Читать книгу Ложное счастье - Наталья Кочетова - Страница 4

Быстрой пружинистой походкой, выдающей мою плохо скрываемую злость, я шла по коридору общаги по направлению к выходу. Эта моя новая соседка Яна была просто чудовищем. Грубая, нахальная, шумная, не знающая ничего о личных границах, она чуть ли не с порога заявила, что любит громко слушать рок, и ей плевать, что об этом думают окружающие, «не нравится – иди зубри свои курсовые на улицу». И это еще ничего, сегодня она в своей бесцеремонности превзошла все мои ожидания.

Вернувшись в комнату после пар, я обнаружила свою одежду сваленной в кучу на кровати. Видите ли, Яна решила, что мои вещи занимают слишком много места в шкафу, и вместо того, чтобы их отодвинуть, она просто их вышвырнула, мол, разберешься сама потом, чего куда деть.

Мои вещи, и, судя по всему, я тоже, видите ли, ей мешали, и она решила установить здесь свои порядки. От подобной наглости я буквально дар речи потеряла, и не нашлась что ответить. Попыталась возмутиться, но тут же сдулась: Яна была раза в два больше меня, и вид у нее был такой… ну знаете, угрожающий и самоуверенный, что не возникало сомнений – она не понимает слов и аргументов, таким понятен лишь язык силы. И этой самой силы у меня, увы, не было. Я для нее – мелкая букашка, прихлопнет – не заметит.

Вот бы папа сейчас позлорадствовал, довольный тем, что в очередной раз его слова подтвердились: прав тот, в чьих руках сила. В очередной раз упрекнул бы меня в том, что не пошла по родительским стопам и не поступила в военную академию. В очередной раз обвинил бы меня, в том, что я «не такая», совсем не похожа на него, и даже на свою мать, которую он хоть и не знал толком, но все равно почему-то считал «упрямой и сильной женщиной».

Маму мою звали Лиен, и была она коренной китаянкой, приехавшей в нашу страну по университетской программе обмена студентами. Даже не знаю, как им с отцом удалось пересечься: мама училась на врача, отец, как нетрудно догадаться, на военного офицера. Может, они познакомились где-то на вечеринке, или в клубе, не знаю: отец никогда не рассказывал, отмахивался, сколько бы я расспрашивала.

Думаю, я – просто результат одноразового безответственного секса, при отсутствии контрацепции. Вот так банально и некрасиво. Я почти уверена, что никакой прекрасной романтической истории между ними не было. Папа не любил Лиен. Поэтому наверняка не смог полюбить и меня – продукт их скоротечной связи.

Может быть, они бы даже не встретились после того случая, если бы не я. Думаю, я явно испортила жизнь им обоим, и почти уверена, что папа настаивал на аборте. Может и зря мама не согласилась…

Узнать подробности истории моего зачатия и рождения не у кого – мама умерла вскоре после родов. Своих бабушку и дедушку по маминой линии я никогда не видела – в глубине души я надеялась, что они вообще не знают о моем существовании, всячески отгоняя мысль, что я им просто безразлична. Отец мой был сиротой, так что на всем белом свете мой папа, к сожалению, был единственным родным мне человеком.

О маме я ничего не знала. У меня даже не было ее фотографии, но папа говорил, что я на нее очень похожа. Это от нее мне достались азиатские черты лица и дурацкое прозвище, которое прилипло ко мне еще в школе. Это из-за нее, здесь, в своей родной стране, в своем родном городке, среди сверстников я считалась гадким утенком – некрасивым, непривычным, непохожим на других. Это из-за нее я в течение нескольких школьных лет ежедневно подвергалась насмешкам.

Не подумайте, я на нее не сердилась. Она дала мне жизнь, отдав за нее свою. И пусть эта жизнь неидеальна, но она есть.

Маму я любила. Хотя и совсем ее не знала. А так хотела бы узнать. Хотя бы что-нибудь, хоть какие-то крохи. Но у папы ничего не выяснить. Единственное на что он раскошеливался – это в день ее смерти вспомнить, какой она была смелой и целеустремленной, потому что решилась приехать на учебу в другую страну за тысячу километров от родного дома. Но и такие моменты меня не очень радовали, потому что заканчивал он свою поминальную речь всегда одним и тем же: смотрел на меня, вздыхал, и с грустью добавлял, что, к сожалению, я совсем не такая.

Я была другой. Совсем не походила на своих родителей. Я была разочарованием, в принципе всегда, и, в частности, сейчас. Дочь известного преподавателя, офицера Быкова не смогла отстоять себя. И в этом нет ничего удивительного. Я привыкла, что я – позор семьи. Гадкий утенок. Подделка.

Я толкнула тяжёлую дверь и вышла на улицу. Небо было затянуто тяжелыми темными тучами, и словно отражало во вне мое отвратительное внутреннее состояние. Закинула рюкзак с учебниками на плечо и, поспешила на автобусную остановку. Буду «зубрить курсовые» в приюте, все равно через несколько часов моя смена, а там тихо, нет несносных соседок, и можно укрыться от начинающегося дождя.

Внутри клокотала злость, и было противно от самой себя. А еще было обидно и грустно. Стыд и внезапно свалившееся чувство одиночества противным осадком дополняли коктейль эмоций, бурлящий в моей груди. А все ведь все закрутилось не из-за новой соседки. Яна лишь добавила горечи в и без того горький напиток.

Все началось еще утром, когда я в перерыве между парами перехватила у двери в деканат философа и, тронув его плечо, спросила, когда можно пересдать хвосты. Он остановился, обернулся, смерил меня тяжелым взглядом и посмотрел в мое лицо так… уничижительно. Я бы даже сказала, презрительно.

– Вам еще хватает наглости спрашивать? – Глядя на меня поверх очков в толстой оправе, с отвращением бросил седовласый преподаватель. Я оторопело моргнула и отшатнулась. Что это еще за нападки? Что все это значит?

– Я… я не понимаю. – Промямлила я, чувствуя, как кровь отхлынула от лица, и ноги задрожали в неприятном предвкушении.

– Да что вы? – Ехидно бросил философ. Затем оглядел меня с ног до головы, снова этим своим презрительным взглядом, и усмехнулся. – Вижу, и правда не понимаете. Стараниями вашего ухажёра, все ваши хвосты закрыты, Быкова.

Я сглотнула резко пересохшее горло, и, наверное побледнела еще сильнее, философ глядя на меня приподнял бровь и продолжил. – Что такое, вы удивлены? А вот я удивлен, зачем, такие как вы вообще поступаете в университеты. Почему не на панель сразу? – Теперь кровь резко ударила в голову, и я покраснела с головы до пят. От стыда хотелось провалиться сквозь землю, а от негодования хотелось заорать на профессора, возмутиться, но я лишь беззвучно открыла рот и выпучила ошалелые глаза. – Зачем занимать чье-то место, если вам это образование не нужно, м?.. Все равно замуж выскочишь за какого-нибудь сыночка… какого-нибудь влиятельного папаши, и будет он всю жизнь за тебя решать все взятками да угрозами… – Все сильнее распаляющегося профессора, на эмоциях даже перешедшего на «ты», вдруг прервала резко открывшаяся дверь и вышедший из нее никто иной, как сам ректор. Ну вот, легок на помине. Вот он, значит «влиятельный папаша»…

Философ, увидев начальство, весь как-то подобрался, поправил очки, и, бросив на меня последний выразительный взгляд, убрался прочь. Ректор прошел мимо меня, не замечая. Я же осталась стоять, словно вросшая в землю, облитая дерьмом и грязью. В ушах шумело, к горлу подкатывала тошнота. Хотелось просто сжаться до невидимых размеров и исчезнуть. Тело стало каким-то тяжелым, свинцовым, не моим. Но голова продолжала соображать. В ней билась и металась лишь одна фраза, в гневе брошенная профессором. «Взятками да угрозами»…

Да твою же мать, Саша Бортников. Что ж ты натворил, негодяй? Ты что, угрожал преподавателю?!! И чем? Увольнением? – Ну чем же еще, когда папаша ректор. Ну каков же дурак, а? Ну что ж так неаккуратно-то? Все испортил. Идиот! Да лучше бы я сама учила и сдавала эту дурацкую философию, чем вот так…

Злость словно порывом шквального ветра смела стыд и растерянность, придала сил. Мне захотелось сию же минуту найти негодяя и набросится на него, наорать, расцарапать лицо, разбить что-нибудь тяжелое о его голову. Но дойдя до расписания, чтобы узнать, в каком кабинете искать гада, притормозила.

Ну и что я ему сделаю? Ну ничего же. Только все испорчу. Он обещал порешать с философом, он порешал. Да, способ выбрал неправильный, но цели-то достиг. И курсовую вон мне вчера на почту готовую скинул, осталось только выучить…

Какая же дурацкая ситуация. И самое противное, что я сама в нее ввязалась. Сама во всем виновата. И в своей дурной репутации в том числе.

Понурив плечи и тяжело вздохнув, я поплелась в общагу. Ну а там уже Яна добавила жару…

Пока я добиралась до приюта, эмоции немного улеглись, и им на замену пришло неприятное опустошение, как обычно и бывает после перенесенного стресса. Как-то на автомате, я убралась в вольерах, и даже не нашла в себе сил поиграть со щенками и приласкать любимцев. Я чувствовала себя отвратительно – подавленной, одинокой и разбитой.

Закончив уборку, я забралась в подсобку, включила одиноко висящую лампочку, и устроилась в углу, беря в руки курсовую. Оглядела свое убогое прибежище… И тут меня прорвало. Слезы сами собой покатились по щекам, падая на листы бумаги, лежащие на коленях. Мне вдруг стало так жалко себя, что захотелось свернуться клубочком и просто плакать, жалея себя, оправдывая и сочувствуя.

Да, я сама ввязалась в дурацкую игру. Да, я была неразборчива последнее время. Да, я неправильная, ущербная дочь. Но разве этого достаточно? Разве я заслужила всю эту мерзость, которая со мной происходит?

Меня же теперь не только студенты, а и преподаватели считают шлюхой! И это при том, что я в свои восемнадцать никогда и ни с кем… Вообще!

Да что же это? Да за что?!!

И это я-то неправильная? Может это мир вокруг меня сошел с ума со всей своей предвзятостью и предубеждениями, а?

Да нет, ну серьезно! В чем я виновата? Ведь ни в чем же. Никогда никому ничего плохого не делала, никого не обижала, не грубила, не обсуждала за спиной, как эти вон все… В чем же моя вина?

За возмущенными размышлениями я не заметила, как высохли слезы, и внутри апатия уступила место какой-то странной уверенности и решимости. Я ни в чем не виновата. Ни перед кем. И я никому не позволю обижать себя!

Моя мама преодолела сотни препятствий, проехала тысячи километров к той жизни, которой хотела. Мой отец с пятнадцати лет упорно трудился, чтобы стать военным и уже в двадцать три имел офицерское звание. Они были упрямыми и сильными, несокрушимыми на пути к своим целям и к тому, чего хотели. Они не позволяли себя притеснять, играть собой, манипулировать. И я не позволю. Я дочь своих родителей, и хоть какие-то крохи, частички сильных черт характера, должны были передаться вместе с генами. И может быть я не такая, как они хотели, и не дотягиваю до их уровня, но вытирать о себя ноги я уж точно никому не позволю!