Читать книгу Археология русского интернета. Телепатия, телемосты и другие техноутопии холодной войны - Наталья Конрадова - Страница 4

Есть ощущение, что эпоха чудес закончилась. В 1960-е люди верили, что наука вот-вот изобретет лекарство от всех болезней, что передвигаться по городу можно будет на летающих автомобилях, полет в другую галактику станет банальной турпоездкой, а чтобы общаться с родными, достаточно будет передать им телепатический сигнал. Это была не та мистическая вера в иные, невидимые миры, которая существует и сегодня, подвигая людей искать альтернативные объяснения реальности. Это был радикальный техно-оптимизм, пищу которому давали научные открытия и технические изобретения: компьютеры, искусственная кровь, полеты в космос.

Еще более экстремальные фантазии рождались у писателей и ученых в 1920-е годы: больше никогда не будет голода и болезней, человек научится управлять погодой, временем и пространством, наука вернет к жизни умерших. Самые важные открытия – теория относительности и электричество – уже были сделаны, но дело не только в этом. Советская Россия оказалась в авангарде социального проектирования, и революционеры, строя новый мир, также создавали нового человека. Молодая страна стала уникальным полигоном для изобретения будущего, и, разумеется, безумные эксперименты сопровождались невероятным энтузиазмом по поводу грядущих достижений науки и техники.

Сегодня мало кто всерьез думает о будущем в том старом футуристическом стиле. Давно изобретены джетпаки и флайборды, чтобы люди могли летать, как птицы, только теперь всем очевидно, что массовые полеты на них несовместимы с городской жизнью. Бессмертие не изобретено, но “радикальное продление жизни” стало уже почти обычной научной дисциплиной. А вместо телепатии у нас есть интернет.

Компьютерные сети стали доступным средством коммуникации в 1980-е, то есть в тот самый момент, когда научно-фантастическая эпоха с ее верой в будущие чудеса закончилась. И я думаю, это неслучайно. Если смотреть на историю технологий связи из перспективы 1960-х годов, то впереди нас будет ждать вечный научный прогресс. Газеты и научно-популярные журналы как будто соревнуются, кто раньше напишет об очередном невероятном открытии и изобретении в электронной технике, биологии или химии. Ученые работают над сложными машинами и над самим человеком, они строят автоматические системы управления и ставят успешные эксперименты с передачей телепатического сигнала. И дело не в том, что масс-медиа старательно выстраивали фантастическую реальность, – она сама была уже на пороге. Первый человек только что побывал в космосе, о чем тут говорить.

Новые технологии вселяют утопические надежды на лучшее будущее. Самыми же плодотворными бывают те утопии, которые порождают технологии коммуникации, или медиа. Этот эффект хорошо известен исследователям: за открытиями и изобретениями электричества, телеграфа, радио следовал мощный подъем технооптимизма. Часто это сопровождалось расцветом спиритуализма самого разного толка: например, если существуют мозговые волны и беспроводной телеграф, то логично предположить, что люди могут передавать сообщения друг другу телепатически еще не известным науке способом[1]. И если каждое десятилетие происходят поворотные научные открытия и появляются новые технологии, то явлений, “еще не известных науке”, должно быть гораздо больше, чем уже известных.

Воображаемое, которое стояло за изобретением, внедрением и распространением новых медиа, и есть главный объект моего исследования. Этим занимается археология медиа, которая рассматривает не только состоявшиеся открытия, доказавшие свою роль в научно-техническом прогрессе, но и их альтернативы. Более того, само понятие научно-технического прогресса при археологическом подходе не актуально. Да, сегодня очевидно, что, например, мобильными телефонами мы обязаны открытию радиоволн. Однако, пользуясь сотовой связью, никто не вспоминает о том, что один из изобретателей радио, Гульельмо Маркони, ставил перед собой задачу уловить с помощью радиоприемника голоса умерших, например Иисуса Христа, произносящего Нагорную проповедь: он верил в то, что радиоволны не исчезают навсегда[2]. Открытие, которое давно вошло в нашу жизнь, стало результатом совершенно сумасшедших, с сегодняшней точки зрения, предположений. Так происходило с большинством изобретений: кроме тех, что известны сегодня, их авторы работали над множеством других, так и не реализованных, ставших как бы тупиковой ветвью научно-технического прогресса.

Для медиаархеолога тупиковые ветви, несостоявшиеся открытия и несработавшие изобретения и есть главное в истории медиа. По ним можно судить, о чем мечтали ученые, инженеры, философы и пользователи и какие альтернативы стояли перед ними. Для одного из классиков этой новой дисциплины, Зигфрида Цилински, например, такими альтернативами были многочисленные эксперименты с электричеством, которые проводили изобретатели-энтузиасты в XVIII веке, покуда не сложились представления об основных принципах его работы[3]. В этой книге речь идет о холодной войне, когда роль медиа стала ключевой и на изобретения в области связи выделялись большие государственные деньги. Поэтому я исследую альтернативы интернету как глобальному средству коммуникации – например, говорю об экспериментах по выявлению закономерностей телепатической связи, которые активно проводились в послевоенные годы в СССР и США. Или о концепции всемирных телемостов, которые должны были объединить жителей разных континентов, о которой тоже будет сказано в одной из глав.

При всей специфике советской истории вера в будущие фантастические открытия не была исключительно советским явлением. Более того, существовавшие в XX веке на разных континентах техноутопии были очень похожими – от внедрения телепатии в качестве системы коммуникации до цифрового бессмертия. В последние годы идет большая дискуссия о том, можно ли сравнивать СССР и США и рассматривать их как два варианта “модерного” общества. На самом деле у модерности много конкурирующих определений, и существенная часть продолжающейся дискуссии посвящена как раз попытке выяснить, какие из них лучше работают[4]. В контексте истории медиа и технологий коммуникаций во время холодной войны важнее всего один аспект современности, по поводу которого вроде бы сходятся представители разных направлений: это ставка на рациональное изменение мира и вера в научно-технический прогресс. Вообще сама идея лучшего будущего, в котором восторжествует социальная справедливость, уменьшится количество болезней и страданий, знания станут общедоступными, а экономика – эффективной, – и есть ключевая черта модерного общества.

Успехи американской экономики стали всерьез интересовать, если не беспокоить, европейцев с начала XX века. Машинерия, новые технологии и рациональное управление, на которых основывалась эта экономика, впечатляли и русских революционеров[5]. У них была возможность построить страну буквально с нуля, заменив сам ее фундамент. Сильно упрощая, можно сказать, что Европа исправно поставляла в Россию политические идеи, а Америка – рецепты экономической и управленческой эффективности. “Революция сделала то, что в несколько месяцев Россия по своему политическому строю догнала передовые страны. Но этого мало. Война неумолима, она ставит вопрос с беспощадной резкостью: либо погибнуть, либо догнать передовые страны и перегнать их также и экономически”, – писал Ленин в работе 1917 года “Грядущая катастрофа и как с ней бороться”[6]. Тогда под “передовыми странами” понималась Европа, но уже в 1920-е годы Ленин, а после его смерти и Сталин, повторяя тезис о необходимости “догнать и перегнать”, имели в виду США[7]. В это время в Америку из Советской России ездили управленцы, инженеры, писатели[8] и возвращались оттуда полные восторга и одновременно ужаса от нечеловеческих масштабов индустриализации. Но главное, все они были под впечатлением от невероятного оптимизма, который стоял за американским модернизмом и делал Америку бесконечно привлекательным образцом для подражания[9]. На только что экспроприированных заводах внедряли американские технологии эффективного управления производством, в клубах играли джаз, а в магазинах продавали “микояновскую котлету” и булочку “городскую”, составляющие американского гамбургера. Советская Россия должна была стать лучше, чем ее воображаемая Америка, – такой же современной и богатой, но при этом справедливой.

Вторая мировая война изменила геополитическую карту, и с ее окончанием две современных сверхдержавы, США и СССР, вступили в противоборство. Эта конкуренция стала результатом развития науки и технологий на двух полюсах нового биполярного мира, но также и стимулом для нового витка противостояния. Обе страны внимательно следили за техническими достижениями противника и одновременно сливали ему фальшивые новости о собственных успехах; вкладывались в наукоемкие технологии и воспитывали поколения высокопрофессиональных и информированных, но лояльных системе ученых. Однако у холодной войны была и обратная сторона: две враждующих системы были в не меньшей степени заинтересованы друг в друге. Железный занавес хоть и имел значительные дыры, не позволял свободно обмениваться информацией, поэтому налаживание контактов взяли на себя обычные люди. С начала 1970-х годов появилось движение гражданских дипломатов – американских активистов, которые под видом туристов приезжали в СССР, чтобы установить связи с советскими гражданами и попытаться предотвратить следующую войну, ядерную. У них это получилось, и даже больше: с движения гражданских дипломатов началась большая история подключения советских пользователей к интернету – этой истории в том числе посвящена книга.

Эпоха чудес закончилась в 1990-е, и кризис образа будущего совпал с распадом СССР и концом биполярного мира. Есть разные версии, почему это случилось, – кто-то считает, что коллапс был напрямую связан с мировой экономикой, то есть падением цен на нефть, кто-то – что он стал результатом деятельности конкретных политиков, например, Михаила Горбачева, который не сумел наладить отношения с местными элитами. Но помимо этих и других локальных причин была одна глобальная: на рубеже 1980–1990-х годов глобализация, или “вторая модерность” приняла грандиозный масштаб. Сетевое сообщество, которое умело кооперироваться и обмениваться информацией в интерактивном режиме, поставило под сомнение авторитет государственной власти и централизованной системы вещания. Интернет стал главным медиумом новой эпохи.

Эта книга – об истории техноутопий и воображаемого будущего в контексте холодной войны и советско-американских отношений; о том, как одни медиафантазии сменялись другими или снова становились актуальными – на разных континентах и порой независимо друг от друга; наконец о том, как с завершением холодной войны и началом глобализации наступил крах светлого будущего – самой фундаментальной утопии модерности, которая уступила место фантазиям о прошлом.

Книга построена в основном по хронологическому принципу и затрагивает несколько периодов – 1920-е, 1960-е, 1990-е годы, причем как в СССР и постсоветской России, так и в США. В ней много фактов, имен и дат, которые позволяют проследить историю технологий коммуникации в контексте истории техноутопий XX века. Вместе с тем в обилии фактуры кроется детективный сюжет – исследование того, какими путями советские пользователи получили доступ к интернету. А кроме того, это исследование стремится решить теоретическую задачу по истории медиа и проследить альтернативы системе глобальной коммуникации, которую мы сегодня называем интернетом. Поэтому в книге речь идет не только о компьютерных технологиях, но и о научных подходах к телепатии, которые получили широкое распространение в 1960-е годы по обе стороны железного занавеса, а также о калифорнийской контркультуре 1960-х, развитии идей русского космизма в 1920-е и о других утопиях безграничной коммуникации, появившихся в XX веке.

Для своей медиаархеологической работы, в том числе для реконструкции предыстории интернета, я, конечно, использовала уже опубликованные интервью, мемуары, статьи и книги, которые знакомят читателя с идеями изобретателей, разработчиков технологий, писателей и философов. Чтобы выявить пользовательские версии и опыт, я в 2016–2018 годы брала интервью у некоторых деятелей русского интернета, стоявших у его истоков, а также изучала онлайн-архивы. Одним из самых важных для этого исследования, хотя и не единственным, был архив Юзнета (Usenet) – сети, которая в 1980-е и начале 1990-х была важным местом общения и формирования виртуальных сообществ.

Первая глава “Советская власть плюс дигитализация всей страны” посвящена техноутопическим фантазиям, которые сопровождали советскую компьютерную индустрию и кибернетику. Наука о рациональном управлении, кибернетика, идеально легла на подготовленную русской революцией почву и стала своего рода апгрейдом идей 1920-х годов. Одним из опосредованных результатов расцвета новой дисциплины стал доступ СССР к американской военной сети Арпанет (ARPANET), а позже и к интернету.

Во второй главе “Технология будущего – телепатия” я обращаюсь к малоизученной стороне истории кибернетики, а именно – к ее роли в формировании и институционализации советской парапсихологии. Среди разных экстрасенсорных феноменов, которые исследовали парапсихологи, – телекинез, ясновидение и т. п. – меня больше всего интересуют эксперименты с телепатией. Во-первых, это направление казалось современникам наиболее развитым и именно здесь ждали следующего научно-технического прорыва. Во-вторых, телепатия, если бы ее существование удалось доказать и она стала бы технологией, – наиболее очевидная альтернатива компьютерным сетям, такая же глобальная коммуникационная сеть, только основанная на иных принципах. Другое дело, что эта альтернатива со временем исчезла и сегодня существует только в маргинальных (или “нетрадиционных”) исследованиях[10].

В третьей главе “Телепатия: телемост: интернет” речь идет о том, как американские и советские парапсихологи, начав в 1970-е годы с трансатлантических сеансов телепатии, в 1980-е переключились на более конвенциональные, с современной точки зрения, виды контакта – например, телемосты. В конечном счете именно парапсихологи сыграли одну из ключевых ролей в появлении в СССР интернета – еще не массового, но уже доступного для ученых, учителей, экологов и других активистов.

В четвертой главе “Революция пользователей” я обращаюсь к истории сетевых сообществ, которые повлияли на формирование субкультуры интернета. Прежде всего я возвращаюсь в конец 1950-х годов, чтобы рассказать о радиолюбителях и телефонных хакерах, которые создали виртуальные сообщества задолго до того, как появилась возможность общаться онлайн. В начале 1980-х их сменили аспиранты и молодые сотрудники университетов, которые освоили новые технологии и фактически превратили интернет в социальную сеть. Наконец, деятели калифорнийской контркультуры, бывшие хиппи и любители психоделики увидели в интернете продолжение своих идей о связности мира. С конца 1980-х годов – когда интернет стал доступным для всех, у кого был компьютер и модем, – романтики постепенно стали превращаться в IT-предпринимателей, а их проекты – в выгодные стартапы.

Апогеем этой истории стала первая онлайн-встреча американских и советских пользователей, о которой идет речь в пятой главе “«Русские идут!» СССР подключается к Юзнету”. Это происходило в конце 1980-х – начале 1990-х на разных платформах и в разных сетях, но хорошо сохранившийся архив переписки позволяет проследить, как это было в Юзнете. Не только холодная война, но и сам СССР заканчивается практически в прямом эфире, когда советские подписчики Юзнета оказываются главным источником информации о путче 1991 года для мировых СМИ. И как только это происходит, в Сети появляются уже сотни, а затем и тысячи русскоязычных пользователей.

Шестая и последняя глава “Рунет: русская колонизация американского интернета” посвящена появлению в конце 1990-х годов русскоязычного сообщества и процессу его отделения от американского сегмента Сети. Что такое “русский интернет” и кто такие русскоязычные пользователи? В первые годы ими были в основном молодые люди, эмигрировавшие в США, Израиль и Европу и подключившиеся к Сети из университетов, где они учились или работали. Рунет был для них уникальным медиумом, который позволял не только оставаться на связи с родиной и друг с другом, но и создавать на основе общего языка и культурного бэкграунда новую идентичность. Ощущение безграничности виртуального русскоязычного пространства, которое давала Сеть, породило последнюю итерацию Рунета: идею Русского мира как сетевого сообщества носителей русского языка, опоры будущей российской государственности и новой формы существования нации. С тех пор прошло больше двадцати лет. Рунета больше не существует – он стал частью глобальной сети, которая прошла этап “балканизации” и разделилась на миллион герметичных сообществ. Это, впрочем, уже не относится к археологии русского интернета, которая охватывает XX век с почти астрономической точностью.