Читать книгу Гулять по воде - Наталья Иртенина - Страница 3

В пивной на Краснозвездной теперь, конечно, пиво не наливали и добавлениями не разбавляли. Как обнаружилась там Дыра в мир и слазил туда-сюда первый смельчак, так сразу всю улицу милиционерией огородили, пост при дверях поставили, а внутри, при самой Дыре, посадили двух пограничников с собакой и таможенных чинов на случай провоза через Дыру багажа. Собака вынюхивала дурные зелья да адские машинки, таможенные чины обирали пошлину, а пограничники смотрели в документ и запугивали страшными взираниями. Нам, кудеяровичам, эти взирания, конечно, не в новинку, если подучиться, и сами так можем, а дурного зелья и адских машин у нас отродясь не водилось. Вот у шемаханцев с халдейцами, у тех да, водятся. Но шемаханцы не через Дыру приходят, они у нас другим путем, обыкновенным, объявляются и скапливаются. Мы же, простые кудеяровичи, подавно в мир через Дыру не рвемся, чего мы там не видели. А ходят через нее только деловые и авторитетные для своих деловых надобностей, а когда и в отпуск, со своими деловыми, авторитетными женами, сопливыми ребятами и блудными девками. Это если не считать разное кудеярское начальство, от малых шишек до самого Кондрат Кузьмича. Потому как эта Дыра – самый короткий путь в Олдерляндию, к тамошним доисторическим примечательностям и культурному праху. Вот и ходят, любуются. А может, оно и занимательно, учености прибавляет.

А тут повадились у нас трое недорослей за этой ученостью лазать, на культуру поглядеть да свой кудеярский обычай показать, не обидеть. Сами еще умом не вышли, авторитету совсем не набрали, в деловые пробиться не успели – а туда же, родителей не спросясь. И куда только школа смотрит. Иным словом, проморгали балбесов. Еле-еле по шестнадцать всем троим стукнуло, да, видно, хорошо пристукнуло. А оттуда, от олдерменцев, и набрались всякого. Ну и, конечно, свое родное, кудеярское, взыграло. Но это все не сразу началось и не вдруг выяснилось. Ходили-то они не через официальную Дыру, которая в бывшей пивной.

Оказалось, в Кудеяре пробило не одну, а целых две Дыры, только одна потайная была, скрывалась в канализациях от всевидящего ока Кондрат Кузьмича и иного начальства. А как те трое ее нашли, это уж только они знают. Никому, конечно, не сказали, еще чего. Сами пользовались. А попробовал бы кто в этих баламутных летах не попользоваться таким секретом. Про вторую Дырку вовсе могли б никогда в Кудеяре не дознаться, если б они осторожность проявляли. Так нет, не проявили, вот и прорвало канализации. Полгорода дерьмом залило. Но это потом было. А сначала все обыкновенно шло, без разных ситуаций и происшествий.

Просто им нечего было делать. Ну совсем нечего. Кудеяр – город хоть знаменитый, но суровый, под стать Кондрат Кузьмичу и его крепкой руке. Милостей от Кудеяра не дождешься, хоть век сиди и жди. Тут надо самому головой работать, дело себе выдумывать. У нас ведь как – кто в лихие шайки подался, авторитет разрабатывать, кто клады ищет, а кто на мыльно-веревкином заводе мух жует. А больше у нас заняться нечем, если в кармане пусто, чтоб в деловые или там в начальство выбиться и в Олдерляндию жен да блудных девок вывозить на показ.

Вот Аншлаг, Студень и Башка нашли себе знатное дело – побратимам-гренуйцам бабушку Кондрат Кузьмича показывать, матушку, значит, его батюшки. А было так.

Через уличный люк спускались в канализации и шли с фонарем, чавкали башмаками по тухлой воде. Впереди Башка, он главный, потому как самый умный и так умеет влепить затрещину, а потом еще посмотреть со значением, что сразу все делается ясным. За ним Студень, озирается по сторонам, будто в первый раз, черпает кедами мутную жижу, вздрагивает на дальние невнятные звуки, ловит эхо гулящее. Этого напугать нетрудно, но не трус, а просто очень нервный, оттого в иных жизненных обстояниях принимается дрожать и трястись, как самый что ни на есть мясной студень. Последним с довольной рожей топает Аншлаг, глубокие лужи в целые фонтаны превращает. Ему всегда весело и радостно, будто щенку с вислыми ушами и толстыми лапами. Если б имел хвост, вилял бы, а так всего-навсего губу отквасит и ухмыляется во всю ивановскую. А звать всех троих Сашка Головань, Егор Студенкин и Витька Волохов.

Вот дошли они до одной им известной развилки и сворачивают. Свет фонарный по стенам с трубами заскорузлыми прыгает, рыщет, вытаскивает из темноты накарябанную срамоту. Башка тут же в карман полез за принадлежностью.

– Чего этот барабашка домовой такое место себе выбрал? – говорит. – Лучше, что ль, не нашел?

– Ага, – подхватывает Студень, – мокро и воняет. То-то он злой такой, в нужнике, считай, живет.

– На то он и дерьмовник, чтоб тут жить, – отвечает им Аншлаг, весело хрюкая.

А не успел он это досказать, как Студень, взвизгнув, к стене отскочил, да там и встал намертво. Башка сей же миг ощутил сильный хват за ногу, а Аншлага крепко, но совсем беззвучно поддало под мягкое место, чуть-чуть не опрокинуло в тухлую воду.

Студень криком исходит, прячет голову в плечах:

– Пиши скорей!

– Ах ты, такой-разэтакий, да твою так и еще разэтак! – ругается Аншлаг, да и тут из него искры задора сыпятся.

Башка без подсказок уже чертит въедливой краской на стене срамное слово. Только домовому тутошнему на этот раз мало трех букв, больше требует и зловредно цапает всех за разные телесные части, будто не две руки имеет, а все шесть, и предлинные. А может, и так, на глаза-то он не показывался никогда. Башка нацарапал еще всякого, по-русски да по-заморски, и так утолил хозяина здешних вонючих мест. Руки, в неизвестном количестве, убрались, дорога вперед освободилась, и недоросли устремились дальше, переводя дух. Вскоре показалась Мировая дырка, в самом мокром и вонючем пространстве. Дыра висла в стоячем воздухе и дружеским видом приглашала сквозь нее пройти. А дани никакой не требовала, не то что сосед ее, отхожий дух, вредный и охочий до хулиганства.

Первым в Дырку нырнул Башка, за ним остальные, толкнув друг дружку. Но на той стороне еще не Гренуй был олдерлянский, а тамошняя подземная опять же коммуникация, хоть и не такая заскорузлая, как наша, и без разных безобразничающих дерьмовников. Может, олдерменцы их у себя повывели, химией какой или наговором. А скорей всего, места получше им выделили, не такие оскорбительные и в культурном смысле интересные.

Долго ль, коротко ль, вынырнули наконец из коммуникаций и идут, руки в карманы. На гренуйцев прохожих, по-иноземному разговаривающих, косятся, на доисторические примечательности не глядят, а нужное выискивают. Все трое большой любви к олдерлянскому побратиму не имели, да чего там и любить. Олдерлянцы народ скушный, а потому что старый очень, старее своих доисторических примечательностей. А старому что надо? Сытому быть да прибрану, да чтоб с тоски не околеть, да чтоб кости не рассыпать, если кто заденет. А другого им ничего не надо, олдерлянцам. Оно конечно, и нам ненамного больше нужно, а все ж больше. Их тоска нашей кудеярской нутряной печали не чета вовсе. Наша кудеярская-то как нападет, да как скрутит, да погонит куда ни попадя, а там, может, и костей не соберешь, не до сытости тут уже. Вот, говорят, это духовность у нас такая, тяга разная к вечному-поперечному. Может, и так. А откуда она вот взялась? Отчего у нас, кудеяровичей, внутрях это вечное-поперечное? Тоже вопрос интересный. Иной раз так вскочит в голову – а зачем это живу на свете, небо копчу? – света не взвидишь от огорчения. А олдерменцам такая сила мысли, конечно, не по плечу, вот и скушные. Может, и не все у них такие, а только это дела не изменяет.

На улицах гренуйских на каждом шагу полиция их стоит, рылом зверообразная, на троллей похожая. А может, вправду песчаных троллей наряжают в форму и каски, дубины в лапы дают, чтоб назидательней было для разных замышляющих элементов. Да говорят, мэр тамошний тролль и есть, только не песчаный, а что ни на есть горный, из камня сделанный. У нас в Кудеяре он появлялся прежде, да перед народом не больно казался, все с Кондрат Кузьмичом за дверьми дружбу учинял и побратимство обговаривал. А без полиции, расставленной на каждом шагу, у олдерлянцев совсем не обойтись. Потому как День непослушания у них два раза в год, а между этими двумя разами население в чувство приводится видом зверообразных рыл в касках, никак иначе. Да и то не все приходят в чувство и понятие, некоторых силой укорачивать надо.

А тут к этим некоторым, которые сами в чувство не приводятся – это все больше молодые да сопливые, – повадились наши трое в гости ходить, свой кудеярский обычай утверждать. Идут по улицам, глаза от рыл в касках прячут, чтоб не привязались почем зря, рыщут, будто гончие, след берут.

Студень от тролля усердно отворачивается и бормочет под нос себе:

– Ну чего уставился, рожа этакая?

– В Гренуйске-присоске живут одни присоски, – зло-весело говорит Аншлаг, – ко всему цепляются.

Завернувши раз пять, уходят в закоулки, не обжалованные вниманием зверообразных. Тут сытому олдерлянцу страшно неуютно, со всех сторон халдейцы да песиголовцы, да еще какие затесавшиеся иноземцы глядят, и много чего взорами обещают. А тем, которые в чувство не приводятся, тут самое раздолье и приволье, у них тут сразу плацпарад и окопы. Они сюда со всего остального города стекаются и отсюда же обратно растекаются. И наши трое тут наконец на след выходят и по следу идут, железками в карманах поигрывают.

И вот увидели: три гренуйца, молодые да сопливые, возят по асфальту четвертого, башмаками на ребрах у него гуляют. Башка шаг остановил на миг, брови насупил, по сторонам оглядел.

– Вот они, – говорит.