Читать книгу Откровение. Цикл «Принц Полуночи» - Наталья Игнатова - Страница 6

Готы опоздали сделать Волку предложение о сотрудничестве. Удентальский университет успел раньше. Готы действовали по плану: собирались позвать Волка к себе в конце весны, перед новым набором курсантов, а маги ни о сроках, ни о планах не беспокоились, им не преподаватель нужен был, а гений, с которым удобнее работать, когда он под рукой.

Чем их не устраивал гений под рукой у Роджера Тройни? В трёх харрдарках5 от главного университетского корпуса? Зачем им вообще понадобился гений, лишённый магических способностей?

Риторические вопросы. Мне на них и на риторические ответили бы. Всё бы очень хорошо объяснили. И то, что задача перед университетом встала сложная и интересная. И что решать её лучше одним коллективом, чтобы не нарушать единомышленность… единомышление… зеш, вот есть же в зароллаше хорошее слово «арро», но поди подбери ему аналог на удентальском! Короче, удобнее работать, когда все свои, без сотрудников со стороны, будь они хоть трижды гениями. И доступ к необходимым данным в полном объёме Волку могли предоставить только при условии, что он будет работать на университет. Говорю же, нашлись бы хорошие объяснения. Правдивых бы только не нашлось.

Потому что, во-первых, задача перед университетом встала не только сложная и интересная, но и очень важная. Ради решения такой задачи с кем угодно можно контакт наладить без соблюдения формальностей. Во-вторых, Волк, если ему что-то надо от коллектива, способен создать этот коллектив даже из людей, которых друг от друга тошнит в буквальном смысле, а уж делать единомышленниками единомышленников ему легче, чем дельфину плавать. Ну и, в-третьих, кто б не дал ему необходимую для работы информацию, если вспомнить «во-первых»? Будь он хоть сотрудником клиники Тройни, хоть преподавателем в Готхельмской военной академии, хоть даже нигде не трудоустроенным демоном из Преисподней.

Вот в демона всё как раз и упиралось. В самого настоящего. Неподдельного. И про его влияние на Учёный совет, про то, какие аргументы этот… почтенный деятель науки привёл, чтоб Волка позвали работать в университет, про то, для чего это было нужно, мне бы никто сказать не смог. Из всего совета только Ринальдо, Исэф и Роджер понимали, что происходит и какие цели демон преследует. Я подозреваю, что и о демонической природе упомянутого… почтенного деятеля только им троим и известно.

Ладно. Не троим. Природа профессора Даргуса давно ни для кого не секрет. А учитывая его характер, я удивляюсь, как он умудрялся скрывать свою сущность в течение тысячелетий. У него же на лице всё написано. А тому, кто недостаточно внимателен, чтобы читать по лицу, достаточно с Даргусом парой слов перекинуться.

Демон и есть.

Они с Волком одной породы. Доброты и милосердия им дано равной мерой. Волку отпущенного достаточно, чтобы оставаться равнодушным ко всем разумным тварям, быть терпимым к духам и любить животных. Даргусу – едва-едва хватает, чтобы неприязнь ко всему живому не становилась лютой ненавистью. Волк – ангел. Ангелы невинны, не различают добра и зла, не грешат, даже когда потрошат людей заживо или выедают мозг чайной ложкой. Демоны же прекрасно знают, что хорошо, а что плохо, и если делают зло, то именно с целью сделать зло, а если делают добро… то у них не получается.

Очевидно, что я не слишком жалую Скена Даргуса. Но никто из тех, кто знаком с ним, никогда не считал моё отношение предвзятым.

До недавнего времени. До того момента, как Даргус заманил Волка в Удентальский университет. И вот, впервые за две тысячи шестьсот лет, я услышал, что несправедлив к профессору. Более того, Ринальдо и Роджер, а заодно и весь Ученый совет, весь профессорско-преподавательский состав и все студенты университета, оказывается, тоже напрасно считают его злодеем и мучителем. Даргус вовсе не злой, он «просто всех не любит».

На мою просьбу объяснить разницу Волк ответил удивлённым взглядом и повторил:

– Профессор просто всех не любит.

Акцент на слове «просто» недвусмысленно подразумевал, что Даргус – воплощение доброты и кротости уже потому, что никого не убивает. Не любит, но терпит же.

Действительно! О чём я вообще спросил? И у кого!

Меньше всего я хотел, чтоб Даргус добрался до Волка. Надеялся на то, что готы заинтересуют моего летуна задачами максимально далекими от изучения инфернальных прорывов, постижения демонической сути и контактов с демонами. Волку всегда было интереснее летать и учить этому других, чем заниматься исследованием своих нечеловеческих возможностей. Систематизация и приведение в систему пилотских умений и навыков – не в счёт, это лишь часть его таланта учителя, необходимое подспорье.

Встреча с Даргусом была первым шагом к смерти. Окончательной. Я не знал, как это будет, не знал, когда, я всеми силами избегал смотреть в будущее Волка. Но такую веху нельзя не увидеть, даже если отворачиваться и закрывать глаза. Неверный выбор на развилке многих путей. Готы действительно могли поставить перед Волком задачи, которые захватили бы его целиком. Он отказался бы от обучения у Даргуса ради возможности учить других, он от многого отказался бы ради того, чтобы вернуться к обучению мастеров-пилотов. Но перед возможностью создать нечто принципиально новое, решить задачу, над которой человечество работает уже несколько столетий, не устоял бы, даже если б готы успели раньше. Волк или порвался бы пополам, или нашёл способ совмещать службу в академии с научными изысканиями. Ну а теперь ему и выбирать не придется. Весь Удентальский университет со всеми мощностями, со всеми идеями, со всеми тамошними гениями – к его услугам. И кроме прочего – Даргус, преподнесший мальчику всё это великолепие на серебряном подносе.

Хитрый старый упырь.

И не важно, что Даргус не получает от своей хитрости никакой выгоды. Он не для выгоды заманил Волка в университет. И не потому, что ему нужен ученик. Желающих учиться и работать на кафедре инфернологии и не-мёртвых состояний всегда хватало. Даргус как раз-таки любыми способами старался не допустить в свои владения никого, кроме тех, чей талант в некромагии был очевиден и создавал опасность для окружающих. В Волка он вцепился потому, что распознал его природу. Увидел себе подобного. Равного.

Я помню, как это – тысячи и тысячи лет жить среди существ иного вида, оставаясь единственным, уникальным, ни на кого не похожим. Память не моя – память Старшего, но ничего не мешает мне пользоваться ею как своей.

Обычно, правда, не хочется.

В общем, понять одиночество такой концентрации я могу. Но представить, каково это, зная, что одиночество бесконечно, вдруг встретить другого такого же, – нет. Воображение отказывает.

Если бы Даргус не был неверным выбором, фатальной ошибкой, я бы порадовался за Волка. Профессор научит его быть ангелом без новых смертей, без хаотичных попыток разобраться, что же изменилось после возвращения к жизни и как пользоваться этими изменениями. Но и сейчас, раз уж я не смог донести до мальчика мысль о том, насколько Даргус опасен, оставалось признать, что он полезен.

Правда, о том, что делать с жаждой убийства, старый демон не знал. Он сам никогда не чувствовал ничего подобного. Чужая боль доставляла ему удовольствие – кто бы сомневался? – но на моей памяти Даргус если кого и пытал, в смысле по-настоящему, а не на экзаменах и не на испытаниях для желающих работать на его кафедре, то умудрялся проделывать это в глубокой тайне. При всей нелюбви к нему в секретную пыточную в подвалах Удентальского университета я не верю, равно как и в легенды об ужасах, творящихся в недрах кафедры инфернологии и не-мёртвых состояний.

Волк же хотел убивать. Любым способом. Быстро, медленно, ножом, словами, как угодно, лишь бы отнимать жизнь. Учитывая огромный запас посмертных даров, желание это было не более чем дурной привычкой. Волчья формулировка. По-своему очаровательная. И, боюсь, привычку эту мальчик унаследовал от меня.

От шефанго.

Мы любим убивать. Лучше всего – драться до смерти, но если такой возможности нет, то сойдёт и простое убийство.

Мы следуем закону – не убивать тех, кого убить не за что. И никогда не ищем повода для убийства.

Для Волка наши законы ничего не значат. А я ему ничего и никогда не запрещал. С чего бы? И всё же он сдерживался, четыре месяца обходился без убийств, спасался работой. Сначала поиском причин синдрома Деваля, теперь – удентальским суперпроектом по созданию нового источника энергии.

– С моим запасом посмертных даров убийство – это нерациональное использование живых.

Впору гордиться собой. Мысль о том, что никто не живёт только для того, чтобы умереть, до Волка донёс я. Мысль о том, что каждое разумное существо – потенциальный Мастер. Не то чтоб я ставил целью объяснить ему, почему нельзя убивать, я всего лишь хотел, чтобы он понял, зачем живёт сам. Он тогда оказался слишком близко к идее о том, что нужен лишь для спасения своего мира. Вообразил, что родители создали его с одной-единственной целью – принести в жертву. А Волк – он такой, для него цель, заложенная создателями, на первом месте. Его любимые машины всегда выполняют именно то, для чего предназначены, иначе быть не может, и он без тени сомнений переносит то же правило на людей.

Он потому и убивал всегда с такой лёгкостью, что не видел, чтобы живые выполняли хоть какие-то задачи и следовали хоть каким-то целям. Тех, чья жизнь была осмысленной – по его, Волчьим, меркам осмысленной, – никогда не трогал. Правда, и выбор свой никогда объяснить не мог, просто не утруждал себя объяснениями.

А теперь, смотрите-ка, задумался. Понял, что у каждого разумного существа от рождения до смерти есть время на то, чтобы выполнить предназначение. Убьёшь такого раньше – помешаешь выполнению. Нельзя мешать достижению цели, это непорядок, Волк непорядка не любит.

Ангел, мит перз…

Он сразу после первого моего визита к нему на Обочину вернулся в Саэти. Встретился с Гуго, сказал, что мы оба живы. И больше там не появлялся. Оставил мне возможность прийти в тот мир в любой момент времени после нападения Хеледнара. Вернуться в ту же секунду, когда мы вышли на Дорогу – когда Хеледнар вышиб меня на Дорогу и едва не убил, – я бы не сумел, раз уж Волк побывал там чуть позже. Но после его ухода – в любое время. Да только Гуго, деятельный парень, тоже не стал сидеть сложа руки. Он попытался уйти из Саэти, просто чтоб иметь возможность видеть отца когда захочется, а не когда получится. Не смог. Саэти даже чужаков за свои пределы не выпускает, а уж собственных уроженцев и подавно. Гуго этим обстоятельством крайне возмутился – он, в отличие от Волка, не склонен смиряться с обстоятельствами и подстраиваться под них – и развил бурную деятельность по поиску выхода из мира.

В результате за какие-нибудь пару недель он выяснил, что ходить между мирами умеют халха, приехал к Джанибеку Саронтскому и… считается, что попросил, но, глядя на Гуго, я склоняюсь к мысли, что потребовал открыть ему выход из мира.

Почему к Джанибеку?

Потому что тот – друг Эльрика Осэнрех, Чудовища.

Джанибек всегда различал нас. Никто больше не различал. Я и сам бы не различил, я, когда бываю в Саэти, становлюсь Чудовищем настолько, что перестаю быть собой. Но у Джанибека к тому Эльрику, убитому мной, особенное отношение. Он мой друг, он дорог мне, и я, если понадобится, буду биться за него со Смертью, как бился Эльрик Осэнрех. Джанибек знает об этом, и всё же он нас не спутает.

А ведь у меня множество других друзей-халха. Я сорок лет был ханом Орды, это бесследно не проходит. Но Гуго из всех выбрал именно Саронтца, который давно уже в глазах всего Саэти не имеет отношения ни к халха, ни к Орде. И уж тем более не имеет отношения ко мне. С тех самых пор, как Эльрик Осэнрех отрезал себе косу.

Чутье у Гуго. Интуиция.

У Волка тоже, но Волк своей не доверяет. Мог бы поучиться у сына… Он у Гуго многому мог бы поучиться. Тот рос в гораздо более счастливой семье и в гораздо более подходящих для детей условиях.

Как бы то ни было, Гуго явился в Саронт, сказал, что ему нужно выйти на Дорогу, вряд ли поинтересовался мнением самого Джанибека. А тот – очень хорошо представляю его лицо в этот момент – спросил, зачем искать халха тому, кто сам халха.

– Зачем степняку дороги? – вот что он сказал.

Мой хан. Вечный, как сама Степь. Как его не любить?

Гуго сообразил, что по отцовской линии и правда на четверть халха, распрощался с Джанибеком и прямо с дворцовой стоянки вылетел в своём болиде… на Дорогу, конечно же. Степняки её просто иначе видят. Не звёздным путем, а звёздной равниной, по которой можно ехать в любую сторону.

В Сиенур он не попал и до Этеру, соответственно, не долетел. Столкнулся с Волком на полпути к Обочине. Дорога – она такая. Выводит не только в нужное место, но и в нужное время. Кому нужное – это другой вопрос. Считается, что путешествующему, но, зная, что такое Меч, зная, что такое Дорога, я сильно в этом сомневаюсь.

Время в Саэти и Сиенуре соприкоснулось, синхронизировалось, из отрезка, в который я мог вернуться, не привлекая внимания к своему исчезновению, выпало ещё две недели. Гуго прожил их и принёс с собой, так что они стали фактом и для нас с Волком.

Ну да ладно. С Лонгви за это время ничего не случится, а остальные как-нибудь и без меня справятся. Друг с другом. Там не прекращаются войны. Я шефанго, мы приветствуем друг друга пожеланием славной войны, мы сражаемся всегда – вечно – сражаемся и убиваем, это наша жизнь, естественный для нас порядок вещей. Когда я в Саэти, это кажется мне естественным и для людей тоже, но когда я дома…

Что ж, дома у меня и коса есть. И называют меня Снежным Конунгом, а не Чудовищем.

А Гуго потребовалось время, чтоб принять мысль, что его отец работает в университете магии. Волк ненавидит магов, это все в Саэти знают. Ненавидит и убивает при первой возможности, даже повода особо не ищет.

Неправда, конечно. Не так уж много магов он убил. И всегда за дело. Но репутация сложилась, спорить бесполезно. Гуго-то, разумеется, знал и о том, что повод для убийства был, и о том, что убиты немногие, но даже он поддался всеобщему заблуждению относительно Волчьей к магам лютой ненависти. И теперь смотрел на отца круглыми глазами, честно пытаясь понять, как же так вышло, что тот сам магом стал.

Волк не стал. Слишком молод. Ему навигаций сорок ещё прожить надо, чтобы потенциал раскрылся. У нас, у шефанго, встроенные системы безопасности, поэтому дети и подростки магией пользоваться не могут. То, что люди считают стихийной магией, то, с чем мы живем с рождения – наша эмпатия, близкая к телепатии, умение разговаривать с дельфинами, менять направление ветра, вызывать дожди и снегопады, – это просто расовая особенность. У эльфов есть что-то подобное, у гномов, у вымерших орков. А способности к настоящей магии начинают проявляться только после ста навигаций, когда самоконтроль более-менее налажен. Раньше даже самым простым вещам, которые современные люди осваивают инстинктивно в бессознательном возрасте, у нас начинали учить только тех, кто прожил шестьсот навигаций. Сейчас правила изменились – вся жизнь изменилась – и шефанго учатся основам магии сразу, как только раскрываются способности, но путь в науку до шестисот навигаций всё равно заказан.

В общем, маг из Волка пока никакой, зато он, как выяснилось, просто-таки создан для научных исследований. Гений же, кто б сомневался? Уж точно не я. И не Гуго.

Тот, когда понял, что речь не о магии, удивляться стал меньше. А когда Волк объяснил масштаб задачи, понимающе покивал:

– Ну понятно. Это невозможно, значит, надо, чтобы все это умели.

Хорошо, когда дети безоговорочно верят в родителей.

Плохо, что мой отпуск досрочно закончился. Из объяснений, которые Волк давал Гуго, стало ясно, что его работа из теоретической стадии переходит в практическую и пора начинать строительство научной базы в джунглях Харара. В этих джунглях людей и нелюдей съедают одинаково быстро независимо от того, приходят они туда охотиться или вести исследования. Когда я объединил Харар под своей рукой, по джунглям были проложены относительно безопасные маршруты, созданы стационарные лагеря, налажена работа спасательных отрядов. Но всё это делалось без расчёта на изучение инфернального прорыва. Я вообще не думал, что кто-нибудь когда-нибудь сунется его изучать.

А теперь нужно было построить научный посёлок в непосредственной близости от адской пасти. И этим было кому заняться – своим хиртазам я могу доверить самые сложные задачи, но прохлаждаться на Лезвии, когда в моём королевстве затевается опасное и интересное дело, всё равно не получится.

Ладно хоть узнал заранее. Ринальдо, например, всё ещё был не в курсе. А со мной Волк в последнее время говорил в основном о Даргусе, а не о создании некроаккумуляторов.

Да, увы, проклятый упырина для моего мальчика стал темой не менее интересной, чем исследования инфернального излучения. Но если в научной работе у Волка есть команда единомышленников, есть с кем обсудить цели, задачи и сложности, то Даргус – пространство, где водятся драконы. А кто знает драконов лучше, чем я?

Волк любит драконов. Кокрум!

Я тоже их люблю. Я Даргуса терпеть не могу. Он не дракон, он демон, он – Волчья смерть, и он лучший учитель, которого я мог бы пожелать для Волка.

Пора возвращаться.

Роджер ещё не полностью починил моё тело, но жить оно теперь может, а это уже много.

* * *

С утра к дому пришла лошадь. Очень большая, очень чёрная, очень опасная. Зверю почудился мрачный сарказм в тёмно-фиолетовых глазах, и он даже не списал это на игру воображения. Потому что с лошадью был давно знаком и с её характером тоже.

Это была не настоящая лошадь. Это был фейри, здесь таких называли природными, а на Земле Зверь знал их как дорэхэйт (и не хотел знать, откуда он это знает). Фейри принадлежал Эльрику, выполнял функции ездового животного и пытался притворяться таковым.

Безуспешно.

Зверь его раскусил с первой встречи. И они с первой встречи друг другу не понравились. Что было странно. Лошади Зверя невзлюбили с тех пор, как он начал убивать, но природные духи, дорэхэйт, всегда относились к нему дружелюбно. Тарсаш был либо исключением из правил, либо слишком увлёкся ролью лошади и забыл о своей природе.

Тогда, кстати, Зверю и Эльрик не понравился. С полной взаимностью. Но с Эльриком потом как-то наладилось, а с Тарсашем – нет.

Фейри этого так звали – Тарсаш. Эльрик ему такое имя дал. На зароллаше значит «чёрный». Очень оригинально и необычно для твари, которая выглядит как вороная лошадь.

Ну ладно, ладно, «Тарсаш» означало гораздо больше, чем просто лошадиную масть. В имени отразилась и сверхъестественная сущность фейри, божественная сущность, если придерживаться точных формулировок, и чёрный ночной холод, и россыпь звёзд по чёрному небу, и взмах крыльев чёрного коня хаоса, летящего над Безликим Океаном, прокладывающего путь для чёрных дарков шефанго. Зароллаш – язык многозначный.

И если его слишком много слушать, заражаешься шефангской поэтичностью. Что не идёт на пользу здравому смыслу.

Зверь уже четыре месяца жил в кампусе клиники и Тарсаша видел каждый день, однако тот никогда не подходил близко и никогда не приходил к его дому. Обычно тварь паслась в глубинах парка, высокомерно принимая восхищение посетителей и выходящих на прогулки пациентов, так же высокомерно принимая подношения в виде яблок, моркови и сахара и не обращая на Зверя ни малейшего внимания.

Зверь Тарсаша тоже игнорировал.

Никак не мог понять, почему люди это чудовище не боятся. Скотина под сто восемьдесят сантиметров в холке, без намордника и ошейника, с копытами, которыми деревья валить можно, и зубами размером с костяшки домино. Да не был бы он травоядным, точно бы стал людоедом.

Эльрик рассказывал, Тарсаш однажды льва убил. И мало того, ещё и домой принёс. На спину закинул и принёс, ага.

Во время государственных праздников в Хараре Эльрик шкуру этого льва на Тарсаша в качестве чепрака надевал.

И что? В парке вокруг зверюги почти постоянно увивались какие-то дети. С едой, естественно. А родители, которым следовало бы хватать отпрысков в охапку и бежать подальше, следуя инстинкту сохранения вида, вместо этого поощряли контакты, подсовывая детишкам сухари и кусочки бананов и подначивая: «Угости лошадку, видишь, какая лошадка красивая и добрая».

Иногда к лошади присоединялся пёс. Жесткошёрстная такса по кличке Шнурок. Длинный, наглый и бородатый. Собаки Зверя не любили куда сильнее, чем лошади. Собаки людей любят, а людоедов – нет. Вот и этот терпеть не мог. Лаял издалека. А когда однажды столкнулись в коридоре главного здания клиники, без лишних разговоров попытался вцепиться в ногу.

Хороший пёс. Смелый. За Эльрика умрёт, вообще не задумываясь.

Он-то думает, что убьёт за Эльрика, но это потому, что таксы склонны себя переоценивать. Из маленьких собачек, пусть очень смелых и бородатых, убийцы выходят так себе.

Зверь, однако, никогда не пытался даже приближаться к коттеджу, где Тройни и Ринальдо колдовали над телом Князя. Шнурок бы его, конечно, не убил, но своим лаем мог напрячь охрану. А охраняли коттедж Мечники. Самые настоящие. Аж семеро.

Из теоретических расчётов выходило, что для убийства одного Чёрного достаточно примерно четверти Мечника. Семеро, стало быть, могли убить Зверя двадцать восемь раз. Ему столько точно не надо.

Мечники, охранявшие Эльрика, правда, в отличие от Шнурка и Тарсаша, были не злые. Некоторые даже дружелюбные. Представители семьи фон Штаммов, одной из пяти семей готского палатината. Эльрик рассказывал про них. Он о многих своих хиртазах рассказывал, его люди все были особенные, хоть здесь, хоть в Саэти. Но фон Штаммы даже среди них выделялись. Палатины империи, они поколение за поколением становились мастерами меча, служили императору, а когда вырастали старшие сыновья, передавали им полномочия, выходили в отставку и шли в хиртазы к Эльрику.

Они не умирали…

Ну, то есть нет, не совсем так. Старшие успели умереть и вернуться к жизни, когда возникла необходимость защищать Этеру от инопланетного вторжения, справиться с которым не удалось бы без мобилизации всех доступных ресурсов. А потом они как-то стали бессмертными.

Эльрик не сказал как. Пальцами только покрутил неопределённо и отделался коротким:

– Там сложно всё.

Зверь знал, что фон Штаммы – не единственные бессмертные люди в команде Князя. Сотня их набиралась, бессмертных Мечников. Он пытался выяснить у Ринальдо, как так вышло, откуда они такие взялись, но тот ответил, что это всё между Эльриком и Исэфом Аладо, ректором университета. Добавил непонятно, что будь его воля, он бы Аладо кишки выпустил, но дальше этого в объяснениях не пошёл. А ведь они дружили. Ринальдо с ректором.

Ничего не оставалось, кроме как выжидать удобного момента, чтоб напасть на Эльрика из-за угла и найти разгадку.

В общем, фон Штаммы были не злые. Старшие – Клаус, Ульрих и Гебхард – казались, правда, хтоническими чудовищами чуть ли не из времён становления христианства, но, во-первых, христианами не были, христианство на Этеру вообще не прижилось, а во-вторых, их совокупный возраст не дотягивал и до двух тысяч. Младшие же, Махт, Эбер, Рамунд и Ардрад, даже шли на контакт, если доводилось встретиться с ними не на дежурстве. Охраняли-то Эльрика посменно, по двое, и, сдав пост, фон Штаммы порой не сразу возвращались в свою неприступную крепость в скалистых горах на берегу бездонной бурной реки.

Нет, Зверь вообще-то знал, что они жили в Хауране, столице Харара. У них там были семьи – жёны, дети, всё как у людей. Но при взгляде на этих неизменно строгих и почти неотличимых друг от друга тевтонов мысли о мрачной германской романтике сами лезли в голову.

С младшими фон Штаммами он был неплохо знаком. Сливал им порой информацию про Эльрика – насчет того, когда тот думает вернуться, как будет себя чувствовать по возвращении, насколько долго предстоит восстанавливать форму. Им разное было интересно. Вроде по работе, а вроде и нет.

От старших Зверь предпочитал держаться подальше. Они как-то слишком сильно ассоциировались с противозенитным комплексом, установленным на плоской крыше коттеджа, и с системой дальнего обнаружения, размещённой по периметру. Вот сколько в том комплексе человеческого? Столько было и в трёх старших фон Штаммах.

Хотя Эльрик утверждал, что они «нормальная молодёжь и пить умеют».

Пить с этими…

Ну, Князь есть Князь.

На подоконник снаружи спикировал ворон.

Зверь глянул вверх – точно, над деревьями планировал орёл размером с дельтаплан. Кроме Шнурка все в сборе, стало быть. Что происходит?

Ворон каркнул.

Тарсаш развернулся и отправился в глубины парка. Посмотреть приходил?

Блин, да нет, конечно!

Ворон каркнул ещё раз, и до Зверя дошло окончательно. Тарсаш приходил за ним, и Ворон прилетел за ним, и орел – Кончар – хоть и не взял на себя труд спуститься, всё равно был тут по его душу. А Шнурка не было потому, что тот с Эльриком. Там, где сейчас надо быть и Зверю.

Он хлопнул Блудницу по фюзеляжу и выпрыгнул в окно. Ворон вцепился когтями в его плечо – ну да, им же в одну сторону, а летать эта птица всегда ленилась. Тень Кончара скользнула по земле и кустам, орёл заложил плавный вираж, направляясь туда, куда ушёл Тарсаш.

Интересно, как быть со Шнурком? Он ведь даже близко к Эльрику подойти не позволит.

Шнурка Зверь услышал раньше, чем увидел. Маленькая собачка, но громкая. Правда, лаял тот не долго. И не нужно было много ума или воображения, чтоб понять, почему в этот раз такса замолчала, едва подав голос.

Потому что нашлось кому велеть ей замолчать.

Про фон Штаммов, задачей которых было охранять Князя от всех и вся, Зверь даже не вспомнил. За две секунды пересек лужайку перед коттеджем, щёлкнул пальцем по клюву недовольного Ворона, которому сложно было удерживать равновесие на такой скорости, взлетел на крыльцо…

И наткнулся на Махта фон Штамма. Будто на каменную стенку наскочил. При том, что между ним и готом расстояние было сантиметров тридцать и тот не использовал никаких силовых полей.

Воля и разум. Исключительно.

– Привет, – сказал Зверь.

– Привет, – сказал Махт. И отступил, позволяя пройти.

В просторной прихожей никого не было. За полупрозрачной дверью палаты двигались тени. Зверь, ещё до того как вошёл, опознал Роджера, Ринальдо и Клауса фон Штамма. И Эльрика. Само собой! Эльрик был здесь. Наконец-то!

Хотя сам он вряд ли так уж радовался. Кто бы обрадовался необходимости сменить полноценную жизнь, пусть и в пределах Дороги, на постельный режим и антигравитационное кресло?

Эльрик был здесь! В большой, под завязку забитой лечащей аппаратурой комнате. В этом самом антигравитационном кресле, сейчас стоявшем на полу, но вполне готовом к взлету. У кресла, по правую руку – живую – лежал Шнурок.

Зверь, кажется, даже поздороваться забыл. И, кажется, на это не обратил внимания никто, кроме Шнурка. Пес тихо зарычал, но больше никак недовольства не проявил.

– На Дорогу я какое-то время выходить не смогу, – сказал Эльрик без предисловий. – Кто-нибудь меня за это точно прикончит.

– Я, – откликнулись Ринальдо и Роджер хором.

Клаус пожал плечами:

– Я, конечно, телохранитель, но они – лучшие в мире маги.

Из этого следовало, что он не собирается предотвращать убийство. Скорее всего, даже не попытается.

– Как видишь, – по голосу Эльрика ясно было, что тот и не сомневался в злокозненности окружающих, – полагаться мне не на кого…

Шнурок не дал ему договорить. Встал на задние лапы и, бешено виляя хвостом, стал тыкаться в лежащую на подлокотнике кресла руку.

– О, прости, прости, – Князь пропустил между пальцами шелковистые собачьи уши, – ты-то, конечно, всех победишь.

Это стоило усилий. Это движение – едва-едва прикоснуться к собаке, которая к тому же сама лезет под руку, – далось ему с трудом.

Ворон издал короткий курлыкающий звук и перелетел с плеча Зверя на спинку кресла.

– Ладно, – смирился Эльрик, – не все здесь враги, кого-то из союзников просто не впускают внутрь из-за размаха крыльев, а кто-то – лошадь, но ты можешь оставаться, если хочешь. Тут есть целая нежилая комната. Роджер не против.

– Господин фон Рауб за тобой, если что, присмотрит, – буркнул Роджер. – Как врач, а не как головорез.

– Эргес, внеси его в списки тех, кого не надо каждый раз проверять, – сказал Князь кому-то в условно жилой части палаты. Там было немножко нормальной мебели… и узколицый, узкоглазый нарлунец, которого Зверь не заметил, когда вошёл.

Не заметил?

Клауса почуял ещё из-за двери, Ринальдо и Роджера тоже, а этого нарлунца – нет. И не видел в упор, пока Эльрик не привлек к нему общее внимание.

Эргес Уртай, советник по общим вопросам министерства финансов объединенного королевства Харар. Ни о чём не говорящая должность, ничем не примечательная внешность. Маленький – на полголовы ниже Зверя, – тощий, улыбчивый, как ясное солнышко. Глаза-щёлочки, острые скулы да короткая чёрная косица – вот он весь. Если просто смотреть. То есть если его вообще получится увидеть. И это само по себе серьёзный повод задуматься над тем, кто же такой господин советник и что же с ним не так.

Любой заинтересовавшийся, впрочем, мог заглянуть в сеть и получить историческую справку. Эргес Уртай, мастер меча (ну разумеется), сто пятьдесят лет назад возглавлял службу государственной безопасности Нарлуна. Вместе с другими Мечниками был мобилизован на защиту Этеру от агрессивных инопланетян. А по окончании войны заявил своему императору, что уходит со службы.

Трое его учеников, тоже Мечников, ушли вместе с ним.

По слухам, Уртай сказал, что его долг – служить своему господину и что единственный его господин – Эльрик де Фокс. Император был раздосадован. Такие заявления в принципе расстраивают, а уж сделанные начальником Госбезопасности, вообще должны вгонять в депрессию.

И в паранойю.

Эргес Уртай перестал быть главой разведки и контрразведки, зато возглавил официальный список государственных врагов Нарлуна.

Князь делал это. Как-то. Зверь знал по себе. Он много лет боялся этого шефанго, боялся, не понимал, терпеть его не мог. А теперь не смог бы без него жить. Странное, надо сказать, чувство, опасно похожее на зависимость, но Зверь ни на что бы его не променял. Уж он-то хорошо знал, в чём разница между зависимостью и любовью.

У других было иначе, он видел, что иначе, и всё же те, кого сводила с Эльриком судьба, оставались с ним навсегда. В Саэти говорили «не бывает бывших людей де Фокса». Это правило действовало и на Этеру. Только здесь и «навсегда» было настоящим. Здесь Эльрика окружали личности бессмертные и какие-то… чересчур могущественные.

Интересно, к живым легендам вообще можно привыкнуть? Вроде бы давно пора. Два года прожил под одной крышей с Князем, а легендарней никого нет ни в Саэти, ни здесь. Но Князь, он… ближе и понятней его тоже никого нет. Легенда там не легенда, а когда она тебя приручает, к ней привыкаешь, в этом и смысл.

Сидит в своём кресле, ухмыляется. Пальцем сам пошевелить не может, и его это ни на секунду не напрягает. Он уверен в людях вокруг, как в себе самом. Если не больше. В себе-то он, бывает, сомневается.

Может, в этом дело? Не в сомнениях, в их отсутствии. В доверии и ответной преданности, в том, как и почему обрели бессмертие Мечники, ставшие хиртазами Эльрика.

А может, никаких объяснений нет, и прав Эльрик, утверждающий, что это осаммэш, дар предвидения, сводит его с теми, с кем ему по пути. Не любит он свой талант, не пользуется им, но не может запретить таланту пользоваться собой.

– Здесь в ближайшее время станет оживлённо, – предупредил Эльрик, прежде чем Зверь успел сказать, что принимает приглашение.

– Нет, – мгновенно отреагировал Роджер. – Здесь будет тихо, постельный режим, физиотерапия, реабилитация и идеальная дисциплина.

Эльрик вздохнул.

Ворон занервничал и растопырил крылья.

Шнурок, уже снова улёгшийся под креслом, несколько раз стукнул по полу хвостом.

Ринальдо закатил глаза.

Лицо Клауса стало настолько индифферентным, что он вообще перестал походить на человека. Превратился в идеальную модель телохранителя.

– У меня есть обязанности, – напомнил Эльрик.

– У меня тоже, – отрезал Роджер, – и я их всё это время выполнял, а ты своих благополучно избегал четыре месяца, значит, сможешь обойтись и дальше.

– Я вернулся раньше, чем планировал, потому что обстоятельства потребовали моего присутствия.

– А я должен позволить тебе превратить лечебный корпус в рабочий кабинет в благодарность за то, что мне больше не приходится общаться с тобой посредством медиума?

– Это кто тут медиум? – поинтересовался Ринальдо.

Роджер, оказавшийся опасно близко к переходу союзника на другую сторону баррикад, поднял руки:

– Мы говорим о твоём старшем брате. Их у тебя что, так много, чтоб разбрасываться?

– Он не будет… да ничего он не будет, он же ничего не может. – Во взгляде Ринальдо, брошенном на Эльрика, не было особой уверенности.

Зверь вот тоже сомневался. Не в том, что Князь «не может», а в том, что «не будет». Потому что у Эльрика одно с другим, как бы так помягче… не всегда коррелировало.

– Я буду делать всё, что нужно, – пообещал Эльрик.

Разумеется, это никого не успокоило. Даже наоборот.

– Если я спрошу его, кому именно нужно, он скажет, что ему. – Роджер сделал странное для врача движение, такое, будто сворачивал кому-то шею. – И получится, что он вроде бы на моей стороне. Потому что ему сейчас нужно восстанавливаться, а это в моих интересах. Но ему слишком многое нужно кроме этого. Он не будет есть…

– Я пока и не могу.

– Не будет спать.

– Четыре месяца, Роджер! Неужели четырех месяцев сна недостаточно?

– А потом встанет и сбежит…

– Но ты же как раз и хочешь, чтобы я мог вставать и бегать.

Не в первый раз они об этом говорили. Точно не в первый. Бывают такие темы, которые от повторения не теряют актуальности.

– Он будет, – сказал Зверь, – есть и спать точно будет. Я умею.

Чего он не мог, так это не дать Эльрику работать, но на такое никто был не способен. И Роджер это понимал. И Ринальдо. Идеал недостижим. Но к нему можно хотя бы попытаться приблизиться.

* * *

Оживлённо в коттедже стало не просто «в ближайшее время», а уже через пару часов после того, как Князь восстал с одра. Посетителей не прибавилось, но шонээ заработали с полной отдачей, а это было всё равно что беспрерывный поток людей. Встреча за встречей, вопросы, ответы, распоряжения, приказы. В Саэти, правда, рабочий график Эльрика был куда напряжённей. Но там шла война.

– А здесь планируется экономический переворот, – объяснил Князь, когда Зверь угрозами и вымогательством заставил его сделать передышку. – Причём на моих условиях. Это посерьёзней иной войны. Нам сейчас нужно постараться, чтобы как раз войны и не было.

«Нам» – это всем тем людям и нелюдям, с которыми Эльрик встречался, то есть связывался, и которые сами по себе были кем-то вроде королей или по меньшей мере министров и генералов. Зверь достаточно разбирался в глобальной политике, чтобы знать в лицо официальных правителей Этеру и наиболее развитых планет, но недостаточно, чтобы знать правителей неофициальных.

Как-то не до того было. Сразу стал работать в клинике, увлёкся практической психиатрией, теперь вот вообще учёным стал. А ведь когда в Саэти попал, первым делом постарался выяснить, у кого там реальная власть, кого стоит бояться, а с кого можно попробовать получить пользу.

В Сиенуре таких вопросов не возникло. Эльрик есть, вот и ладно. Эльрик и другие представители семьи де Фокс. В Саэти был только один де Фокс, а шума и движухи от него внезапно для всех случилось столько, что карту мира пришлось перерисовывать. Здесь же обитала целая семья. И от них шуму происходило куда больше, но это был шум такой… словно бы фоновый. Ни одно большое дело не обходилось без участия де Фоксов, однако к этому все привыкли, этому никто не удивлялся и вроде бы никто не обращал на это особого внимания. Ну да, есть у них влияние… везде и на всё. Но так всегда было и всегда будет, а если б вдруг оказалось не так, вот это бы вызвало удивление, пересуды и как бы опять же не перерисовывание карты.

Зверь ещё не в полной мере осознал себя необходимой частью основания, на котором де Фоксы строили своё могущество. Он пока осознавал лишь свою необходимость для Эльрика, которому нужен был просто так, из-за ничего. Любая мысль о своей ценности или полезности по-прежнему вызывала злость, но, вообще-то, приносить пользу ему всегда нравилось. Надо было лишь подождать, чтобы окончательно утвердить для себя отсутствие взаимосвязи между полезностью и правом на жизнь.

Эльрик же на следующий день после возвращения в мир живых озадачил его снова. Он и здоровый это делал постоянно, и пока в коме пребывал, и в покалеченном состоянии ничего не изменилось. Прямо с утра явились посетители – реальные, а не виртуальные. Двое шефанго: мужчина и женщина. Кареглазый брюнет с забранными в хвост густыми волосами и женщина – тоненькая, русоволосая, на две головы ниже своего спутника. Зверь, никогда раньше не видевший женщин-шефанго, залип, не в силах отвести от гостьи взгляда. А Эльрик подлил масла в огонь, когда представил обоих.

– Готтре оллаш Мигара-Йеррх конунг Шарни. Йеррх от’ассер Моруанец. Готтре оллаш Хортах-Айла эрте Фош, конунг Страйшанго, шенирэ геррсе. От'ассер готтре Косатка6. Мигара – моя жена, Хортах – мой дэира.

Зверь всегда считал себя… незашоренным. Думал, что не оглядывается на правила, а нормам если и следует, то исключительно добровольно и осознанно, потому что ему для следования нормам нужно было прилагать усилия. В общем, был уверен, что мыслит широко и допускает возможность всего, что не противоречит законам физики, и многого противоречащего. Но сейчас перед ним были жена Эльрика и его… муж? «Дэира» ведь как-то так и переводится. Тресса назвала бы дэирой Мигару, а Хортаха – мужем.

Всё это надо было как-то уложить в голове. Одно дело знать, что у Эльрика… в смысле у Трессы, которую Зверь тоже никогда не видел, есть муж. Другое дело – убедиться, что он и правда есть. И имеет какое-то… блин, прямое! отношение к Эльрику. И при всём при этом ещё неплохо было бы перестать пялиться на Мигару. Хотя бы перестать думать о том, что женщины-шефанго – это очень, очень, очень странные – страшные – существа.

Эльрик тем временем представлял его. «Готтре оллаш Вольф фон Рауб. От’ассер готтре Волчонок, но в этом мире он пока не обзавёлся прозвищем». И даже не ухмылялся, выглядел серьёзным. Выглядел! Зверь без всякой эмпатии знал, что Князь в глубине души потешается над ним, получает массу удовольствия от его замешательства. И не важно, что души нет. Души нет, а глубина есть. Чёрная и злобная!

Мигара была в маске. Женщины-шефанго носили маски и вуали, делали мейкап, использовали любые возможности украсить себя под предлогом защиты окружающих от невыносимой шефангской красоты. Магию, смягчающую воздействие на психику, они при этом тоже использовали, так же как и мужчины. Но от украшений не отказывались.

Если б когда-нибудь встал вопрос выбора: магия или украшения, легко догадаться, что у магии не осталось бы шансов.

Но даже в маске, даже сквозь магическую завесу от Мигары бросало в дрожь. Не из-за вызывающей ужас демонической составляющей, к ней Зверь как раз-таки был неуязвим, а из-за чуждости большей, чем у шефанго-мужчин. А ведь всегда казалось, что больше некуда.

Что ж, нет предела совершенству. Клыки, треугольные зубы и выступающие челюсти на нежном, с тонкими чертами лице производили впечатление куда более жуткое, чем на лицах мужских. Скульптурной лепки, но резких, звероватых, естественным образом ассоциирующихся и с хищниками, и с акулами.

«Мигара» на зароллаше означало «милость». Правильно произносилось «михгарсш», однако Мигара родилась и выросла не на Ямах Собаки, а в королевстве Моруан, в графстве Шарни, среди людей, которым зароллаш не давался. Он никому, кроме шефанго, не давался. Так Михгарсш стала Мигарой, отсюда же и прозвище Моруанец. Конунг Шарни. Ещё одна драматическая и романтическая история, которую Эльрик с одобрения своей прекрасной дамы пересказал в общих чертах. Шефанго, кажется, все так устроены, что без приключений и романтики у них не обходится.

Отец Мигары был дружен с графом де Шарни, а ещё они с графом были дэира, и когда погиб шефанго, который мог называться матерью Мигары, если б у шефанго было понятие «мать», её отец покинул Ямы Собаки и уехал на континент. К своему дэира. Уехал, потому что графу Шарни понадобилась поддержка в войне с соседями. И погиб на этой войне. Его хиртазы и ребёнок остались в Шарни, граф растил девчонку-шефанго как родную дочь. Он не дожил до времени, когда девочка научилась менять облик и становиться мальчиком, но оказался достаточно умён и настойчив, чтобы законным образом оставить Шарни в наследство приёмному сыну. В понимании шефанго графство получило статус «аена»7. О том, что это означает, к тому времени люди уже более-менее знали, и людям это ожидаемо не понравилось. Поэтому для подтверждения законности наследования однажды потребовалась силовая поддержка – времена были дикие, сила считалась серьёзным аргументом в юридических спорах – и таким образом Мигара де Шарни познакомилась с Эльриком де Фоксом.

Шефанго все так устроены, факт. Без приключений и романтики у них не обходится.

Беседа шла на зароллаше и удентальском. Эльрик сразу дал понять, что Зверь понимает зароллаш, но никто не ждал, что человек будет говорить как шефанго, да он и сам не рискнул бы пока пробовать свои речевые навыки на неподготовленных к этому демонах. Зароллаш давался легко, тому способствовали и музыкальный слух, и ангельская природа, однако опасность ошибиться в интонациях сохранялась. А когда имеешь дело не с Князем, терпимым к чужим слабостям, а с главнокомандующим Ям Собаки и дамой, чьё имя в женском облике означает «Милость», зато в мужском – «Молния, бьющая в цель», лучше не будить лихо.

У обоих шефанго было при себе по два парализатора. Оружие Мигары выглядело изысканными украшениями. Оружие Хортаха казалось частью самого Хортаха. Естественной и неотъемлемой. И ни Мигара, ни Хортах даже не подозревали, что вооружены. Ну не считали шефанго оружием то, что не предназначено для убийства.

То есть понятно, что даже нежная Мигара могла бы до смерти забить парализатором среднего человеческого спецназовца, но всё-таки ей проще было бы свернуть этому спецназовцу шею или вырвать когтями кадык, чем тратить силы и время на убийство лёгким хрупким предметом.

И, может быть, пора перестать думать о том, как шефанго убивают?

Тем более что женщины-шефанго этого никогда не делают. Чтобы убить, они становятся мужчинами.

Эльрик наслаждался происходящим. Зверь разрывался между страхом, любопытством и желанием треснуть драгоценного Князя в лоб. Нельзя бить калек, но это человеческие правила, нелюдям, тем более ангелам, они не писаны.

Шнурок извертелся, не в силах выбрать, у кого же из дорогих гостей он хочет гладиться больше. Пёс вился юлой, всем длинным мохнатым туловищем и даже головой, скручивался в штопор от кончика носа до кончика хвоста. Он запрыгивал на колени к Хортаху, падал на спину и на пару минут блаженно замирал, подставив брюхо под когтистые руки. Потом выворачивался, спрыгивал на пол и начинал просительно заглядывать в глаза Мигаре. Та наклонялась, чтобы потрепать пса по ушам и холке, Шнурок тёрся боком о её ноги и, полностью счастливый, убегал к Эльрику, чтоб на те же пару минут улечься под его креслом.

Дольше чем на две минуты покоя его не хватало. Таксы и в обычных условиях собаки не самые ленивые, а уж когда события провоцируют на то, чтобы развить буйную деятельность, достойнее таксы на провокацию способны ответить только терьеры.

Шнурок сочетал в себе качества обеих пород. В иные моменты казалось, что в комнате не одна, а три собаки, ластящиеся одновременно ко всем троим шефанго.

Время от времени Шнурок рычал на Ворона, но тот, завороженный блестящими украшениями Мигары, замер на подлокотнике её кресла, полностью игнорируя собачьи угрозы.

– Если я снова недосчитаюсь перстней, – предупредила шефанго, – я знаю, где тебя найти.

Ворон отмер. Курлыкнул и негодующе отвернулся.

– Он как-то сумел прокрасться в портал, – сказала Мигара Эльрику. – Заявился к Эйдуру и обокрал его мастерскую.

– Он всегда так делает.

– Но в этот раз он всё перепрятал. В старом тайнике ничего нет.

– Набах8, – отчётливо произнёс Ворон.

– Это кража, – возразила Мигара.

– Набах!

– Добыча – это то, что взято силой. А ты крадёшь.

– Верни, – велел Эльрик. – Потом мы сходим к Эйдуру, и он тебе что-нибудь подарит. Если будешь хорошо себя вести. А если не будешь, я тебя сам ограблю.

– Норт пэнар9, – каркнул Ворон. И перелетел на спинку кресла Эльрика.

– Забыл, где тайник? – умилилась Мигара. – Птичка, ты же не можешь похвастаться Эльрику, пока он тут, значит, придёшь хвастаться ко мне.

– Норт10!

– У него теперь есть кому хвастаться, – объяснил Эльрик. – Тому, кто точно его не выдаст.

Хортах в разговоре не участвовал, но первым сообразил, о ком речь. Он повернулся к Зверю. Мигара проследила направление взгляда.

Две пары пустых, лишённых выражения глаз…

Зверь поёжился. Он знал, где тайник Ворона. Ворон сам же и показал. Судя по содержимому, за четыре прошедших месяца украшений (не только перстней) недосчитались многие посетители клиники. Нормальные птицы не склонны к хвастовству, но откуда у Эльрика взяться нормальной птице, и Ворон хвалился добычей вдохновенно и искренне.

Что ж, если он и правда обнёс мастерскую Эйдура, это объясняло наличие в тайнике красивых блестящих вещиц непонятного назначения. Они были предназначены для украшения оружия. Самого Эйдура-Синну, сына Эльрика и Мигары, Зверь не знал – тот заглядывал в клинику в июне, но виделся только с Роджером. Зато изрядно озадачил Зверя, передав ему подарок – серебряный, дивной красоты футляр для кундарба. Тогда Ринальдо и обмолвился, что Эйдур – оружейник.

В июне тут побывали, кажется, все члены семьи, и все были отправлены восвояси. Зверь никого и не видел. Возможно, Мигара и Хортах были первыми ласточками новой череды визитов.

– Как вы полагаете, Вольф, – мягко поинтересовалась Мигара, – помочь вернуть украденное – это хорошо?

– Не дави, – хором сказали Эльрик и Хортах.

Друг на друга они даже не взглянули. Обычное дело для дэира – думать и говорить об одном и том же.

– Я и не давлю. – Мигара пожала плечами. – Но Сурух правит Холланго. Синна могла бы их познакомить. Вольф, вам интересно было бы встретиться с конунгом Холланго?

В конунгате Холланго делали болиды. Нет, не так. В конунгате Холланго находился единственный в этерунской системе завод по производству болидов. Конунг Холланго, соответственно, был монополистом в авиастроении. А на крыше главной башни его замка стоял МиГ-37. Слухов о нём ходило множество, но их достоверность не выдерживала даже поверхностных проверок, и Зверь с ума сходил от желания выяснить, как он туда попал и зачем там оставлен.

А сам Сурух-Резх, конунг Холланго, был рождён Синной-Эйдуром де Фокс.

Получалось, что сын Эльрика, Эйдур де Фокс, из мастерской которого Ворон украл детали, был ещё и Синной де Фокс, матерью конунга Холланго, который знал тайну МиГ-37 и мог её выдать при условии, что Зверь выдаст тайник Ворона.

Люди сходят от шефанго с ума. Теперь понятно почему.

– Не могу, – сказал Зверь. – Я обещал.

Мигара довольно хмыкнула. Хортах улыбнулся, сверкнув острыми треугольными зубами. Эльрик остался невозмутим – он знал, каким будет ответ, ему для этого и осаммэш не нужен.

И он точно знал, откуда взялся МиГ! Не мог не знать. В конце концов, это была его семья. И хотя формально Сурух де Холланго не имел отношения к де Фоксам, когда де Фоксов интересовали формальности? Мигара и Хортах даже на Зверя смотрели как-то… собственнически, а ведь он-то был вообще посторонним. Ну а Эльрик не сомневался в своём праве на него с первой встречи в Лонгви.

Зверь поклонился Мигаре:

– Госпожа де Шарни…

Кивнул Хортаху:

– Господин де Фош…

Зыркнул на Эльрика:

– Князь…

– Можешь не продолжать, – разрешил Эльрик.

Это хорошо, что можно не продолжать, потому что сказать при даме: «Да идите вы трое на хрен» Зверь не мог себе позволить, а ничего цензурного на язык не подворачивалось.

Нет, это не со зла. И Мигара и Хортах ему понравились. Это – от неожиданно сильного осознания своей причастности к чему-то… Пока неведомому, но огромному и куда более интересному, чем нелепая судьба жертвы, спасающей мир.