Читать книгу Все как в кино - Наталья Корнилова - Страница 2

Теплов включил ноутбук и быстро ввел серию кодов доступа. Ирина Романовна подошла к сейфу и открыла его. Бросила на меня через плечо быстрый настороженный взгляд – как бы последняя проверка перед демонстрацией кассеты, про которую мне прожужжали все уши, – а потом вынула ее из сейфа.

Это была обычная кассета. Я не могла сказать, отличалась ли она от бытовых видеокассет или нет: это определенно не мой конек. Впрочем, насчет этого можно было проконсультироваться.

– Вы будете смотреть это одна, – сказала Ирина Романовна. – У меня нет никакого желания просматривать все это вновь… нет. Мне нужно переговорить с Борисом Сергеевичем, а вы… вы пока устраивайтесь. В комнате через стенку с кабинетом Марка. Там установлен домашний кинотеатр. Вы умеете им пользоваться, конечно?

– Да, – подтвердила я.

– Тогда располагайтесь. Я думаю, что получаса вам вполне хватит. По сути, там есть только один по-настоящему кошмарный кадр. Все остальное… – Кравцова содрогнулась и, повернувшись к Борису Сергеевичу, спрятала свое лицо у него на груди.

– Идите, Мария, – спокойно сказал тот. – Кассета отмотана до нужного места. Вы сразу поймете, о каком именно кадре говорила Ирина Романовна.

* * *

Надо сказать, что многочисленные предупреждения Теплова и Кравцовой оказали на меня вполне определенное действие: я готовилась просмотреть кассету с таким чувством, словно мне предстояло ознакомиться с кинохрониками ада.

В комнате, которая в самом деле была оборудована как домашний кинотеатр, я поставила кассету на воспроизведение и приготовилась услышать жуткие вопли и отчаянные мольбы о помощи.

Ничего подобного.

Ничего подобного я не услышала. Да и увидела я совсем иное, нежели то, что ожидала увидеть.

…Сначала я не поняла, что, собственно, оказалось у меня перед глазами. Камера оператора, отснявшего кассету, запечатлела просторный каменный коридор: с правой стороны была простая деревянная лестница на второй этаж, а с левой начинался длинный полутемный тоннель, при одном взгляде на который мне сразу стало жутко. Конечно, я уже была «подогрета» Тепловым и Кравцовой, но тем не менее, тем не менее…

Работа оператора была уверенной, чувствовалась рука мастера. Кадр выхватил арочное пространство идущего под землю тоннеля, и я увидела несколько решетчатых дверей, за которыми была тьма. Впрочем, мне почудилось раз или два, как из этой тьмы сверкнули глаза… да, жутковатый антураж, ничего не скажешь.

Но это было еще ничего.

Коридор на экране заколыхался под непрестанно давящую на мозг мрачную тягучую музыку, завернул налево и обернулся довольно просторным помещением с каменными стенами. Из мебели в нем наличествовали только продолговатый стол, застеленный красным бархатом, длинная деревянная скамья у дальней стены и табурет возле стола.

Комната была прекрасна освещена, несмотря на то что, судя по всему, съемки происходили в полумраке.

По всей видимости, осветитель был профессионалом высокого класса.

Качество же съемки было таким, что сравнивать его с обычными подслеповатыми, хрипящими и сипящими «порношедеврами» – это все равно что сопоставлять совковую коммуналку с теми апартаментами, в которых я в данный момент находилась.

В кадре крупным планом показали продолговатый стол, накрытый красным. На столе же между двух свечей стояло… распятие. Возле него лежало Евангелие.

Евангелие?!

За столом сидели двое. И меньше всего они были похожи на традиционных участников порносъемок. Потому что на этих двоих были белые одеяния с капюшонами, совершенно скрывающие их тела и лица.

Черт!

…Кажется, мне понятно, что изображают эти замечательные кинематографисты.

Это – суд инквизиции. Вот откуда этот мрачный готический антураж, эти одежды с капюшонами, похожие на саваны, эти распятие и Евангелие на столе. Да. По всей видимости, секс-тусовки на Гавайях и Карибах, а также всяческие легковесные порнофильмы изрядно поднадоели потребителям. Потянуло на экзотику и средневековый колорит.

Интересно, какое порно можно выдоить из суда католической инквизиции? Вообще слово «суд» само по себе может сделать пожизненным импотентом.

В этот момент на экране в комнату вошел огромный человек в просторной одежде из грубо выделанного холста и в холщовом же колпаке палача с прорезями для глаз. Стилизация под средневековье.

Одежда была без рукавов, мощные руки с бугристыми предплечьями и мощными бицепсами были обнажены. На левом плече я заметила татуировку, имевшую вневременной контекст: заходящее за облака глазастое солнце (да, с двумя широко раскрытыми глазами). Тогда как, скажем, традиционные тату-надписи типа «Вася» и «Не забуду зону, бля» на плече средневекового палача показались бы полным анахронизмом.

В руке амбал держал большой нож, который как две капли воды походил на тесак мясника. Разве что только не был еще перемазан в крови.

Другой рукой он держал за волосы девушку. Обычная девушка. На ней было светло-желтое платье, на ногах – легкие плетеные туфли.

За кадром послышалось преувеличенно гнусавое пение, а потом один из инквизиторов обратился к девушке с коротким вопросом… впрочем, это было все, что я могла извлечь из шевеления его губ. Голос был начисто стерт.

Зато прозвучавший в ответ голос девушки был настолько ясен и четок – словно она не была отделена от меня временем и тайной, а находилась в двух метрах за чуть приглушающим звуки стеклом, – что я невольно вздрогнула:

– Я готова признаться во всем.

Мужчина в одежде палача медленно повернулся к «инквизиторам» и сделал какой-то маловыразительный жест, который тем не менее заставил одного из них подняться и подойти к девушке.

Акустика в инквизиторской камере была еще та: даже шепот ухает тяжелым молотом и ударяется в стены, раз за разом отскакивая от них тусклыми затухающими отголосками.

«Инквизитор» поднял девушку за подбородок и что-то произнес – только шевелились губы, – а она ответила, и ее губы показались мне слишком яркими во всей этой мрачной комнате с толстыми каменными стенами, крошечными зарешеченными окошечками под самым потолком и контурами белых балахонов. Инсценировка, кстати, очень приличная. И если бы я могла слышать голос «инквизитора», то я, без сомнения, должна была бы сказать про этот голос: он профессионально поставлен. По крайней мере, все остальное сделано на хорошем кинематографическом уровне.

Наверняка делали не самоучки, а работники кино.

…Яркие губы дрогнули, шевельнулись и произнесли:

– Я во всем сознаюсь, синьор Торквемада.

Вот она, по всей видимости, не была профессиональной актрисой: слова эти прозвучали не так, как следовало бы в тональности данного эпизода. Впрочем, я не Станиславский, чтобы говорить: не верю.

Тот, кого назвали «синьором Торквемадой» (где-то я слышала уже это звучное имя), провел рукой по щеке девушки, а второй «инквизитор», более высокий и не такой широкий в плечах, вдруг одним коротким резким движением повалил на пол девушку, сорвал с нее одежду и…

Более изощренного, изобретательного и профессионально снятого насилия я не видела.

У меня был один знакомый, который в свое время работал экспертом по порнографии. Да-да, была в советское время, да, кажется, и сейчас есть такая должность в органах. Он просматривал фильмы и на основе тех или иных признаков квалифицировал их как порнографию или же эротику. Различие было не только эстетическим и этическим, но и уголовно-процессуальным: за «порно» накручивали срок. Так вот… думаю, что и ему едва ли довелось на своем экспертно-криминалистском посту видеть то, что происходило сейчас на большом экране домашнего кинотеатра с этой девушкой. Двое «отцов-доминиканцев» в основном смотрели, почти не принимая активного участия… все делал один – грубое, жуткое животное в колпаке палача, с жирными волосатыми руками и выступающим вперед массивным брюхом.

…По всей видимости, девушка не играла испуг. Она не была профессиональной актрисой и не обладала особыми актерскими данными, как я уже заметила, так что явно не смогла бы так ярко и натурально сыграть боль и ужас. Нет… она на самом деле испытывала боль и ужас.

Я почувствовала, как у меня начинает кружиться голова. Нет, не от возбуждения (многих женщин порносцены возбуждают). От ярости и от ненависти. Все напоминания Ирины Романовны и холодные слова Теплова (не по фамилии тон выдерживает) всплыли в мозгу. По спине струился липкий холодок, сцепленные ладони вспотели и конвульсивно переплелись пальцами.

Но самое жуткое было впереди.

Первый «инквизитор» (я не особо верующая, но все равно – это имеет отношение к церкви, и потому вдвойне страшно) наконец вступил в дело. При этом он не открыл своего лица. Через две минуты он, не отстраняясь от партнерши, поднял распятие и ударил им девушку по голове, я отчетливо услышала глухой звук этого удара. Та упала, и тогда «палач» схватил девушку за волосы и поднял в воздух.

Я хотела прикрыть глаза, но не смогла…

Из горла несчастной жертвы вырвался какой-то сиплый крик, и тогда второй инквизитор (не тот, кого назвали «Торквемадой») выхватил у «палача» его мясницкий нож и, запрокинув девушке подбородок, полоснул лезвием по нежному горлу.

Раз и другой.

Вопль был жуток, и он оборвался еще более страшным клокочущим хрипом. Обнаженное тело конвульсивно выгнулось, упало на каменный пол, огромный жирный палач встал на грудь жертвы обеими ногами – и из распоротого горла вырвался фонтан крови, веерно взрезал пространство этого проклятого каземата и…

Я зажмурила глаза и, машинально нажав на пульте первую попавшуюся кнопку, запрокинулась в кресле, чувствуя, что меня вот-вот стошнит. В глазах помутилось. Нет, я не боялась крови, мне много раз приходилось чувствовать и видеть ее… как говорится у Блока: «…и вкус ее, и цвет, и душный, смертный плоти запах». Мне довелось убивать. Но убивать в честном поединке, и убивать людей, которые по свирепости своей мало чем отличались от зверей.

Но тут… Господи, и они еще использовали святое распятие в качестве… нет, об этом грешно даже думать! Какие… какие… нет слов для этих гнид, этих тварей; нельзя поверить, что их родила такая же женщина, как та, которую они только что зверски умертвили, перед этим надругавшись в самой извращенной и гнусной форме.

Нет, это не кино… Это в самом деле – кинохроника ада. Только, наверно, хозяин преисподней – само воплощение милосердия на фоне этих… «инквизиторов»!

Во мне самой сидел зверь. Кошка, хищная кошка. Пантера. И стоило судьбе поставить меня на грань небытия, на грань безумия и в шаге от смерти – и эта кошка пробуждалась. Вспыхивали желтоватые глаза, из мягких подушечек на лапах мягко выныривали смертоносные когти, и звериный нюх неотвратимо подхватывал летящий по ветру запах борьбы и крови. Но это – только тогда, когда иного выхода не было, когда вскипало подсознание, как потревоженное подземное озеро, разбуженное судорогами недр. Зверь просыпался во мне только тогда, когда это было действительно необходимо, и я не могла разбудить пантеру прямым волевым усилием.

Но даже то существо, которое дремало во мне и которого я боялась куда больше самых страшных врагов, когда-либо попадавшихся мне на моем пути, – даже это существо не могло поспорить в свирепости и бессмысленности проливаемой крови с этими… этими «инквизиторами». Пантера по сравнению с ними показалась бы просто мурлыкающим домашним котенком.

Торквемада… Торквемада.

За спиной бесшумно растворилась дверь, и послышались мягкие вкрадчивые шаги. И пусть я была в полузабытьи, но едва различимый звук этих шагов мгновенно стряхнул оцепенение.

Я обернулась и увидела Теплова.

Он стоял у двери и смотрел… нет, не на меня. Поверх моей головы. Туда, где располагался экран…

Я повернула голову и увидела… Нет.

Экран не был выключен. Вместо полной остановки воспроизведения я нажала стоп-кадр.

Стоп-кадр – на огромном экране необычайно четко застыла картинка: на каменном полу, запрокинув искаженное мукой лицо и забросив за голову руки, лежит девушка, на ее груди стоит огромный грязный мужик, и под тяжестью его мерзкой туши из горла девушки выросло тонкое алое дерево. Тонкое, хилое, оно тянулось к потолку, словно желая врасти в него и прогрызть себе дорогу к свету и небу. Как молодая весенняя трава ломает жесткий мертвый асфальт в радужных бензиновых разводах – и окунается в настоящую радугу.

Стоп-кадр смерти.

– Вот об этом я и говорил вам, Мария, – спокойно сказал Теплов, уже не глядя на экран. – Вот оно – то, что не отпускает Ирину Романовну ни на минуту. Это сложно стереть, запрятать на самое дно памяти, не правда ли?

– Да, – пробормотала я. – Это правда.

– Ведь вы посмотрели только пять минут из полуторачасового фильма. Конечно, эти пять минут – самые жуткие. Но это полноценный фильм с сюжетом из средневековой истории и девушкой, которая имела несчастье попасть к инквизиторам. Вот так.

– Кто такой Торквемада?

– А-а, ну да. Томас Торквемада – великий инквизитор веры. Я уже посмотрел в справочнике. Конец пятнадцатого века, если мне не изменяет память. Вот инсценировочку по тем милым временам нам и представили. – Несмотря на свое редкое самообладание, он снова посмотрел на экран, и по его монументальному корпусу пробежала дрожь. – Надо сказать, что вы на редкость удачно выбрали стоп-кадр, Мария. Еще эффектнее это смотрелось бы при покадровом воспроизведении… фу ты, черт!

И он, бледный, уселся на диван и, перехватив у меня пульт дистанционного управления, стер ужасный кадр с экрана.

Впервые за последние несколько минут я получила возможность перевести дыхание. Моя работа не располагает к особой чувствительности, но на этот раз меня откровенно проняло: в горле встал сухой колючий ком, мешающий дышать, и только после того, как я несколько раз судорожно сглотнула, массируя шею, и трижды глубоко вздохнула, он ослабил свои тиски.

– Это жутко, – наконец сказала я.

– Конечно, если это не монтаж и не компьютерные штучки, – проговорил Теплов. – При нынешнем-то развитии кинематографических технологий… Но Ирина Романовна почему-то упорно считает, что это – настоящее убийство.

– Мне тоже так показалось, – уже более или менее спокойно сказала я. – Хотя любую гипотезу следует проверить.

– Значит, вы все-таки решились на проведение расследования?.. – произнес Борис Сергеевич полувопросительно-полуутвердительно.

Я кивнула:

– Контракт подписан. Кроме того… кроме того…

– Что?

– Кроме того, если подозрения Ирины Романовны подтвердятся и девушку на самом деле убили… что ж, мне хотелось бы взглянуть в глаза тем выродкам, которые это так хладнокровно сделали.

– Вы еще не досмотрели этот эпизод до конца, – гулко выговорил он, по всей видимости, тоже попав под сильное впечатление от увиденного. – Там есть…

– Хватит! Я просмотрю всю пленку! А сейчас – прошу вас, Борис Сергеевич, не надо! Я…

Именно в этот момент за моей спиной раздался тихий, чуть заплетающийся голос Кравцовой:

– Я так понимаю, вы уже посмотрели… да, Мария? Вот этот вот… маленький эпизод?

Я повернулась и тут же поняла, что хозяйка дома успела изрядно захмелеть. По всей видимости, нервное напряжение не отпускало ее ни на минуту, и она старалась смягчить его традиционным в России способом: алкоголем.

– Я заберу эту кассету с собой, – заявила я. – Вы можете не волноваться, у нас в офисе есть надежный сейф, откуда ее никто не сумеет взять. Даже если очень захочет.

– Берите, – тускло уронила Кравцова.

– Но это еще не все. Мне нужна информация о вашем муже. Какие-нибудь семейные хроники, видеозаписи, фрагменты деловых встреч. Ведь у вас есть?

– Зачем это вам?

– Я хочу понять, какое отношение могут иметь пристрастия и привычки Марка Олеговича к… к этой кассете.

Ирина Романовна подняла на меня глаза, и в ее взгляде блеснул недобрый огонек. Я поспешила предупредить возможные нелицеприятные слова:

– Нет, я вовсе не хочу сказать, что Марк Олегович имеет отношение к этому… чудовищному видео. Просто я же должна как-то увязать наличие этой кассеты в его сейфе с содержимым этого… фильма.

– Постарайтесь сделать это, не оскорбляя памяти моего покойного мужа, – холодно сказала Кравцова, запнувшись на самом величавом месте своей тирады: «…памяти моего покойного мужа», а потом откровенно сникла и добавила почти жалким тоном: – Не надо меня… не надо меня осуждать, Маша. Не дай вам бог когда-нибудь оказаться на моем месте.

«Это точно», – подумала я.

* * *

От дома Кравцовой – почти до офиса – меня довез Борис Сергеевич Теплов. Надо сказать, что на его счет я не питала ни малейших иллюзий: по всей видимости, этот близкий друг покойного нефтеторговца, этот «друг семьи» был любовником госпожи Кравцовой, дамы в летах, но тем не менее вполне и вполне женственной – и, надо думать, требующей соответствующего отношения со стороны мужчин.

Я не рискнула спросить у заведенной и уже находящейся изрядно подшофе Ирины Романовны о том, каков был ее покойный супруг с чисто мужской точки зрения. Или (если формулировать более скромно) – с точки зрения исполнения супружеских обязанностей.

Вопрос этот, если увязать его с обнаруженной в сейфе Кравцова отвратительной кассеткой, мог оказаться весьма полезным: люди, страдающие сексуальными расстройствами, часто оказываются во власти самых чудовищных отклонений.

По всей видимости, так же рассуждал и Теплов, когда услышал мой более чем откровенный вопрос:

– Марк Олегович был ваш близкий друг. Он никогда не говорил с вами о своей интимной жизни? Насколько я знаю, между мужчинами такие разговоры приняты.

– А у женщин – нет? – насмешливо отозвался он. – А на вопрос ваш легко ответить. Марк не говорил со мной о своей личной жизни, поскольку ее, этой самой жизни, у него, по сути дела, не было. Он был трудоголиком. Знаете, что это такое, нет?

– Знаю. Мой шеф – трудоголик. Не может сидеть на месте без дела.

– Кравцов был самым что ни на есть ярко выраженным трудоголиком. Работа отнимала у него пятнадцать, а то и восемнадцать часов в сутки. Так что ни о каком интиме и речи быть не могло. К тому же я не был таким уж близким другом, чтобы вот так, за чашечкой кофе или за рюмкой коньяка, беседовать, как говорится, «за жисть». Кравцов вообще к посиделкам расположен не был: кофе ему нельзя было пить из-за слабого сердца, алкоголь же он и вовсе на дух не переносил.

– Понятно, – протянула я.

Борис Сергеевич покосился на меня и произнес:

– Да уж не хотите ли вы, многоуважаемая тезка девы Марии, выдумать какую-нибудь версию, по которой Марк Олегович оказывается сексуальным маньяком и смотрит порнофильмы с реальными убийствами, от которых даже самых жутких извращенцев набок сворачивает? Если так, то грош вам цена как детективу, госпожа Якимова.

– Ну хорошо. А как вы сами объясните, что видеокассета с таким содержимым хранилась в сейфе Марка Олеговича? Ведь он считал ее очень ценной, иначе не стал бы класть среди самых важных бумаг и кругленькой суммы британского нала. А, Борис Сергеевич?

– У меня нет версии, – сухо ответил он. – Я сам был поражен, когда увидел, что там записано. Да уже сам факт того, что в сейфе Марка лежит какая-то видеокассета – уже одно это меня насторожило!

– И это говорите вы, единственный из всех имевший доступ в кабинет Кравцова?

Теплов медленно повернул голову и рассмотрел – нет, скорее ощупал, утрамбовал меня холодными и неподвижными темными глазами. Выговорил:

– Я могу расценивать эти слова только как глупую шутку или же – гнусный намек. Впредь воздержитесь от таких суждений… Мария. Да, вот уже и Сретенка. Там, за этими домами, ваш офис. Всего наилучшего.