколения ещё умеют любить мужчину, как любит сына мать, которая верит, что её сын ни на что дурное не способен. Даже если он ещё ой, как способен. С такой женщиной можно вести мирные и безмятежные разговоры, а не выслушивать прозорливые, как ей кажется, и нервные замечания насчёт твоих недостатков, словно ты сам о них не знаешь. Знаешь, да что толку-то! Как говорит шурин Феликс, люди – всё одно, что деревья: чем больше возраст, тем труднее согнуть. И само оно не согнётся при всём своём желании. Это молодой побег гибок, а старая ветка хрупкая и жёсткая, как кровеносные сосуды, забитые всякой дрянью, образующейся в организме в процессе долгой жизни… «Я, цветок осенний, с ужасом замечаю, как превращаюсь в старое дерево с ободранной корой, глубокими ранами на теле, обломанными ветвями, редкой листвой. Каждый год меня собираются спилить, но я всё ещё плодоношу ко всеобщему удивлению».[10]

Если ветка пойдёт расти куда-нибудь не туда, её потом только сломать можно, а нужную форму придать уже нельзя. Разве что спилить и выпилить из неё, что хочешь. Но тогда получится деревянная игрушка, истукан, сувенир, а не живое дерево, покрывающееся по весне листвой. К тому же, в самой древесине есть пороки, которым только искусный мастер сумеет придать интересное звучание. Есть сучки и червоточины, как есть они в людях: у кого-то – двойная сердцевина, а у кого-то – ложное ядро. Но, как хороший плотник тонко чувствует природу древесины и умеет правильно ею распорядиться, используя пороки дерева для своих целей, так и мудрый человек может чужие свилеватость и косослой употребить в свою пользу. Бывают люди трудногвоздимые, как берёза, зато хорошо полируются. Бывают кряжистые и непривлекательные внешне, как дуб, но с прочной и долговечной душой внутри, которая мало того, что не гниёт, так ещё и обладает красивой текстурой и цветом. А есть люди подобные буку: вроде и прочные на вид, да к тому же статные и высокие, но подвержены загниванию, усыханию и сильно коробятся. Вот как мэр.

Люди Авторитета нашли мэрову жену-малолетку в каком-то польском мотеле кинутой и покинутой – Арнольд как в воду смотрел. Она долго материлась, шипела, как кошка, обозвала своего мужа козлом и ничтожеством, решив, что это он прислал к ней людей за украденными драгоценностями, от которых у неё осталось только два кольца, да в пупке было что-то вставлено – остальное утащил этот водила-разводила, Ромео за рулём. Для извлечения алмаза из пупа пришлось применить силу, но в целом всё прошло без особого травматизма. Не считая пары выбитых зубов у этой драной кошки, чтобы не кусалась. Ещё возмутилась, что её даже не изнасиловали для приличия! Пардон, мадам, педофилов не держим.

Ну, мэр, ну, старый лось! Где нашёл себе такой геморрой на задницу? Говорят, что запал на неё только за то, что к ней лезли под хвост многие посетители элитного кабака, где она работала то ли официанткой, то ли ещё кем. А мэр всех обскакал – женился! Кабацкие кобели сразу утратили к ней интерес, да и мэру скучно стало, что соперничать теперь не с кем. Говорили ему люди умные: имей бабу, о которой все мечтают, а не мечтай о той, которую все имеют.

Вот с Ромео не обошлось без серьёзных кровопусканий… Ах, дети-дети, сидели бы вы дома в самом-то деле! Все вы против меня – дети. Бестолковые, одинокие, неуверенные, наугад идущие по чужим дорогам жизни, постоянно эту чужую жизнь на себя напяливающие. Да вот только размерчик не ваш.

Авторитет вытащил из пакета кулон величиной с грецкий орех, который кот принял за игрушку, которую хозяин принёс именно для него. Живо ударил по играющему искрами камню лапой, так что тот покатился по полу, сверкая алмазными гранями. Кот рванулся с места и тут же закатил драгоценность под диван, после чего азартно посмотрел на хозяина: «Ещё!». Авторитету было лень доставать кулон, и он принялся рассматривать остальное содержимое пакета. Думал, что врёт мэр – просто долг не хочет отдавать, вот и приплёл какие-то бриллианты «для диктатуры матриархата». Оказалось, не обманул. Ювелир и пробы подтвердил, и камни взвесил: в самом деле, тянет на десять тысяч у.е… Ну, тогда живи. Пока живи, а там посмотрим. Страх смерти хуже самой смерти. Иные засранцы так её боятся, что приходится их резать из элементарного гуманизма.

* * *

Несколько лет тому назад все как с ума посходили! Известные актёры и режиссёры, спортсмены и музыканты, экзальтированные светские львицы, экстравагантные модные писатели, даже фотомодели и шоумены заморочились влезть если не в депутаты, то хотя бы в их помощники. Зациклились на политике. Всем страсть как захотелось порулить страной. Вот аж до дрожи! Чтобы автомобиль водить, и то надо хотя бы курсы вождения пройти. Но ещё не факт, что тебя после этого к рулю допустят. Сам Авторитет на работу брал только таких водил, которые не менее десяти лет за баранкой отпахали. Его личный водитель пять лет до этого ракеты возил по бездорожью Брянщины. Умел ездить так аккуратно, что даже покрышки на колёсах не изнашивались! Авторитета по колдобинам возил так нежно, словно боеголовку какую, особо взрывоопасную. Много лет на такой работе надо было обкататься, а тут – целая страна. Крупнейшее в мире государство! Сколько всего надо уметь и понимать – и не перечислишь. А никто ничего не знает, не понимает, вообще не осознаёт, в какой реальности живёт, о России судит по бутикам и казино в центре Москвы. Но всё туда же во власть тупо лезет.

Прямо, наваждение какое-то было! Ну, и криминал, естественно, тоже решил не отставать от модных веяний в обществе. И не только криминал, но и люди, скажем так, умеренной нечистоплотности чего-то зашебуршились, не захотели в сторонке стоять. Вот и Арнольд Тимофеевич решил племянника куда-то пропихнуть от какого-то дальневосточного округа. А денежки на предвыборную кампанию взял у Авторитета.

Оказалось, что политиком у нас может и имеет право быть каждый. Например, стоматологом или машинистом, токарем или сварщиком далеко не каждого возьмут работать. Потому что в любой профессии нужны определённые знания, навыки и многолетний опыт работы. А политикой можно заниматься кому угодно, когда угодно, где угодно и сколько угодно. Чего ж не заняться-то? К тому же, в стране – массовая безработица, десятки миллионов не знают, куда себя деть. Чтобы новую профессию освоить, так это же трудно. А обучиться такому «нехитрому» делу, как политика, можно, оказывается, за пять минут!

Сам Авторитет, что уж греха таить, тоже рванул было туда, в политику. Поддался всеобщему порыву – ох, даже стыдно вспоминать! И чуть было не «постригся в депутаты». Тогда многие из братвы туда подались. Какой простодушный цинизм! Авторитет до сих пор хохочет, когда увидит вдруг на первых страницах ведущих газет или по телевизору кого-нибудь из банды Самсончика, которого так звали за то, что он любил всем рвать пасти на манер фонтана «Самсон, раздирающий пасть льва», с портфельчиком и умным лицом за спиной какого-нибудь помощника или заместителя депутата. А тут сам Поршень – криминальный бонза из соседней губернии – промелькнул в образе толкового и преуспевающего советника какой-то партии, отвечающего на вопросы избирателей. Авторитет чуть не поперхнулся, как услышал из его уст исполненные государственной мудрости, отутюженные политтехнологами слова про «общий кризис морали в стране и прочие болезни, разъедающие нашу Отчизну»! Где такое ещё увидишь, чтобы матёрый бандюга с экрана вещал на всю страну, что «безнаказанность преступности подрывает устои общества, которое и без того находится в весьма болезненном состоянии»? Только в России – стране чудес. Да-а, резвятся ребята, как могут, а нищий избиратель смотрит и соображает, в каком измерении это происходит. И ведь некоторые в такой азарт вошли, что сами уже поверили в свой политический дар.

Вся эта мышиная возня была названа «активной гражданской позицией». Но Авторитет быстро в ней разочаровался: много стёба и мало дела. Стёбом он даже в ранней юности не страдал, как это часто бывает со вступающими в жизнь неустойчивыми подростками, а уж сейчас и подавно. Вовремя понял, что ему так не сыграть, как Поршню-то. Это какие актёрские способности надо было иметь, мир его праху. Лучше б в актёры шёл, а не в политику. Помер Поршень аккурат перед последними выборами. Как говорили, «при невыясненных обстоятельствах». Знаем мы эти «невыясненные»: заигрался дурачок, объявил в качестве подачки к переизбранию тотальную борьбу с организованной преступностью в регионе. Нельзя ж так переигрывать-то. Хотя, что там ещё делать, в политике-то?

Дела конкретного в политике вообще не было, а только дежурная болтовня с народническими придыханиями о том, как дорого обходится государству и казне этот чёртов народ с микроскопическими потребностями, и как ты из кожи вон лезешь ради этого нетребовательного народа, будь он неладен. Да и вообще, лучше быть первым парнем в своей деревне, чем последним мальчиком на побегушках в чужом мегаполисе с несколькими центрами тяжести. Можно и не выставлять свою кандидатуру на выборах, но при этом править миром. Не всем, конечно (на кой тебе этот расплывчатый и неопределённый весь мир), а своим миром.

Но так он стал думать позже. А когда эта лихоманка только начиналась, присмотрел он себе какого-то союзника в помощники, а потом вдруг выяснилось, что помощник этот сам смотрит на него как сюзерен на вассала. Обычная в те годы история: каждый хочет быть господином в стране вчерашних рабов. Но Авторитет не признавал никаких авторитетов и в вассалах никогда не ходил. Он вообще не терпел, чтобы кто-то брал над ним шефство, никогда ни перед кем не заискивал и даже не представлял себе, как это делается. Поэтому пришлось объяснить этому сюзерену доморощенному who is who. Но тут кикс вышел, переборщил малость: объяснил настолько доходчиво, что отдал его недавний союзник богу душу. Сразу понял, что задел какую-то важную деталь в чужом механизме, наступил на хвост чьим-то интересам, и сразу запахло жаренным.

Так у него на войне бывало, когда вдруг останавливаешься и понимаешь, что следующий шаг делать нельзя. Стоит только опустить ногу на землю, как произойдёт взрыв. Вот и после кикса стало всё внезапно взрываться да само собой постреливать. А тут ещё власть чего-то вдруг очнулась и вроде как засобиралась наконец-таки «дать заслон обнаглевшей донельзя преступности» – не могла же вольница начала девяностых длиться вечно. Стали шерстить биографии кандидатов и иже с ними, стали выяснять, откуда в скатившейся за грань нищеты стране у некоторых наглецов имеют место быть такие совершенно безумные деньжищи на предвыборные кампании… Откуда-откуда? Оттуда!

Странная у нас всё-таки власть: спит-спит, а потом проснётся и выдаёт подданным свои сны за реальность. Уж и ежу понятно, что трудом учителя или врача, рабочего или тракториста в нашей стране человек себе на выборы денег не заработает. Уж понятно, что не на вспоможение человек живёт. Ясно, как белый день, что довелось ему преступить какую-то черту, совершить пусть бесчестный, но зато выгодный для себя поступок – в России честность и выгода никогда не дружили. Вот и пришлось впутаться в какой-то бизнес сомнительного качества, кого-то предать и продать, заключить дипломатическое соглашение чуть ли не с самим дьяволом, чтобы заложить на этом предательстве фундамент баснословного состояния. А что делать, если честно работающие граждане у нас копят на пылесос несколько месяцев? Чуть ли не кредит в банке берут для покупки утюга! Это какая должна быть зарплата или пенсия – или как это всё теперь называется – чтобы на неё нельзя было пылесос сразу купить?!

Авторитет вспомнил, как ехал с дочкой по Лиговке, и она вдруг попросила новые наушники для плеера. Зашли в какой-то магазин бытовой техники, и увидел там Авторитет бабульку лет семидесяти. Бабушка божий одуванчик из «Операции Ы» – в таком же пальтишке сталинской эпохи, в стоптанных валеночках. Приценивается бабулька к утюгам, спрашивает девицу в торговом зале, нет ли чего «подешевше». А куда дешевше-то, если самый дешёвый утюг стоит всего-то тысячу рублей? И вот у этой бабки, у которой трудовой стаж, наверно, полвека, а то и больше, нет денег на такой пустяк! Представил Авторитет свою мать, как она, беззащитная старушка, так же будет испуганно шарахаться от дорогих витрин большого и холодного города, искать что-то подешевше. А мимо снуют равнодушные и неживые существа, которых и убивать-то не надо, потому что давно уже умерли. И им теперь ничего другого не остаётся, как торопливо сновать туда-сюда мимо сверкающих и манящих роскошью витрин, этих бастионов современной цивилизации, общества потребления, которое прячется за ними от реального мира, как за щитами, свято веруя в их надёжность.

Чего-то тогда там внутри сжалось, чего никогда с ним прежде не случалось, и купил он самый лучший утюг с гарантией. Сунул бабке той: «На, мать, бери и никому никогда не верь, если тебе будут что-то дешёвое предлагать». Бабка стоит, глаза углами выцветшего платочка с головы утирает, а дочка обняла отца за шею тонкими ручонками и говорит с восхищением: «Папка, ты самый лучший человек на свете!». Хорошо, когда твои дети в тебя так верят…

Вот с сюзереном тогда плохо вышло. Понял Авторитет, что этот сюзерен сам у кого-то в вассалах бегал, и теперь этот кто-то хочет с ним поквитаться за «испорченное имущество». Выяснил он, что этот кто-то – такая большая шишка, что дух захватывает от мысли, что ты можешь завалить такого борова. Так дух захватывает, что даже дышать не можешь… от астмы такой!

Жена тогда сразу почуяла недоброе, взяла его как щенка за холку и вовремя утащила за границу:

– Давай-ка, Котёнок, съездим в Европу. А то ведь, не ровен час, помрём, и не увидим, как цивилизованные народы живут.

Уж он и брыкался, и рвался в бой, и страдал от разлуки с привычным укладом жизни, но жена остудила его пыл.

– Да когда же ты, чёрт седой, навоюешься?! Когда всё ваше мужское племя научится спокойно жить? Вот попробуй, вернись в Россию! Ты поедешь – и я за тобой. Тебя там «шлёпнут» – и меня следом. Так и знай!

Пожили сначала в Финляндии и Швеции, потом в Германии. Больше всего его там пенсионеры удивили. Наши ходят в рванине с виноватым видом, словно задолжали чего кому, а там на лицах стариков такая непоколебимая уверенность и покой, каких и на физиономиях нашей суетливой и наглой элиты не увидишь. И он сам как-то успокоился, подлечил нервишки. Не чтобы специально их лечил, а просто уклад жизни там какой-то не располагающий к нервным болезням. От нечего делать нашёл одного психиатра, русского профессора, который эмигрировал ещё из СССР, потому что развивал неприемлемую для тоталитарного и милитаризированного общества тему: особенности психических расстройств и поражения нервной системы у военных и тех, кто побывал в зоне вооружённых конфликтов. Профессор сказал, что при его мощной комплекции и запущенной форме психоза медикаментозное лечение может иметь непредсказуемые последствия, гипноз не подействует, поэтому показана только беседа – логотерапия. Авторитет даже обрадовался, что не надо таблетки пить, но психиатр предупредил, что таблетки – это ещё не самое горькое лекарство на свете: «Можешь отказаться, пока не поздно, а то меня из вашего брата многие потом убить хотят, столько всего из них выходит. Будет ломать – терпи. Такое говно полезет, что сам удивишься». Но ему понравилось – так много о себе нового узнал! Ломало, правда, конкретно. Астма и «мальчики кровавые в глазах» куда-то пропали, словно и не было их. Даже седина местами почернела!

Смотрел на себя в зеркало с видом расстроенного ребёнка и доставал жену расспросами о потемневших волосах, не стал ли он похож на крашеного.

– Может, наголо побриться?

– Давай, начни народ пугать. Хотя красоту таку уже ничем не испортишь.

– Крашеный мужик! Это ж лучше застрелиться!

– То-то подарок своим врагам сделаешь. Подумаешь, несколько прядей у него потемнело, а он уж в зеркало спокойно смотреть не может.

– Нет, похож! Мужик из русской деревни – крашеный. Во позор-то, а?

Так целыми днями мучился и других мучил за отсутствием каких-либо других дел. Стал раздражительным, как баба на сносях – жена беременной так себя не вела. Зато психиатр ликовал: «Получилось! Процесс пошёл, буянь дальше – скоро катарсис наступит». Вот он и придирался ко всему на свете: чай то слишком горячим казался, то слишком холодным. Добавил своей бабе седины, как пить дать, хотя в её светлых волосах и не заметно. Уж она, бедняжка, даже заставила его «Калевалу» прочитать от корки до корки, чтобы хоть чем-то занять. А то ведь мужчина, в самом деле, невозможным становится, когда совсем некуда ему употребить свою атомную энергию, так что может взорваться в любой момент, как реактор АЭС. Для него так важно быть сильным и успешным, а тут днём и ночью грызёт разрушительная мысль о своей катастрофической нереализованности.

Но он не взорвался. А так заскучал, что сам себе удивился. Никогда ему не было так тошно! Выл, как волк на луну, когда видел по тамошнему телевидению родные края, плакал, уткнувшись жене в колени. А она целовала его в макушку и говорила, что он – самый любимый её ребёнок. Никогда так не выл, даже когда из него пули без наркоза выковыривали. Ощутил он тогда всей своей шкурой, что измызганное его соотечественниками на все лады понятие «любовь к Родине» не имеет ничего общего с тем, чему его прежде учили. Это не собачья верность КПСС или их приемникам-демократам под бравурные марши, не активно-тупое участие в демонстрациях под транспарантами «Голосуй, а то проиграешь!», не напускное сопереживание якобы важным событиям в новейшей истории твоей страны, когда заголовки газет кричат: «Нам не додали золота в Атланте!», «Россиянка стала Мисс мира!!», «Мы перевыполнили план по поставке газа в Европу!!!», а за это «Нашим нагрубили в Куршевеле?!!».

Эта самая любовь к Родине напомнила ему упрямого новорожденного кутёнка, который ползёт поближе к мамке. Он её не видит, потому что пока слеп, но точно знает, где она. И тянет его к ней какой-то необъяснимой, неописанной даже в самых заумных учебниках силой, так что успокоится он только тогда, когда ткнётся мокрым носом в её тощий, отдавший все свои соки детям, бок. Его будут пихать и отталкивать другие более сильные братья – кто придумал глупость, что братья должны дружить и любить друг друга? – будут кусаться пока ещё беззубыми челюстями. Но он всё равно счастлив оттого, что в нос бьёт родной запах материнской шерсти. Это даже не любовь, а больше похоже на инстинкт. Да, есть матери более породистые, откормленные и сильные, но кутёнка тянет именно к своей, измученной и уставшей. Потому что именно она выносила его беспокойное существо в своей надорванной утробе под вечно тревожным за своих неразумных детей сердцем. И так хорошо, что никто не вмешивается в эти трепетные чувства, не пытается их как-то классифицировать и сортировать, никто не советует, как надо любить Родину, в какой позе, что при этом говорить и как доказать эту свою любовь каким-то наделённым в данный момент властью дурням! А если кто и рискнёт вмешаться, нарушив такую идиллию, то возникает такое же сильное и непреодолимое желание сомкнуть свои крепкие зубы на этой говорливой глотке, чтобы навсегда заткнулся её обладатель в кровавой пене.

Дома-то Авторитет привык спать с пушкой под подушкой, когда не знаешь, «что день грядущий нам готовит», когда нервы напряжены до предела, так что сам воздух трещит от разрядов опасности. А в этой Европе жизнь просчитана на сто, а то и двести лет вперёд. Ужас! Как так жить-то можно?! Закон нарушать не выгодно, а выгодно спокойно жить и, конечно, если есть желание, работать. И не просто работать, а… зарабатывать! Но ему работать и зарабатывать было не к чему, так как деньги имелись в достаточном количестве. Все враги остались там, на Родине, где как раз воровать и врать – выгодно. Кто научился это делать, тот и достиг успеха. Это здесь, на Западе, запятнавший себя хотя бы раз во лжи или воровстве потом ни-ког-да не сможет отбелить своё имя, а у нас-то!.. Ворьё и обманщики в первых рядах бодро и уверенно маршируют по жизни. Точнее, по головам тех, кто воровать и врать хронически не умеет или принципиально не желает.

То есть на Родину тянуло, да ещё как. Хуже всего было, что за бугром совершенно не с кем воевать. Каждый день, как в тюрьме, похож на предыдущий и последующий: погулял – покушай, покушал – поспи, поспал – опять погуляй. Когда он уже вернулся в Россию, ему ещё долго снились страшные сны, будто снова там оказался, в Европе! Засыпает и видит, что опять он в этой тюрьме благополучия находится. Даже орать начал во сне. Жена его растолкает: тебе чего, спрашивает, опять война снится?

– Какая война, солнце моё! Война – это моя родная стихия, лекарство от всех болезней. Как же меня можно ею напугать? Мне бы как раз туда…

– Я те покажу «туда»! – и жена, засыпая, нежно трепала его за ухо.

Он совершенно не умел путешествовать, не находил удовольствия в нахождении где-то далеко от дома. Поездки на чужбину у него ассоциировались совершенно с иными эмоциями. Не с курортами и гостиницами, а с участием в бесконечных боевых действиях по «освобождению бесчисленных братских народов от же их собственного идиотизма», как он это называл.

Как и все советские люди, он привык «путешествовать по миру» с помощью чтения книг о дальних странах. Холодная война и Железный занавес не позволяли делать это как-то иначе. А писатели, журналисты и прочие информаторы, владея искусством изящной словесности, иногда настолько увлекательно рассказывают о личных наблюдениях, что истинная картина всегда неизбежно разочаровывает расхождением с литературной. Вот и он был разочарован, как Буратино из популярного в годы его детства фильма, который от кота Базилио и лисы Алисы много слышал о Поле чудес, а когда увидел, воскликнул с досадой: «Вот уж никогда не подумал бы, что поле чудес так похоже на помойку!». Заграница ни в коем случае не была похожа на помойку, но он не увидел там ничего увлекательного, что было в книгах. Его вообще больше интересовала увлекательность рассказа, сочность и яркость красок изложения, а не поиск истины. Истины как таковой никогда не было и быть не могло в силу разного уровня развития людей.

Ещё в детстве он прочёл красивый миф, где Зевс, победив огнедышащего стоглавого Тифона, навалил на него громаду Этны, из вершин которой до сих пор потоками огня и дыма извергается его живое дыхание. А потом увидел эту самую Этну в «Клубе путешественников» и разочаровался: вулкан как вулкан, ничего мифического.

В эпоху странствующих учителей красноречия и мудрости искателям знаний полагалось путешествовать. И не просто путешествовать, а отчитаться перед потомками в увиденном и услышанном, поделиться результатами странствий с другими. Как Платон в сократических диалогах или Геродот в своей «Истории». Как бы сейчас сказали, на первом месте был познавательный туризм. Интеллектуальная атмосфера эпохи заставляла путешествующих интересно описать своё пребывание в разных странах, составлять точные и оригинальные наблюдения, так что невозможно отрешиться от обаяния их повествований. А сейчас мало людей, которые, объехав много стран, повидав разные обычаи, побеседовав с другими народами, сумели бы духовно и внутренне обогатиться, чтобы интересно и красиво об этом написать или просто рассказать. Может, эпоха не та. Или качество людей стало другим?

Он и в Хельсинки, и в Стокгольме повсюду встречал своих соотечественников, которые теперь были все сплошь бизнесменами. На чужой земле всегда начинает тянуть к своим. Именно поэтому эмигранты всегда сбиваются на чужбине в диаспоры. Ходишь по улицам и напряжённо вслушиваешься, не зазвучит ли родная речь. И почему-то радуешься, когда услышишь! А Европа середины 90-ых кишела русскими, так что и язык учить необязательно: практики-то всё одно никакой. Но никто из них не рассказывал о красоте здешних озёр и лесов, о посещении парка-музея Скансен или крепости Свеаборг. Они были похожи на морально дезориентированную, разбитую и отступающую армию. У них словно бы завтра заканчивалась жизнь, поэтому сегодня надо успеть потратить себя на какие-нибудь изощрённые, недоступные ранее приключения. Они напоминали детей, которые вырвались-таки из-под надзора сурового отца, устроив праздник непослушания. Эти господа-товарищи, которых на Западе точно определили термином «ноупроблемс»: очень проблемные новые русские люди с потрясающей способностью создавать проблемы на каждом шагу. Зато теперь они научились на всё отвечать этим устоявшимся словосочетанием. Даже тогда, когда проблемы существуют, да ещё какие. Им кажется, что они от этого будут больше походить на своих кумиров – американцев, у которых этих «проблемс» в самом деле «ноу».

Все они, занятые исключительно «большим русским трахом», возбуждённо горланили, как их где-то в Копенгагене или Гётеборге загребли в полицейский участок за пьяную драку или непристойное поведение в общественном месте. Хотя в советское время на политинформациях им и говорили, что разврат и распущенность, алкоголизм и наркомания – это непременный атрибут «загнивающего капиталистического общества», так что там за это даже не арестовывают, а чуть ли не поощряют. И вот приехали вчерашние целомудренные пионеры-комсомольцы и умудрились-таки удивить «развращённый и пресыщенный» Запад своей бледной, наскоро подзагоревшей в солярии задницей! И теперь они считают своим долгом довести до сведения нищих соотечественников эти приключения через прессу и телевидение. Отчитаться, так сказать, о проделанной работе. Куда до них всем этим наивным античным авторам с их неспешными описаниями висячих садов Семирамиды и египетских пирамид!

Они все подтверждали поговорку про девушку из деревни, которую можно вывезти из этой деревни, но вот вывести деревню из девушки – нельзя. В какие бы заграничные костюмы они себя ни рядили, какую бы крутизну ни изображали, но замаскировать кислую рожу самого обыкновенного подзаборного деревенского пьяницы было не по силам никаким новомодным понтам и наворотам. Их сразу видно за версту: наши. Деревенские кислые пьяницы, москвичи ли это, ленинградцы или сибиряки. Городским россиянам почему-то кажется, что пьянка в их исполнении «не такая, что у прочего быдла колхозного», а какая-то интересная, эффектная, со вкусом и смыслом, что ли. Как же они себе льстят, как заблуждаются! Даже где-то было жалко их за этот самообман.

Он видел там самозабвенно торгующих собой внуков и внучек тех, кто, должно быть, в своё время протопал в худых солдатских сапогах до Берлина, строил города на Дальнем Востоке и осваивал целину. Всё-таки в какие странные комбинации иногда складываются гены…

– Ох, с какими же бл…ми мы погудели в Амстердаме! – взахлёб рассказывал ему в каком-то кафе один из таких российских туристов, впервые вырвавшихся на «свободу» из Совдепии.

Пьяный и опухший то ли от бесконечных возлияний, то ли от этой самой «свободы».

– С какими? – равнодушно поддерживал беседу Авторитет.

– С настоящими! Маде ин Ойропа! Ни какие-нибудь там Фроси-Тоси из Урюпинска за пару капроновых колготок дали, а десять тысяч баксов за ночь! Десять тысяч!.. Заразные, стервы, оказались. Я потом два месяца лечился, но тут и медицина не чета нашей «бесплатной», мать её, ха-ха… А эти датчане, или кто там в этом Амстердаме живёт, такие скучные люди! И чего в Совке нам врали, что здесь все трахаются на каждом шагу? Да они и понятия-то не имеют о том, как надо культурно отдыхать! Дикари, одним словом.

Авторитет спросил его о прошлой жизни, и он нехотя сообщил, что раньше был инженером на каком-то машиностроительном заводе. В городе Урюпинске. И ещё неохотней сказал, что в этом же Урюпинске он и родился. До тридцати лет честно работал от зарплаты до зарплаты, пока государство не прекратило такой глупостью заниматься: зарплату платить. Особенно, честным. Скинулись с бывшими коллегами по работе, купили первый ларёк. Потом кто-то кинул другого, кто-то сам отказался от своей доли, кто-то вовремя понял, что «бизнес – это не моё». Потом рэкетиры убили его жену. Он нашёл новую, но затем она ушла от него к более удачливому «бизнесмену от ларька». Потом вернулась, когда он его «обскакал» в конкуренции по продаже французского белья китайского производства. Потом он сам ушёл к её младшей сестре, которая тогда как раз подалась в модельный бизнес. Денег на раскрутку не было, а тут как раз подвернулся этот стареющий потаскун, жутко комплексующий по поводу того, что жениться на своей ровеснице мужчина может разве что до двадцати пяти лет. А потом ничего не поделаешь – надо увеличивать разрыв, потихоньку переходить на тех, кто годится в дочки, после чего придётся переключиться на тех, кого можно и внучкой назвать. Сам не хочу, а надо – имидж требует. Я ж – бизнесмен какой-никакой, а не абы хто!

Не ахти какой и богатый, но на поездку до Парижу раскрутить можно, а уж там мы не растеряемся, найдём кого поавантажней! Короче, и эта несостоявшаяся модель его кинула. Обычный путь обычного российского бизнесмена постсоветского периода. Ничего оригинального. Как тут не заскучать с такой публикой? Вот Авторитет и заскучал.

Сам он не любил так «гудеть» и высовываться из общей массы в силу замкнутого характера и привычки сидеть в окопе. Высовываться из окопа при его статусе было крайне неразумно: враз подстрелят. Он, может быть, именно потому и выжил в 90-ые годы, что никогда не стремился к эпатажу и китчу, как это делают многие русские люди в условиях внезапно свалившихся денег и свободы. Свободы в виде доступного алкоголя и отсутствия ограничений на его потребление. Он вообще не верил в свободу, как не верил в истину. Зачем стремиться к тому, чего нет и быть не может? Это как на горизонт идти: видишь, что земля и небо там соприкасаются, но сколько ни пройдёшь, всё одно не дойдёшь до того места. Потому что его нет на самом деле. Что такое свобода? Гипотетическое понятие, о котором все говорят, но никто его так и не видел.

По-настоящему свободным может быть только тот, кто обладает свободой от страстей и глупостей. Свобода тела, возможность перемещать это тело куда угодно и как угодно – это для примитивных организмов. Свобода мысли, свобода думать только то, что именно тебе хочется думать, а не то, что популярный фильм или человек из телевизора посоветовали думать. Ехать туда, куда именно тебе хочется, а не по совету рекламы – такой свободой мало кто из этого быдла обладает. Да они и не догадываются о её существовании! Для них свобода: жрать и рыгать на глазах шокированной публики. И при этом никак не могут понять, что даже со своими большими деньгами они здесь всё равно остаются изгоями. От перемены мест человек не меняется, и наши отечественные скобари за границей не становится господами.

Они каждым своим поступком, каждым действием за бугром буквально требовали:

– Бейте нас! Задерживайте! Судите! Нам нужна диктатура! Мы к ней привыкли, а теперь её нет. Теперь всё можно, а мы уже перепробовали даже больше, чем всё. Какая к чёрту демократия – отмените вообще всякую демократию! Где наш Отец народов, куда он вообще смотрит, когда нас тут совращают?! Тирании хотим, Инквизиции с подвалами Лубянки…

Но вот беда: репрессий не происходит, тираном никто быть не умеет да и не хочет. Задержали, полюбовались, выпустили. Для них, вчерашних рабов, это – хуже смерти! Они страдают дальше:

– У-у-у, чтобы ещё такого отмочить, чтобы нас кнутами отходили? Мы же привыкли, чтобы даже за ношение джинсов в кутузку сажали: «Ты пошто Родину продал за заморскую тряпку на заднице, подонок?!». И по морде, по морде! Чтоб зубы в разные стороны. Мы привыкли, чтобы за любой похабный анекдот в СИЗО опускали по полной программе, а тут хоть со Статуей Свободы сношайся у всех на глазах – никто и слова не скажет!

Вся эта пьяная урла русских богачей, повалившая сорить деньгами за границу после провала Перестройки и успешного развала страны, – не более чем запуганная карательной системой Советов шелупонь. Светские львицы больше похожие на драных кошек, их непросыхающие спутники – по базарному горластые и такие же помятые «лигархи» непонятно от какой «лигархии». Многие при этом обвешаны дополнительно не бабами даже, а какими-то школьницами. Запад ещё не дошёл до маразма в виде борьбы за права извращенцев, поэтому в стремлении русских денежных мешков обвешать себя малолетками тогда усматривал нарушение прав ребёнка, намёк на педофилию или ещё чего похуже. А у новых русских уж так повелось: появилось бабло – меняй бабьё. Ту самую жену, которая тебя выбрала, когда ты ещё нищим и простым советским служащим был. А теперь «меняю одну 40-летнюю жену на двух 20, одну 45-летнюю – на трёх 15-летних!», и так далее. Они меняют, их самих меняют и разменивают, и именно это им кажется высшей свободой. Из трусов готовы выпрыгнуть, лишь бы кто это заметил! Прослеживается некий мазохизм: ну хоть кто-нибудь побейте меня, плюньте мне хотя бы в рожу, а потом я – вам. И когда, в конце концов, получают-таки по чавке, то почти ликуют:

– Наших бьют! Народ, за Родину в атаку, ура-а!..

Только народ в гробу видел таких «наших». Ограбленный народ, на чьи деньги вся эта биомасса теперь шокирует Европу и Америку, её даже в большей степени иностранцами по отношению к себе считает. Зачем они народу? Народу даже отрадно, что хоть кто-то там назвал это говно своим именем. Народ уже давно от такого «патриотизма» выздоровел, когда его за уши притягивают к спасению подгулявшего отечественного дерьма за границей. Наоборот, каждый раз хочется добавить им кренделей и поблагодарить того, кто догадался этой шантрапе врезать первым. Авторитет сам не раз ловил себя на подобной мысли, когда видел проделки и слышал о проказах неугомонной «российской элиты» вдали от разорённой Родины.

Самое странное, что ни у кого из них не было больших целей в жизни. Что-то создать, организовать, сформировать, оставить в веках, завещать потомкам – ни боже мой! И мыслишки такой нет. Только мелочное стремление заработать на водку, на тёлок, на новый (подержанный не предлагать!) «мерседес» – всё. Дальше этого фантазия не работала. Когда бабла на тачки, тёлок и пьянку с обжорством стало больше, чем достаточно – а это очень быстро произошло, потому что не так уж и дорого стоит, – они стали банально спиваться и деградировать. Так спиваются простые мужики в деревнях, которые никуда для этого не едут и не суетятся, чтобы нагрести денег на… самую обычную попойку. И кто это, в самом деле, придумал, что на Западе общество аморальное? Ой, да не смешите меня! Оказалось, что никакой «аморалки» тут нет, и не было – вот оно как аукнулось, советское запугивание «нравами загнивающего империализма». Аморальнее общества этих дорвавшихся до свободы вчерашних рабов и представить нельзя.

Они так и не стали свободными. Потому что свобода может быть только внутренней, а внешний мир состоит из взаимозависимостей, взаимоисключающих любую независимость друг от друга. Если переходить дорогу на красный свет, как того требует абсолютная свобода, то попадёшь под колёса машины, так что приходится ограничивать свою «свободу» и ждать, когда загорится зелёный. Внутренняя же свобода замечательна тем, что её никто не может отнять. Кроме тебя самого. А внешняя свобода похожа на желание одной руки жить независимо от всего организма. В борьбе за свободу можно далеко зайти. Можно докатиться до раскрепощения животного начала в себе, до освобождения от оков цивилизованности, которая тоже ограничивает, задавая правила поведения. Именно поэтому многие под свободой слова понимают матершину и допущенный на телевидение юмор в стиле похабных надписей на стенах общественного туалета. В 1917-ом году люди штурмовали Зимний дворец, потому что одни свято верили в эту недостижимую внешнюю свободу и рай на земле, хотя такая свобода может привести только в ад. Зато другие «революционеры» туда бежали с одной лишь целью: нагадить в малахитовые вазы и мраморные чаши, порвать штыками полотна великих мастеров и перетрахать максимальное количество испуганных фрейлин императрицы. И эти другие в силу своего развития тоже совершенно искренне считали, что свобода заключается именно в этом.

Получившие внешнюю свободу люди похожи на птиц, которых выпускают из клеток в чистое и светлое небо, и они вскоре погибают, потому что отвыкли в неволе добывать пищу сами. Или на сорвавшихся с цепи, озлобленных жестоким обращением собак, кусающих теперь каждого встречного за свои обиды. И вот таких «собак» всегда больше, чем «птиц». Сейчас кому-то из бывших советских граждан тоже нужна свобода передвижения по планете, чтобы посетить лучшие музеи мира и получить образование в лучших университетах, если денег хватит. Но большинство всего-навсего банально мечтает высморкаться с Эйфелевой башни всем на головы, а то и ещё чего похлеще отмочить. И этот момент сморкания будет считать самым главным событием своей доселе несвободной «собачьей» жизни. Дворняжек как ни корми и куда потом ни выпусти, а всё одно ничего кроме помойки с объедками их не влечёт.

Тот урюпчанин тоже был из «собак» и считал апогеем судьбы факт общения с голландскими шлюхами, по сравнению с которым меркла вся его прежняя жизнь. Он потом долго хохотал, когда Авторитет сказал ему, что сам в России был как раз главарём рэкетиров. Но бывший инженер машиностроения решил, что это шутка, а когда устал смеяться, то расплакался и нежными словами вспоминал убиенную жену, которая заживо сгорела в машине.

– Это ведь я должен был сгореть, – всхлипывал он, – я! А она из-за меня… А я…

Авторитет смотрел на него и удивлённо думал про себя: почему ему совершенно не жаль этих несчастных людей, с которыми они когда-то были гражданами самой лучшей, как им казалось, страны. Теперь они хвалятся не перевыполнением плана на производстве, как это было раньше, а умением «снять» и оприходовать бабу в иностранном порту, которая сама-то, возможно, прибежала туда тоже откуда-нибудь с безработного и вымирающего Дальнего Востока.

Это похоже на новое Великое переселение народов, когда германцы и славяне стихийно перемещались в Европу, и толчком к этому послужило массовое передвижение на запад гуннов, вызванное взрывом рождаемости в охочей до этого дела Азии. Их опустошительные походы привели к крушению, казалось бы, незыблемой и вечной Римской империи. Теперь Европа стонет от наплыва русских, которые всюду, независимо от своего поведения, хотят видеть уважение и чувствовать комфорт, какого не было, нет и не будет у них дома. Потому что дома власть думает только о заполнении своего безразмерного желудка, а огромную и стремительно пустеющую Россию заселяют плодящиеся ударными темпами азиаты, на которых Авторитет мог смотреть только через прорезь прицела.

Русские в Европе напоминали ему своим горластым и шумным поведением южан, выходцев из бывших советских республик Кавказа и Средней Азии. Они бегут от развязанных своими же вождями войн за свою же независимость от ненавистной им России в ту же сердобольную и зацикленную на спасении всех голодранцев планеты Матушку-Русь, охотно посылающую на кровавые и свирепые войны своих детей. Только ради того, чтобы поддержать престиж на мировой арене, навсегда утратив его в глазах собственного народа. А теперь русские в Европе сами ведут себя так, словно только что спустились с гор и хотят вкусить все плоды цивилизации за один присест. Здесь на них смотрят как на дремучих дикарей, как на шумное сборище гопников и хабалок, а их разъедает дикая гордость за каждую свою выходку. И они совершенно искренне считают себя продвинутыми и по-настоящему свободными людьми! Авторитет там видел такие экземпляры, которые пьяно грозились местной полиции дойти до Кремля или Смольного, если им будут мешать «оттянуться по полной», как это надо делать по их представлениям. При этом они всегда недоумевают, почему в этой странной Европе никто не слышал про них, хотя они и владеют кто ларьком в Тверской области, а кто – бензоколонкой в Орловской. И почему здешняя полиция совершенно не благоговеет перед теми, у кого есть друзья среди тамбовцев или родственники в администрации города Таганрога.

Авторитет почувствовал себя иностранцем среди этой публики, которая жаждала быть скомпрометированной любой ценой, потому что ей казалось, что только так можно завоевать положение в обществе, которого у неё никогда не было. С ними было совершенно не о чем поговорить. У взрослых мужиков в башке – мечты прыщавых школьниц о каких-то виллах на побережьях в жарких странах! Когда и нужен-то дом где-нибудь в лесах Карелии или под Выборгом. Зачем русскому человеку жара? Гораздо комфортнее ему в прохладе. Рыбалка где-нибудь на Ладоге – что может быть лучше? А сон там какой! Зачем он лезет на раскалённый курорт «отдыхать»? Какой при таком скоплении народа и в жаре может быть отдых? То ли дело съездить пусть даже «по делам» в Сибирь или на Урал, где тихо-тихо: на ближайшие пятьсот вёрст – ни души. Это ли не счастье?..

А тут – чистый ад. Пробыл в нём пару-тройку лет и полностью исчерпал интерес к «забугорной» жизни, которая только в условиях тоталитарных запретов и жёсткого паспортного режима могла казаться манящей. С улицы доносятся звуки совершенно посторонней жизни. Соотечественники говорят с ним вроде по-русски, но он их не понимает. Совсем не понимает! И жить среди этих звуков невозможно, но и не жить нельзя. И как он только пулю себе в лоб не пустил в этом аду!

Помогло то, что связь с Отечеством он всё-таки держал и ждал, когда можно будет вернуться. Психиатр аж расстроился – где ещё в мирной Европе он найдёт такой шикарный материал для исследований! Сказал, что у него ещё остались очень сильные блоки, которые никак не хотят поддаваться вскрытию. Могут быть проблемы, особенно в российском криминальном климате: «Если прижмёт, запомни, что лучшие врачи в Германии и Израиле». Но Авторитет почувствовал себя настолько хорошо, что только и пообещал старику ещё когда-нибудь приехать.

Его вакансию в нашем городе заняла какая-то невозможно амбициозная мелюзга, и милиция воевала с ней, искусно стравливая между собой плохо организованные и стихийно спивающиеся банды. Наконец всё затихло. Эпатаж вышел из моды, и крутизной в России уже никого не удивишь, хоть ты напополам тресни. Это лет десять тому назад мобильные телефоны и иномарки были не столько для дела, сколько для форса. А теперь этот форс, как копьё с каменным наконечником в век компьютерного оружия.

Авторитет тихо, как он всегда это делал, вернулся и занял свой трон, опровергнув тем самым поговорку про цезаря: кто Рим покидает, тот Рим теряет. Поговорки и правила влияют на жизнь тех, кто в них верит. Остатки своей прежней команды быстро собрал, переметнувшихся на чужую сторону беспощадно наказал. После чего совершенно законно зарегистрировал в городе к изумлению многих… часовую мастерскую. Обычно бандиты тех лет для маскировки своей деятельности создавали какие-нибудь ЧОПы или склады, открывали рестораны и бани, но Авторитет был оригиналом. Выкупил здание бывшего Дома Быта, не стал менять основное направление его деятельности, а только отремонтировал. Засверкали там разные офисы (слово это только-только стало входить в обиход) ровными гранями отделки по всем правилам евроремонта (тоже очень модное в те годы словечко)! Обыватели туда иногда осторожно заглядывали, чтобы на красоту посмотреть, а то где ещё такое увидишь. На руинах бывшей сверхдержавы теперь, куда ни сунься, от поликлиники до Отделения почты, от Сберкассы до Жилконторы, а всюду одна картина – аварийное состояние. То потолки осыпаются, то полы проваливаются, то стены норовят упасть, так что очередь к врачу или за пенсией весьма кстати – подопрёт своей массой. Если до этого не провалится, конечно.

Даже Арнольд Тимофеевич туда как-то заявился, пересилив страх, и дивился: ох, бохато! Да не особенно-то и богато, просто чисто, ничего нигде не отваливается, двери нормально открываются, а не на тебя падают. И сами же закрываются. Сами! А не втроём на них навалиться надо и хлопнуть так, чтобы стёкла повылетали. Но люди настолько к разрухе привыкли, что им просто ровные полы в помещении уже запредельной роскошью стали казаться. Увидят себя в зеркальной панели – испугаются. Контраста материалов, в котором чёткие металлические линии современного дизайна конфликтуют с заношенным мешковатым китайским пальто, купленным на вещевом рынке Апраксина Двора ещё в Перестройку.

В обновлённом здании остались химчистка, ателье, ремонт обуви, ритуальные услуги, парикмахерская, фотография. И часовая мастерская, естественно. Так Авторитет стал повелителем времени в нашем городе.

Дом Быта перед его возвращением из-за границы вёл ожесточённую борьбу с желающими открыть в нём хоть какой-то магазин. Господи, сколько тогда появилось таких захудалых магазинов, наспех созданных, торгующих всем подряд! Рабочих мест не осталось – одни магазины кругом. И торгуют в них бывшие работники стихийно закрывающихся и уже разваленных предприятий, кто как может и представляет себе советским воображением. В кого ни плюнь, а это или продавец, или грузчик, или охранник из какого-нибудь, да магазина. Товары там свалены в кучи, напоминающие багаж беженцев из эвакуации, полки кое-как сколочены из необструганных досок. На них стоят резиновые сапоги вместе с мясорубками и дрелями, туалетная вода рядом с дихлофосом, в горшки для цветов накиданы бигуди и колготки, тюль вывешен вместе с плёнкой для парников. Пойдёшь пилку для ногтей купить, а тебе впотьмах надфиль продадут! Не магазины, а какая-то пародия на торговлю. Любой угол, любой закуток умудрялись приспособить под торговую точку! Тогда шутили, что магазины скоро начнут открывать в трансформаторных будках. Шутки шутками, но в школе додумались открыть «филиал» по продаже канцелярских принадлежностей… в кладовке туалета. Чтобы хоть как-то концы с концами свести. Все наверняка видели в общественных зданиях такие ниши в стене, куда технички убирают вёдра и швабры. И вот наши люди могут в таком шкафу магазин открыть!

Даже в обычных квартирках их открывали, в тесной комнатёнке пытались примостить прилавок, перегородив всё досками различного калибра, наспех приспособленными под полки. Только в новом веке их стала вышибать СЭС: нельзя в такой антисанитарной тесноте хранить столько товаров с радикально противоположными свойствами вроде мешков с пшеничной мукой и цементом, да ещё самим там жить, иногда с детьми! Но местами они до сих пор остались, как памятник бума отечественной торговли в условиях нагрянувшего рынка, которого никто не ждал.

А тут целое здание стояло без пользы дела! Не самое плохое в городе, как милиция, где стены по швам трещат, хоть и при Сталине построено на совесть (под страхом смертной казни). Даже в военную годину выстояло, когда его взорвать пытались. Но на дворе-то уже конец девяностых, да и следы войны дали себя знать, так что затрещишь тут поневоле! И не новодел последних лет Застоя, когда в глупом ожидании, что вот-вот должен наступить коммунизм, при котором все переедут во дворцы (которые, кстати, никто даже не проектировал), наспех строили откровенную халтуру, времянки. Они первыми вошли в список аварийных, обогнав даже старый фонд.

В Дом Быта давно никто не ходил: покупательская способность населения упала настолько, что люди стриглись сами или вообще забили на это дело, шили тоже сами, если было что. Короче, не до химчисток и новых набоек – было б вообще что носить. Разве что к ритуальным услугам волей-неволей приходилось-таки обращаться…

На само здание было немало претендентов из торговцев, но денег хватало только на аренду. Авторитет же его полностью выкупил и сразу дал понять, что этот пёстрый базар ему не интересен. Такой мелочёвкой заниматься – себя не уважать. Но чем именно он там занимался – не знал никто. Сие есть коммерческая тайна, охраняемая самим Законом. Главное, чтобы с налогами проблем не было. Авторитету поначалу даже не верилось, что вот и он стал почти законопослушным гражданином. Почти.

В Доме Быта действительно заработала настоящая часовая мастерская. Часы тогда ещё многие носили, и не только наручные, но и карманные. И не китайский кварцевый ширпотреб, «ремонт» которого часто заключался в замене батарейки, и не модные в 80-ые годы, но так и не прижившиеся электронные, а механические. Природа этих часов такова, что они нуждаются в периодической чистке, а ремонт их – дело почти ювелирное. Привести в слаженное движение все эти миниатюрные колёсики, рычажки, пружинки, винтики сможет только настоящий мастер. Часовая промышленность и производство собственных часов в России к тому времени были уже почти полностью уничтожены, поэтому люди донашивали часы старые, ещё советские.

Часовщиком работал мрачный мужик в инвалидном кресле, говорили, что бывший сослуживец Авторитета. Только не уточняли, по какой именно службе. Но острый глаз, твёрдая рука и завидная усидчивость выдавали в нём снайпера. Никто не знал, как его зовут, да и не интересовались особо, а так и звали – Часовщик. Был там ещё Ювелир, как старый верный пёс, весь в шрамах. Но этот редко появлялся, только в крайних случаях. Он, в самом деле, умел паять золото и вязать цепи, но к нему за этим почти не обращались. Ювелиром его в большей степени звали за виртуозные способности в изготовлении и ремонте оружия, как холодного, так и огнестрельного. Как заводского, так и самопального, которое не подпадало по своим характеристикам ни под один из существующих серийных видов. Ещё он замечательно переделывал гражданские и служебные стволы, широкому распространению которых способствовала сложная криминальная обстановка в стране, в боевые. Некоторые любопытствующие ротозеи поначалу удивлялись, зачем в таком захудалом городишке, где не каждая женщина украшения носит, свой ювелир. Но особо удивляющимся Авторитет объяснил лично: «Не ваше собачье дело». Поэтому все вопросы вскоре сами собой отпали.

Был там ещё некий Казначей, но его уж совсем мало кто видел, поэтому и не сказать, как он выглядел – и слава богу. Ведал он кассой всей организации, которую они создали ещё лет десять назад, но не растащили даже в отсутствие Авторитета. В немалой степени благодаря стараниям этого самого Казначея. Любые поползновения чьих-то шаловливых ручонок до денег общака он пресекал до примитивного просто – отсечением этих самых ручонок. Даже у тех участников банды, которые занимали в ней весьма значительные посты и периодически пробовали бунтовать – бандиты же, что с них взять. Дай волю – всё растащат. И ведь ладно бы на дело какое потратили, а то могут любые, даже самые сумасшедшие деньжищи спустить на галиматью типа шлюх и жратвы в дорогих ресторанах. Но общак – это вам не госбюджет. В бюджет кто только ручонки не запускает, а их за это… повышением оклада «наказывают», чтоб поменьше воровали. И не найдётся там такого Казначея, который даст крепкой лапищей по этим ручонкам, а ещё лучше – рубанёт тесаком. На древнем и мудром Востоке ещё до нашей эры знали, что ворует человек преимущественно руками. Гребёт и загребает, как невроз какой. Поэтому вылечить его от такой шалости можно только отделением шаловливой конечности от остального организма… Отдавало от подобной практики службой Казначея в какой-то азиатской «дружественной» республике, но в данном случае охотников выяснять подробности не нашлось.

В Дом Быта после его реконструкции мало кто ходил, но фирма сия процветала. И не от наплыва посетителей. Шастали туда всякие подозрительные личности такого вида, с какими лучше в один подъезд не заходить, шептались о чём-то с Часовщиком, а тот уже «записывал» их на приём к Авторитету. Нередко туда бегал и начальник милиции. Наверно, командирские часы чистил. ОВД, кстати, после возвращения Авторитета, вскоре перевели в другое здание, где раньше была музыкальная школа, а ещё до Войны – мужская гимназия. Здание тоже немолодое и виды видавшее, но пока ещё не аварийное. Учитывая, что совсем безаварийных зданий в городе уже не было как таковых. И сделали там такой же ремонт. По европейским стандартам. И туда слонялись изумлённые обыватели, поглазеть на красоту такую, как в музей, включая камеры временного содержания.

– Вы тут совсем одичали. Без меня, – философски размышлял Авторитет, наблюдая безмерное восхищение земляков обычными пластиковыми окнами, которые на зиму не надо утеплять и при закрывании дополнительно шпингалетами подпирать. А то и гвоздями приколачивать. Желательно, кривыми и ржавыми.

Вскоре он ещё больше удивился. На него пробовал наехать какой-то задохлик – дитя криминальных сериалов: дескать, ты не по понятиям живёшь, братву не уважаешь! Позвоночник прямо держать не научился, тополь безъядровый, а про понятия чего-то уже лопочет. Поколение Авторитета так в начальной школе выглядело, как нынешние охнарики двадцати пяти лет от роду, да ещё пытаются под какого-то Godfathera косить, которого только в кино и видели. Прямо, не банды пошли, а подготовительные группы дошколят! Это бабы любят, когда их всю жизнь за школьниц принимают, но им простительно: у них другие критерии в жизни, а этот-то… Перед телевизором, должно быть, всё детство пролежал, а теперь решил себя в роли мафиози попробовать. Верно сказано в одном древнем эпосе: «Тот, кто дурно был воспитан, был неверно убаюкан, тот вовек не поумнеет, мудрость мужа не постигнет, даже если возмужает, если телом и окрепнет».[11]

Он сразу понял, что убьёт его. Не выдержит. Как же ему действовали на нервы такие дуры! Не дураки даже, а именно дуры в мужском обличии. Он не знал, хохотать или плакать, когда на него выходили щенки, по недоразумению вообразившие себя волками:

– Константин Николаевич, возьмите меня к себе на работу!

– А что ты умеешь делать?

– Стрелять умею – я в кино видел! А ещё я убивать умею…

– Тоже «в кине» видел?

– Ага!

Теперь в кино только этому и можно научиться. Поколение, воспитанное телевизором, пока папашки бухали и трахались где-то на стороне, а мамашки пахали на двух-трёх работах, чтобы прокормить эту ораву из глупых и ненадёжных мужей, сыновей, сожителей и их собутыльников. Пока их дети учились калечить и убивать друг друга. По современным фильмам освоили это «нехитрое дело», как им казалось.

Он навсегда запомнил, как из него делали убийцу, как его готовили к этому. Это был очень долгий процесс. Или ему так только казалось?

Он никогда не думал, что это произойдёт с ним, так как не считал себя смелым и не поклонялся смелости, не любил охочих до риска шумных придурков. Он вообще никогда не поклонялся каким-то якобы «мужским» чертам характера, которые восторгают плаксивых дамочек, но ещё больше – самих мужиков. Никогда не лез под пули, изображая из себя памятник героизму, не делал лишних движений, предпочитая сначала изучить обстановку. Не восхищался теми, кто под пули лезет даже там, где никто не стреляет. Он откровенно блевал дня два, никого не стесняясь, когда первый раз увидел убийство. Сопротивление организма и сознания этому ужасу было колоссальное! Потом, много лет спустя, психиатр ему сказал, что это нормально: «Только дегенераты ничего не чувствуют, а ты, значит, психически здоровым человеком был». Значит, всё-таки был. Был! И на том спасибо.

Крайне удивило, что тогда никто над этим не смеялся. Оказалось, «учителя» уже взяли его на мушку и внимательно изучают, прикидывая в уме, получится ли из этого осторожного волчонка матёрый зверюга. Ещё больше удивило, когда он узнал, что выбор пал на него. За что?! Ему ответили просто: «Не твоего ума дело. Так надо. Ты – подходишь». И увесисто дали по морде. Чтоб больше не задавал ненужных вопросов. Позже он узнал, что подходящие для этого кадры не так уж часто и попадаются. Для него было открытием, что в «особые структуры», в спецподразделения по подрывной деятельности не берут добровольцев, а именно вербуют, иногда против воли. И это очень важно, чтобы отбить ненужный энтузиазм, который только мешает делу. Он орал, что не хочет, и не понимал, что именно этим подписывает себе приговор окончательно, как повешенный своим же весом затягивает петлю на шее ещё сильнее.

– Так и замечательно, что не хочешь! Нам такие и нужны – адекватные, которые хорошо чувствуют смерть и упорно не желают подыхать. Тут же придурки в очередь стоят, ноют, на тот свет просятся: «Дяденьки, пустите подвиг совершить, а не то щас усрусь от нетерпения!». Считай, уже мертвецы. Такие всюду погибель найдут, даже рядом с мамой. Но придурки нам не нужны – только Тюльпан работой перегружать. Тут не нужна смелость, подвиги, героизм и прочий онанизм – сыты этим говном уже по горло! Нам надо, чтобы ты тихо и грамотно выполнял задачу и возвращался. Тихо и грамотно! Выполнял и возвращался – последнее обязательно! Ты – сможешь. Все задатки у тебя для этого есть.

Он сам потом готовил таких же щенков. Научился их отбирать из общей стаи. И каждый раз повторялась одна и та же драма, которая даже начинала нравиться. Поэтому теперь его шокировали малахольные переростки, просидевшие всю жизнь за широкими спинами своих сильных матерей и мечтающие стать бандитом или киллером: «Буду получать огромные деньги и путешествовать по миру за счёт заказчика».

На одном пальце у задохлика была сделана наколка вора в законе: как пить дать, сам колол по какому-нибудь справочнику татуировок, какие теперь продаются на каждом углу. Дабы обыватель активней приобщался к субординации и нравам уголовного мира и знал, чем «положенец» отличается от «фраера». Не иначе, у зеркала репетировал, как надо пальцы гнуть.

– Ты чё, никада про меня не слыхал? Ты Лёню-Кобуру не знашь?!

Как же не знаю! Кто в этом мире посмеет не знать такое дерьмо? Про понятия Авторитету толковал и всё на свои руки косился: правильно ли нужную фигуру сложил. Да только Авторитет плевать хотел на все эти «пальцы веером», так как знал одну универсальную фигуру – дулю. А ещё кулак – увесистый аргумент на все века, понятный для всех культур и народов. Никогда никаких понятий он не признавал и не собирался этого делать. Все эти «понятия» казались ему предрассудками, как правила в борьбе. Зачем красиво махать ногами перед противником, как того требуют правила, если можно просто нажать на курок? Кто придумал глупость, что лежачего не бьют, если как раз упавшего врага бить удобнее всего? Предрассудки, одним словом. Игры для взрослых дураков в кодекс чести. В такие игры ещё уместно играть на каких-нибудь костюмированных турнирах, а в реальной жизни война солдат, набранных из грубого сословия, всегда эффективней, чем война благородных рыцарей.

Он прекрасно понимал, что эпоха таких людей, как Вася-Бриллиант и иже с ним, давно прошла, как и сами эти люди. Настоящие «правильные» воры в законе на его взгляд больше походили на безобидных монахов, которые твёрдо блюдут устав своего монастыря вплоть до целибата. А нынче идёт слишком ожесточённая борьба за влияние, чтобы соблюдать правила игры. Это на соревнованиях по каратэ или самбо борцы кланяются друг другу перед поединком и после него, стучат по ковру, если противник слишком сильно выворачивает им суставы. А в жизни, пока ты будешь вот так раскланиваться, тебе быстро всадят нож между лопаток, так что и по ковру постучать не успеешь. Все эти «смотрящие» уместны в крупных городах, где преступный мир существует несколько веков как неизбежная изнанка жизни большого скопления людей, так что имеет смысл регулировать его оживлённое движение. В мегаполисе население похоже на большой двор с гусями, индейками, утками, курами и прочей птицей. Когда какой-нибудь сильный и наглый гусь начнёт давить чужих цыплят, чтобы заглотить побольше корма, хозяйка двора непременно даст ему пинка по толстому заду: каждый сверчок знай свой шесток. А в небольшом-то городишке, население которого ещё двадцать лет тому назад в полном составе послушно вкалывало на единственном комбинате или в совхозе без права другого выбора, два криминальных авторитета – это уже перебор. За кем тут смотреть? За мелюзгой, которая впервые в жизни отведала водки и решила поиграть в братву, как в казаки-разбойники, потому что других игр не знает? В детстве не наигрались. И вот на смену свирепым бандитам начала 90-ых годов пришли эти неустойчивые во всех отношениях переростки с сознанием цыплят! Он должен делиться властью с таким отребьем? Да знают ли они вообще, что такое власть? Догадываются ли, что власть – это не привилегия, а сущее наказание: править идиотами? Он и подвинулся бы, было б перед кем. Но что пришло на смену? Мелюзга!

* * *

Вором он не был. Вот ей-богу, в жизни никогда ничего не крал! Не взламывал замков и сейфов, даже не интересовался, как это делается. Были у него специалисты, которые могли любую дверь открыть без единой царапины, но это больше для эффектности. Пришла жертва домой, а он уже там сидит, пальцами щёлкает. Но чтобы самому стоять под дверью, прислушиваться, примериваться, вздрагивать от шороха – да боже сохрани такой глупостью заниматься в наступившую эпоху неуловимых воров у власти! В эпоху, когда по-настоящему крупные преступления, вроде рейдерских захватов, совершаются «белыми воротничками» – экономистами, юристами и нотариусами, оформляющими бумаги, – тратить силы на банальный взлом каких-то складских сараев?! А потом ещё на нарах несколько лет сидеть, баланду хлебать и хвастать этим? Вот уж увольте! Сами всё вынесут и сами отдадут. Иногда даже без каких-либо слов, в гробовом молчании. Были у него такие дела, когда завалишься куда-нибудь, только устало вздохнёшь, а тебе сразу и кресло пододвинут, и вынесут всё. И тишина! Только биение прощающихся с жизнью сердец слышно. Так хорошо, когда тишина! Когда никто не упрямится и не визжит под струёй автогена. Ведь страшно орут люди, когда их вот так полосуют. А зачем? Всё равно же отдашь, чего так упираться-то? Только себе хуже сделаешь. А если себя не жаль, тогда детей малолетних пожалей: им-то каково под автогеном будет? Разве ты ничего не слышал о главном принципе восточных единоборств «следуй за течением»? Упрямые и непоколебимые борцы, пытающиеся удержать свои позиции любой ценой, только напрасно растрачивают все силы. Гибче надо быть, только это и позволит справиться с любой нагрузкой, сбросить её с себя, как ель сбрасывает тяжёлый снег с ветвей. Для твоего же здоровья важней и полезней. Я же не Гестапо, в самом деле, а ты не молодогвардеец. К чему эти книжные игры в героев? Переломаем всего и возьмём то, за чем пришли. А так хотя бы здоровье у тебя останется…

Вот они, плоды советского военно-патриотического воспитания, когда даже нежным первоклашкам рассказывали, как это красиво и престижно: умереть под пытками во имя идеи! Которую власти уже давно и выгодно продали врагам. Теперь эти дуроломы и сами понимают, как это глупо, а знай, продолжают геройствовать. В результате так его изломают, что гуманней потом добить, чем это искалеченное мясо оставлять жить. Разве это жизнь будет?.. Умение человека проигрывать служит главным залогом сохранения его психического и физического здоровья. Бороться и сопротивляться надо в пределах той ситуации, которую ты в состоянии изменить, и смириться с тем, на что не в состоянии повлиять.

Никто из них никогда не был вором в классическом или просто буквальном значении этого слова. Толпой вышибали дверь, вваливались в дом, брали, что хотели, кого хотели и как хотели. Запугивали, шантажировали, угрожали. Убить одного как-нибудь изощрённо, забить так, чтобы другим страшно стало от одной молвы об этом забивании, и потом эти другие сами всё отдадут. Ещё и просить будут, чтобы взяли! Кто они все после этого? Они редко об этом и задумывались, кем являются и как называется их деятельность в том преступном безумии, которое захлестнуло страну.

В теории, если можно так сказать, «воры в законе» никогда не шли на убийство. А кто из них сумел от убийства удержаться? Да почитай, что никто – каждый, так или иначе, испачкал руки кровью. При этом многие ни разу не сидели в тюрьме – этом обязательном «институте» для получения статуса «правильной братвы». Известно, что претендент на корону преступного мира ДОЛЖЕН отбыть в местах лишения свободы несколько сроков, иметь авторитет среди уголовников и рекомендации нескольких лиц, уже имевших статус «вора в законе». А этим ребятам в тюрьму не хотелось – чего они там забыли? Их жизнь на воле была гораздо интереснее унылой и суровой блатной «романтики». Они за 90-ые годы перебесились, остепенились и окультурились, если можно так сказать. У каждого появились личные юристы, разные адвокаты, даже следователи свои были. Это не в подворотне свидетелей резать, как козлят, чтобы они против тебя в суде не выступили. Теперь и резать никого не надо: законом оперируют, как искусный хирург скальпелем. Что им басни о так называемых «правильных» законниках, которые кроме нар ничего не видели? Не более чем мифы Древней Греции.

В нынешних российских реалиях «воры в законе» стали героями передач и телесериалов, репортажи и книги о них расходятся «на ура». Им подражают! Вор в законе – почти супермен! Там и сям наляпаны нехитрые сюжеты о похищении какого-то «общака», после чего «сходняк» постановил «валить ссученных» – в подобной терминологии теперь разбираются даже ученики младших классов. А если и не разбираются, то не проблема этому научиться: появились учебники типа «Как стать вором в законе» или «Как не спутать честного фраера с обычным пижоном» имеются в любых книжных магазинах страны. Прямо-таки «Как сдать экзамен по математике в ВУЗ» для желающих попасть любой ценой в этот самый «ВУЗ»! И научат, и объяснят, и растолкуют. Это вам не переписанные от руки блатные стихи репрессированной интеллигенции с Колымы на обрывках газет, аккуратно переклеенные в тетрадку. Учебники по фене и тюремным татуировкам можно купить где угодно, на хорошей бумаге, с «подробным иллюстративным материалом».

Авторитет сам видел, когда перед отъездом «за бугор» дочке самоучитель английского покупал на книжном развале у Елизаровской, что-то типа «Как выучить феню за две недели». Глазам не поверил! Полистал, подивился «до чего дошёл прогресс». Просветился за одно, что слово «феня» происходит от офени – название бродячих торговцев, у которых уголовная среда и переняла их жаргон. Кто бы мог подумать! И продаётся не ограниченным тиражом для специалистов в области криминологии, социологии или хотя бы этнографии, а для всех желающих приобщиться, так сказать. А желающих – не мало. За неимением других идеалов. Но сложившиеся у обывателя представления о преступном мире как всегда далеки от действительности. Минули времена, когда в СССР обычная поножовщина становилась ЧП союзного масштаба. Сама жизнь в России сильно изменилась. Став раем для криминалитета, наша страна стала другой и предназначается теперь для других преступников. Кто остался прежним, тот и «слёг» первым.

Уголовные традиции на Руси уходят корнями в Средние века. Такое специфическое преступное явление, не имеющее аналогов в мировой криминальной практике, как «воры в законе», появилось только в тридцатые годы XX века. Тогда в местах лишения свободы скопилось огромное количество воров. Время было суровое и голодное, экономика страны несколько раз и очень болезненно перестраивалась, крестьянство выталкивалось в нежизнеспособные колхозы или в города для работы на заводах – Россия выходила на индустриальный уровень. Ко всем этим трудностям бесчисленные войны и революции сформировали и добавили армию откровенных головорезов, мародёров, грабителей, людей «с большой дороги». Тюрьмы были переполнены. Из этой массы выделилась особая категория, которую от прочих заключённых отличало наличие большого опыта пребывания в лагерях и тюрьмах. Тюрьма для них стала родным домом, и кому как не им было устанавливать там свои порядки. Именно этот факт был определяющим в возникновении их особого класса. Хотя «по роду деятельности» они могли быть самыми мелкими воришками, например, тырившими бельё по чердакам или мелочь по карманам. Романтизация преступного мира в нашей современной культуре создала ложный образ «вора в законе». Ковыряющие в носу перед телевизором инфантильные обыватели стали считать его каким-то виртуозным взломщиком, мастером высочайшего класса по кражам и хищениям. И верить, что за эту-то виртуозность их и выделили в особую касту. Но подобных заблуждений не счесть в современном информационном пространстве.

По одной из версий (коих несколько) понятие и титул «вора в законе» – самого уважаемого в криминальном мире человека – сформулировали… советские спецслужбы. То ли в целях усиления борьбы с преступностью, которая возросла в связи с Коллективизацией и последовавшим за ней голодом, то ли для сортировки заключённых на классы. Тогда на зоне сидел не только уголовно-криминальный элемент, а зачастую и выходцы из культурных и творческих элит. Хотя есть мнение, что именно эта «сортировка» привела к тому, что законники стали основной сплачивающей силой преступного мира и даже провозгласили себя хранителями криминальных традиций аж дореволюционной России! Тенденция полной аполитичности и неподчинения власти стала их основной линией поведения. Первые коронованные зеки быстро выработали свой «кодекс чести» (или даже есть версия, что кодекс этот им «предложило» руководство одной из колоний). Их связывал особый стиль поведения, обычаи и традиции, в число которых вошли полное неприятие общественных норм и правил. «Вору в законе» возбранялось многое: нельзя было жениться, иметь детей, брать в руки оружие, общаться с милицией вплоть до того, что, даже будучи на воле, «короли зоны» отказывались ехать в одном автобусе, если в нём находился сотрудник милиции. А уж что касается дачи показаний, то «вор в законе» их не даст даже в случае расследования покушения на его собственную жизнь. Законник обязан жить только преступным промыслом, «не пятная себя работой», не вступать ни в какие отношения с официальной властью.

В целом, ничего странного для человека, который почти всю сознательную жизнь проводит в «местах не столь отдалённых». Зачем ему семья и дети, если у него фактически нет дома, или он там почти не бывает? Фактически он «живёт» в тюрьме и тюрьмой. Зачем ему отношения с властью, если все его отношения с ней исчерпываются той же тюрьмой? Убивать разрешалось только в крайних случаях, и то каждый случай убийства обсуждался на последующей «сходке». И если убивший другого преступника вор признавался неправым, его ждала та же участь – смерть. Во как!

Первый серьёзный сбой в системе возник из-за того, что некоторые криминальные «авторитеты» принимали участие в Великой Отечественной войне, вступали в ряды Красной Армии, чтобы защитить страну от нацистов. По уголовному канону это было недопустимо: нарушался полный запрет на какое бы то ни было сотрудничество с государственными органами, как в виде участия в проводимых ими общественных мероприятиях, так и содействия им. После победы над фашистской Германией между вернувшимися с войны «законниками» и теми, кто не отступил от традиций преступной среды, началась знаменитая «сучья война», в результате которой обе стороны понесли значительные потери. Есть мнение, что именно тогда старый клан «воров в законе» практически исчез в первоначальном виде, а возродившийся позднее был уже совершенно иного качества.

Стихийное обогащение в 80-ые и 90-ые годы на фоне массового обнищания страны сыграло с преступным миром дурную шутку: стало всё и вся возможным купить. Когда в стране появились так называемые «цеховики» – подпольные производители дефицитных товаров, – к ним сразу же проявили интерес представители криминала. Контроль теневого бизнеса принёс баснословные доходы. Преступные законы «понятия» и сами преступники стали меняться под влиянием денег. Какой уж тут целибат, если жизнь потекла по ресторанам, казино, курортам, где женщины – на любой вкус, цвет и размер? Быть вором оказалось модным и прибыльным, а преступная корона, как оказалось, имеет свою цену. Законники старой формации приняли «покупных» в штыки: «Гуляйте отсюда, вы – не воры!». Прямо-таки разгневанное «вон из профессии!». У знаменитого Япончика уже была жена, он дожил до внуков, но тоже заявлял это «вон из профессии!» вновь прибывшим.

Традиционно «вором в законе» может считаться лишь человек, имеющий судимости, достаточный авторитет в преступной среде, в отношении которого выполнена формальная процедура так называемого «коронования». Однако в последнее время стали известны случаи покупки этого титула людьми, никогда не отбывавшими наказания и даже не судимыми, хотя бы условно. В отличие от многих других криминальных сообществ, эта организация не имеет чёткого ядра и «постоянно функционирующих отделений». Именно эта неустойчивость и усложняет борьбу с ней, так как отсутствуют чёткие определения подобных преступных сообществ, их отличительные признаки. Эпитеты «устойчивая» и «сплоченная» преступность слишком абстрактны для однозначной юридической трактовки. А любая расплывчатая формулировка в законодательстве очень опасна: она позволяет передергивать факты, чем часто пользуются как адвокаты, так и обвинители.

Сообщество «воров в законе» действует на основе полного равенства участников, объединённых жесткими рамками блатных традиций. В число функций данного сообщества входят сплочение отдельных преступников и их групп, контроль над некоторыми сферами преступной деятельности, разрешение конфликтов в преступной среде, организация и контроль использования общих преступных касс, внешние контакты с преступными организациями зарубежных стран. В то же время среди «воров в законе» идёт постоянная борьба за власть, выделяются отдельные противостоящие друг другу группировки: «чёрные» и «красные», «славяне» и «кавказцы», «бубновые» и «пиковые». Особую опасность представляют те «воры в законе», которые контролируют экономическую преступность, имеют доступ к бюджетным деньгам и пользуются влиянием на политические процессы. Говорят, что таких в современной России – 10–15 человек. Хотя, кто там знает? Перепись им проводили, что ли? Но если называют конкретные цифры, стало быть, люди эти не по норам ныкаются, а совершенно открыто «делают дела».

В головах инфантильной публики созрела идея блатной «романтики», окутанной неким манящим ореолом. Бандитские «понятия» иным видятся чуть ли не рыцарством! Мало кто сейчас не понимает, что общество наше криминализировано до крайности. И мало кто об этом теперь не говорит. Но никто не знает, что с этим делать. Эксперты и политики горячо спорят друг с другом до хрипоты, но сходятся в одном: произошло огосударствление и легализация организованной преступности. С улиц «мафия» проникла во власть и теперь угрожает экономической безопасности страны. Неспособность (или нежелание) властей эффективно противостоять ОПГ вызывает серьёзную обеспокоенность у всех, кто в полной мере осознаёт их повышенную общественную опасность. Высказываются самые радикальные способы решить эту проблему: от жесточайшей конфискации до уничтожения всех бандитов по одному, как это сделали в той же Туркмении, как это делают в Китае. Ещё вспоминают знаменитый «подарок» Фиделя Кастро для США, куда он выслал с Кубы вместе с политзаключёнными, не согласными с его режимом, всех наркоманов и преступников.

В России всё спотыкается о вопрос: а сколько их у нас? Кого ими считать? Что греха таить, если у многих известных политиков и бизнесменов, как бы сказать помягче… очень и очень непростое юридическое прошлое. Сколько у нас проворовавшихся чиновников, создающих «питательную среду» для криминала? Сколько коррумпированных сотрудников правоохранительных органов, покрывающих и даже использующих криминальных королей «в своих интересах»? И речь идёт не о каких-то рядовых сотрудниках, которые оступились от унизительного чувства бедности, а о крупных милицейских чиновниках, которые сознательно и, надо заметить, очень грамотно, идут на выгодные сделки с преступным миром. Попробуй, схвати их за руку – вывернутся. Да ещё и пытающегося их схватить на обе лопатки положат. Так приложат, что потом и не встанет.

Ужас в том, что в стране настолько много людей, которые имели в своё время проблемы с законом, что и не знаешь: кого больше. Тех, которые сумели его обойти без каких-либо последствий для себя, или тех, кто всё же запутался в его хитросплетениях. Если взять любой небольшой городок, где после Перестройки были ликвидированы практически все рабочие места, там больше половины мужской части населения уже сидели. Некоторые парни, которые родились в начале 80-ых годов, теперь говорят: «Я как белая ворона остался, потому что мои ровесники уже ВСЕ сидели! Даже как-то неудобно становится, что я ТУДА ещё не загремел». И это ни какие-то кровожадные убийцы, хотя, на почве массовой алкоголизации и показа по всем каналам телевидения сцен насилия и таких немало.

Простой пример: работал молодой человек на фабрике комбикормов. От фабрики имел квартирку двадцать «квадратов» (не хоромы царские, конечно же, но хоть какой-то угол был), зарплату (иногда даже одним комбикормом) и что называют соцпакетом (поликлиника за десять километров от дома). Но вот фабрика закрылась, и даже таких «благ» не стало! Что делать, куда податься сотне-другой таких человек, которые за день потеряли ВСЁ, что у них было? В менеджеры, которые в телевизионной рекламе кофе рекламируют на фоне ослепительного офиса? Двести менеджеров на селе – это, конечно, круто! На программиста или веб-дизайнера быстренько переучиться? Ага, в деревне, где компьютера нет даже у завскладом!.. Он не бездельник, он в трактористы хотел податься в ближайший совхоз, ему даже сказали, что трактористы пока ещё вроде как нужны. Одна беда – тракторов нет. Десять трактористов делят одну машину! Зарплату выплачивают, что называется, по настроению: «А вы её не заработали!».

Многие креативные соотечественники могут презрительно хмыкнуть: «Сами виноваты – надо быть предприимчивей, занялись бы каким-нибудь бизнесом». Но у нас весь двадцатый век над населением для того и бились, чтобы получить абсолютно безынициативного и исполнительного работника, который не будет тратить время на обдумывание приказов сверху. Никто ж из советских идеологов и мысли не допускал, что строительство коммунизма в СССР накроется медным тазом. Вот и выдрессировали народ ходить строем, чтобы строем и загнать в «светлое будущее». А в бизнес и предпринимательство не ходят строем.

После таких «великих реформ в промышленности», после закрытия всех предприятий в округе через пару лет в тюрьме сидит уже половина тех, кто на этих предприятиях работал. Что-то где-то украли, попались, получили срок. Воруют неумело – не профессионалы же, – на суде что-то вяло и беспомощно бормочут:

– Наш директор эти комбикорма посреди бела дня машинами вывозил, и ничего. А я только полмешка взял на самое необходимое… А начальник МТС два трактора куда-то дел, и ему ничего! Мы же только одно колесо взяли, ну, и две покрышки в придачу, чтобы хоть как-то перезимовать…

Да кто там их будет слушать? Никому это не интересно: каждый сам за себя. Судья сидит, подперев щеку рукой, и превозмогает желание рявкнуть:

– Да ты научись сначала, сявка безмозглая, вот ТАК воровать: машинами, тракторами, вагонами, поездами! Тогда тебе никто слова не скажет. А то перечислением этой мелочёвки с полмешка турнепса и коробки шурупов только в сон вгоняете, сволочи!

Не хочешь сидеть – не попадайся. Не умеешь воровать – учись. Он и научится. В тюрьме. Это, в самом деле, такой институт, где многому научат. Сколько туда попало после неудачных проб в роли бизнесмена на наш русский манер: тому не заплатил, там «не подмазал», с налогами напутал, документы какие-то неправильно оформил, партнёры «кинули», дорогу кому-то перешёл. Ещё каких-то 10–15 лет тому назад в России не было такой профессии – бизнесмен. Ей негде было учиться, азы предпринимательства осваивали, что называется, «на ходу».

Безработица – это страшно. Нищета – тоже очень страшно. Нищета людей, которые работают – это вообще война против своего народа. И эта нищета тоже иногда приводит людей в тюрьму. Милая старушка, у которой закончилась пенсия, очень захотела кушать. Пошла в магазин, украла булку, бабушку схватили, отправили в СИЗО. У старушки был такой, как сейчас говорят, комплекс, как совесть: она не умела врать. Поэтому на суде так честно и сказала: «Я не ела два дня. Да, я украла эти булки». За «чистосердечное признание и сотрудничество со следствием» ей дали условно, но она до этого три месяца в камере просидела. Тоже познакомилась с зоной на старости лет.

Жить в городе, где не осталось работы, где население беднеет день ото дня – ужасно. Каждый день там какой-то шухер-махер, кого-то режут, кого-то вяжут, с наступлением сумерек – «гоп-стоп» на каждом углу. Люди людей трясут, убивают, грабят, хотя и брать-то особенно нечего. Человек вынужден или бежать оттуда, или деградировать вместе со всеми. Его пугают по телевизору войной из Сектора Газа и не понимают, что своё население оккупировано и затерроризировано криминальными войнами. Повсюду мелкие хищения, поголовное пьянство, всеобщее озверение. На почве того же пьянства совершается масса всевозможных нарушений – драки, поножовщина, какие-то совершенно бессмысленные кражи, на которые человек в трезвом состоянии никогда не пошёл бы! Сколько каждый год народу попадает в тюрьму по причине этих бессмысленных поступков – даже статистики такой нигде нет. Потерял работу, ушёл в запой, подрался, забрался в какую-то кладовку, зачем-то взял там сточенную, изъеденную ржавчиной тормозную колодку, на улице разбил ею первое попавшееся окно. За окном оказались люди, кому-то колодкой по голове попало, кого-то осколками стекла травмировало – сколько сейчас такого дуроломства, которое в конце концов заканчивается отправкой на зону? Любой деревенский участковый, любой провинциальный следователь знает сотни таких историй. Спрашивать совершившего преступление бесполезно: «Зачем ты туда полез? Зачем ты это дерьмо украл? Зачем тебе вот этот истёртый кусок чугуна?! Зачем в окно им запустил?.. Зачем ты вообще живёшь?!». Сам не знает. Так получилось. Вся жизнь проходит под этим исполненным мудрости девизом «так получилось». И этих случаев так много, что совсем отказываешься понимать, почему у нас все делают вид, что вроде как ничего страшного не происходит. Молодёжь до тридцати лет получает опыт тюремного заключения, и это становится чуть ли не массовым явлением! Молодёжи нужен пример достойного поведения, но взрослые… сами «гнут пальцы веером», изображая из себя блатных, крутых, деловых и ещё, бог знает, каких идиотов.

Когда сейчас кого-то называют блатным – совершенно не понятно, что это означает. Потому что словно бы все блатными стали или метят в блатные. В России всё меньше и меньше остаётся людей, которые не заражены блатными манерами, замашками зоны, даже если они там никогда не были. Очень трудно проследить, когда начался этот психоз. Известно, что знаменитый исследователь литературы и культуры Древней Руси (в частности, такого памятника, как «Слово о полку Игореве»), академик Лихачёв Дмитрий Сергеевич, был узником жутких Соловецких лагерей, куда попал ещё в конце 20-ых годов двадцатого века. Так же известно, что он, в силу склада ума и интереса к русскому языку, заучил и запомнил в лагерях несколько «уркаганских» песен. Тюремный фольклор ему был интересен как составляющая часть языка. Но к нему самому не прилип блат. Он не понёс этот блат в жизнь и по жизни, когда освободился из заключения. Он так и остался самим собой, верным своей культуре, своей науке. Тюрьма не сломила его, не подмяла под себя. Или, например, популярный поэт и фронтовик Михаил Танич, который шесть лет провёл на лесоповале в районе Соликамска только за одно высказывание о низком качестве советских радиоприемников по сравнению с немецкими. У него есть целый цикл песен о зоне, в 90-ые годы он организовал группу «Лесоповал», но это было остроумно, талантливо, не пошло. И опять же, его все знали не как урку, а как культурнейшего и образованнейшего человека, интересного собеседника. А Георгий Жжёнов, а Сергей Королёв, которые тоже прошли все ужасы заключения, но не заразились криминальными нравами, не стали их разносчиками? Может быть, мы потому теперь и говорим о них: великий артист, великий учёный, великий поэт, что они достойно прошли очень тяжёлые испытания и остались сами собой? Почему же сейчас стало так модно казаться блатным? Даже не быть, а именно казаться, как имитация красной икры кажется икрой, но ею не является.

Всё не так просто, начиная с самого определения, кого считать преступником. Со всех сторон слышны фразы типа: «В Кремле мафия засела!», «Шоу-бизнес в руках бандюг!», «Ворьё мирового пошиба распродаёт Россию по кускам!». В какой-то момент начинает казаться, что у нас кругом – одни преступники. В милиции, в медицине, в бизнесе. Появляется какая-то апатия, чувство бессилия: а какой смысл бороться с преступностью, если она теперь всюду, и успех на её стороне? Если удача и везение решительно отвернулись как раз от честных граждан, поэтому для достижения чего-либо надо не на них равняться, а на тех, кто сумел через закон перешагнуть, смог его где-то подмять под себя и даже перекроить. А эти «честные» – просто неудачники и лицемеры, которые и хотели бы украсть, да кишка тонка: «Им смелости не хватило! Они умеют только на работу ходить и в кассе зарплату получать, а не дела проворачивать». И дело даже не в том, что население страны не может поголовно «дела проворачивать», а кто-то должен и хлеб растить, и улицы мести – это любой экономист знает и понимает. Но в умах закрепилось мнение, что честность – это всего-навсего слабость. А сильный человек способен преступить какие-то нормы и запреты. Преступить, то есть стать преступником.

Деяние начинается с мысли об этом деянии. И в мыслях сейчас многие готовы совершить деяние. «Быть способным на поступок» теперь мало чем отличается от «быть способным на преступление», потому что преступление – это тоже поступок и даже больше. Это сильный поступок! А быть честным – да что там уметь-то! Вкалывай за спасибо, на машину копи двадцать лет, жди «улучшения жилищный условий» сто лет – так любой дурак может.

– Вы взяток не берёте, потому что… вам их не даёт никто! – срезают теперь тех, кто пытается критиковать коррупцию.

– Вы своим телом не торгуете, потому что… никто вас не купит! – ставят на место того, кто осуждает проституцию.

А умный человек и взятку взять сумеет, и продаст себя, не продешевив: грех не в торговле собой, а в том, что можно продешевить. Умный человек знает, как получить прибыль, как достичь власти в обмен на кое-какие уступки со своей стороны.

В международном праве в число параметров, определяющих организованную преступную деятельность, входит не только совершение тяжких преступлений и извлечение прибыли, но и достижение власти и влияния. А у нас пойди-пойми, у кого каким путём было достигнуто как извлечение прибыли, так и получение власти. И что теперь со всеми прикажете делать? Всех перевешать? А ну, кого не того вздёрнем? Мало ли у нас случаев, когда десятки миллионов выкашивали «не по теме», как потом выяснялось. К тому же практика показывает, что решения об ужесточении наказаний довольно редко приводят к каким-то заметным переменам в популяции бандитов. Ни наличие института смертной казни, ни огромные сроки тюремного заключения никак не влияют на сокращение преступности в странах, периодически или стойко страдающих приступами гуманизма к антигуманным элементам, то бишь к преступникам. В основном это страны европейские, где правозащитники в кровь бьются, чтобы у серийных убийц и маньяков в камерах всегда был телевизор и унитаз со сливом. И не абы какой, а чистый! Не дай бог, микроб какой укусит в зад обитателя камеры.

Скажем, в Китае такие «правозащитники» встали бы к одной стенке со своими подзащитными, но такая азиатчина неприемлема для «всего прогрессивного человечества». А в наших южных регионах деятельность присяжных вообще необъективна, поскольку все местные жители тем или иным образом втянуты в клановые отношения – такова уж их этническая особенность. Там никто не сможет гарантировать безопасность судей, экспертов, свидетелей. Вообще, в нашей стране любые «меры ужесточения» в отношении преступного мира в последние годы сводятся только к увеличению сроков содержания под стражей преступивших закон. И измученному населению это не говорит ни о чём, кроме как о грядущем повышении налогов для кормёжки и бытового обслуживания обитателей тюрем.

* * *

Существует несколько стадий криминализации общества. На реактивной стадии власти и преступность находятся в активном (здоровом) противостоянии. Сильная государственная власть не имеет необходимости идти на компромиссы с преступными формированиями, преступность ожидает и предполагает естественное и своевременное противодействие со стороны властей. То есть, каждый в своём окопе при своём деле.

Но вот намечается стадия пассивной ассимиляции, которая характеризуется ослабеванием всех государственных институтов, в первую очередь экономических, и началом компромиссов с организованной преступностью, приводящих к появлению выгодных для властных структур институтов теневой экономики, умеренной коррупции и взяточничества. В искусстве и СМИ ведётся пока мягкая своеобразная подготовка к созданию если не позитивного, то нейтрального образа преступного мира. Идут двусмысленные намёки на нечистоплотность тех, кто пытается бороться с этим (не таким уж и страшным) миром или хоть как-то противостоять ему. Значительная доля кино и музыки отводится теме зоны, создаются специальные каналы или радиостанции для любителей шансона типа «Мурки» под видом высших завоеваний демократии и учёта плюрализма мнений. Всё бы ничего, но незаметно исчезают все другие тематики и разновидности передач.

На стадии активной ассимиляции коррупция становится уже безмерной, не поддающейся даже приблизительному описанию и исчислению. Организованные преступные формирования проникают во властные структуры и обеспечивают себе возможность действовать параллельно с официальной властью. Государство в этот период утрачивает контроль над ранее осуществлявшимися процессами взаимодействия с преступностью, а преступные формирования оказывают крайне существенное влияние на экономику и политику. Остаются нераскрытыми даже самые резонансные преступления, от которых трясёт всю страну «до самых до окраин». В искусстве и СМИ образ преступника окончательно обретает черты положительного героя, а противоборствующие ему силы уже недвусмысленно переводятся в разряд героев негативных, отрицательных: «Знаем мы этих ментов – они сами все продажные!». Уже не двусмысленно, а открыто культивируется аморальность противодействия насилию с помощью обращения к органам охраны правопорядка или лицам, выполняющим их функции. Проще говоря, представление о том, что сообщать в милицию о готовящемся преступлении, «стучать» – подло. Так в армии жалоба офицеру на старослужащего, избившего новобранца, автоматически делает этого новобранца «изгоем» среди своего призыва, и, прежде всего, в собственных глазах. Если кто-то увидел, что его знакомый сел за руль пьяным и может сбить человека, пусть лучше собьёт, чем сообщить об этом в ГАИ, стать предателем и стукачом. В фильмах крутые герои, ежели их кто обидел, никогда не обращаются в милицию, а делают морду кирпичом, берут в руки обрез и… Дальше рассказывать не имеет смысла – легче любой современный боевик посмотреть.